Текст книги "Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования"

Автор книги: Филип Шенон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Она считала, что Освальд убил президента из-за навязчивого желания оставить след в истории. Он с жадностью читал, по нескольку часов в неделю проводил в публичной библиотеке около их дома в Далласе и в Новом Орлеане и часто брал на дом биографии исторических личностей, в том числе Кеннеди. Ли Освальд хотел, чтобы о нем тоже помнили. «Я могу сказать, что он хотел во что бы то ни стало совершить поступок, неважно, плохой или хороший, который сделает его знаменитым, благодаря которому он войдет в историю».

Марина с грустью говорила о том, что могла бы предотвратить это убийство, если бы проявила больше сочувствия к мужу вечером накануне преступления, когда Освальд пришел навестить ее с детьми в дом Рут Пейн. На тот момент супруги Освальд жили отдельно уже несколько недель, и он умолял ее помириться и переехать вместе с детьми к нему в Даллас. В какой-то момент в тот вечер он расплакался. «Он просто хотел помириться».

Хотя Марина в конце концов собиралась помириться с мужем, в тот вечер она не поддалась на его уговоры. «Я сделала вид, что очень сержусь… Спать он пошел очень расстроенным». На следующее утро он ушел, прихватив с собой винтовку, которую хранил завернутой в одеяло в гараже Рут Пейн.

Марина знала, что следующим свидетелем на допросе перед комиссией будет ее свекровь, и она выразила свое сочувствие Уоррену и другим присутствовавшим, потому что им предстояла нелегкая работа. «Я сожалею, что вам придется тратить время на ее допрос, потому что вы только устанете и вам станет тошно от разговоров с ней, – сказала Марина. – Когда вы узнаете ее получше, вы поймете почему».

Ее свекровь, говорила Марина, ухватилась за это преступление как за возможность заработать. «У нее мания – деньги, деньги, деньги». Марина знала, как негодовала свекровь по поводу ее убежденности в том, что именно Ли совершил это преступление. Если дать ей волю, говорила Марина, «она мне глаза выцарапает».

Во вторник, 6 февраля, в 17.50 комиссия завершила допрос Марины Освальд, занявший четыре дня и длившийся в общей сложности двадцать часов.

– Миссис Освальд, ваше свидетельство весьма ценно, – тепло сказал Уоррен, – Вы оказали помощь работе этой комиссии.

– Говорить правду трудно, – отозвалась Марина. – Я очень благодарна всем вам, я не думала, что найду так много друзей среди американцев.

– Перед вами друзья, – заверил ее Уоррен.

После допроса председатель Верховного суда рассказал репортерам, что миссис Освальд – «отважная маленькая женщина». В свою очередь Марина сообщила репортерам, что ей очень понравился Уоррен – он напомнил ей одного из ее дедушек в России.

Между тем в Техасе Маргерит Освальд была вне себя от ярости, увидев, с какой симпатией пресса описывает поездку ее снохи в Вашингтон и ее выступление перед комиссией. Маргерит решила нанести ответный удар.

3 февраля, в первый день допроса Марины Освальд, ее свекровь позвонила в штаб-квартиру Секретной службы в Вашингтоне, чтобы сообщить, по ее словам, компрометирующие сведения о своей снохе ⁵ . В Секретной службе перезванивать не стали и вместо этого передали в комиссию Уоррена информацию о том, что Маргерит Освальд крайне возбуждена.

На следующий день Рэнкин, занятый допросом Марины, попросил Нормана Редлика позвонить Маргерит Освальд в Техас. По параллельной линии разговор стенографировал секретарь.

– Миссис Освальд, здравствуйте, – приветствовал ее Редлик, представившись заместителем Рэнкина. – Я звоню вам по причине вашего звонка в Секретную службу.

– Да, – ответила она.

– Вы дали понять, что у вас есть какая-то информация, которой вы готовы поделиться, чтобы мы могли проверить ее во время допроса Марины. Я звоню вам сказать, что вы можете передать эту информацию мне.

