Текст книги "Хозяйка Дома Риверсов"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Она снова улыбнулась.
– Это и есть самый правильный путь познания.
Весь день мы провели с ней в саду на коленях, точно какие-то крестьянки. Мы сажали растения на те грядки, которые она для них приготовила, и лишь к вечеру, когда стало холодать, я наконец поднялась на ноги и оглядела созданный нами огород. Двенадцать аккуратных грядок веером расходились от округлой клумбы в центре. Земля на всех грядках была тщательно разрыхлена; на одних мы посеяли семена, на других высадили готовую рассаду, и миссис Журдемайн каждый росток снабдила табличкой, на которой значилось название растения и были перечислены его свойства.
– Завтра я покажу вам, как делать отвары и настойки и как сушить травы, – сообщила она. – У меня есть и кое-какие собственные рецепты.
Я так устала, наработавшись за день, что заснула как убитая. Но среди ночи растущая луна разбудила меня, призвав к себе, точно и я была растением с восходящими в этот период соками. Открыв глаза, я увидела холодный лунный свет на полу комнаты и крепко спящую в кровати служанку. Откинув одеяло, я выбралась из постели и подошла к окну, поскольку мне показалось, что оттуда доносятся звуки, напоминавшие отдаленный звон колокола, а потом накинула на плечи капот и, настежь распахнув двери спальни, шагнула на галерею.
И вдруг в темном углу я заметила неясный женский силуэт. Это была миссис Журдемайн. На мгновение я даже испуганно отшатнулась: мало ли, что она делает там, в темноте! Но она просто стояла возле одного из окон, а потом вдруг резким движением отворила его, и те ясные мелодичные звуки стали громче, они словно вливались на галерею вместе с лунным светом. Я направилась к ней, и она оглянулась на стук шагов; лицо ее показалось мне довольно напряженным, словно она ждала, что перед ней вот-вот появится кто-то или что-то; но страха в ее лице не было ни капли.
– Ах, это вы, – небрежно обронила она, хотя ей следовало бы сделать реверанс. – Слышите?
– Слышу.
– Я никогда раньше не слышала ничего подобного. Мне даже показалось, что это музыка сфер.
– А мне эта музыка известна, – с печалью ответила я и прикрыла окно.
Музыка сразу стала тише, а я еще и тяжелый занавес задернула, стараясь совсем убрать и эту музыку, и этот лунный свет.
Травница попыталась меня остановить.
– Зачем вы это делаете? – удивилась она. – Почему хотите заглушить эти звуки? Что они означают?
– К вам это не имеет никакого отношения, – холодно произнесла я. – Они звучат для меня. Позвольте мне закрыть окно.
– Но почему? Что это?
– Я уже дважды слышала эту музыку, – тихо пояснила я, вспоминая свою младшую сестренку, которая умерла, едва успев сделать первый вздох, и тот печальный хор, который совсем тихо, почти шепотом прощался с моей двоюродной бабушкой Жеанной де Люксембург. – Боюсь, она снова несет мне весть о смерти кого-то из членов моей семьи. Это поет Мелюзина.
И, не прибавив больше ни слова, я пошла от нее прочь по темной галерее к дверям спальни.
Утром миссис Журдемайн показывала мне, как нужно сушить травы, готовить отвары и настойки, как извлекать из цветков эссенцию, пользуясь восковой подложкой. В кладовой, где мы с ней были только вдвоем, хорошо пахло растертыми сухими листьями и травами. Мраморный бассейн, вделанный в холодный каменный пол, был до краев наполнен студеной водой.
– А что, ее пение действительно предвещает чью-то смерть? – задала она прямой вопрос, возвращаясь к нашим ночным впечатлениям.
– Да, – подтвердила я. – И я молю Бога об одном: чтобы родители мои были здоровы. Судя по всему, это и есть тот единственный дар, которым я действительно обладаю: я предвижу скорую утрату.
– Это тяжело, сочувствую, – только и вымолвила она и молча протянула мне пестик, ступку и какие-то зерна, которые мне следовало растереть.
Некоторое время мы дружно работали в полном молчании, затем беседа возобновилась.
