Текст книги "Белая королева"
Автор книги: Филиппа Грегори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
ОСЕНЬ 1470 ГОДА
Новости в Лондон приходили в виде весьма ненадежных слухов и почти всегда оказывались плохими. Уорик высадился в Англии, как и предсказывал Эдуард, вот только Эдуард никак не мог предположить, что на сторону этого предателя перебежит столько представителей знати. Все они вдруг дружно решили поддержать того короля, о котором на целых пять лет совершенно забыли, оставив его гнить в Тауэре. К Уорику, например, присоединились граф Шрусбери, Джаспер Тюдор, способный по своему приказу поднять почти весь Уэльс, и лорд Томас Стэнли – тот самый, что получил от меня кольцо с рубином во время турнира, устроенного в честь моей коронации, и заявил, что его девиз «Без перемен». За этими влиятельными аристократами последовала целая толпа менее значительных дворян, число которых вскоре превзошло число сторонников Эдуарда, – и это в его же собственном королевстве! Все бывшие сторонники Ланкастеров вынимали и чистили старое оружие, вновь собираясь в поход и надеясь, что на этот раз победа окажется за ними. Все было именно так, как Эдуард и предсказывал: он не смог максимально быстро добиться процветания страны, что, впрочем, вполне естественно, не успел по справедливости распределить имевшееся у него богатство. Да и мы, Риверсы, не сумели достаточно широко и прочно распространить влияние нашей семьи. И теперь те, кто выступил против Эдуарда, надеялись, что при Уорике и безумном короле Генрихе им удастся осуществить больше перемен, чем удалось при правлении Эдуарда и моей семьи.
Моего мужа наверняка убили бы на месте, если б поймали. Но они его упустили – это, по крайней мере, было совершенно ясно, – и никто не знал, где Эдуард находится. Каждый день кто-нибудь непременно являлся в Тауэр и заверял, что видел, как Эдуард умирает от ран, или как спасается, отплывая во Францию, или даже, как утверждали некоторые, мертвым лежит в гробу.
Мои сыновья прибыли в Тауэр, с ног до головы покрытые дорожной пылью, страшно усталые и злые. Злились они из-за того, что им не позволили умчаться в ночь вместе с королем. Я старалась не приставать к ним; даже целовала их только утром и на ночь, как и положено, но была вне себя от радости и никак не могла поверить, что сыновья и впрямь благополучно ко мне вернулись. Как не могла поверить и в то, что мой муж и брат этого сделать не сумели.
Я послала в Графтон за моей матерью, прося ее прибыть в Тауэр как можно скорее. Мне совершенно необходимо было ее общество и ее поддержка. Разумеется, если б нам действительно пришлось спасаться за границей, я настояла бы, чтобы и мама поехала с нами. Однако мой посланец вернулся назад один и мрачно сообщил:
– Миледи нет дома.
– Где же она?
Он отвел глаза; ему явно не хотелось передавать мне некую дурную весть.
– Говори немедленно! – Голос мой зазвенел от страха. – Где она?
– Миледи арестована, – признался слуга. – По приказу графа Уорика. Это он велел арестовать миледи. Его люди явились в Графтон и увели миледи.
– Уорик арестовал мою мать? – Я отчетливо слышала стук собственного сердца. – Он бросил мою мать в тюрьму?
– Да, ваша милость.
Кровь прилила к моему лицу, а руки тряслись так, что перстни стучали по подлокотникам кресла. Я глубоко вздохнула и крепко стиснула подлокотники пальцами, пытаясь хоть немного унять дрожь. Мой сын Томас подошел ближе и встал по одну сторону от моего кресла, а его брат Ричард – по другую.
– По какому же обвинению? Да и как он осмелился ее арестовать?
Я задумалась. Это не могло быть обвинение в предательстве: мою мать никто не заподозрил бы в этом; все знали, что она лишь изредка дает мне советы, является хорошей тещей для короля Англии, а для его королевы – любящей матерью и близкой подругой. Даже Уорик вряд ли пал так низко, чтобы обвинить немолодую женщину в предательстве и отрубить ей голову только за то, что она любит собственную дочь. Впрочем, этот человек уже без суда и следствия, а также без особой на то причины убил моего отца и моего брата. Видимо, теперь его единственным желанием было разбить мне сердце и лишить Эдуарда поддержки моих родных. И я понимала: если я когда-нибудь окажусь в руках у этого человека, он непременно меня уничтожит.
