Текст книги "Наследство рода Болейн"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
ЕКАТЕРИНА
Хэмптон-Корт, март 1540 года
Мой родственник Томас Калпепер состоит на службе у короля. Король его отличает, кажется, просто за красивую мордашку и голубенькие глазки. Так вот, этот Томас – настоящий мерзавец и клятвопреступник, ни за что не хочу его больше видеть.
Впервые мы встретились сто лет назад, он приехал в Хоршем навестить бабушку. Она подняла шум вокруг него, клялась – он далеко пойдет. Сейчас-то он говорит, я была самой хорошенькой девушкой во всем доме и его любимицей. Но это неправда, в тот приезд он вряд ли меня даже заметил. Я-то его заметила. Тогда я была влюблена в это ничтожество, Генри Мэнокса, но не заметить Томаса Калпепера было невозможно. Будь я помолвлена с самим королем, я бы заметила Томаса Калпепера. Любая бы заметила. Да и сейчас в него влюблена половина придворных дам.
У него темные кудри, совершенно голубые глаза и чудесный смех. Вне всякого сомнения, он самый красивый из придворных. Король обожает его за остроумие, за веселость, к тому же Томас отличный танцор, неутомимый охотник, отважный рыцарь, на турнирах ему нет равных. Король постоянно держит его при себе, днем и ночью, называет своим милым мальчиком и маленьким рыцарем. Он ночует в спальне короля – на всякий случай. Король предпочитает, чтобы именно он делал перевязки, потому что руки у него нежнее, чем у любого аптекаря или сиделки.
Все подружки заметили, как он мне нравится, и в один голос твердят – мы кузены, значит, непременно поженимся. Но у меня нет приданого, а у него совсем нет денег, так какой в этом толк? Я бы выбрала его в мужья из всех мужчин в мире. Такой озорной улыбки больше ни у кого нет, он смотрит на меня – прямо раздевает, ласкает взглядом.
Благодарение Богу, теперь я придворная дама, а королева унас строгая и скромная, о таком и думать нельзя. Эх, в Ламбете его ждал бы теплый прием в моей постельке. Да взгляни на меня такой парень, как Том Калпепер, мой драгоценный Фрэнсис Дирэм прямиком бы отправился назад к Джоанне Булмер.
После раны на турнире он отлеживался дома, а теперь вернулся ко двору. Удар был силен, но он молод, а кости у молодых срастаются быстро – так он сказал. Сущая правда, он полон жизни, резвится, как заяц на лугу. Вернулся – и словно весной пахнуло, даже в пост стало веселей. Но как раз сегодня утром он заставил меня проторчать целый час в саду, а ведь меня ждала королева. Пришел и тут же объявил – остаться не может, пора к королю.
Ему придется запомнить – так со мной обращаться нельзя. Больше я дожидаться не стану, вообще не стану с ним встречаться. Он еще меня поупрашивает! Никакого флирта в пост – вот будет ему урок. Стану задумчивой и серьезной, вообще не буду больше ни с кем встречаться.
Идем обедать. Леди Рочфорд спрашивает, почему я в таком плохом настроении. Уверяю, что совершенно счастлива.
– Тогда не забывай улыбаться. – Она мне явно не поверила. – Милорд герцог вернулся из Франции.
Вздергиваю подбородок, ослепительно улыбаюсь, даже смеюсь, как будто она сказала что-то остроумное. Мой придворный смешок – ха-ха-ха, негромко и изящно, именно так должна смеяться настоящая леди. Она одобрительно кивает.
– Так-то лучше.
– А что герцог делал во Франции?
– С каких пор мы интересуемся международной политикой? – спрашивает она насмешливо.
– Думаете, я круглая дура?
– Твой дядя – великий человек, его ценит король. Он отправился во Францию, чтобы заручиться дружбой французского короля. Святой Оте… я имела в виду Папу, император и король Франции задумали заключить союз против Англии, но герцог обеспечит нам безопасность.
Смешно – Джейн Болейн чуть не сказала «Святой Отец», а ведь так больше говорить нельзя.
– Это я знаю, – стараюсь сделать умный вид. – Они задумали чудовищное злодеяние – посадить на трон кардинала Поля.
– Не так громко!
– Нет, правда, – настаиваю я. – Вот почему его бедная старая мать и все остальные Поли теперь в Тауэре. Кардинал призвал английских папистов объединиться против короля, как раньше.
– Никогда этого не будет, – говорит она сухо.