– Есть особые травы для молодых женщин, которые недавно вышли замуж, – заметила она как бы невзначай, обращаясь даже не ко мне, а к тем растениям, которые полоскала в бассейне. – Есть травы, способные предотвратить беременность, и травы, которые помогают зачатию. Все это, правда, есть и в моей книге рецептов.
– Значит, вы можете предотвратить зачатие ребенка? – уточнила я.
– Я могу сделать так, что он не родится, даже если женщина уже беременна, – отозвалась она с какой-то неприятной усмешкой. – Болотная мята, полынь и огородная петрушка – вот и все. Я посадила эти растения в вашем аптечном огороде, чтобы вы в случае необходимости могли ими воспользоваться. Если такая нужда когда-либо возникнет, конечно. – Она посмотрела на мой плоский живот. – А если вам захочется ребенка, то и для этого у вас под рукой будут соответствующие травы. Листья малины, которая растет у вас в саду, и самые обычные травы, которые легко найти: крапива и цветки полевого клевера.
Стряхнув с рук сухую землю, я взяла грифельную доску и мел и попросила:
– Объясните мне, как все это приготовить.
Марджери, так звали миссис Журдемайн, прожила у нас более недели, как и обещала. Ко времени ее отъезда в аптечном огороде были посажены почти все растения кроме тех, которым непременно нужно было дождаться убывающей луны, а в кладовой уже стояли бутылки с винными настойками трав и были подвешены на просушку пучки и ветки разных растений. Она собиралась отбыть в Лондон на одном из возков моего мужа; вместе с ней уезжал и ее молодой слуга. Я пришла на конюшенный двор попрощаться с ней, и когда она уже усаживалась в возок, во двор, грохоча копытами, влетел отряд из полудюжины конных в красно-белых ливреях герцога Бедфорда. Ричард Вудвилл, лихо притормозив коня, одним прыжком спешился и доложил:
– Миледи, я доставил вам письмо от моего господина. Он даже специально пометил, чтобы его передали лично вам в руки.
Я потянулась за письмом, чувствуя, как дрожат у меня губы, а глаза наполняются слезами. Я надломила печать, но слезы мешали мне прочесть то, о чем, я не сомневалась, пишет мне герцог.
– Прочтите вы. – Я вернула письмо Вудвиллу. – Или расскажите.
– Уверен, что для вашего расстройства нет ни малейших причин… – начал было он, но пробежал глазами несколько строк и в ужасе осекся. – Мне очень жаль, ваша милость… Мне, правда, очень жаль! Мой господин пишет, что умер ваш отец. В Люксембурге свирепствует чума, но матушка ваша здорова. Она-то и сообщила милорду герцогу эту ужасную новость. – Он вдруг умолк и уставился на меня. – Вы уже знали? Вы догадались?
– Да, – кивнула я. – По-моему, я уже знала. Хоть и закрыла шторы, чтобы не видеть этот лунный свет, не слышать эту музыку…
Миссис Журдемайн, сидевшая рядом с возницей, посмотрела на меня странным взглядом – в нем явная строптивость была смешана с искренним сочувствием.
– Порой невозможно чего-то не слышать или не видеть, – заметила она. – И пусть Господь, даровавший вам эту способность, даст вам довольно мужества, чтобы с ней жить.
Париж, Франция, декабрь 1434 года – январь 1435 года
Вудвиллу так и не удалось осуществить свою мечту и показать мне Графтон, хоть мы и прожили в Англии целый год; впрочем, и мой супруг, герцог, тоже не сумел воплотить в жизнь свою мечту – создать достойную армию, способную должным образом защищать английские владения во Франции. Не смог он также – хоть и обладал огромной властью и фактически правил Англией – призвать к порядку королевский совет и парламент. Однако дольше оставаться в Англии мы не могли: из французской столицы герцогу постоянно слали донесения о том, что тамошнее население жестоко страдает от грабителей, мятежных солдат и нищих, что люди попросту голодают из-за недопоставок в город продовольствия.