– Мне очень жаль, ваша милость…
– И все-таки – каково обвинение? – допытывалась я.
Горло у меня пересохло, я даже слегка закашлялась.
– Колдовство, – только и вымолвил слуга.
Как известно, не требуется ни суда, ни следствия, чтобы подвергнуть ведьму смертной казни. Впрочем, ни один подобный процесс ни разу не был безрезультатным, ведь так легко найти людей, которые под присягой засвидетельствуют, что у них умерла корова или, скажем, лошадь сбросила кого-то с седла, потому что ведьма не так на них посмотрела. Хотя, повторюсь, в подобных делах не нужно ни свидетелей, ни судебного расследования, достаточно одного-единственного священника; ну а уж если такой знатный лорд, как Уорик, объявит женщину ведьмой, никому и в голову не придет ее защищать. После такого обвинения ее запросто удавят и закопают в землю у перекрестка сельских дорог. Для этой миссии обычно приглашали кузнеца, в силу профессии имевшего крупные, сильные руки. Моя мать была женщиной высокой и стройной, в прошлом знаменитой красавицей, и шея у нее была длинной и изящной, так что задушить ее в одну минуту смог бы любой мужчина. Для этого вовсе не нужно было обладать дьявольской мощью кузнеца. Сделать это по приказу Уорика мог кто угодно из его охраны, и наверняка сделал бы по первому же слову своего господина.
– Где она? – осведомилась я. – Куда он ее увез?
– Никто в Графтоне так и не понял, куда они направились, – ответил слуга. – Я чуть ли не каждого спрашивал. Явился конный отряд, они усадили вашу мать на седельную подушку позади офицера и поскакали на север. Но не сообщили, куда именно. Просто объявили, что она арестована по обвинению в колдовстве, и все.
– Я должна написать Уорику, – решительно произнесла я. – Ступай пока поешь и вели на конюшне, пусть тебе приготовят свежую лошадь. Ты должен выехать как можно скорее и мчать во весь опор. Ты готов?
– Прямо сразу и выеду.
Слуга поклонился и вышел.
Я написала Уорику, требуя немедленно освободить мою мать. Я также написала каждому из архиепископов, которым мы некогда помогли занять высокие посты, и каждому, кто, как мне казалось, мог за нас заступиться. Я написала старым друзьям моей матери и тем ее родственникам, что так и остались приверженцами дома Ланкастеров. Я написала даже Маргарите Бофор, которая, будучи все-таки наследницей Ланкастеров, имела, возможно, некоторое влияние. Затем я удалилась в королевскую часовню, опустилась на колени и всю ночь молилась, чтобы Господь не позволил этому мерзкому человеку отнять у меня мою добрую мать, которая на самом деле никакими магическими искусствами не владела и обладала лишь священным даром предвидения. Ну, может, знала кое-какие волшебные фокусы и была немного знакома с языческими обрядами, но сама предпочтения язычникам не отдавала. А на рассвете я вывела на пере горлинки имя матери и бросила это перышко плыть по течению: я хотела предупредить Мелюзину, что ее дочь попала в беду.
Затем мне пришлось долго ждать вестей. Целую неделю я пребывала в ужасе, не имея никакой информации и опасаясь самого худшего. Ко мне по-прежнему каждый день являлись «свидетели» того, что мой муж погиб. Теперь я боялась, что то же самое скажут и о моей матери, и тогда я останусь совсем одна в этом мире. Я обращалась к Господу, я нашептывала молитвы реке – ну хоть кто-то из богов должен спасти мою мать! И вот наконец выяснилось, что ее освободили. А через два дня мама и сама прибыла ко мне в Тауэр.
Я бросилась в ее объятия и расплакалась, точно десятилетняя девочка. А она обнимала меня, утешала, баюкала, словно я и впрямь снова стала ее маленькой дочкой. Когда я немного успокоилась и заглянула в любимое лицо матери, то увидела, что и у нее по щекам текут слезы.