– Они поняли, что были не правы?
– Почти никого не осталось в живых. И это тоже заслуга твоего дяди.
АННА
Хэмптон-Корт, март 1540 года
Мне объяснили: к соблюдению Великого поста при дворе подходят со всей серьезностью. Мы не будем есть ни говядины, ни баранины. Я ожидала только рыбу на обед, и так все сорок дней, но в первый же вечер поняла – в Англии не мучаются угрызениями совести. Король заботится только о собственных нуждах. Несмотря на Великий пост, к столу подавалось чудовищное количество блюд. Держа тарелки высоко над головами, слуги входили в залу и прежде всего направлялись к королевскому столу. По традиции мы брали понемножку от каждого кушанья и отсылали остатки друзьям и фаворитам. Я тщательно следила, чтобы мое угощение попадало только придворным дамам или знатным леди. Ошибиться нельзя. Я ни разу не послала лакомое блюдо мужчине. Это не пустая учтивость – ведь король все время наблюдает за мной, хочет подловить. Его маленькие глазки, почти не видные из-за жирных щек, следят за каждым словом, произнесенным за столом, за каждым жестом.
Курятина без костей и в пирогах, и во фрикасе с пахучими травами. Почему-то это не называется мясом. На время Великого поста король повелел считать курицу рыбой. Согласно Богу и королю, пернатая дичь, красиво поданная, нежная и ароматная, порой начиненная мелкими птицами, тоже не является мясом. Затем последовали блюда из яиц (тоже, конечно, не мясо), была и настоящая рыба – форель из садков, вкуснейшая речная рыба из Темзы, морская рыба, выловленная далеко в море специально для этого прожорливого двора. Подавались и пресноводные раки, и глазастые пироги с аппетитными мелкими рыбешками – головы так и торчат из теста. И огромные блюда с ранними овощами; зимой овощи редкость, так что я рада была наполнить ими свою тарелку. Сейчас поем немного, а то, что мне особенно понравится, принесут попозже в мои покои. Я в жизни так вкусно не ела. Камеристкам из Клеве пришлось расставлять мне платья. Уже ходят игривые шутки, отчего я так пополнела и расцвела, предполагают, что виноват будущий ребенок. Я не могу опровергнуть эти слухи, дабы не разоблачить себя и короля, моего супруга, не дать повода к еще худшим сплетням. Я только улыбаюсь, слушая всеобщие поддразнивания, словно у нас настоящий брак и я больше не девственница.
Малютка Екатерина Говард считает, что нелепо распускать такие слухи – я чуть-чуть поправилась на жирном английском масле, и только слепой не увидит, как мне это идет. Я ей благодарна. Она глупенькая, легкомысленная девчонка, но в хитрости ей не откажешь – как все неумные люди, она думает всегда об одном и том же, и уж тут она – знаток. О чем же она думает? Все время, каждый день, каждую минуту Китти Говард думает о Китти Говард.
Ради поста мы отказались от многих придворных увеселений, после обеда нас ждет чтение религиозных текстов и пение псалмов. Никаких маскарадов, никаких ряженых и уж конечно никаких турниров. Для меня это только облегчение, а лучше всего, что король не сможет переодеваться. Никак не забуду нашу первую неудачную встречу, боюсь, и он тоже. Ужасно не то, что я его не узнала, а то, что с первого взгляда он вызвал у меня сильнейшее отвращение. Ни разу с того дня ни словом, ни делом, ни даже взглядом не давала я понять королю, что он мне неприятен – толстый, старый, вонючий. Но поздно задерживать дыхание и улыбаться, ничего не исправишь. Он все понял по моему лицу, когда впервые полез с поцелуями. Я оттолкнула короля, я плюнула! Меня до сих пор в жар бросает. Первое впечатление не забывается, любезностью ничего не загладишь. Он прочел правду в моих глазах, хуже того, он себя увидел моими глазами – толстого, старого, отвратительного. Боюсь, его тщеславие никогда не оправится от такого удара. А вместе с верой в себя пропала и мужская сила. Во всем виноват один плевок, и ничего теперь не изменишь.
Благодарение Богу, еще кое-что тоже нельзя делать в пост! Каждый год буду я ждать этого времени. В моей замужней жизни каждый год будут эти сорок ночей. Король не придет ко мне в спальню, не надо будет улыбаться при его появлении, ложиться так, чтобы ему было удобнее навалиться на меня всей своей тушей, изображать готовность, в этой вонючей постели, в полумраке, рядом с мужчиной, не умеющим выполнить свой супружеский долг.