Миссис Освальд поспешила выразить свое негодование тем, что ей приходится общаться с такой мелкой сошкой, как Редлик. «Я передам эту информацию только мистеру Рэнкину и никому другому в комиссии. Я устала от того, что меня все время отфутболивают, к вам лично у меня нет претензий. Я буду разговаривать только с мистером Рэнкином, мистером Уорреном или президентом Соединенных Штатов». После того как в Секретной службе не прореагировали на ее звонок, она позвонила на радио и объяснила, что ей хотят заткнуть рот, в то время как она стремится открыть правду об убийстве. «Единственное, что я могу сделать, – это сказать об этом во всеуслышание».

Затем – далеко не в первый раз – она заявила, что ее «жизнь в опасности», после чего понесла бессвязную околесицу о жертвах, которые она принесла ради своих детей и своей страны, и о том, как никто не хочет ее слушать. «Если бы вы знали, что выпадает на долю одинокой женщины, как со мной обращаются, – жаловалась она. – Я хочу иметь право голоса в этом деле, и общественность – американская и международная – хочет, чтобы у меня было право голоса». Затем она мрачно пригрозила: правда о Марине еще не произнесена, и только она знает ее. «Когда моя сноха говорит, я должна это слышать. Я ни в чем ее не обвиняю. Надеюсь, она невиновна, но у меня нет доказательств, что хоть кто-нибудь невиновен».

Несколько минут Редлик слушал, а потом попытался закончить разговор.

– Есть ли у вас еще что-то, что вы хотели бы сообщить?

– Полагаю, на настоящий момент я все сказала. Я сохраню эту важную информацию в своем сердце. Даже не знаю, как долго я могу ее еще утаивать.

Редлик повесил трубку и разыскал Рэнкина, чтобы предупредить его о желании миссис Освальд обнародовать серьезные обвинения в адрес своей снохи. Рэнкин и Редлик быстро сошлись на том, что необходимо немедленно пригласить миссис Освальд в Вашингтон для дачи свидетельских показаний. На следующий день Рэнкин позвонил ей и попросил приехать в понедельник ⁶ .

– Что ж, я должна буду позвонить мистеру Лейну и обсудить с ним этот вопрос, – ответила она.

– Вы можете приехать одна или в сопровождении своего адвоката, – сказал Рэнкин.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, миссис Освальд пустилась в длинный полубессознательный монолог о лживости своей снохи. Она обвиняла Марину в тщеславии и лени, намекая, что ее муж поделом ее колотил. «Я видела у нее фингал под глазом, – сообщила она. – Я, естественно, не одобряю, когда мужчины бьют своих жен, но бывают случаи, когда, как мне кажется, женщину стоит отколошматить».

Поток ядовитых словоизлияний продолжался, пока миссис Освальд не объявила наконец, в чем будет состоять ее заявление: она обвиняла Марину и ее подругу Рут Пейн в причастности к заговору с целью убийства президента. «Марина и миссис Пейн обе в этом замешаны, – сказал она. – Я всем своим сердцем верю, что Марина и миссис Пейн подставили Ли. В это вовлечено одно высокопоставленное лицо, и я могу вам сказать, что тут замешаны два агента Секретной службы».

У Лейна, говорила она, «есть много документов, свидетельских показаний, данных под присягой, доказывающих, что сын не виновен в убийстве президента Кеннеди».

Рэнкин живо представил себе, какой фурор поднимется в прессе, если такие обвинения станут достоянием общественности: мать Освальда обвиняет его вдову в причастности к заговору. «Нас интересует все, что вам известно», – сказал Рэнкин, пытаясь ее утихомирить. Он попросил ее позвонить ему – за счет комиссии, – когда она соберется с мыслями и решит поехать в Вашингтон. Наутро он послал ей телеграмму с формальным приглашением явиться в Вашингтон в следующий понедельник – все расходы будут оплачены.

Миссис Освальд сообщила репортерам в Форт-Уэрте, как она рада, что едет в Вашингтон и как много ей нужно сделать, чтобы подготовиться. Она начала собирать документы – письма, телефонные счета, пожелтевшие газетные вырезки, – которые, как она считала, докажут невиновность ее сына.

В понедельник утром, 10 февраля, она прибыла в здание Организации ветеранов зарубежных войн в сопровождении Лейна и Джона Ф. Дойла, вашингтонского адвоката, нанятого комиссией в качестве ее официального представителя, которого рекомендовала местная коллегия адвокатов. К большому облегчению комиссии, миссис Освальд согласилась принять услуги Дойла, и это означало, что Лейн терял право присутствовать на допросе7.