– У меня все хорошо, – сказала она. – Уорик меня не тронул. Он меня даже не допрашивал. Да и в тюрьме продержал всего несколько дней.
– Почему же он освободил тебя? – удивилась я. – Правда, я написала ему, написала всем и каждому, я молилась – и Богу, и реке, – но все же не думала, что в сердце Уорика найдется хоть капля милосердия.
– Это все Маргарита д'Анжу! – Мать сухо усмехнулась. – Только она одна из всех женщин на свете могла приказать ему немедленно оставить меня в покое. Маргарита сделала это, едва услыхав о моем аресте. Мы ведь с ней когда-то были добрыми подругами и по-прежнему являемся родственницами. Видимо, она вспомнила, как верно я ей служила, будучи первой дамой ее двора, вот и велела Уорику немедленно меня освободить, пригрозив, что иначе она будет чрезвычайно им недовольна.
– Значит, она приказала ему отпустить тебя и он подчинился?
Я недоверчиво подняла брови.
– Ну да, – подтвердила мать. – Она ведь теперь свекровь его дочери. И разумеется, по-прежнему его королева, которой он принес клятву верности. Уорик стал союзником Маргариты, рассчитывая, что ее армия его поддержит и поможет вновь захватить власть в стране. Но ведь я-то была ее подругой еще в те времена, когда она только прибыла в Англию как невеста Генриха, я оставалась ее подругой в течение всех лет ее правления. Я ведь тоже принадлежала к дому Ланкастеров, как и все мы, пока ты не вышла замуж за Эдуарда.
– Как это хорошо со стороны Маргариты, что она спасла тебя! – заключила я.
– Это действительно война кузенов, – заметила мать. – У всех нас есть родственники и друзья по ту сторону. Все мы вынуждены сталкиваться с тем, что невольно убиваем своих же сородичей. Но порой имеет смысл проявить и милосердие. Я знаю, что говорю, да и сам Господь тому свидетель: особым милосердием Маргарита не отличается, однако по отношению ко мне его проявила.
В богато убранных покоях лондонского Тауэра я спала тревожным сном и, без конца просыпаясь, видела, как по балдахину и по моей постели бегают лунные зайчики – отражение луны в речных волнах. Я лежала на спине, чувствуя, каким большим стал ребенок у меня в животе, как он больно давит на что-то внутри. Пребывая словно между сном и бодрствованием, я вдруг ясно увидела перед собой – столь же ясно, как лунные зайчики на гобеленах, висевших по стенам, – лицо моего мужа, исхудавшее, постаревшее, низко склоненное к гриве коня, несущегося галопом. Эдуард, точно безумный, скакал куда-то сквозь ночь, и в сопровождении у него не было и дюжины человек.
Я негромко вскрикнула, перевернулась на бок и прижалась щекой к богатой вышивке наволочки. Я снова уснула, но тут же пробудилась, потому что мне опять почудился Эдуард, мчавшийся во весь опор по какой-то ночной дороге.
Но хоть это видение меня и напугало, все же я, судя по всему, не совсем проснулась, поскольку теперь мне снился сон: причал, маленький рыбачий поселок и какая-то дверь, в которую с силой барабанили Эдуард, Энтони, Уильям и Ричард. Затем они принялись что-то обсуждать с хозяином домика – похоже, хотели арендовать у него судно – и все время оглядывались на запад, явно опасаясь вражеской погони. Я отчетливо слышала, как они обещают хозяину этого жалкого суденышка все на свете, лишь бы он спустил его на воду и отвез их во Фландрию. Эдуард, скинув свой роскошный меховой плащ, предложил его в уплату за проезд. «Возьми, – сказал он. – Этот плащ стоит в два раза дороже твоей шаланды. Возьми, и я буду считать, что ты оказал мне большую услугу».
– Нет, – шептала я сквозь сон, понимая, что Эдуард покидает меня, покидает Англию, нарушает данное обещание, что его не будет рядом со мной, когда на свет появится наш сын.