Ночь за ночью оскорбительные, унизительные неудачи. Меня словно в грязи вываляли, а ведь вина целиком его. Утром я просыпаюсь в отчаянии, ночью лежу без сна, слушаю, как он стонет, пускает газы, и мечтаю оказаться где угодно – только подальше от королевской постели. Хорошо будет на сорок дней избавиться от сурового испытания – бессмысленных попыток и бессонных ночей, когда знаешь, что завтра все начнется сначала, он снова потерпит неудачу и будет винить меня все больше, а любить все меньше.
Теперь у нас есть время отдохнуть. Мне не надо беспокоиться, чем помочь королю. Он не придет ко мне в спальню, перестанет возиться и пыхтеть, как жирный боров, и простыни будут пахнуть лавандой, а не гноем.
Знаю, это ненадолго. Придет Пасха, предстоит празднование. Мою коронацию, назначенную на февраль, отложили до мая, до торжественного возвращения в Лондон. Пока отдохну от супруга, но, пожалуй, надо постараться, когда он снова посетит мою спальню. Как найти способ помочь ему сделать наконец свое дело?
Томас Кромвель – вот кто даст мне совет. От Китти Говард нечего ждать. Чем мне может помочь эта обольстительная, испорченная девчонка? Я не решаюсь даже вообразить, что она творила, пока не попала ко мне. Вот все устроится, обязательно поговорю с ней. Девушка – почти ребенок – не должна знать, как спускать лямку сорочки, как улыбаться поверх оголенного плечика. Она очень неосторожна, очень опрометчива. Мои фрейлины, как я сама, должны быть выше всяких подозрений. Ее необходимо предупредить – пусть оставит свои ухищрения. Мне нечему у нее учиться. На меня не должна упасть и тень сплетен. В этой стране королеву казнили за меньшее.
Обед закончен, король, как всегда, проходит между столов, приветствуя придворных. Он сегодня настроен дружелюбно – наверно, нога не так болит. Иногда трудно сказать, что его тревожит, он выходит из себя по любому поводу. Если неправильно угадать причину, тоже обида.
Я ищу взглядом Томаса Кромвеля, маню его пальцем. Встаю, опираюсь на его руку, он ведет меня от обеденного стола к окну, выходящему на реку, словно мы просто решили полюбоваться видом. В морозном воздухе сияют сотни звезд.
– Мне нужна помощь.
– Все, что пожелаете. – Он вымученно улыбается.
– Никак не могу угодить королю, – выговариваю я заранее приготовленные слова. – Помогите мне.
Он смущен. Оглядывается вокруг, как будто ему самому нужна помощь. Мне стыдно обсуждать такие вещи с мужчиной, но мне необходимо с кем-нибудь посоветоваться. Я не доверяю придворным дамам. Я не доверяю и тем, кто из Клеве, даже Лотти. Они же могут предупредить мать или брата, в конце концов, они служат именно им. Но наш брак не настоящий. Он не завершен, а раз так, я не исполнила свой долг перед королем, перед Англией, перед самой собой. Наше супружество должно осуществиться на деле, а не только на словах. Если этот человек знает, в чем ошибка, он должен помочь.
– Это… дело личное. – Он прикрывает рот рукой, словно не решается продолжать. Ему есть что сказать, но он молчит.
– Нет. Это король. Это Англия. Долг, не личное дело.
– Вам бы посоветоваться с дамами, со старшей фрейлиной.
– Вы нас поженили. – Я ищу слова. – Помогите браку осуществиться.
– Это не мое дело…
– Будьте мне другом.
Он снова оглядывается, явно хочет улизнуть, но я не отпускаю.
– Прошло мало времени.
– Уже пятьдесят два дня. – Кто считает дни точнее меня?
– Он как-нибудь объясняет свою неприязнь? – вдруг спрашивает он. Слишком быстро, я не понимаю ни слова.
Кромвеля раздражает моя тупость. Он хочет позвать кого-нибудь перевести, но вспоминает – дело сугубо секретное.
– Что с вами не так? – говорит он мне на ухо очень медленно и отчетливо.
Я потрясена. Отворачиваюсь к окну – двор не должен видеть мой ужас, мою боль.
– Дело во мне? – Я требую ответа. – Он сказал, дело во мне?
