Текст книги "Наследство рода Болейн"

Автор книги: Филиппа Грегори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

АННА

Гринвичский дворец, 3 января 1540 года

Джейн Болейн, моя придворная дама, похоже, встревожена. Я по-английски прошу ее сесть рядом со мной, спрашиваю о здоровье.

Она подзывает переводчицу, усаживает рядом и только тогда говорит, что ее тревожит весьма деликатное обстоятельство.

Наверно, что-то связанное с местом на свадьбе? Тут все вечно озабочены, у кого более высокое положение, кому можно надеть более дорогие драгоценности. Серьезно киваю, спрашиваю, чем могу помочь.

– Напротив, это я хочу вам помочь. – Она обращается к Лотти, та переводит, я киваю. – До меня дошло, что ваши послы забыли привезти договор о расторжении предыдущей помолвки.

– Что?! – Я вскрикиваю, она догадывается о значении немецкого слова, кивает утвердительно.

Джейн Болейн так же мрачна, как я.

– Вас не предупредили?

Качаю головой. Говорю по-английски:

– Нет. Мне ничего не сказали.

– Рада, что нам удалось поговорить раньше, чем вы успеете совершить опрометчивый поступок, – быстро продолжает она.

Жду перевода. Она наклоняется, берет мои руки в свои. Теплое пожатие, решительное выражение лица.

– Когда вас спросят о предыдущей помолвке, отвечайте: она расторгнута, вы видели документ, – настойчиво убеждает Джейн Болейн. – Если спросят, почему ваш брат не прислал бумаги, скажите: вы не знаете, не вы за это отвечаете, – и это на самом деле так.

У меня дух захватило, пугает сама ее настойчивость. Странно, что брат мог быть так небрежен в деле, касающемся моей свадьбы. Впрочем, из-за постоянных обид, из чистой злобы он мог поставить под угрозу собственные планы.

– Вижу, вы поражены. Дражайшая леди Анна, теперь вы предупреждены, не позволяйте даже заподозрить, что документа не существует, что предыдущая помолвка еще в силе. Вы должны лгать уверенно и убедительно. Вам придется заявить, что вы видели документ, что предыдущая помолвка определенно расторгнута.

– Так и есть, – медленно произношу я и повторяю по-английски, чтобы не было ошибки. – Я видела документ. Это не ложь. Я могу выйти замуж.

– Вы уверены? Девушку могут и не посвятить в такого рода планы. Никто вас не осудит, если вы не совсем уверены. Мне вы можете сказать. Доверьтесь мне, скажите правду.

– Договор был отменен, – повторяю я снова. – Знаю точно – он был отменен. Эту помолвку планировал мой отец, брат был против. Когда отец заболел и умер, к власти пришел брат и с помолвкой было покончено.

– Почему же документа нет?

– Мой брат, – начала я, – мой идиот братец… он всегда отличался беспечностью в том, что касалось моего благополучия. – Лотти поспешно переводит – Отец скончался так недавно, матушка осталась в глубоком горе, а у брата столько забот. Документ хранится в наших архивах, я сама его видела, должно быть, брат просто забыл послать его. Навалилось так много хлопот.

– Если у вас есть хоть малейшие сомнения, скажите мне, – предупреждает Джейн Болейн. – Я смогу посоветовать, как лучше себя вести. Я пришла к вам, это доказывает мою полную преданность. Если существует даже небольшая вероятность, что документа у вашего брата нет, скажите мне, леди Анна, скажите ради вашей собственной безопасности. Я придумаю, как помочь.

Качаю головой.

– Благодарю за заботу, но в этом нет нужды. Я сама видела документ, его видели и послы. Препятствий не существует. Я могу выйти замуж за короля.

Кажется, она ждет чего-то еще. Наконец кивает.

– Я так рада.

– И я хочу стать женой короля.

– Если вы собираетесь уклониться от этого брака, теперь, когда вы его увидели, у вас появился повод. – Она понижает голос. – Возможность спастись. Если король вам не понравился, можно спокойно вернуться домой, никто против вас и слова не скажет. Я вам помогу. Скажу – вы не уверены, имеете ли право на повторную помолвку.

Вырываю у нее руки.

– Я вовсе не хочу бежать. Это большая честь для меня и для моей страны и огромное счастье для меня.

Джейн Болейн смотрит с подозрением.