Море за пределами гавани казалось бурным, белые гребешки пены мелькали на темных волнах. Маленькое суденышко то поднималось, то опускалось, качаясь на волнах; вода переливалась через борта, и порой казалось, что им не выплыть, что крошечный кораблик попросту не сможет взобраться на очередной могучий вал. Но он выныривал из темных глубин, вновь взлетал на волну и плыл дальше. Эдуард стоял на корме, держась за поручень; его шатало из стороны в сторону, но он неотрывно смотрел назад, на ту страну, которую недавно называл своей, и видел на берегу горящие факелы преследователей. Во сне я чувствовала, что чувствует он: Англия нам не принадлежит. Мы ее потеряли. Эдуард, предъявив свои вполне законные права на трон, был честь по чести коронован и помазан, а став правителем этой страны, и меня короновал как свою королеву. Тогда я верила, что все плохое позади. Ведь мой муж никогда не проигрывал сражений! Однако Уорик оказался ему не по зубам. Уж больно он был хитер и быстр, уж больно двуличен. И теперь Эдуард плыл за море, в ссылку, как когда-то и сам Уорик. И тоже навстречу ужасному шторму – почти такому же, в какой некогда угодили его вероломный друг Уорик, его брат Георг и несчастная Изабелла. Только Уорик тогда точно знал, что ему делать: он направился прямиком к королю Франции и получил не только могучего союзника, но и армию. Но что будет с Эдуардом? Я просто представить не могла, как ему вернуться назад.
Итак, Уорик вновь обрел власть в стране, а мой муж, мой брат и мой деверь стали беглецами, и лишь одному богу было известно, каким ветром их сможет когда-либо вновь принести к английскому берегу. А это означало, что мои девочки, я сама и тот младенец, что ворочается у меня во чреве, станем заложниками Тауэра. И хотя в тот момент я пока еще находилась в королевских покоях, но думала о том, что вскоре мне предстоит спуститься вниз, в те комнаты с решетками на окнах, где коротал свои дни король Генрих. А ему – вновь подняться наверх и спать в той самой постели, где лежала я. Люди станут меня жалеть и говорить, что надо бы из христианского милосердия освободить ее, несчастную, чтобы она не умерла в тюрьме, так и не увидев чистого неба…
– Эдуард! – окликнула я мужа, и, клянусь, он посмотрел на меня так, словно услышал мой зов. – Эдуард!
Это был только сон, но и во сне я не могла поверить, что мой дорогой муж может навсегда меня покинуть, что наша борьба за трон проиграна. Мой отец жизнь положил за мое право быть королевой, и мой юный брат погиб с ним вместе. Неужели теперь мы станем всего лишь жалкими претендентами, сброшенными с трона после нескольких лет мира и счастья, просчитавшимися правителями, от которых отвернулась удача? Неужели моим дочерям суждено стать дочерьми изгнанника, обвиненного в предательстве? Неужели им придется выйти замуж всего лишь за мелких сквайров из провинции и всю жизнь лелеять надежду, что позор их отца постепенно забудется? Неужели моей матери предстоит, стоя на коленях, приветствовать Маргариту Анжуйскую и пресмыкаться перед ней, вновь добиваясь благорасположения? А мне? Неужели у меня только два выхода – жить в ссылке либо оставаться в тюрьме? И что же будет с моим еще не родившимся сыном? Захочет ли Уорик оставить его в живых? Уорик, потерявший собственного внука и единственного наследника, когда мы закрыли перед ним вход в гавань Кале и его дочь, измученная штормом, произвела на свет нежизнеспособного ребенка, а насланный нами, ведьмами, магический ветер пытался выбросить их судно на берег.
– Эдуард! Не оставляй меня! – громко вскрикнула я, и в голосе моем прозвучал такой ужас, что я окончательно проснулась.
В дверях появилась мать, ночевавшая в соседней комнате. Она тут же зажгла свечу от огня в камине.
– Что, уже пора? – встревоженно спросила она. – У тебя начались роды? Так рано?
– Нет, мама. Просто мне приснился сон. Жуткий сон!