В маленьких темных глазках страдание. Ему стыдно, вот почему он молчит. Я поняла – виноват не король, старый, усталый, больной, дело во мне. Просто я ему не нравлюсь, он меня не хочет, я ему отвратительна. По лицу Томаса Кромвеля, напряженному, встревоженному, я догадываюсь – король уже успел поговорить с этим злобным человечком.
– Он меня ненавидит? Он так и сказал? – вырывается у меня.
Мучительная гримаса яснее, чем «да». Король признался – он не в силах меня любить. Наверно, он сказал и другим, всем. И двор смеется в кулак над уродиной из Клеве – вышла замуж за короля, да не смогла его привлечь.
Я содрогаюсь от унижения, отворачиваюсь от Кромвеля, чтобы не видеть его поклона, его стремительного бегства. Конечно, неудачников сторонятся.
Я подавлена, несчастна, стыд мой не выразить словами. Только суровая выучка при дворе брата не дает мне убежать в спальню, чтобы рыдать там до изнеможения. Ведь я сильная, упрямая, меня уже ненавидел один могущественный правитель, и все-таки я выстояла.
Я настороже, как встревоженный, испуганный сокол. Не падаю духом, продолжаю улыбаться. Уходя вместе с придворными дамами, делаю реверанс моему супругу королю. Скрываю свою тоску – неужели я настолько омерзительна, что он не может сделать со мной то, что мужчина делает с любой встречной тварью?
– Спокойной ночи, ваша милость.
– Спокойной ночи, любимая.
В его голосе столько искренней нежности, хочется верить – он мой единственный друг в этой стране, хочется выплакать на его груди все мои страхи и несчастья. Но он уже смотрит поверх меня, куда-то вдаль, лениво останавливает взгляд на придворных дамах. Екатерина Говард выступает вперед, делает реверанс, и я увожу фрейлин за собой.
С меня неторопливо снимают золотое ожерелье, браслеты и кольца, чепец, рукава, корсаж, две юбки, накладки, нижнюю юбку и сорочку, надевают через голову ночную рубашку, усаживают перед зеркалом, расчесывают и заплетают волосы, прикалывают ночной чепец. Я молчу. Молчу, даже когда леди Рочфорд задерживается и ласково спрашивает, нужно ли мне что-нибудь, чем она может служить, спокойно ли у меня на душе.
Входит мой священник, мы опускаемся на колени для вечерней молитвы. Мысли текут в такт знакомым словам – не могу забыть, что с первого дня нашей встречи разочаровала мужа.
Снова и снова вспоминаю я Рочестер – он подошел, надутый от тщеславия, а на вид – такой обыкновенный, просто подвыпивший лавочник, необычный лишь тем, что вообще осмелился подойти. Но это был не пьяный старик – это был король Англии, изображающий странствующего рыцаря. Я унизила его перед всем двором, этого простить нельзя.
Могу поклясться, его ненависть зародилась именно тогда. Как обиженный ребенок, он решил: «Ну и ладно, не очень-то и хотелось». Он вновь и вновь вспоминает – я его оттолкнула, отказалась поцеловать, а теперь его очередь – он меня отталкивает, не хочет поцеловать. Нашел способ восстановить справедливость – просто объявить меня нежеланной. Король Англии не может позволить себе выглядеть отвергнутым – особенно в собственных глазах.
Молитва окончена, я поднимаюсь на ноги, фрейлины толпой выходят из спальни, на склоненных головках – ночные чепцы, все просто ангелочки на вид. Пусть идут. Я никого не прошу остаться, знаю – сегодня ночью все равно не засну. Я снова предмет ненависти – как в Клеве. Я омерзительна собственному мужу. Как мы сможем помириться, если ему противно до меня дотронуться! Я отвратительна королю Англии, а у него гораздо больше власти, чем терпения.
Чего теперь оплакивать поруганную красоту, есть заботы поважнее. Меня ненавидит английский король, человек крайне могущественный и крайне непостоянный. Что со мной станется? Одну любимую жену он довел до смерти преднамеренной жестокостью, вторую он обожал – и казнил французским мечом, третью, подарившую ему сына, бросил умирать на чужих руках. Что же ждет меня?