– Правда, – уверяю я. – Моя заветная мечта – стать королевой Англии, я уже люблю эту страну и хочу провести здесь всю жизнь.

– В самом деле?

– Да, клянусь честью, – сомневаюсь, но все-таки выкладываю последнюю причину. – Я не была счастлива дома. Со мной плохо обращались и мало считались. Здесь я смогу стать кем-нибудь, смогу принести пользу. Дома я навсегда осталась бы лишь нелюбимой сестрой.

Она кивает, многие женщины знают, каково стоять в стороне от важных мужских дел.

– Здесь у меня будет возможность повзрослеть. Не быть послушной марионеткой в руках брата, не быть просто дочерью своей матери. Я хочу остаться здесь и стать самой собой. – Не ожидала от себя такой глубины чувств. – Хочу стать сама себе хозяйкой.

– Королева тоже не свободна, – помолчав, замечает Джейн Болейн.

– Все равно это лучше, чем нелюбимая сестра мелкого герцога.

– Вот и прекрасно.

– Король сильно разгневался на послов из-за отсутствия бумаг?

– Разумеется. – Она отводит глаза. – Они дадут слово, что вы свободны и имеете право выйти замуж. Уверяю вас, все уладится.

– Неужели свадьбу отложат? – Я сама себе удивляюсь. Знаю, я много сделаю для этой страны, стану доброй королевой. Хочется начать немедленно.

– Нет, – уверяет Джейн Болейн. – Послы и королевский совет сумеют принять решение.

Я медлю.

– Он не хочет жениться на мне?

Она с улыбкой прикасается к моей руке.

– Конечно хочет. Просто маленькое затруднение. Послы гарантируют, что документ будет представлен и все пойдет своим чередом. Вы же совершенно уверены, что документ там?

– Он там. – Я говорю чистую правду. – Могу в этом поклясться.

ЕКАТЕРИНА

Гринвичский дворец, 6 января 1540 года

Буду помогать королеве одеваться к свадьбе! Придется встать очень рано, а я люблю поспать, но зато как приятно – выбрали меня, пусть остальные ленивые девчонки нежатся в постели. Стыдно спать, когда другие трудятся ради леди Анны. Право, ни от кого, кроме меня, нет никакого толку.

Пока она моется, достаю из сундука платье, Екатерина Кэри расправляет складки на нижней юбке, Мэри Норрис выкладывает драгоценности. Ну и платье! Огромное, громоздкое, юбка широченная. Лучше умереть, чем венчаться в таком, – даже первая красавица будет похожа на пудинг на ножках. Какой смысл становиться королевой, если приходится ходить в этаком шатре? А материя – чудесная, затканная золотом, тяжелая от множества крупных жемчужин. А еще леди Анна наденет диадему. Мария положила ее перед зеркалом, будь я тут одна – непременно бы примерила, но, несмотря на ранний час, в комнате полно камеристок, фрейлин и придворных дам. Пришлось просто отполировать немножко и положить на место. Очень хорошо сделана. Леди Анна привезла диадему с собой из Клеве. Сказала, что эти выступающие штучки изображают розмарин, ее сестра венчалась с живыми цветами розмарина на голове. А я сказала, как в терновом венке. Ее леди-секретарь посмотрела на меня как-то странно и не стала переводить. Оно и к лучшему.

Она будет венчаться с распущенными волосами. Выйдя из ванной, леди Анна садится перед зеркалом, и Екатерина начинает расчесывать ей волосы – движения мерные, неторопливые, словно хвост кобыле чешет. Волосы у нее красивые, золотистые. Раскрасневшаяся после ванны, в купальной простыне, она сегодня выглядит совсем неплохо. Улыбается, кажется довольной. Да на ее месте я бы скакала от счастья. Еще бы – стать королевой Англии! Но она не из тех, что бурно выражают свои чувства.

Она готова. Выстроившись в строгом порядке, идем за ней. Я не очень важная особа, поэтому плетусь в самом конце. Зря старалась – тут меня никто не заметит, даже в новом, отделанном серебряной нитью платье. Такой дорогой вещи у меня в жизни не было. Серо-голубое, как раз под цвет глаз, я никогда не выглядела лучше, но сегодня не моя свадьба, на меня никто не обращает внимания.