Конгрессмен Форд вспоминал, что присутствие миссис Освальд «начало ощущаться, как только она переступила порог конференц-зала». Поначалу она произвела на него сильное впечатление. «Если бы я увидел ее на улице, я бы сказал: “Вот сильная и целеустремленная женщина”». Ему запомнилось, что в руках она сжимала «огромную черную сумку, которая, как оказалось, исполняла роль сейфа с документами. Она была битком набита письмами и газетными вырезками» ⁸ .

В начале допроса Уоррен пообещал ей быть справедливым.

– Я собираюсь попросить вас для начала рассказать все, что вы знаете в отношении этого дела, так, как вам удобно, полностью располагая своим временем, – начал Уоррен.

– Да, Ваша честь, – ответила она, – я очень хотела бы это сделать.

С этими словами она начала долгий, почти непрерывный монолог, продолжавшийся три дня. На вопросы она, как правило, отвечала невпопад. В ее речи то и дело всплывала фраза: «А вот это важно». Казалось, пробил ее звездный час. Ее сыновья знали, что она всегда об этом мечтала, – и вот наконец перед ней внимательная аудитория, состоящая из людей, облеченных властью, и среди них председатель Верховного суда США, который обязан выслушать ее до конца. Им «оставалось только сидеть смирно и слушать все, что она говорила», хотя ее показания представляли собой «путаницу, граничащую с бессвязным бредом», рассказывал Форд. Позднее он пришел к выводу, что она была попросту «чокнутой».

Маргерит Освальд подробно рассказала о себе и своих сыновьях и только потом перешла к обвинительной части своего выступления: ее сноха была замешана в заговоре с целью убийства президента, и к этому заговору были причастны два агента Секретной службы, охранявшие ее после убийства.

– Секретная служба состоит в заговоре? С кем же? – недоверчиво переспросил Уоррен.

Миссис Освальд:

– С Мариной и миссис Пейн – этими двумя женщинами. Ли подставили, и весьма вероятно, что эти два агента из Секретной службы тоже были причастны.

Рэнкин:

– В каком заговоре участвовали эти два человека?

Миссис Освальд:

– Убийство президента Кеннеди.

Рэнкин:

– Вы полагаете, что двое агентов Секретной службы, Марина и миссис Пейн участвовали в этом заговоре?

Миссис Освальд:

– Да, я так считаю.

Доказательства, говорила она, будут найдены в подробностях финансовых соглашений Марины о продаже ее автобиографии, ибо все выглядит так, будто она знала заранее о вознаграждении, о журнальных обложках, о книжных контрактах, если ее муж будет обвинен в убийстве президента. «У Марины все будет тип-топ, у нее уже все тип-топ, в финансовом отношении и не только».

Тут она вновь скатилась на жалобы. «А я никто, – воскликнула она. – Что со мной станется? У меня нет дохода. Я потеряла работу. Никто обо мне не подумал».

Рэнкин вновь спросил ее, какими доказательствами заговора она располагала.

– Сэр, у меня нет доказательств, – наконец призналась она, – у меня нет доказательств заговора агентов. У меня нет доказательств, что мой сын невиновен. У меня нет доказательств.

Рэнкин:

– У вас нет доказательств заговора?

Миссис Освальд:

– Никаких доказательств чего бы то ни было.

У Рэнкина могло сложиться впечатление, что он вот-вот услышит что-то важное, но через несколько минут миссис Освальд вновь принялась сыпать обвинениями в адрес Марины.

Форд рассказывал, что уходил с заседания без сил, несмотря на то что польза от этого дознания все же была. «Теперь у комиссии было отчетливое понимание непрочности отношений между членами этого семейства», что могло объяснить, почему Освальд с детства пребывал в таком тревожном состоянии, говорил Форд. Освальды были «разрозненной семьей»: узы, которые связывали этих людей, были обусловлены лишь «фактом рождения, не имеющим особого значения».

В заявлении для прессы Уоррен отрекомендовал показания миссис Освальд как недостойные внимания: они «не меняют картины в целом». Об обвинениях миссис Освальд в адрес снохи он предпочел умолчать.

Когда Маргерит Освальд позднее спрашивали, что она сказала комиссии, она уходила от ответа. Она по-прежнему хотела продать свою историю. «Мне же придется об этом написать, не так ли?» – говорила она, сообщила, что планирует встретиться с нью-йоркскими издателями по поводу книги и рассчитывает на аванс от 25 до 50 тысяч долларов [6]6
  25 тысяч долларов в 1964 г. эквивалентны, с учетом инфляции, 188 тысячам долларов в 2013 г.


[Закрыть]. «Не думаю, что мне понадобится нанимать писателя, – говорила она. – О нет, мне он не нужен. Полагаю, что я смогу попросту надиктовать мою книгу» ⁹ .

На следующий день миссис Освальд и Лейн вылетели из Вашингтона в Нью-Йорк, и Лейн рассказал репортерам, ожидавшим их в аэропорту Ла Гуардиа, что получил копии более чем двадцати документов из конторы окружного прокурора Далласа, которые послужат основанием для кампании миссис Освальд в защиту ее сына. Каким образом ему удалось достать эти документы, он не объяснял. «Кое-кто был настолько любезен, что сохранил их для меня, – сказал Лейн. – И мне хочется верить, что он сделал это легальным путем». Лейн не сказал ни слова о том, что это был Хью Эйнсворт, репортер из Далласа.

Лейн и миссис Освальд отправились в Нью-Йорк, чтобы провести сбор пожертвований на свою кампанию. Газета The New York Timesсообщала, что на собрание в здании мэрии на Западной Сорок третьей улице на Манхэттене пришло около полутора тысяч человек, заплативших в общей сложности свыше 5 тысяч долларов за входные билеты. Они с восторгом приветствовали миссис Освальд, которая требовала справедливости для своего сына. Она вышла к собравшимся в траурном платье и рассказала, как в одиночку ведет борьбу: «Все, что у меня есть, – это смирение и искреннее уважение к нашему американскому образу жизни» ¹⁰ .

Лейн поддразнивал толпу обещаниями раскрыть доказательства правоты миссис Освальд. Он говорил, что нашел тайного свидетеля в Далласе, который наблюдал за «двухчасовой встречей» в клубе Джека Руби «Карусель» за неделю до убийства. На ней были Джей Ди Типпит, погибший полицейский из Далласа, и другие, возможно, сыгравшие важную роль в убийстве Кеннеди [7]7
  Позже Лейн говорил, что не беседовал ни с кем из тех, кто утверждал, что был свидетелем встречи в клубе «Карусель». Эта информация, заявлял он, поступила к нему из вторых рук – от покойного Тайера Уолдо, репортера The Forth Worth Star Telegram, того самого, кто рассказал Дрю Пирсону, что вечером перед убийством агенты Секретной службы напились. Автору этой книги Лейн в 2011 г. на вопрос, верит ли он, что эта встреча имела место, ответил: «Понятия не имею. И тогда понятия не имел».


[Закрыть]. Лейн утверждал, что нашел и других свидетелей, которые слышали, как по лимузину Кеннеди стреляли со стороны так называемого Травяного склона, а не сзади кортежа, со стороны Техасского склада школьных учебников.

В те же дни в Вашингтоне еще одна женщина пыталась изложить свою историю. Это была Жаклин Кеннеди. Близкие друзья бывшей первой леди были потрясены степенью откровенности, с какой она рассказывала им о том, что произошло в день убийства – она делилась с ними всеми леденящими душу подробностями событий на Дили-Плаза и в Мемориальной больнице Паркленда. Казалось, ей необходимо было выговориться11.

В тот момент она уже прилагала все усилия к тому, чтобы оставить незапятнанную память о президентстве мужа. Это началось за несколько дней до того, как она должна была покинуть Белый дом. В декабре она заказала памятную доску для Спальни Линкольна с гравировкой: «В этой комнате жил Джон Фицджеральд Кеннеди со своей женой Жаклин на протяжении двух лет, десяти месяцев и двух дней. Он был президентом Соединенных Штатов». (Годы спустя президент Ричард Никсон распорядится убрать эту памятную доску.) ¹²  Роберт, брат погибшего президента, присоединился к кампании по созданию идеального портрета администрации Кеннеди. Он привлек к этому и председателя Верховного суда Уоррена, тогда только начинавшего работу в комиссии. 9 января Кеннеди послал Уоррену телеграмму с просьбой «от имени семьи» выступить в роли попечителя Президентской библиотеки имени Джона Кеннеди, которую было решено построить в Бостоне – она должна была стать «постоянно работающей библиотекой и памятником президенту». Уоррен с энтузиазмом принял это приглашение, на следующий день написав ответ, в котором говорил, что удостоен «великой чести» ¹³ .

В следующем месяце семья Кеннеди сделала новый важный шаг к созданию образа Джона Кеннеди, каким он войдет в историю. 5 февраля журналист и писатель Уильям Манчестер работал в своем офисе на кампусе Университета Уэсли в Мидлтауне, штат Коннектикут, когда раздался телефонный звонок ¹⁴ . Звонил Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь Кеннеди в Белом доме, который остался в этой должности при президенте Джонсоне. У него было сообщение от миссис Кеннеди: она предлагала Манчестеру написать авторизованную историю убийства.

Манчестер вспоминал, как он повернулся к своей секретарше и спросил:

– Миссис Кеннеди хочет, чтобы я написал историю убийства. Как я могу ей отказать?

– Не можете, – ответила она ¹⁵ .

Бывший иностранный корреспондент газеты The Baltimore SunМанчестер к 41 году написал очень авторитетную биографию Кеннеди «Портрет президента» ( Portrait of a President), опубликованную двумя годами ранее. Джон Кеннеди согласился дать Манчестеру несколько интервью для работы над книгой. После публикации президент высоко оценил его труд. Манчестеру очень льстила фотография президента и миссис Кеннеди на борту шлюпки береговой охраны, сделанная в 1962 году, на которой миссис Кеннеди читала его книгу с сигаретой в руках.

Позднее Манчестер говорил, что миссис Кеннеди выбрала его, «полагая, что я буду покладистым». Перед публикацией «Портрета президента» он послал гранки в Белый дом, дав президенту возможность поправить приписываемые ему цитаты. «Президент не стал вносить никаких изменений, однако Джеки могла для себя решить, что я буду бесконечно предупредительным, – рассказывал Манчестер. – Типичная ошибка».

Через три недели после звонка Сэлинджера Манчестер встретился с Робертом Кеннеди в Вашингтоне. «Его вид поразил меня до глубины души, – рассказывал Манчестер о генеральном прокуроре, по-прежнему безутешно скорбевшем о смерти брата. – Я никогда не видел настолько сломленного человека. Большую часть разговора он был погружен в транс, смотрел куда-то вдаль, его лицо было настоящей маской скорби».

Кеннеди объяснил Манчестеру, что встретился с ним по совету жены брата, чтобы обсудить деловую сторону контракта с издательством Harper & Row, которое в 1956 году выпустило книгу Джона Кеннеди Profiles in Courage(«Профили мужества»), удостоенную Пулитцеровской премии. В результате достигнутого соглашения между семьей Кеннеди и Манчестером последнему выплачивался аванс в размере 36 тысяч долларов [8]8
  36 тысяч долларов в 1964 г. эквиваленты, с учетом инфляции, 217 тысячам долларов в 2013 г.


[Закрыть], остальная часть гонорара переводилась в мемориальную библиотеку Кеннеди. Манчестеру также полагались отчисления от публикации книги в журналах, которые должны были принести ему доход, значительно превышающий сумму аванса.

Манчестер попросил предварительной встречи с миссис Кеннеди, чтобы подготовиться к предстоящим большим интервью с ней. Однако Роберт Кеннеди сказал, что в такой встрече нет необходимости. Миссис Кеннеди будет готова к обстоятельной беседе с ним через несколько недель.

Манчестер также планировал взять интервью у председателя Верховного суда. По словам писателя, ему хотелось как можно раньше дать Уоррену понять, что он не будет мешать работе комиссии, хотя, в сущности, он собирался развернуть параллельное расследование. Зная о том, что Манчестер действует с благословения семьи Кеннеди, Уоррен был готов всячески помогать писателю. Он настолько воодушевился этой идей, что сначала удовлетворил запрос Манчестера о доступе к отчетам комиссии, предположительно засекреченным. Через несколько дней Рэнкин осторожно поговорил с Манчестером и попросил его отозвать запрос, объяснив, что его деятельность может осложнить работу комиссии. И Манчестер благосклонно, как показалось Рэнкину, пошел ему навстречу ¹⁶ .

Глава 19

Кабинет сенатора Ричарда Рассела

Сенат Соединенных Штатов Америки

Вашингтон, округ Колумбия

февраль 1964 года

Неделю за неделей сенатор Ричард Рассел, собрав волю в кулак, пытался сработаться с председателем Верховного суда. Это была непростая задача. Ему было неловко объяснять своим избирателям в штате Джорджия, убежденным сегрегационистам, почему он работает в комиссии, возглавляемой Эрлом Уорреном. Как он мог даже просто находиться в одной комнате с человеком, который, по мнению многих сторонников Рассела, разрушал их образ жизни?

Своей негативной оценки Уоррена как председателя Верховного суда Рассел не переменил, в чем он заверял своих друзей. Вне стен комиссии Рассел продолжал уничижительно называть суд под руководством Уоррена «так называемый Верховный суд» ¹ . Своим коллегам он напоминал, что вошел в состав комиссии не по своей воле, что президент Джонсон приказал ему примкнуть к расследованию и он не мог отмахнуться от этой обязанности.

На первых заседаниях комиссии Рассел держал себя с Уорреном вежливо и почтительно, по мнению других членов комиссии, он давал Уоррену мудрые советы, в особенности в отношении столкновений с Гувером и ФБР. По поводу некоторых решений, касающихся организации работы комиссии, Рассел предпочитал отмалчиваться – например, о приглашении в штат молодых радикально мыслящих юристов-северян. «По какой-то причине Уоррен напичкал свой штат крайними либералами», – писал Рассел в своем дневнике в январе. Жаловался он и на то, что комиссия, не проконсультировавшись с ним, наняла Уильяма Коулмена, «негра-юриста» из Филадельфии ² .

К середине зимы силы Рассела иссякли, и комиссия была тому лишь одной из причин. Как он и предсказывал президенту Джонсону, в 1964 году ему пришлось с головой погрузиться в работу Сената, причем в основном из-за самого Джонсона. Рассел стоял во главе усилий ряда конгрессменов заблокировать билль о гражданских правах, присланный Джонсоном на Капитолийский холм в первые дни его президентства. Стремясь прослыть главным борцом за права граждан, Джонсон изображал свои инициативы как достойное продолжение дела Кеннеди. 10 февраля Палата представителей приняла Закон о гражданских правах 1964 года – знаковый документ администрации Джонсона, поставивший вне закона большинство форм дискриминации, основанной на расовых, религиозных или гендерных принципах. Проект закона был направлен в Сенат, где Рассел предпринял попытку остановить его – и потерпел поражение. (Только благодаря давним отношениям между Расселом и Джонсоном их дружба почти не пострадала.)

Наконец на исходе февраля его напряжение достигло предельной точки, и он решил покинуть комиссию. Рассел сел писать заявление об уходе ³ . Последней каплей, говорил он, было то, что комиссия не уведомила его о времени допроса Роберта Освальда, брата Ли. Рассел пропустил первые два дня допроса в четверг и пятницу, 20 и 21 февраля. А утром в субботу он прочитал в газетах, что допрос продолжится и в выходные. О внеурочном заседании в субботу его сотрудники в Сенате уведомлены не были, но вряд ли журналисты могли перепутать. Он оделся и отправился в свой кабинет в Сенате, располагавшийся в нескольких минутах хода от офиса комиссии, и попросил своего помощника позвонить и узнать, начался ли допрос. Озадаченный сотрудник перезвонил ему и сказал, что, видимо, комиссия не работает – никто не подходит к телефону. Рассел отправился домой, раздраженный тем, что напрасно прервал свой выходной.

Он впал в еще большую ярость, когда выяснилось, что допрос Роберта Освальда все-таки состоялся в субботу утром, но, поскольку были выходные, в приемной не было секретарей, которые могли бы ответить на звонок.

В заявлении об уходе Рассел изложил этот инцидент: «По-моему, нет никакого смысла требовать от кого бы то ни было работы в комиссии, которая не ставит в известность всех своих членов о времени заседаний и о том, каких свидетелей она должна заслушать». Далее он продолжал так: «Поскольку у меня нет возможности присутствовать на большинстве заседаний и одновременно исполнять мои обязанности в качестве законотворца, я вынужден требовать от Вас принять мое заявление об уходе и освободить меня от этой работы. Спешу заверить Вас в моем желании во всем служить Вам, Вашей администрации и нашей стране».

Закончив писать, Рассел чуть поостыл и решил повременить с отправкой заявления. Черновик сохранился в его бумагах.

Слух о его недовольстве работой комиссии достиг председателя Верховного суда, который уже на протяжении многих недель был обеспокоен отсутствием Рассела на заседаниях. Его не было на допросах Марины и Маргерит Освальд, а теперь он пропустил и допрос Роберта Освальда. «Единственным, кто не приходил регулярно, был Дик Рассел, – говорил Уоррен позднее. – И меня это беспокоило» ⁴ . Но еще больше его беспокоила вероятность того, что Рассел может попытаться под каким-нибудь предлогом уйти из комиссии. Если Рассел вздумает уйти, «может создаться впечатление, что в комиссии есть разногласия» ⁵ .

Уоррен направил Рэнкина в офис Рассела в Сенате, чтобы он убедил его остаться в комиссии. Рэнкину пришлось выслушать от Рассела длинный перечень жалоб. «Он говорил со мной совершенно откровенно», – вспоминал Рэнкин. Рассел говорил, что он так загружен в Сенате, что едва находит время перед сном, чтобы прочесть расшифровки слушаний, проводимых комиссией, не говоря уже о том, чтобы присутствовать на них лично.

Он заверил Рэнкина, что не хотел своей отставкой поставить комиссию в неудобное положение. Он планировал выступить с заявлением, в котором он объяснил бы, что уходит не из-за несогласия с руководящей ролью Уоррена или с ходом расследования, а просто потому, что у него нет времени.

Рэнкин воззвал к его рассудительности: «Я сказал, что, если он уйдет из комиссии, народ, вся страна могут неправильно это интерпретировать, вне зависимости от того, что он скажет». После чего Рэнкин высказал предложение – прежде одобренное Уорреном, – нанять юриста, основной обязанностью которого будет держать Рассела в курсе событий.

С большой неохотой Рассел согласился. «Ну хорошо, если вы это сделаете, я останусь», – сказал он Рэнкину.

Расселу предложили самому выбрать себе юриста, и его выбор пал на Альфреду Скоби, 41-летнюю женщину-правоведа, специалиста по апелляционному суду штата Джорджия. Скоби была юристом без степени. Ей удалось сдать экзамен в коллегии адвокатов, не учась в школе права. Право она изучила самостоятельно, помогая мужу готовиться к его экзамену ⁶ . В марте Скоби переехала в Вашингтон и оказалась единственной женщиной-юристом в штате комиссии. Ее присутствие означало, что Рассел окончательно перестал появляться в офисе комиссии. Она стала его глазами и ушами.

В ту зиму недовольство работой комиссии стал проявлять еще один гордый южанин, Леон Хьюберт, бывший окружной прокурор Нового Орлеана, в комиссии он занимался расследованием дела Джека Руби. Он говорил своим коллегам, что не может понять, почему Уоррен и Рэнкин не проявляют никакого интереса к весьма любопытным находкам, которые то и дело обнаруживали он и его подчиненный Берт Гриффин.

Суд по делу Джека Руби, начавшийся в Далласе 7 февраля, превратился в постыдный спектакль, которого город так боялся. Сотни журналистов, съехавшихся в Даллас со всех концов страны, склоняли на все лады город и его руководителей. Репортер журнала The New RepublicМюррей Кемптон признавался, что испытывает сочувствие к Джеку Руби – еще одной «несчастной» жертве этого «захолустного», жестокого города. «Руби оказался бледным человеком с лысиной на затылке; он сидит в зале суда, желто-зеленые стены которого придают его коже болезненный зеленоватый оттенок, – писал Кемптон. – Мы смотрим на Джека Руби и видим полную беспомощность Далласа. Город не только не смог защитить Джона Ф. Кеннеди от того, что с ним сделали, защитить его убийцу Ли Освальда от того, что впоследствии сделали с ним, – он не смог защитить и Джека Руби от его собственных действий. И Руби оказался в ловушке» ⁷ .

Самый позорный момент для правоохранительных учреждений города наступил через две недели после начала суда, когда семеро заключенных городской тюрьмы, вооруженных пугачом, сделанным из мыла и гуталина, попытались совершить побег. По крайней мере, двум удалось проскользнуть мимо зала суда, где шел процесс по делу Руби. Внешние телевизионные камеры зафиксировали некоторые моменты бегства из тюрьмы и последовавшую за этим паническую эвакуацию людей из здания суда ⁸ . Для журналистов это было свежим напоминанием о несостоятельности правоохранительных органов, которые позволили Руби беспрепятственно миновать кордон из десятков полицейских и убить Освальда.

Адвокатом Руби был Мелвин Белли, талантливый, охочий до шумихи в прессе юрист из Сан-Франциско, известный всей стране как «король гражданских тяжб», из-за того что ему удалось заработать десятки миллионов долларов на делах о причинении физического вреда ⁹ . Белли попытался вывести суд над Руби за пределы Далласа, а когда ему отказали, решил превратить слушания в суд над целым городом. Белли заявлял, что «олигархи» Далласа, нефтяники и банкиры, уже вынесли обвинительный приговор Руби: они приговорили его к смерти, дабы отомстить за то, что он оскорбил город убийством Освальда. По мнению Белли, махровый антисемитизм был еще одной причиной ненависти Далласа к Руби – Якову Рубинштейну, который некогда изменил свое имя и был пятым из восьми детей польского эмигранта в Чикаго.

Выстраивая линию защиты, Белли использовал версию о невменяемости своего подзащитного, страдавшего мозговыми нарушениями и не раз совершавшего агрессивные действия, которые усугубились после сотрясения мозга, перенесенного после 30 лет, поэтому убийство не могло быть умышленным ¹⁰ . Адвокат вызвал в суд свидетеля – служащего из отделения Western Union, расположенного в центральной части города, – который засвидетельствовал, что Руби сделал денежный перевод в воскресенье, 24 ноября, ровно в 11.17, то есть за четыре минуты до того, как Освальд был убит в здании главного управления полиции, расположенном через дорогу. Если убийство было спланировано, утверждал Белли, Руби не пошел бы в  Western Union, чтобы перевести 25 долларов одной из своих стриптизерш по прозвищу «Малышка Линн» из Форт-Уэрта. Были и другие свидетельства, доказывающие, что убийство Освальда не было запланированным. Руби оставил свою любимую собаку по кличке Шеба в незакрытом автомобиле рядом со зданием конторы Western Union. Его друзья говорили, что он никогда бы не бросил свою таксу, которую он называл своей «женой», на произвол судьбы. Подозрительные отношения Руби с Шебой и его другими собаками позднее рассматривались комиссией Уоррена как свидетельство наличия у Руби серьезного психического расстройства [9]9
  Знакомые Руби рассказывали ФБР отвратительные истории о его обращении с животными. Один из свидетелей утверждал, что видел, как Руби мастурбировал с одной из своих собак прямо перед посетителями своего клуба. Другой описывал, как Руби позволял своим собакам лизать кровь из своей раны, когда сильно порезался кухонным ножом.


[Закрыть].

В заключительном слове Белли изображал своего клиента горлопаном с благими намерениями, персонажем Дэймона Раньона, который приходит в восторг от общества полицейских и репортеров. «Деревенский дурак, деревенский клоун», – говорил Белли о Руби ¹¹ . Однако его линия защиты потерпела фиаско, и 14 марта Руби был вынесен приговор: смерть на электрическом стуле. Белли поднялся со своего места и с презрением изрек: «Разрешите поблагодарить присяжных за вердикт, представляющий собой триумф предвзятости». Он назвал своего подзащитного жертвой «фарса, спектакля, о чем известно всем» ¹² .