ДЖЕЙН БОЛЕЙН
Хэмптон-Корт, март 1540 года
Что ей весьма не сладко, так это точно, но она особа скрытная, умна не по летам, ее не заманишь в ловушку разговорами по душам. Мне ни к чему, чтобы она думала – я прикидываюсь доброй и заботливой, а сама ее тайны выпытываю. Зачем мне жизнь ей портить? Ей и так тут одиноко – одна, без друзей, в чужой стране, только-только учится понимать язык. Муж на нее не обращает никакого внимания, вздыхает с облегчением, когда ее нет поблизости, и совершенно открыто расточает любезности другой.
Сегодня утром она подошла ко мне после мессы, пока фрейлины прихорашивались перед завтраком.
– Леди Рочфорд, а когда принцессы прибудут ко двору?
Я не знала, что ответить.
– Это Мария принцесса, а другая – просто леди Елизавета.
Она фыркнула что-то вроде «ага».
– Да. Хорошо. Принцесса Мария и леди Елизавета.
– Они обычно приезжают к Пасхе. Повидать брата. И вы тогда их увидите. Мы все удивились, что они не выехали вам навстречу в Лондон… – Я оборвала себя на полуслове. Опять я говорю слишком быстро. Она заметно нахмурилась, пытаясь разобрать мои слова. – Простите, – начала я снова помедленнее. – Принцессы явятся ко двору повидаться с вами. Вы им теперь вместо матери. Они должны были приехать в Лондон. Обычно они приезжают на Пасху.
Она кивнула – понятно.
– А я могу их пригласить?
Я задумалась на мгновение. Конечно может, только королю не понравится, что она в такие дела вмешивается. Однако милорду герцогу любые помехи между супругами пойдут на пользу. Значит, не моя забота ее предупреждать.
– Вы можете их пригласить.
– Пожалуйста, напишите.
Я села за стол, поставила перед собой ящик с письменными принадлежностями. Остро очиненные перья, песок, чтобы посыпать невысохшие чернила, палочка сургуча – все наготове. Люблю роскошь двора. Люблю выбрать перо получше, взять лист бумаги и ждать приказа королевы.
– Напишите принцессе Марии, что я буду рада повидать ее на Пасху и что она приглашается остановиться в моих покоях. Правильно я выразилась?
– Да, все правильно. – Я быстро записываю ее слова.
– А еще напишите гувернантке леди Елизаветы, что я хочу видеть ее при дворе.
Сердце мое забилось быстрее, словно я снова смотрю на медвежью травлю. У нее от этих двух писем будут немалые неприятности. Это явный вызов абсолютной власти монарха, власти Генриха. Никто, кроме него самого, не рассылает приглашений ко двору.
– Пошлете их по адресам?
– Хорошо. – Я почти не дышу. – Если вы приказываете.
Она протянула руку.
– Дайте их мне. Я покажу письма королю.
И отвернулась, пряча усмешку.
– Леди Рочфорд, я никогда не делаю ничего, что королю не угодно.
– Вы имеете право приглашать любых дам к своему двору, – напомнила я ей. – Это право королевы. Королева Екатерина сама назначала придворных дам. И Анна Болейн тоже.
– Это его дочери. Поэтому я его попрошу послать приглашения.
Я поклонилась, что тут еще скажешь.
– Еще какие-нибудь приказания?
– Можете идти, – любезно произнесла она, и я вышла из комнаты.
Итак, я дала ей недобрый совет, а она, с самого начала зная, в чем дело, обыграла меня. Похоже, королева совсем не такая простушка, как всем на первый взгляд кажется.
Паж в ливрее цветов нашего семейства слонялся без дела перед покоями королевы. Протянул мне сложенную записку. Я отступила в амбразуру окна. Внизу в саду цветут желтые лилии и нарциссы. Дрозд заливается в кроне каштана, покрытого почти распустившимися бутонами. Для королевы наконец началась весна – ее первая английская весна. Летние пикники и турниры, охота и прогулки, лодки на реке, летние переезды из одного дворца в другой. Может, король как-то к ней притерпится, может, она сумеет ему понравиться. Посмотрим. Буду при ней, как мне и полагается. Я прислонилась к стене прочесть записку. Без подписи, как все послания от герцога.
Король будет с королевой только до тех пор, пока Франция не поссорится, открыто с Испанией. Это решено. Ей осталось тут быть совсем недолго. Наблюдай за ней. Собирай доказательства. Записку уничтожь.
Взглянула на паренька. Он прислонился к стене, от скуки вертит в пальцах монетку, подбрасывает то одной стороной, то другой. Поманила его к себе, шепнула на ухо:
– Скажи господину – она хочет призвать принцесс ко двору. А теперь ступай.