– Он не откажет им, – предупредил меня Вудвилл, – и нам вскоре придется возвращаться в Париж.
Так оно и случилось. Море на этот раз было очень бурным, и переправа на французский берег далась мне нелегко. Когда мы прибыли в Кале, то нашли тамошний гарнизон в таком удручающем состоянии, что герцог приказал Вудвиллу остаться в крепости и постараться максимально поднять боевой дух солдат, а затем, как только позволит погода, готовить их к атаке на французов. После чего сами мы собирались незамедлительно выехать в Париж, несмотря на раскисшие от дождей дороги.
Вудвилл, стоя в арке гигантских крепостных ворот, прощался с нами. Потом вдруг подошел ко мне и невольно начал поправлять подпругу моей лошади, как делал это всегда.
– Как же я буду обходиться без вас? – попыталась пошутить я.
Он поднял мрачное лицо, посмотрел на меня и произнес очень тихо, стараясь не встречаться со мной глазами:
– Я буду все время думать о вас. Господь свидетель, я стану каждый день думать о вас!
И он, сразу же отвернувшись от меня, быстро шагнул к герцогу, который протянул ему руку. Они обменялись крепким рукопожатием, затем мой муж наклонился в седле и крепко обнял своего оруженосца.
– Храни тебя Бог, парень! Постарайся хотя бы ради меня удержать эту крепость и приезжай, как только я пошлю за тобой.
– Как и всегда, – кратко ответил Вудвилл.
Герцог поднял руку, и наши кони, цокая копытами, двинулись по подвесному мосту. И только тут я поняла, что так толком и не попрощалась с Вудвиллом, не поблагодарила его за заботу, не сказала ему… не сказала… Я тряхнула головой. Ничего такого герцогиня Бедфорд и не должна говорить оруженосцу своего мужа! И нет ни малейшей причины проливать слезы! Однако слезы то и дело туманили мой взор, пока мы скакали по ровной дороге, пересекая расстилавшуюся перед нами бесконечную, плоскую равнину.
На сей раз нас со всех сторон окружала стража. В этой пустынной местности не действовали никакие законы, и невозможно было заранее угадать, не появится ли откуда-нибудь французский конный отряд, сметая все на своем пути. Мы ехали ровным неторопливым галопом, и муж мой выглядел мрачным и усталым – казалось, его утомило плавание через пролив, и теперь он готовится к грядущим неприятностям.
Столица являла собой жалкое зрелище. Мы попытались отпраздновать Рождество у себя, в Отель де Бурбон, но наши повара были в отчаянии: им не удалось добыть ни хорошего мяса, ни овощей.
Каждый день из английских владений на территории Франции прибывали гонцы с вестями о мятежах в отдаленных селениях; тамошние жители клялись, что не потерпят более владычества англичан. Даже французский король-арманьяк был встревожен бесконечными народными волнениями, что, впрочем, мало нас утешало. Было ясно, что населению Франции до смерти надоели бесконечные войны и солдаты, и оно призывало «чуму на оба наших дома».[30]30
Цитата из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта». Героям романа это произведение, написанное в 1595 г., никак не могло быть известно.
[Закрыть]
Едва начался новый год, как мой муж кратко сообщил мне, что мы покидаем Париж. Я уже достаточно хорошо его знала, чтобы не задавать ему вопросов о дальнейших планах, когда он кажется таким сердитым и усталым.
– Может, у тебя все-таки получилось бы выяснить, когда удача снова повернется к нам лицом? – безнадежным тоном спросил он. – Может, ты бы хоть попробовала?
Я только головой покачала. На самом деле я совершенно ясно чувствовала, что неудачи так и будут его преследовать, а горе и печаль прямо-таки поселились у него на плечах.
– Ты выглядишь как неутешная вдова, – резко заметил он. – Улыбнись, Жакетта.
И я улыбнулась ему, но не ответила, что порой действительно чувствую себя неутешной вдовой.