– Ну-ну, перестань. Не стоит обращать внимание на какие-то сны. – Мать зажгла свечи в изголовье кровати и, слегка ткнув дрова в камине ногой в домашней туфельке, заставила пламя вспыхнуть ярче. – Успокойся, Елизавета. Тебе сейчас ничто не грозит, и ты…
– Нет, грозит! – воскликнула я. – В том-то все и дело, мама!
– Но почему ты так уверена? Что тебе приснилось?
– Эдуард. Он на корабле, а вокруг шторм. И ночь. Не знаю, сумел ли его жалкий кораблик переплыть такое бурное море, потому что навстречу ему дул злой ветер, тот самый, что никому добра не приносит. Это был наш ветер, мама! Тот самый штормовой ветер, который мы с тобой вызвали, пытаясь не дать Георгу и Уорику высадиться на берег! Это было давно, но тот ветер так никуда и не делся. И теперь Эдуард попал в шторм, созданный нашими руками! И я видела, что мой муж одет как слуга, как бедняк, на нем даже плаща не было – впрочем, плащ он отдал владельцу этого суденышка. И наш Энтони тоже стоял там, на палубе, и у него не было даже шляпы. И Уильям Гастингс, и брат Эдуарда Ричард… По-моему, только они сумели выжить и бежать. Но они… – Я даже глаза закрыла, чтобы вспомнить все более отчетливо. – Они навсегда покидали Англию! Ах, мама, он скрылся и бросил нас! С ними все кончено. И с нами тоже. Да, я уверена: Эдуард бежал, и Энтони вместе с ним.
Мать, растирая мои ледяные руки, все пыталась меня обнадежить.
– Возможно, это был лишь дурной сон, просто сон, и ничего больше. У беременных женщин перед родами часто бывают всякие странные фантазии…
Я покачала головой и сердито отбросила одеяло.
– Нет! Я уверена: это было предвидение. Эдуард потерпел поражение и бежал.
– А как ты думаешь, он плыл во Фландрию? – тут же деловито осведомилась мать. – В поисках убежища у своей сестры, герцогини Маргариты, и Карла Бургундского?
Я кивнула.
– Ну конечно. Разумеется! Именно туда. И не сомневаюсь, он вскоре пошлет за мной. Эдуард ведь любит меня, любит наших девочек, он мне поклялся, что никогда меня не оставит. И все-таки бежал. Ах, мама! А Маргарита Анжуйская, наверное, уже высадилась на английский берег и направляется в Лондон, собираясь освободить Генриха. Нам тоже надо уносить ноги, надо увезти отсюда моих девочек. Мы не можем здесь оставаться, когда в Лондон войдет армия Маргариты. Если они застанут нас, мы до конца жизни не выйдем из тюрьмы.
Мать заботливо набросила шаль мне на плечи.
– Ты уверена, что тебе под силу такое путешествие? – уточнила она. – Ты считаешь, что надо послать кого-нибудь в порт и велеть подготовить корабль?
Я действительно колебалась. Я очень боялась путешествия по морю, ведь роды должны были вот-вот начаться, и все время вспоминала Изабеллу – наверное, она кричала от боли и ужаса, рожая на попавшем в жуткий шторм судне, когда рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. А потом ее ребенок умер, едва появившись на свет, и даже священника рядом не оказалось, который бы окрестил малыша. Нет, я не решалась пойти на такой риск, не хотела, как Изабелла, рожать под яростный визг ветра в снастях. Я опасалась, что тот магический ветер, который мы с матерью вызвали когда-то своим свистом, по-прежнему хозяйничает над морскими путями; его злобной душе мало смерти одного младенца, вот он и высматривает на горизонте чей-нибудь неуверенный парус. И если этот ветер заметит в бурном море меня и моих дочерей, то непременно нас утопит.
– Нет, – ответила я матери. – Мне это действительно не под силу. По морю я плыть не решусь. Слишком сильно меня страшит тот ветер! Мы с детьми переберемся в Вестминстерское аббатство и будем там в безопасности. Там враги не посмеют нас тронуть. К тому же лондонцы по-прежнему на нашей стороне, они нас любят. А королева Маргарита не станет нарушать закон святого убежища. И уж точно король Генрих, если он, конечно, пребывает в здравом уме, ни за что и никому не позволит нарушить право убежища, поскольку верит, что миром правит всемогущий Господь. Уважая право убежища, Генрих прикажет Уорику нас не трогать. Да, мы с тобой возьмем наших детей, отправимся в аббатство и пробудем там по крайней мере до моих родов.