Их венчает архиепископ Кранмер. И бу-бу-бу и бу-бу-бу, бубнит и бубнит. Спрашивает, нет ли причины, по которой они не могут пожениться, известны ли собравшимся какие-нибудь препятствия. Мы хором отвечаем: «Нет». Наверно, только я, дура, думаю – а что, если кто-нибудь скажет: «Остановитесь, у короля уже было три жены, и ни одна не дожила до старости». Конечно, никто ничего такого не говорит.

Ей сейчас должно быть очень тревожно, если она вообще хоть что-нибудь соображает. Брак с королем – сомнительное достижение. Понятно, он великий человек, его устами говорит Бог, но у него уже было три жены, и все три умерли. Если вдуматься, не особенно обнадеживающе для невесты. Ей, наверно, это и в голову не приходит. Такое никому, кроме меня, в голову не придет, умные все очень.

Венчание окончено. Они отправляются на мессу в королевскую часовню. Мы остаемся ждать. Делать совершенно нечего, но такова придворная жизнь. Какой-то красавчик по имени, кажется, Джон Бресби пробрался через толпу и оказался прямо позади меня.

– Я ослеплен!

– С чего бы? Едва рассвело.

– Меня ослепляет не солнце, а ваша красота.

– Вот как? – не могу удержаться от улыбки.

– Вы недавно при дворе?

– Да, я Екатерина Говард.

– А я Джон Бресби.

– Знаю.

– Правда? Спрашивали кого-нибудь обо мне?

– Вовсе нет!

Это ложь. Я заметила его в самый первый день и спросила леди Рочфорд, как зовут красавчика.

– Вы хотели узнать мое имя! – Он в восторге.

– Не воображайте о себе слишком много!

– Могу ли я надеяться на танец сегодня вечером?

– Возможно.

– Буду считать, что вы обещали.

Двери открываются, выходят король и леди Анна. Мы приседаем в особенно глубоком реверансе – она теперь замужняя женщина и королева. Выглядит прелестно, но платье со шлейфом пошло бы ей больше.

АННА

Гринвичский дворец, 6 января 1540 года

Свершилось. Я королева Англии. Я замужем. Сижу на возвышении по правую руку от моего мужа-короля, за свадебным столом, улыбаюсь придворным, простым людям на галерее, пусть все видят – я рада и счастлива стать их королевой, я буду хорошей королевой и доброй женой.

Архиепископ Кранмер совершил службу согласно обрядам святой католической церкви Англии, так что мне было немного не по себе. Это вряд ли приблизило страну к реформе, напрасно я давала обещание матери и брату. Мой советник, граф Оверштейн, стоял у меня за спиной, и во время обеда я улучила момент и тихонько заметила: надеюсь, он и другие лорды из Клеве не слишком разочарованы моей неудачей, короля пока не удалось склонить к протестантизму. Он ответил – при закрытых дверях мне позволено исповедовать мою веру, как я хочу, но король не желает, чтобы его беспокоили богословскими вопросами в день свадьбы. По-видимому, король твердо стоит за церковь, которую сам создал, – католическую, но отрицающую главенство Папы. Король одинаково противостоит и реформаторам, и пламенным католикам.

– Неужели он не мог найти обряд, подходящий нам обоим? Брат озабочен поддержкой реформации в Англии.

– Мы не вполне правильно понимали реформу церкви. – Граф плотно сжал губы, чтобы не сказать лишнего.

– Конечно, это благоприятный процесс, – произнесла я с сомнением.

Богатые дома, в которых мы останавливались на пути из Дила, – бывшие монастыри или аббатства, аптекарские огороды перекопаны и засажены цветами, фермы, дававшие пищу бедным, превращены в охотничьи угодья.

– Нам раньше казалось, это угодно Богу. Мы не понимали, сколько будет крови.

– Разрушив гробницу, место молитвы, людей к Богу не приведешь. А что пользы в запрете зажигать свечи в память о близких?

– И земная польза, и духовная. Церковная десятина не изменилась, только теперь она достается королю. Но не наше дело обсуждать, как именно Англии следует молиться.

– Мой брат…

– Вашему брату не повредило бы заняться собственными архивами, – неожиданно раздраженно буркнул граф.

– Что?

– Он должен был передать королю письмо, освобождающее вас от обещания выйти за сына герцога Лотарингского.