Жизор, Франция, февраль 1435 года
Мой супруг послал за Ричардом Вудвиллом, дабы тот сопровождал нас из Парижа в Руан. Герцог ничего мне не рассказывал, но, боюсь, думал о том, что Париж в случае штурма нам не удержать и безопасность может быть нам гарантирована только в Руане. Он надеялся побыстрее добраться туда и начать с французским двором мирные переговоры. Находясь в самом сердце английских владений, он ощущал бы себя гораздо увереннее. Вудвилл вскоре прибыл вместе с отрядом дополнительной охраны; вид у него был чрезвычайно мрачный. Он разместил охрану на конюшенном дворе и велел солдатам соблюдать боевой порядок ради нашей общей безопасности. На следующий день он помог герцогу сесть в седло, и мы отправились в путь.
Первый день выдался на редкость холодным и дождливым, дорога совершенно раскисла, и нам пришлось прервать поездку и остановиться в хорошо укрепленном замке Жизор. Среди ночи я проснулась от какого-то жуткого скрежещущего звука рядом с собой. Звук этот исходил из уст моего мужа. Он метался по постели, словно кто-то душил его, и хватал ртом воздух. Я вскочила, зажгла свечу, подхватив щипцами уголек в камине, а Бедфорд все рвал на груди сорочку и никак не мог как следует вздохнуть. Я рывком открыла двери спальни, громко позвала свою служанку и приказала ей сбегать за Вудвиллом и за личным лакеем герцога.
В один миг наша спальня наполнилась людьми; кто-то подложил герцогу под спину гору подушек, кто-то настежь распахнул окна, чтобы ему легче было дышать. Личный врач герцога принес какую-то особую тинктуру, специально приготовленную алхимиками. Мой муж сделал сразу несколько глотков и смог наконец вздохнуть полной грудью. Потом он отпил еще немного зелья и прохрипел, отмахиваясь от столпившихся в комнате людей:
– Все хорошо, я уже здоров. Ступайте, ступайте все, все уходите и ложитесь спать. Ничего страшного не случилось.
Я заметила, как доктор переглянулся с Вудвиллом; судя по всему, оба они отлично понимали, что герцог просто хочет всех успокоить и подбодрить. Однако Вудвилл действительно выгнал всех из комнаты, лишь одному слуге дав указание сторожить двери – на всякий случай. Наконец в комнате остались только мой муж, врач, Вудвилл и я.
– Я пошлю за парижским врачом, – предложил Вудвилл. – Не бойтесь, ваша милость, его к вам доставят незамедлительно.
– Да, хорошо бы, – тяжело обронил герцог. – У меня в груди такая тяжесть, словно туда налили свинца. Дышать не дает.
– А уснуть вы не сможете? Как вам кажется?
– Если ты еще немного меня приподнимешь, я попытаюсь. Но лечь нормально все равно не смогу. Ах, как я устал, Ричард! Устал как собака!
– Я лягу вон там, у ваших дверей, – сказал ему Вудвилл. – Герцогиня сможет сразу позвать меня, если вы снова проснетесь.
– Ей бы лучше перейти в другую комнату, – заметил мой муж. – Тут для нее не место.
И все они посмотрели на меня так, словно я была ребенком, которого нужно оберегать от любых тяжких переживаний.
– Я останусь с тобой, – твердо заявила я мужу. – А утром непременно раздобуду лимон и зелень петрушки и приготовлю тебе такое питье, которое сразу восстановит у тебя нормальное дыхание.
Муж с нежностью взглянул на меня и в который уж раз повторил:
– Ты мое главное сокровище. И все же эту ночь тебе лучше провести в спальне твоей фрейлины. Я не хочу снова будить тебя.
Тогда я накинула теплый капот, плотно в него закуталась, а ноги сунула в домашние туфли, и обратилась к Вудвиллу:
– Позовите меня, если милорду опять станет плохо.
Он поклонился.
– Непременно, миледи. Я лягу рядом с постелью герцога, подстелив на пол соломенный тюфяк, и буду охранять его сон.
Когда я уже собиралась двинуться к двери, супруг удержал меня, подняв руку, и скомандовал:
– Встань здесь.
Я встала там, где он указал – возле открытого окна, через которое в комнату вливался морозный воздух.
– Погасите свет, – попросил мой муж.