НОЯБРЬ 1470 ГОДА
Прежде я слышала истории о том, как отчаявшиеся люди, требуя убежища, прямо-таки повисают на кольце в дверях церкви, с негодованием опровергая претензии тех, кто, к примеру, обвинил их в воровстве; как бросаются к алтарю, пытаясь поскорее коснуться его рукой, точно во время детской игры в пятнашки. Мне всегда казалось, что, получив убежище в церкви, эти люди питаются исключительно церковным вином, «кровью Господней», и священными облатками, «плотью Его», а спят на церковных скамьях, подкладывая себе под голову подушечки для молитв. Однако в действительности все оказалось не так уж плохо. Жили мы в крипте, построенной во дворе собора Святой Маргариты на территории аббатства. Крипта, правда, сильно напоминала погреб, зато из ее низких окон была видна река, а сквозь зарешеченное окошечко во входной двери можно было разглядеть даже большую дорогу на другом берегу Темзы. Теперь мы напоминали обычное бедное семейство, чье благополучие зависело только от доброй воли сторонников Эдуарда и жителей Лондона, которые всегда любили семейство Йорков и продолжали помогать нам, хотя мир в очередной раз и встал с ног на голову, так что Йоркам пришлось скрываться, а король Генрих опять оказался на троне.
Уорик вновь начинал набирать силу. Этот человек, убивший моих отца и брата и пытавшийся держать в плену моего мужа-короля, теперь победоносно вошел в Лондон вместе со своим невезучим зятем Георгом. И я, например, не смогла бы с уверенностью сказать, кем теперь является Георг: шпионом во вражеском стане, тайно служащим нам, или же – сума переметная! – он в очередной раз сменил хозяина, мечтая о мелких крохах с королевского стола Ланкастеров. Во всяком случае, я от Георга никаких вестей не получала, и сам он ровным счетом ничего не сделал, чтобы как-то обезопасить меня и моих детей. Он по-прежнему болтался в кильватере Уорика, «делателя королей», словно у него не было ни брата, ни невестки, и, по-моему, не терял надежды на престол.
Уорик, чувствуя себя триумфатором, первым делом вызволил из Тауэра своего старого недруга Генриха и провозгласил его полноправным правителем Англии, словно полоумный Генрих и впрямь был пригоден для этого. Теперь Уорик считался освободителем короля и спасителем Ланкастерской династии, и вся страна ликовала по этому поводу. Король Генрих был явно смущен подобным поворотом событий, но ему каждый день медленно и ласково втолковывали, что теперь он снова английский король, а его кузен Эдуард Йорк уехал куда-то в дальние страны. Возможно, Генриху сообщили даже, что мы, жена и дети Эдуарда, прячемся в Вестминстерском аббатстве, поскольку Генрих заявил – а может, кто-то другой от его имени, – что право убежища в святом храме остается неприкосновенным, и мы теперь могли чувствовать себя в полной безопасности в этой тюрьме, которую, впрочем, выбрали сами.
Каждый день лондонские мясники присылали нам мясо, а булочники – хлеб, к нам приходили молочницы, которые приносили бидоны с молоком из зеленых пригородов Лондона, а торговцы фруктами привозили для нас из Кента самые лучшие плоды своих садов и оставляли их у дверей аббатства. И все они говорили церковным служителям примерно следующее: «Это для нашей бедной королевы, которой так тяжело приходится». Потом они вспоминали, правда, что есть и другая королева, Маргарита Анжуйская, которая только и ждет попутного ветра, чтобы поднять паруса и вновь занять свой трон, и, стараясь замять неловкость, прибавляли: «Ну ясно же, кого я имею в виду. Главное, пусть ей непременно передадут эти фрукты, поскольку всем известно: фрукты из Кента больше всего подходят женщинам, которым скоро рожать! Они и ребеночку помогут появиться на свет. А еще передайте, что мы и ей, и ее деткам желаем всяческого добра и скоро опять придем».