– Разве это так уж важно? Король даже не упомянул об этом.

– Мы поклялись, что знаем о существовании этого документа, поклялись, что в течение трех месяцев он будет представлен, а до этого времени предлагаем себя в заложники. Если ваш брат не найдет письмо, один Бог знает, что с нами будет.

Я в ужасе.

– Неужели вам придется отвечать за состояние герцогского архива? И неужели отсутствие этого документа станет препятствием для брака?

Он покачал головой.

– Им прекрасно известно, что вы свободны, можете выйти замуж и брак будет законным. Но в силу только им известных причин им выгодно посеять сомнения, и ошибка вашего брата, допустившего наш отъезд без необходимых документов, дает такую возможность.

Опускаю глаза, но все во мне кипит. Ненависть ко мне вредит собственным интересам брата, интересам страны, даже религии. Из одной только ревности и злобы он подвергает опасности мой брак. Идиот, подлый идиот!

– Он так небрежен, – только и сказала я и сама услышала, как дрожит у меня голос.

– С таким королем нельзя позволить себе быть небрежным, – предупредил граф.

Я кивнула. Я очень хорошо понимаю, что за король сидит рядом. Он не знает немецкого, но нельзя, чтобы он заметил – меня отнюдь не переполняет счастье.

– Уверена, все будет прекрасно, – говорю я с улыбкой. Граф кланяется и отходит на свое место.

Прием окончен, архиепископ встает из-за стола. Советники подготовили меня к этому моменту, и, когда король встает, я тоже уже на ногах. Милорд Кранмер ведет нас в королевские покои. Мы ждем в дверях, пока он обходит комнату, размахивая кадилом, и кропит кровать освященной водой. Какое нелепое суеверие! Интересно, что сказала бы моя мать, уверена, она бы этого не одобрила. Архиепископ, прикрыв глаза, читает молитву. Граф Оверштейн шепотом переводит: «Он молится за вас обоих – чтобы сон ваш был крепок, чтобы не тревожили вас сны, посланные дьяволом». Уверена, мое лицо выражает только набожность и вежливый интерес. Но это нелегко. Как можно разрушать гробницы, не позволяя народу молиться о чуде, а здесь, во дворце, просить защиты от демонов? Какой во всем этом смысл?

«Он молит оградить вас от бесплодия, а королю даровать мужскую силу, молит не допустить, чтобы Сатана лишил короля мужественности, а вас женственности».

– Аминь, – быстро подхватываю я. Как можно верить в такую чепуху!

Придворные дамы провожают меня в мою собственную спальню – переодеться в ночной наряд.

Когда мы возвращаемся, король и придворные стоят рядом с огромной кроватью, а архиепископ все еще не кончил молитву. Король в ночной рубахе, на плечи накинут плащ, отороченный мехом. Он без чулок, и я замечаю повязку на ноге, там, где у него открытая рана. Благодарение Богу, повязка чистая и свежая, но все равно запах в спальне тошнотворный – смесь ладана и гноя. Кажется, раз мы оба переоделись, молитвы можно заканчивать. Мы защищены и от ночных кошмаров, и от мужского бессилия. Дамы сдергивают плащ у меня с плеч, и я остаюсь перед всем двором в одной сорочке. Это так стыдно, так унизительно, что лучше уж вернуться домой, в Клеве.

Леди Рочфорд приподнимает покрывало, чтобы укрыть меня от любопытных взглядов, я пробираюсь к кровати и сажусь спиной к подушкам. С другой стороны юный Томас Калпепер преклоняет колено, Генрих опирается о его плечо, еще кто-то поддерживает короля под локоть. Влезая на кровать, король Генрих хрипит, как усталая ломовая лошадь, постель проседает под его тяжестью, я неловко изгибаюсь и хватаюсь за край, чтобы не скатиться на его сторону.

Архиепископ воздевает руки над головой и благословляет нас в последний раз. Я смотрю прямо вперед. Екатерина Говард набожно сложила руки, делает вид, что молится, а на самом деле изо всех сил старается не расхохотаться. Лучше на нее не смотреть, как бы мне самой не рассмеяться. Архиепископ завершает молитву, я произношу: «Аминь».

Слава Богу, они уходят. За тем, что случится в первую брачную ночь, кажется, наблюдать не будут, но утром непременно кто-нибудь явится взглянуть на простыни. Такова сущность королевского супружества. А еще – выходишь замуж за человека, который тебе в отцы годится, которого совсем не знаешь.