Вудвилл с врачом задули свечи. Комната сразу наполнилась ясным сиянием луны. Лунный луч упал на мою голову и плечи, высветил белоснежную ткань ночной сорочки, и я заметила, как Вудвилл украдкой посмотрел на меня – взглядом, исполненным затаенной страсти, – и мгновенно отвел глаза.
– Мелюзина и лунный свет, – тихо промолвил мой супруг.
– Жакетта, – напомнила я ему. – Я Жакетта.
Он закрыл глаза и почти сразу уснул.
Через два дня моему мужу стало немного лучше. Ему привезли письмо из гарнизона Кале, и он вскрыл и прочел его в полной тишине, когда все мы сидели за завтраком в большом зале. Затем он нашел глазами Вудвилла и сообщил:
– В Кале волнения. Тебе лучше вернуться туда. Наведи там порядок и возвращайся ко мне.
– Крепость пытались штурмовать? – холодно и спокойно осведомился Ричард Вудвилл, словно и не получал приказа незамедлительно скакать навстречу неведомой опасности.
– Нет, гарнизону опять не выплатили жалованье, – ответил герцог. – Я выдам тебе деньги из своей казны. Постарайся удовлетворить всех. А я непременно пошлю письмо в Англию и потребую, чтобы они наконец раскошелились.
Не глядя на меня, Вудвилл поинтересовался:
– А вы сможете, милорд, продолжить поездку в Руан?
– Смогу, наверное, – пожал плечами герцог.
– Я помогу ему, – вызвалась я.
Но меня словно никто не слышал. Мужчины не обращали на меня ни малейшего внимания.
– Ступай же! – кратко велел герцог.
Вудвилл стиснул его руку так, словно не хотел ее отпускать, затем на мгновение повернулся ко мне, сверкнув своими ярко-голубыми глазами, поклонился и быстро покинул комнату. По-моему, он даже толком ни с кем не попрощался.
Мы потихоньку продвигались к Руану. Мой муж недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы скакать верхом, и путешествовал в портшезе; следом за портшезом шел, понурив голову, его огромный боевой конь, всем своим видом демонстрируя, какой он несчастный. Казалось, даже коню было ясно, что он вот-вот может потерять хозяина. А портшез был тот самый, просторный, который герцог некогда заказал для меня, и несли его красивые белые мулы. Но он так качался на ходу, а поездка так затянулась, что покоя больной все равно не знал. Более всего герцог в эти дни напоминал рабочего коня, который под конец трудового дня устало встал на краю огромного, только что вспаханного им поля. Утомительная дорога отнимала у герцога последние силы, и я, глядя на него, почти физически ощущала его смертельную усталость.
Руан, Франция, сентябрь 1435 года
В течение всего долгого лета, которое мы провели в Руане, герцог совещался со своим юристом и теми старыми советниками, которые помогали ему править Францией в течение всех тринадцати лет его регентства. Каждый день в наш дом прибывали гонцы с мирных переговоров, которые проходили в Аррасе; и каждый день герцог требовал, чтобы ему докладывали, какие были достигнуты успехи. Ведь и сам он выдвинул немало важных идей: предложил юному королю Англии заключить брак с французской принцессой, дабы разрешить конфликт вокруг французской короны; предложил арманьякам весь юг Франции – он попросту не смог бы предложить им большего! – однако они потребовали, чтобы англичане отдали им всю Францию, отрицая их законные права, словно англичане и не сражались за эти права почти целое столетие! Каждый день мой супруг придумывал новый вариант соглашения, новый способ составления мирного договора, и каждый день его гонцы мчались по широкой дороге из Руана в Аррас, а он сидел у окна замка и следил за тем, как заходит солнце. А однажды вечером я увидела, как его гонец галопом выехал со двора, но направился не в Аррас, а в Кале. Оказалось, что мой муж послал за Ричардом Вудвиллом, а потом послал и за мной.