Моим маленьким дочерям приходилось особенно трудно: во-первых, они скучали по отцу, о котором почти ничего не было известно, во-вторых, им было несладко все время сидеть взаперти, в нескольких маленьких комнатках, ведь девочки с рождения привыкли к самым лучшим условиям и самым великолепным дворцам Англии. Теперь им даже побегать было негде. Самым большим развлечением для них было встать на скамейку и смотреть в окошко на реку, по которой они раньше плавали на королевском барке из одного дворца в другой; бывало, они по очереди забирались на стул и пытались сквозь зарешеченное окошечко в двери разглядеть улицы Лондона, по которым когда-то катались верхом, слушая, как со всех сторон им сыплются благословения и похвалы их хорошеньким мордашкам. Елизавете, моей старшей дочке, было всего четыре годика, но казалось, она отлично понимает, что наша семья переживает трудный период и великие печали. Елизавета никогда не спрашивала меня, куда делись ее ручные птички и где наши верные слуги, которые всегда играли с ней и обожали ее баловать; она даже не вспоминала о своих любимых игрушках: о золоченом волчке или мягкой маленькой собачке. Моя Елизавета вела себя так, словно родилась и выросла в этих тесных комнатках; она возилась со своими сестренками, развлекая их, точно нянька, которой хозяева велели всегда быть веселой. Елизавета часто задавала лишь один вопрос: «Где мой папа?» Мне пришлось привыкнуть к тому, что дочь, вскинув брови и недоуменно хмуря лобик, спрашивает: «Матушка-королева, а мой папа по-прежнему английский король?»
Но хуже всего приходилось моим сыновьям, которые были заперты в этом тесном пространстве, точно подросшие львята в клетке, из-за чего постоянно ссорились друг с другом. В конце концов моя мать велела им сосредоточиться на деле: она заставляла их учить наизусть стихи, упражняться в фехтовании с помощью палок от метел, играть в различные подвижные игры, где нужно было прыгать и ловить друг друга. Всем этим они должны были заниматься каждый день, вести счет своим успехам и надеяться, что благодаря подобным упражнениям они станут сильными и ловкими и смогут участвовать в сражениях, о которых столько мечтали, а значит, помочь восстановлению Эдуарда на английском троне.
Осенние дни становились все короче, ночи – длиннее, и я понимала, что подходит мой срок и скоро сын появится на свет. Больше всего я боялась умереть родами, ведь тогда моя мать осталась бы одна, пытаясь сохранить своих внуков в городе, захваченном врагами.
– Ты знаешь, что с нами будет дальше? – допытывалась я у матери. – Не было ли у тебя каких-то особых предчувствий? Не помог ли твой пророческий дар выяснить, что станется с моими девочками?
Я видела по ее глазам: она что-то знает! Однако мать лишь невозмутимо на меня смотрела.
– Ты не умрешь, – спокойно отвечала она. – Ты ведь именно этим интересуешься? Ты же здоровая молодая женщина! И потом, Королевский совет обещал прислать сюда леди Скроуп и парочку повитух в придачу, они позаботятся о тебе во время родов. У тебя нет ни малейшего повода опасаться, что ты можешь погибнуть; во всяком случае, не больше, чем у любой другой женщины. Думаю, ты преспокойно родишь и этого ребенка, и еще целую кучу детей.
– А мой будущий сын? Что будет с ним? – продолжала спрашивать я, пытаясь хоть что-то прочесть по лицу матери.
– Ты и сама прекрасно чувствуешь, что он здоров, – улыбалась мать. – Всем, кто видел, как этот малыш брыкается у тебя в животе, сразу становилось ясно, какой он сильный. Тебе совершенно нечего бояться.
– И все-таки что-то меня пугает, – признавалась я. – Мне кажется, ты, мама, явно что-то скрываешь! Неужели о судьбе моего принца, моего маленького Эдуарда?
Некоторое время мать молча глядела на меня, потом вдруг решила проявить честность.
– Я так и не сумела увидеть, как он становится королем. И по картам гадала, и по дыму, и на отражение луны в воде, даже пыталась что-то уловить в магическом кристалле. Клянусь, я все перепробовала из того, что дозволяет Господь, да еще в таком святом месте, как аббатство. И повторяю, королем я его не вижу!