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Гринвичский дворец, 6 января 1540 года

Я уходила одной из последних, тихо закрыла за собой дверь – вот и опять я видела все, от начала до конца. Еще одна королевская свадьба – от первых ухаживаний до брачной постели. Некоторые, как эта глупышка Екатерина Говард, полагают, что тут вся история и кончается. Ну, об этом мне кое-что получше других известно. Именно тут история королевы и начинается.

Прежде чем придет эта ночь, нужны бесчисленные переговоры и обещания, надежды, мечты, куда реже любовь. А после этой ночи наступает настоящая жизнь, в ней двоим приходится как-то уживаться вместе. Некоторым уже ничем не помочь, сколько ни старайся. Мой дядюшка вот женился на женщине, которую на дух не переносит. Живут раздельно, и ничего. Генри Перси взял богатую наследницу, да только так и не смог избавиться от любви к Анне Болейн. Томас Уайетт от всей души ненавидит жену – влюбился в Анну, когда она была еще совсем девчонкой, и с тех пор позабыть не может. Мой собственный муж… Нет, о нем сейчас вспоминать не буду. Как я его любила, просто умирала от любви – что бы он там обо мне ни думал, когда нас впервые уложили в брачную постель. Что бы он там ни думал, когда ему приходилось делить со мной ложе. Боже, прости его – держал в объятиях меня, а мечтал о ней. Боже, прости меня – я все знала и позволила этим мыслям ежечасно меня преследовать. Прости меня, Боже, за безумие мое, за то, что больше всего на свете полюбила лежать в объятиях мужа и представлять его с другой. Похоть и ревность завладели мной, подарили истинное наслаждение, нечистое, грешное, – он ласкает меня, а я думаю, как он ласкал ее.

Это вам не две пары голых ног в кровати, и все, дельце сделано. Надо еще научиться повиноваться мужу. Жене сто раз на дню приходится идти на маленькие уступки. Сто раз на дню склонять голову, закусывать губу и не устраивать скандалов ни на публике, ни в опочивальне, ни даже в тишине и одиночестве собственного воображения. Если твой муж король – тут дело еще сложнее. А если его имя Генрих, поскорее обучиться этой науке – вопрос жизни и смерти.

Всем хочется забыть, что Генрих – жестокий, беспощадный правитель. Ему самому хочется, чтобы мы об этом позабыли. Он умеет быть поистине очаровательным, особенно когда решает быть очаровательным. Но настроение короля меняется день ото дня, час от часу. Я видела его во всей полноте чувств, влюбленного в трех разных женщин. Видела, как он каждой из них клялся в вечной верности, как во время турнира выходил на ристалище с девизом «Рыцарь Верное Сердце». Видела, как двух жен послал на смерть, а при известии о смерти третьей даже в лице не переменился.

Уж лучше новенькой угодить ему этой ночью. Уж лучше ей родить ему сына не позднее чем через год. А не то лично я и гроша ломаного не дам за ее будущее.

АННА

Гринвичский дворец, 6 января 1540 года

Один за другим придворные покидают спальню. Неловкое молчание. Полумрак. Я молчу. Не мое дело – говорить. Мать же предупреждала – что бы ни случилось, главное, чтобы король не заподозрил меня в несдержанности. Он выбрал меня, значит, доверяет девушкам из Клеве. Он купил себе хорошо воспитанную, умеющую владеть собой девственницу, прекрасно выдрессированную на Эразме Роттердамском, – такой я и должна быть. Впрямую мать не говорила – разочаруешь короля, поплатишься жизнью. С тех пор как подписан брачный контракт с женоубийцей, гибель Анны Болейн не упоминается в Клеве, будто королева Анна отправилась на небеса в полной тишине и благолепии. Меня предупреждали конечно же, много раз повторяли – король не потерпит легкомысленного поведения, только никто не сказал прямо: с тобой может случиться то же, что с Анной Болейн. Никто не предупредил: и ты можешь положить голову на плаху, и тебя обезглавят за мнимую вину.

Король, мой супруг, лежит рядом, тяжело дышит, он устал. Вдруг он сейчас уснет и этот изнурительный, опасный день закончится наконец, а завтра я проснусь замужней женщиной и начну новую жизнь уже английской королевой. Я едва осмеливаюсь надеяться – на сегодня все обязанности выполнены.

Лежу, как велел брат, словно замороженная кукла. Брату мое тело внушало отвращение и в то же время притягивало. Он требовал – носи высокие воротнички, платья из плотной ткани, тяжелые чепцы, закрытые туфли. Он, да и все остальные могли видеть только полузакрытое чепцом лицо да руки – от запястья до пальцев. Если бы мог держать меня в затворе, как оттоманский император держит своих жен, так бы и сделал. Даже прямой взгляд казался ему слишком развязным, я не смела взглянуть на него. Право, брат охотно надел бы на меня чадру.

А еще он постоянно шпионил за мной. Шью ли я в комнатах под надзором матери, иду ли во двор взглянуть на лошадей, стоит оглянуться – он следит за мной с раздражением и… не знаю даже, как сказать… может быть, со страстью? Это не вожделение, я уверена, не то, что мужчина испытывает к женщине. Он просто хотел полностью меня подчинить, поглотить, чтобы я его больше не мучила.

Когда мы были детьми, он изводил всех сестер – и Сибиллу, и Амелию, и меня. Но Сибилла, тремя годами старше, легко могла удрать, Амелия, балованное дитя, сразу же начинала реветь, оставалась я. Я не давала сдачи, когда он толкал меня или дергал за волосы, не лягалась, если он загонял меня в угол где-нибудь на конюшне. Я просто стискивала зубы и не плакала, даже если было очень больно. Даже когда он до синяков сжимал мне руки, тоненькие детские запястья, даже когда бросил камень и до крови разбил мне голову. Я никогда не плакала. Никогда не просила пощады. Моим главным оружием стали молчание и терпение. Его угрозы, его могущество заключались в том, что он мог причинить боль, зато моя сила была в том, что я смею этого не замечать. Я смогла вынести все, что угодно, сначала от мальчишки, потом от мужчины. Позже я поняла: он просто деспот, но запугать он меня так и не сумел. Великая сила – выдержка.

Становясь старше, я заметила, как он добр к Амелии, как уважает мать, и поняла: мое упрямство, моя стойкость создали эти бесконечные сложности между нами. Он взял верх над отцом, запер его, незаконно захватил власть, и все это с благословения матери, с гордым пониманием собственной правоты. Он вступил в союз с мужем Сибиллы, таким же честолюбивым князьком, и ухитряется оказывать влияние на Сибиллу даже после свадьбы. Вместе с матерью создал он могущественное партнерство, союз двоих, который и правит в Клеве. С Амелией проблем не было, но надо мной взять верх не удалось. Я для него – зудящее место, которое он непрерывно расчесывает. Я не плакала, не умоляла, не падала духом, не подлизывалась. Этого он не простил. Я могла бы стать его любимицей не хуже Амелии, его милой сестренкой, получила бы покровительство и заботу, защиту и безопасность.

Слишком поздно я это поняла. Он замкнулся в своем раздражении и разочаровании. Да и я привыкла к терпению и упрямству, мне понравилось идти своим путем вопреки всем трудностям. Он хотел поработить меня, а добился только еще большей жажды свободы. Я жаждала свободы, как другие девушки – замужества, мечтала о ней, как о возлюбленном.

Эта свадьба – лишь бегство от брата. Королева Англии важнее герцога Клевского, Англия больше Клеве; и народу здесь гораздо больше, а о богатстве и говорить не приходится. Мне теперь король Франции – ровня, я мачеха внучки испанского короля, обо мне заговорят при дворах Европы, мой сын будет братом будущего короля Англии или сам станет королем. Этот брак – моя победа и моя свобода. А Генрих тяжело ворочается в постели, вздыхает – старик, совсем не новобрачный. Я знаю, я всегда знала, что просто сменила одно бремя на другое. Надо терпеть этого нового мужчину, учиться избегать его гнева.

– Ты устала? – спрашивает король.

Слово «устала» я знаю.

Киваю, отвечаю:

– Немного.

– Да поможет мне Господь в этом гиблом деле.

– Я не понимаю, простите.

Он пожимает плечами. Он вовсе не ко мне обращается, просто жалуется вслух, точно так же ворчал мой отец, пока его брюзгливое бормотание не стало совершенно безумным. Непочтительное сравнение смешит меня, я улыбаюсь и закусываю губу, чтобы не расхохотаться вслух.

– Да, – говорит он угрюмо. – Есть над чем посмеяться.

– Хотите вина? – спрашиваю заботливо.

Качает головой. Приподнимает простыню, так что тошнотворный запах усиливается. Как человек, желающий хорошенько рассмотреть, что это он купил на базаре, поднимает подол моей ночной рубашки, поднимает до талии, потом до груди, оставляет валиком лежать на шее. Боюсь, я выгляжу глупо, как бюргер с тугим галстуком под подбородком. Я краснею от стыда, мне неловко, что он рассматривает мое тело, но он не обращает на это внимания.

Вдруг он сдавливает мне грудь, его грубая ручища скользит по животу вниз, щиплет. Лежу совершенно неподвижно, пусть не думает, что я развратна. Это не трудно, я оцепенела от ужаса. Один Бог знает, кто может испытывать вожделение от такого хладнокровного ощупывания. Да я лошадь глажу с большим чувством! Он приподнимается, кряхтя от натуги, тяжелой рукой раздвигает мне бедра. Подчиняюсь без звука. Важно продемонстрировать – я покорна, но желания не испытываю. Он наваливается на меня, лезет между ног. Хоть опирается на локти и колени, дряблое пузо давит, мешает дышать. Жирная грудь у меня на лице. Я сама не маленькая, но под ним теряюсь. Еще немного – и задушит меня, это невыносимо. Он прерывисто дышит, изо рта воняет, наверно из-за гнилых зубов. Держу голову неподвижно, стараюсь не отворачиваться. Почти не дышу, только бы не вдыхать этот омерзительный запах.

Опускает руку вниз, копается. Видала я такое на конюшнях в Дюрене, понимаю, что значит эта возня. Судорожно вздыхаю, собираюсь, жду боли. Но он только хрипит недовольно и убирает руку. Вот и все. Только несколько раз стукает меня по бедру кулаком. Я лежу очень тихо. Что он собирается делать, чего ждет от меня? Жеребцы в Дюрене были покрепче. Этот король, кажется, совсем сдал.

– Милорд? – шепчу еле слышно.

Отваливается от меня, хрипит что-то непонятное. Зарывается лицом в вышитую подушку. Не могу понять, уже все или это только начало. Он поворачивается ко мне. Потное, красное лицо.

– Анна…

Роковое имя. Он застыл, не может вымолвить ни слова. Это ее имя, первой Анны, любимой жены, значит, он думает о ней, о возлюбленной, доводившей его до сумасшествия, о той, которую убил из ревности.

Напоминаю:

– Я Анна Клевская.

– Сам знаю, дура!

Отворачивается, стягивая с меня все одеяла и покрывала, ложится ко мне спиной. В постели по-прежнему ужасная вонь. Запах раны, запах прогнившей плоти, его собственный запах. Простыни безнадежно пропахли, это наша участь до самой смерти, придется привыкать.

Лежу очень тихо. Положить руку ему на плечо? Вряд ли это считается развратным поведением. Я не решаюсь, хоть мне и жалко смотреть, как он нынче ночью тоскует и томится по другой Анне. Я привыкну к запаху, привыкну к его тяжести. Я должна исполнить свой долг.

Лежу в темноте, смотрю на богатый балдахин над кроватью. Свет тускнеет, квадратные свечи одна за другой гаснут, но еще можно разглядеть яркий шелк, блеск золотых нитей. Бедный старик, ему сорок восемь лет, позади долгий, изнурительный день. Слышу, как он вздыхает, вздохи сменяются глубоким булькающим храпом. Он спит, и я легонько касаюсь его плеча, там, где влажная от пота сорочка прикрывает тело. Мне жаль, что он потерпел неудачу. Если бы он не заснул, если бы мы говорили на одном языке, если бы могли быть откровенны друг с другом, я бы объяснила, – пусть между нами нет страсти, я стану ему хорошей женой, хорошей королевой. Я понимаю – возраст, усталость, он отдохнет – и мы сумеем зачать ребенка, мальчика, о котором оба мечтаем. Бедный больной старик, как бы я хотела сказать: не о чем тревожиться, все произойдет в свое время, мне вовсе не нужен юный и прекрасный принц.