Юристы принесли его завещание, и он приказал сделать следующие изменения: все его земли без права отчуждения должны были перейти к его племяннику и наследнику по мужской линии, юному королю Англии. Печально улыбнувшись, Бедфорд сказал:
– Не сомневаюсь, что ему эти земли чрезвычайно нужны. В королевской казне не осталось ни гроша. Однако не сомневаюсь я и в том, что все это богатство он растратит впустую. Он всегда слишком легко отдавал, всегда был слишком щедрым мальчиком. Но эти земли должны принадлежать ему по праву, а уж королевский совет, возможно, все-таки присоветует ему что-нибудь разумное. Помоги ему, Господи, выбрать верный совет среди тех, что станут давать ему мой брат и мой дядя.
Мне супруг оставил треть своего состояния – мою вдовью долю.
– Милорд… – заикаясь, начала я.
– Это твое. Ты была мне женой, доброй женой, и никак не заслуживаешь меньшего. И пока ты носишь мое имя, это богатство принадлежит тебе.
– Милорд, я не ожидала…
– Нет. И я не ожидал. Если честно, я никак не ожидал, что мне так скоро придется составлять завещание. Но таково твое право, и такова моя воля – ты должна получить то, что тебе причитается. Кроме того, я оставлю тебе мои книги, Жакетта, мои прекрасные книги. Теперь они твои.
Книги! Для меня это было настоящее сокровище. Я упала на колени возле постели мужа и прижала его холодную руку к щеке.
– Спасибо. Ты знаешь, что я непременно стану читать их и буду бережно их хранить.
Он кивнул.
– Где-то в этих книгах, Жакетта, в одной из них, есть ответ, которого ищут все люди на свете. Рецепт вечной жизни, рецепт чистой, живой воды, рецепт превращения всякого мусора и любого «темного вещества» в золото. Возможно, изучая эти книги, ты найдешь этот рецепт, только меня на этом свете уже не будет.
Глаза мои были полны слез.
– Не говори так, господин мой!
– А теперь ступай прочь, детка, – мягко промолвил он. – Мне еще нужно все подписать, а потом немного отдохнуть.
Я склонилась перед ним в реверансе и тихонько покинула комнату, оставив его наедине с юристами.
Он не позволял мне навестить его до полудня следующего дня, и, хотя прошло совсем немного времени, он явно предчувствовал: его смерть уже близко. Его темные глаза совсем потускнели, крючковатый нос казался особенно большим на исхудавшем лице; судя по всему, силы почти оставили его.
Герцог сидел в своем кресле, огромном, как трон, и повернутом к окну, чтобы видеть дорогу в Аррас, где все еще продолжались непростые мирные переговоры. Солнце, клонящееся к западу, светило в окно, и все вокруг было залито его сиянием. И я вдруг подумала: «А что, если это его последний вечер? Что, если и он уйдет вместе с солнцем?»
– Именно здесь я впервые увидел тебя, в этом самом замке, помнишь? – спросил он, наблюдая, как солнце погружается в золотистые облака на горизонте и в небе появляется бледный призрак луны. – Да, в этом самом замке, в вестибюле. Мы все тогда прибыли на процесс этой Орлеанской Девственницы, помнишь?
– Помню.
Я даже слишком хорошо все это помнила, но никогда не упрекала его за смерть Жанны, хотя себя упрекала множество раз – ведь я так и не смогла выступить в ее защиту.
– Странно. Я должен был прибыть сюда, чтобы сжечь одну девственницу, а потом найти другую, – продолжал он. – Я сжег ее как ведьму, но ведь и ты была нужна мне из-за своих колдовских способностей. Странно все это. Я сразу захотел получить тебя, как только увидел. Но ты была мне нужна не как жена, ведь тогда я был женат на Анне. Ты была мне нужна как самое драгоценное сокровище. Я верил, что ты обладаешь даром предвидения, я знал, что твоей прародительницей была Мелюзина, и надеялся, что, возможно, ты сумеешь раздобыть для меня философский камень.
– Прости, – отозвалась я. – Прости, что я не обладаю достаточным мастерством…
– Ах… – отмахнулся он. – Этому не суждено было осуществиться. Возможно, если бы у нас было больше времени… Но ты действительно видела корону, верно? И некое сражение? И королеву на коне, подкованном задом наперед? Это ведь означало победу моего Дома? И то, что мой племянник и его потомки будут бесконечно долго продолжать нашу королевскую линию?