Я громко рассмеялась.
– И только-то? Боже мой, мама! Да я даже его отца не вижу на троне, хотя он был коронован и помазан! Я и себя больше королевой не ощущаю, хотя святые отцы и помазали меня святым миром, а в руках я держала символы королевской власти. Сейчас я даже и не надеюсь, что мой сын когда-нибудь станет принцем Уэльским. Пусть он просто родится здоровым и сильным, вырастет настоящим мужчиной – даже это будет для меня счастьем. Мне не нужно, чтобы он становился королем Англии. Я хочу лишь быть уверенной, что все мы переживем это испытание.
– О, точно переживете! – воскликнула мать. – Это все ничего, девочка моя. И я твердо рассчитываю дождаться, как мы вновь поднимаемся после нынешнего падения.
Мать взмахнула рукой, одним жестом как бы убирая прочь и тесные комнаты, и складные кроватки девочек, стоявшие в углу, и соломенные тюфяки служанок, сложенные на полу, – всю убогую нищету нашего жилища. Словно по волшебству, исчезли и промозглый холод, постоянно ползущий из подвала, и сырые каменные стены, и дымящий очаг. Еще ярче засияло для меня беспримерное мужество моих детей, которые старались забыть, что совсем недавно жили не в монастырском подвале, а в королевском дворце.
– Но разве это возможно? – удивилась я, не веря материнским пророчествам.
Мать наклонилась ко мне и, почти прижавшись к моему уху губами, прошептала:
– Безусловно. Ведь муж твой во Фландрии не виноградники выращивает, не занимается виноделием, не чешет овечью шерсть и не учится прясть! Он занят тем, чем должен: готовит армию в поход, заводит союзников, собирает деньги и планирует в ближайшем будущем вторгнуться на территорию Англии. Ведь лондонские купцы не единственные в стране, кто предпочитает Йорков Ланкастерам. И не забудь, дорогая: Эдуард ни разу не проиграл ни одной битвы. Неужели ты об этом не помнишь?
Я неуверенно кивнула. Даже если мой муж и потерпел временное поражение, даже если и был вынужден отправиться в ссылку, все равно он ни разу в жизни не проиграл ни одного сражения!
– Так вот, – продолжила моя мать, – когда твой муж выступит против армий Генриха – даже если одной армией будет командовать Маргарита Анжуйская, а другой сам Уорик, – победителями непременно будут Йорки. Разве ты сама думаешь иначе?
Разве так подобает рожать королеве? За шесть недель до родов она должна полностью удалиться от дел и от всего света и затвориться в своих покоях после пышной церемонии с торжественным закрыванием ставень и освящением ее спальной.
– Чушь! – заявила моя мать. – По-моему, ты скрылась даже от самого дневного света, разве нет? А удалиться от дел… Пожалуй, еще ни одной королеве не удавалось так удалиться, как тебе! Ну скажи, кто из королев перед родами затворялся в святой обители?
И все равно, разве так подобает рожать королеве? Обычно вокруг меня суетились по крайней мере три повитухи, две кормилицы, целая толпа служанок, готовых качать колыбельку, благородные дамы, претендующие на роль крестной, а также всевозможные няньки и воспитатели, а за дверями выстраивались послы с дорогими подарками. Ко мне, правда, прислали леди Скроуп, чтобы она убедилась: у меня в убежище есть все необходимое, – и я сочла это весьма милостивым жестом со стороны графа Уорика. Но рожать мне пришлось, не имея рядом ни моих фрейлин, ни мужа, с нетерпением ожидающего этого события, и ни один из послов не стоял за дверями. Помочь мне было почти некому: крестными отцами моего новорожденного сына стали настоятель Вестминстерского аббатства и его приор, а крестной матерью – леди Скроуп; только они и оставались со мной. Это были хорошие, добрые люди, которые вместе с нами невольно угодили в ловушку, однако среди них не было ни знатных лордов, ни иностранных правителей, которых обычно выбирают в качестве крестных для наследников королевского трона.