– Да, – подтвердила я, желая его подбодрить, хотя сомнения терзали меня. – Да, я видела твоего племянника на троне, и он точно удержит Францию в своей власти. Он не утратит власть над Кале.
– Ты уверена?
Это я, по крайней мере, могла ему обещать.
– Да, я уверена, что Кале он не потеряет.
Герцог кивнул, помолчал, потом очень тихо произнес:
– Жакетта, не могла бы ты снять с себя платье?
Я была настолько удивлена, что даже слегка вздрогнула и отступила назад.
– Снять платье?
– Да, и белье тоже. Все с себя снять.
От растерянности мое лицо запылало.
– Ты хочешь видеть меня обнаженной?
Он кивнул.
– Прямо сейчас?
– Да.
– То есть при свете дня?
– Да, в закатных лучах.
Что ж, выбора у меня не было.
– Как тебе угодно, господин мой.
Поднявшись, я развязала тесемки на верхнем платье и позволила ему упасть к моим ногам. Я перешагнула через него, страшно стесняясь, и небрежно отбросила его в сторону. Затем сняла свой причудливо украшенный головной убор и тряхнула головой. Мои светлые косы тут же рассыпались по плечам, упали мне на лицо, окутав все мое тело, точно вуалью, и только тогда я решилась выбраться из тончайшей шелковой сорочки и теперь стояла перед мужем совершенно голая.
– Подними руки, – скомандовал он.
Голос его звучал спокойно; он смотрел на меня без всякого вожделения, но с каким-то задумчивым наслаждением. Я поняла, что уже замечала у него такой взгляд: так он смотрел на свои обожаемые картины, гобелены, статуи. И в эти мгновения – как, собственно, и всегда, – я тоже была для него всего лишь красивой вещью, объектом удовольствия. Он никогда не любил меня как женщину.
Я покорно подняла руки над головой – точно пловец, собирающийся нырнуть в глубокую реку. Слезы теперь уже не просто застилали мне взор, а бежали по щекам; я думала о том, что достаточно долго была его женой, делила с ним постель, была его другом, его герцогиней, но даже теперь, на пороге смерти, он не испытывает любви ко мне. Он никогда меня не любил. И никогда не будет меня любить.
Затем герцог жестом велел, чтобы я повернулась немного в сторону, чтобы последние лучи золотистого солнца упали на мои обнаженные бока, живот, груди, делая их тоже золотистыми.
– Девушка-пламя, – тихо промолвил он. – Золотистая девственница. Хорошо, что я видел такое перед смертью.
Я послушно стояла и не двигалась, хотя рыдания сотрясали мое хрупкое тело. В эти мгновения, чувствуя приближение конца, он воспринимал меня всего лишь как некий предмет, превратившийся в золото; настоящую меня он так и не разглядел, так и не полюбил меня, он даже никогда не хотел просто обладать мною. Глаза его задумчиво, мечтательно скользили по каждому дюйму моего тела, но слез моих он так и не заметил, и я, одеваясь, молча смахнула их со щек.
– А теперь я отдохну, – сказал он. – Я рад, что мне посчастливилось узреть такую красоту. Прикажи, чтоб перенесли меня в кровать. Я, пожалуй, посплю.
Появились слуги. Они удобно устроили его в постели, а я ласково поцеловала его в лоб и попрощалась до утра. Но оказалось, что тем вечером я видела его в последний раз, поскольку той ночью он умер во сне. И меня он тем вечером видел в последний раз, но не как любящую жену, а как статую, позлащенную закатным солнцем.
Меня позвали около семи утра. Я нашла герцога почти таким же, каким и оставила. Он казался мирно спящим, и лишь медленный негромкий звон одинокого колокола на башне Руанского собора возвещал обитателям замка и всем горожанам, что великий лорд Джон скончался. Затем пришли женщины, чтобы должным образом его обмыть и уложить, и дворецкий стал обсуждать с нами, когда и как лучше поместить усопшего в соборе; столяр заказал доски и начал мастерить гроб. И только Ричард Вудвилл догадался увести меня, ошеломленную и подавленно молчавшую, в сторону от всей этой суеты; он проводил меня в мои покои, велел принести для меня завтрак и передал на попечение фрейлин, наказав им проследить за тем, чтобы я непременно поела, а затем заставить меня отдохнуть.
Сразу же, разумеется, явились швеи и закройщики, снявшие с нас мерки для траурных одежд; потом позвали сапожника сшить для меня черные туфли; а перчаточник изготовил несколько дюжин черных перчаток, и я должна была распределить их среди своих фрейлин. Заказали черную материю, чтобы выстлать ею путь к собору, и черные плащи для сотни бедняков, которых наймут, чтобы они шли за гробом. Отпевать моего супруга собирались в Руанском соборе; туда должна была проследовать торжественная процессия из лордов, а потом, после поминальной службы, все желающие могли бы попрощаться с покойным. Все это должно было происходить в точности так, как он сам бы того пожелал – с достоинством и в английском стиле.
Целый день я писала письма, сообщая всем о смерти мужа. Я написала матери, что теперь я тоже вдова, как и она. Я написала королю Англии, написала герцогу Бургундскому, написала императору Священной Римской империи и прочим правителям, в том числе и Иоланде Арагонской. Все оставшееся время я молилась. Я посещала каждую службу в нашей домашней часовне, зная, что и в Руанском соборе монахи непрестанно молятся над телом моего усопшего супруга, покой которого со всех четырех сторон света охраняют четверо рыцарей; и это бдение должно было закончиться только с его похоронами.
Я ждала, что Господь посоветует мне, как жить дальше; я ждала, стоя на коленях и надеясь, что Он даст мне понять: мой муж оказался среди избранных, получил вознаграждение за все свои великие труды и наконец-то достиг тех краев, которые ему никогда не нужно будет защищать. Но я так ничего не увидела и не услышала. Никто, даже Мелюзина, не шепнул мне ни слова сочувствия. И я решила, что, наверное, совсем утратила свой дар, и те мимолетные сцены, явившиеся мне когда-то в зеркале, были последними картинами иного мира, которого я больше уж никогда не увижу.
К вечеру, примерно в час заката, меня навестил Ричард Вудвилл с вопросом, буду ли я обедать в большом зале вместе со всеми или же отобедаю в одиночестве у себя в комнате.
Я колебалась.
– Если вы чувствуете, что можете спуститься в зал, то многим ваше появление поднимет настроение, – сказал он. – Очень многие глубоко горюют в связи со смертью милорда и хотели бы, чтобы вы были рядом. Конечно, всех здешних слуг придется отпустить, и напоследок им было бы приятно увидеть вас, прежде чем покинуть замок.
– Слуг придется отпустить? – спросила я невпопад.
Он кивнул.
– Разумеется, миледи. Нового регента Франции назначит английский двор, а вас отошлют в Англию и постараются подыскать вам нового мужа.
Я посмотрела на него с ужасом и отвращением.
– Мне даже мысль об этом противна!
Вряд ли я могла найти еще одного мужа, который удовлетворился бы всего лишь возможностью любоваться мной обнаженной. Следующий муж, скорее всего, окажется куда более требовательным и попросту возьмет меня силой, вот только и следующий мой муж почти наверняка будет старым, богатым и могущественным. И уж он-то не позволит мне чему-то учиться и читать странные книги; уж он-то не оставит меня в покое и наверняка пожелает иметь от меня сына и наследника. Еще бы, ведь он купит меня, точно телку, которую разрешено покрывать лишь племенному быку! И я могу сколько угодно реветь, как нетель на лугу, но этот бык все равно меня покроет!
– Нет, правда! Я и думать не могу о новом замужестве!
Ричард Вудвилл грустно улыбнулся и произнес:
– Теперь нам обоим – и вам, и мне – скорее всего, придется учиться служить новому хозяину. Увы. Горе нам.
Немного помолчав, я решила:
