Текст книги "Разбитый шар"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Простите. – Рейчел скользнула к краю сиденья и встала. – Я сейчас.

Она пошла между столиками, за которыми сидели завсегдатаи кафе.

Джим и Арт проводили ее взглядами.

– А я и не знал, что ты женат, – сказал Джим.

– Всего три месяца.

– Красавица она у тебя.

– Эт-т-то да. – Арт царапал ногтем по столу.

– Как вы познакомились?

– В кегельбане. Мы одно время ходили туда играть. Я вообще-то ее еще со школы знал. Ну, а тут пошли как-то с Джо Мантилой шары покатать, смотрю – и она там, я ее с-с-разу узнал.

Вернулась Рейчел. Она принесла небольшой белый бумажный пакет и положила его перед Джимом.

– Это вам.

Он заглянул в пакет: там лежала плюшка.

– Любит она делать подарки. – Арт встал рядом со своей женой и приобнял ее.

– Может, зайдете к нам как-нибудь, поужинаем вместе? – пригласила Рейчел. – Как-нибудь в воскресенье. У нас ведь знакомых – раз, два и обчелся.

– Обязательно, – сказал Джим, тоже вставая и машинально заворачивая края белого бумажного пакета.

Ему никогда раньше не дарили булочек. Что сказать или сделать в ответ? Он был тронут до кома в горле и перебирал в уме, чем бы таким их отблагодарить. Одно он твердо понимал – теперь он их должник.

Поднимая рукав, чтобы посмотреть на часы, Джим спросил:

– Вы на машине? Может быть, вас…

– Мы не домой, – сказала Рейчел. – Может, в кино сходим.

– Спасибо, – поблагодарил Арт.

– Ну, тогда, может быть, в другой раз. – Джим раздумывал, что бы им предложить. – Как вы на это смотрите?

– Можно, – согласился Арт.

– Я так рада, что познакомилась с вами, – в избитую формулу вежливости Рейчел вложила столько чувства, пропустила ее через себя так, что в ее устах слова прозвучали совсем незатасканно. Она добавила: – Вы правда как-нибудь к нам зайдете?

– И не сомневайтесь, – заверил он ее совершенно искренне.

Джим смотрел им вслед. Арт повел ее за собой к выходу из кафе, крепко держа за руку. Она двигалась медленно. Набирает вес, подумал он. Уже был заметен округлившийся под платьем живот. Она шла, опустив голову, словно погрузившись в созерцание. На тротуаре они остановились. По ним не сказать было, что они идут в какое-то определенное место, и ему представилось, как они бредут по улицам, не замечая прохожих, забыв, где они, все дальше и дальше, а потом, усталые, отправляются домой.

На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри-стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.

Неужели уже так поздно?

Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.

Из акустической системы под проигрывателем раздалось:

– Хо-хо-хо-ха-ха-ха-хо-о-хи-хи-хи-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о-о-о!

Джим закрыл уши руками.

– Итак, друзья, – объявил голос. – Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во-первых, у него все по-честному – как нигде, а во-вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, – в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи-ка-аго…

Он представил себе диктора из Канзас-Сити с широкой пустой улыбкой – с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха – несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.

– Ха-ха-ха, родненькие, – прорыдал голос, – это так, ха-ха: Полоумный Люк принимает старенькие о-хо-хо-нюшки и сразу же сажает вас в хи-хикушки, ха-ха!

«Ха-ха», – передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.

3

Боб Посин был так рад заполучить в клиенты Полоумного Люка, что тем же вечером даром отдал одну ценную грампластинку фонотеки радиостанции «КОИФ», лежавшую у него дома.

– Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, – сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. – Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно – продавать. В общем, нечестно как-то получается.

Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.

– Она досталась мне даром. Берите, – сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.

Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina»[7]7
  «Che Gelida Manina» – ария из оперы Пуччини «Богема».


[Закрыть] в исполнении Джильи[8]8
  Беньямино Джильи (1890–1957) – итальянский тенор, один из выдающихся мастеров бельканто.


[Закрыть], фирмы «Виктор».

– Ну тогда лады, – согласился Вакуххи.

– Лады, – отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. – Как там Фисба?

– Ну и девчонка, скажу я вам! – ответил Тони.

Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.

– Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?

– Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше»[9]9
  «Персиковая чаша» (Peach Bowl) – так называется еще и ежегодная футбольная встреча между лучшими университетскими командами региона («Чаша роз» (Rose Bowl) в г. Пасадине, шт. Калифорния, «Хлопковая чаша» (Cotton Bowl) в г. Далласе, шт. Техас, «Апельсиновая чаша» (Orange Bowl) в г. Майами, шт. Флорида, «Сахарная чаша» (Sugar Bowl) в Новом Орлеане и др.).


[Закрыть]. Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.

– Подождите, я рубашку сменю.

Он снял рубашку и извлек из комода чистую – розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.

Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка – шла музыкальная передача для ужинающих.

Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:

– Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности – ну, вы меня понимаете. Может, принести их как-нибудь – для вашей программы популярной музыки?

– Спросите у Брискина, – ответил Боб, завязывая галстук.

– А то она бы и лично подъехала, – предложил Вакуххи. – Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?

– Нам бы всем туда попасть не мешало, – с чувством отозвался Посин. – Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ-радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как – включит себе «Я люблю Люси»[10]10
  «Я люблю Люси» – самый популярный комедийный телесериал 1950-х годов; шел в 1951–1961 гг.


[Закрыть] и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.

Музыка на радио смолкла.

– Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, – профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.

– Понимаю вас, – сказал Тони Вакуххи. – Все, как один…

– Тише, – остановил его Посин, приглаживая волосы.

Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:

– Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!

«Молодец, – подумал Боб Посин. – Хорошо у него получается».

– Полоумный Люк гарантирует, – твердо, четко и выразительно продолжал Брискин. – Отличную! Безупречное! Гарантирует! – и вдруг он задумчиво произнес: – Нет, больше не могу. Я читал это весь день, хватит.

Он произнес это, как бы разговаривая сам с собой.

– А теперь послушаем симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель».

Тони Вакуххи нервно хохотнул:

– Вот так номер.

Снова зазвучала симфоническая музыка. Посин почувствовал сначала тепло, а потом и настоящий жар в затылке. Кожу у него на голове как будто припекло утюгом. Между тем он продолжал поправлять галстук и приглаживать волосы. Он не верил своим ушам.

– Ушам своим не верю, – вымолвил он. – Как он сказал? «Он больше не может»?!

– Не знаю, – смущенно сказал Вакуххи, почуяв, что произошло что-то скверное.

– Как это не знаете? Вы ведь слышали! Что он сказал? Он ведь сказал, что с него хватит, разве нет?

– Ну да, что-то вроде того, – пробормотал Вакуххи.

Посин надел пальто.

– Мне нужно идти.

– Так в «Персиковую чашу» не поедете, когда…

– Нет, я не поеду в «Персиковую чашу». – Боб вытолкал Тони Вакуххи с его пластинкой из квартиры и захлопнул дверь. – Как вам это понравится! – воскликнул он.

В холле Тони отстал от него на несколько шагов, а он все причитал:

– Как вам это понравится! Нет, вы только представьте себе!

На улице он расстался с Тони Вакуххи и пошел, сам не зная куда.

– Невероятно, – сказал он сам себе. – Вы только подумайте! Как можно во всеуслышание такое заявить?

Он зашел в телефонную будку в дальнем углу соседней аптеки и набрал номер станции. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Вечерами ведущий работал на пульте один, без звукорежиссера. Бесполезно было пытаться дозвониться до Брискина вечером.

В гараже под многоквартирным домом стояла машина Посина. Он решил поехать на станцию. Выйдя из аптеки, он пошел обратно.

Из открытой двери продуктовой лавки доносились звуки радио. Владелец с женой слушали за прилавком маримбу[11]11
  Маримба – ударный музыкальный инструмент типа ксилофона. Создана в Малайзии и затем стала распространенным инструментом в Африке, Мексике, Центральной и Северной Америке.


[Закрыть]. Боб Посин остановился у входа и пронзительно крикнул:

– Эй! Можно у вас радио послушать? Мне нужно кое-что узнать, это важно.

Старики-владельцы уставились на него.

– Ситуация чрезвычайная, – сказал он, входя в магазин и направляясь мимо колбас и мешков с горошком к прилавку.

Там стоял маленький приемничек «Эмерсон» с деревянным корпусом и выпускной антенной. Боб покрутил ручку и нашел «КОИФ». Владелец с женой, оба в шерстяных куртках, с оскорбленным видом ретировались, оставив его наедине с приемником. Они сделали вид, что у них есть другие дела. Им все равно.

«Все музыка и музыка, – подумал он. – Черт бы ее побрал».

– Спасибо, – бросил Боб, выбегая мимо них из лавки.

Бегом он вернулся домой. Запыхавшись, добрался до своего этажа и не сразу нащупал в карманах ключ.

Радиола «Магнавокс» была включена. Он принялся расхаживать взад-вперед по комнате, ожидая, когда закончится музыка. Во время заключительной части его нетерпение уже граничило с бешенством. Он пошел на кухню попить воды. В горле пересохло, жгло от потрясения. Он перебирал в уме всех, кому можно позвонить: Шарпштайн, Тед Хейнз, Патриция Грей, юрист станции – этот сейчас в отпуске, в Санта-Барбаре.

Наконец музыка смолкла. Он бросился обратно, в гостиную, и услышал хорошо поставленный голос Джима Брискина:

– Это был «Тиль Уленшпигель» Рихарда Штрауса в исполнении Кливлендского оркестра под управлением Артура Родзински. С долгоиграющего диска «Коламбия мастерворкс».

И пауза, с ума сойдешь, как он ее тянет.

– Думаю, почти каждый из вас успел за последнее время пообедать в «Домингос». Вы видели новое расположение столов, позволяющее созерцать во время трапезы пролив Золотые Ворота. Не могу, однако, не упомянуть… – и Брискин в своей обычной манере продолжил рассказ о ресторане.

Боб Посин поднял трубку телефона и набрал номер Патриции Грей.

– Привет. Ты слышала сегодня Брискина? – спросил он. – У тебя включено радио?

В эфире снова была музыка.

– Да, я слушала, – ответила Патриция.

– Ну и как?

– Я… слушала.

– Ты слышала?

По ее тону ничего невозможно было понять.

– Кажется, да.

– Рекламу Полоумного Люка слышала? – проорал он в трубку и чуть не оглох от отдавшегося эхом собственного голоса.

– Ах, это, – сказала она.

– Нет, ты слышала? Что это он себе позволяет? Или мне почудилось? Ведь он сказал это? Он сказал, что сыт по горло, что не собирается больше это читать, что ему надоело это читать!

Ему не удалось ничего из нее вытянуть. Боб с досадой швырнул трубку и снова принялся расхаживать перед приемником.

Но музыка все играла, и ему необходимо было позвонить кому-нибудь еще. Он опять набрал номер станции, никто не подошел и на этот раз. Он представил себе, как Джим Брискин сидит в зеленом вращающемся кресле за микрофоном со своими пластинками, проигрывателями, текстами, магнитофоном, никак не реагируя на мигание красной лампочки – индикатора телефона.

Стоя перед радиолой «Магнавокс», Посин понял, что ему не суждено ничего выяснить, он так и не будет знать наверняка, Брискин не ответит, звони он и жди хоть еще тысячу лет. По радио так и будет звучать музыка, имя Полоумного Люка так и не будет больше ни разу упомянуто, и Бобу останется лишь гадать, не причудилось ли ему. Он уже начинал сомневаться.

– Черт бы его побрал, – выругался он.

Когда Джим Брискин выключал на ночь аппаратуру, телефон на радиостанции «КОИФ» все еще звонил. Была уже полночь. На улице стало тише, многие неоновые вывески погасли.

Он спустился по лестнице, оставляя за собой один унылый этаж за другим, в вестибюль Маклолен-билдинга. Под мышкой он, как всегда, нес кипу пластинок, взятых на время в музыкальных магазинах, – завтра они вернутся на свои полки.

Выйдя на улицу, Джим глубоко вдохнул легкий прохладный ночной воздух. Он пошел было по тротуару к стоянке станции, но тут просигналили из стоявшего на обочине автомобиля. Открылась дверь, издалека послышался женский голос:

– Джим, это я.

Он направился к машине. На крыльях и капоте блестели капельки ночного тумана.

– Привет, – поздоровался он.

Патриция включила фары и запустила двигатель.

– Я тебя отвезу, – сказала она.

Она сидела, укутавшись в пальто из плотного материала, застегнутое и подоткнутое под ноги. Видно было, что она продрогла.

– У меня есть своя машина. Она на стоянке.

Джиму сейчас не хотелось никого видеть.

– Можем просто прокатиться.

– К чему это?

Он все-таки сел и положил пластинки рядом с собой, на холодную, как лед, обивку сиденья.

Патриция вырулила на проезжую часть и присоединилась к потоку автомобилей. Сверкали фары, неоновые вывески разных цветов и размеров. Вспыхивали и гасли слова.

– Я звонила на станцию, – наконец сказала она. – Ты не подходил к телефону.

– А зачем? Чтобы услышать чьи-то жалобы или заявки? У меня есть только те записи, которые я принес. Я ставлю то, что наметил.

Она молча выслушала эту короткую гневную тираду. Какое печальное лицо, подумал он. Застывшее.

– Что с тобой? – спросил Джим. – Зачем ты приехала?

– Я слушала, – сказала она. Теперь на него был устремлен немигающий взгляд ее влажных от слез глаз. – Я слышала, что ты сказал про рекламу Полоумного Люка. Наверно, долго репетировал, чтоб так сказать.

– Ничего я не репетировал. Начал читать, но – это выше моих сил.

– Понятно, – сказала она.

– Это – единственное, что мне оставалось. На заводах люди башмаки в станки швыряют.

– Ты решил поступить так же?

– Паршиво, наверное, вышло.

– Не паршиво. Я бы сказала, опасно. Летально, если тебе интересно мое мнение.

– Тебе ведь не хотелось, чтобы я читал эту чушь.

– Мне…

Она на секунду закрыла глаза.

– Смотри на дорогу, – сказал он.

– Не этого я от тебя ждала. Я хотела, чтобы ты нашел какой-нибудь разумный способ отказаться. Ну, теперь уже все равно.

– Да, – согласился он. – Все равно.

– Что собираешься делать?

– Новую работу найти нетрудно. У меня есть знакомства. Если до этого дойдет, могу переехать на Восточное побережье.

– Думаешь, туда молва не дойдет?

– Есть один ведущий, – сказал Джим, – у него сейчас получасовое телевизионное шоу – на всю страну, так он как-то в эфире сетевой радиостанции посоветовал слушателям вылить лосьон для рук «Джергенс» себе на волосы. Его так достало, что он едва смог довести передачу до конца. А программа была всего-то на пятнадцать минут.

– Что же ты все-таки будешь делать? Придумал что-нибудь?

– Поеду домой и лягу спать.

Она повернула направо и снова подъехала к фасаду Маклолен-билдинга.

– Послушай, возьми свою машину и поезжай за мной. Поедем к тебе или ко мне, выпьем, – предложила она.

– Боишься, начну кататься по полу?

– И, может быть, послушаем старые записи Менгельберга[12]12
  Виллем Менгелъберг (1871–1951) – голландский дирижер немецкого происхождения.


[Закрыть], – продолжала она, как будто он ничего не сказал.

– Какие записи Менгельберга? Это заезженное старье, на котором мы построили наш брак? – Он задумчиво, с грустью добавил: – Я считал, что почти все они достались тебе.

– Ты оставил себе «Прелюды»[13]13
  «Прелюды» – симфонические поэмы Ференца Листа.


[Закрыть], – сказала она, – а ведь и ты, и я только их-то и хотели забрать себе на самом деле.

Он оставил себе еще и «Леонору» №З[14]14
  «Леонора» № 3 – увертюра Бетховена.


[Закрыть], но она не знала об этом. В дни, когда они мстительно делили собственность – в соответствии с Законом Калифорнии о разделе совместно нажитого имущества, – он наплел ей множество небылиц, и согласно одной из них пластинки этого альбома якобы треснули. Как-то на вечеринке она уселась в кресло, в котором лежала куча дисков, сказал он ей.

– Ладно, – согласился он, – почему бы и нет?

Он прошел к своей машине, завел ее и поехал вслед за кремово-голубым «Доджем» Пэт по Гиэри-стрит, мимо Ван-Несс и затем вверх, по дальнему склону холма.

Впереди мерцали красным задние габаритные фонари «Доджа» – широкие кольца, похожие на барабаны пинбольного автомата. Пэт не было видно, он следовал за огнями машины.

То туда, то сюда, подумал он. Куда она, туда и ой. Подъем, спуск. Так ребенок представляет себе верность. И стали они жить-поживать да добра наживать, вдвоем в домике, на склоне горы, их двое, дом-конфетка, и никто их там не найдет.

«Додж» остановился – предупреждающе вспыхнули его стоп-сигналы, и Джим вдруг понял, что не знает, в каком месте города находится. У «Доджа» включился поворотник, и Пэт повернула направо. Он поехал следом.

И чуть не проскочил мимо – ее сигнал он услышал в тот самый миг, когда понял, что она остановилась. Не так много раз бывал он в этом доме, подумал он. Это место, этот адрес вылетели у него из головы, как будто их и не существовало. Выкручивая шею, он дал задний ход. «Додж» стоял рядышком, и Джим теперь пятился, стараясь припарковаться на одной линии с ним. Красные габаритные фонари ослепили его. Сколько огней: поворотники, стоп-сигналы, белые фонари заднего хода, – у него закружилась голова. Броские цвета хромированных спален на колесах. С ковриками, проигрывателями. Он погасил фары, закрыл окна и вышел.

Пока он запирал двери, Пэт стояла дрожа, со скрещенными на груди руками.

Когда они поднимались по широким бетонным ступенькам многоквартирного дома, она обронила:

– Туман.

Дверь из стекла и бронзы была заперта. Пэт не сразу нашла ключ. Внутри, в коридоре, не было слышно ни звука. Двери по обеим сторонам были закрыты.

Все тут ведут правильную, размеренную жизнь, подумал Джим: в одиннадцать – отбой, в шесть – подъем.

Он доверчиво пошел за ней – она отыщет нужную дверь. Она знает. Пэт быстро шла по ковру, и ее длинные темные волосы подпрыгивали на воротнике пальто. Шаги ее были беззвучны. Как будто они идут по пещере, по длинному коридору к другой стороне горы, подумал он.

И вот дверь открыта, Пэт уже в квартире, включила свет. Протянула руку, чтобы опустить шторы.

– Какие-то казенные они, эти многоэтажки, – сказал он.

– Да нет, – рассеянно ответила она.

– Как-то неприятно – каждый уползает в свою отдельную раковину.

Не снимая пальто, она наклонилась, чтобы включить обогреватель.

– Просто тебе сейчас в голову одна чернуха лезет.

Она пошла к шкафу, сняла пальто, повесила его на плечики.

– Знаешь, порой ты бываешь таким разумным, а иногда такое вдруг вытворишь – и нипочем не догадаешься, чего от тебя можно ожидать. По лицу твоему ну ничего не понять, и никому до тебя не достучаться, не пробиться сквозь твою броню, а потом, когда у всех вокруг уже мочи нет больше говорить с тобой, руками махать перед твоим носом, – она захлопнула входную дверь, – ты вдруг оживаешь и начинаешь хаять все что ни попадя.

Он прошел в крохотную, сияющую чистотой кухоньку в поисках выпивки. В холодильнике стояла миска с картофельным салатом. Когда Пэт вошла, он ел салат прямо из миски столовой ложкой, которую нашел в раковине.

– Боже мой! – Вокруг ее глаз собрались морщинки и тонкими трещинками разбежались к губам и подбородку. – Ты меня до слез доведешь.

– Как в прежние времена? – спросил он.

– Нет. Не знаю. – Она высморкалась. – Надеюсь, ты все-таки выберешься из этого. Я постараюсь как-то сгладить это на станции. Думаю, мне лучше удастся поговорить с Хейнзом, чем тебе или Бобу Посину.

– Сглаживать ты мастерица, – ответил он.

– Ну хорошо, вот ты говоришь, что мог бы уйти на другую станцию. Думаешь, там тебе удастся убежать от Полоумного Люка? Эту дребедень крутят и по всем независимым, и по сетевым АМ-станциям, и по телевидению: недавно какого видела поздно ночью, после фильма. Что толку? Ты и оттуда уйдешь, когда тебе подсунут рекламу Люка? И вообще, тебя только Полоумный Люк волнует? А почему только он? А как насчет рекламы хлеба и пива? Чего ж так избирательно? Не читай тогда вообще никакой рекламы. Разве не так? Не капризничаешь ли ты? И на меня сваливаешь – я, мол, хотела, чтобы ты такое отмочил, я, значит, виновата. – Она кричала звонко, пронзительно, ее голос чуть ли не переходил в свист – это напомнило ему об их давних домашних ссорах. – Ну что, не так? Разве ты не пытаешься переложить вину на меня? Я тебя надоумила только это проделать или, может, еще что-нибудь? Ты знаешь, что я не этого хотела. Я ждала от тебя разумного поступка, чтобы ты как-то убедил Хейнза, что подобной рекламе не место в вечерней музыкальной программе. Ты говоришь, начал читать, а потом, мол, невмоготу стало. Зачем ты так поступил? Зачем нужно было объясняться во время передачи? Тогда уж лучше было и не начинать. Нельзя такое лепить в прямом эфире – что ты не будешь этого читать, что тебе надоело.

– Успокойся, – сказал он.

– Тебе конец. Боже, я так надеялась, что у тебя все здорово сложится, и вот тебе на – ты остаешься ни с чем, в пустоте. И все из-за того, что не смог подойти с умом – взял бы да обсудил все с Хейнзом до передачи, нет – тебе нужно было дождаться, пока ты останешься с текстом наедине, когда на станции никого не будет – может быть, тогда ты почувствовал себя в безопасности, делай, что хочешь, ну и открываешь рот и все засераешь, у нас ведь теперь бог знает какие неприятности будут, может, в суд подадут, ФКС[15]15
  ФКС – Федеральная комиссия США по связи (Federal Communications Commission – FCC).


[Закрыть] может оштрафовать. А что будет с твоей музыкой? А все эти пять лет, что ты над этим пахал, чтобы тебе разрешили ставить классическую музыку, вообще все, что тебе нравится. У тебя даже появилась возможность самому ее выбирать, назвать это своей программой – «Клуб 17». И что, все коту под хвост? К этому ведь все идет. Ты ведь это хотел прежде всего сохранить? Не поэтому ли и рекламу не хотел читать? Тебе, видите ли, не хотелось оскорблять слух старушек – и вот, теперь ты выбрасываешь на помойку целую программу, чтением рекламы ты бы так ее не порушил. Не понимаю я тебя. Глупо как-то.

– Ну, ладно, – промычал Джим.

– Пять лет, – повторила Пэт. – В мусорное ведро.

По его собственным расчетам, он потратил на это не меньше десятка лет. Сначала – четыре года на музфаке Калифорнийского университета при Элкусе[16]16
  Альберт Элкус (1884–1962) – в течение долгого времени ректор музыкального факультета Калифорнийского университета в Беркли.


[Закрыть], учеба на бакалавра искусств по контрапункту и композиции. Потом два года аспирантуры, он тогда немножко дирижировал, пел (неважнецким баритоном) в группе Ассоциации хорового пения Марина[17]17
  Марин – округ в штате Калифорния.


[Закрыть], написал вялую кантату о мире между народами и всяком таком прочем. Потом была замечательная работа в музыкальной библиотеке Эн-би-си – Эпохальный Переезд в Сан-Франциско, бегство из университета. Значит, одиннадцать лет. Боже, почти двенадцать, ужаснулся он. В эфир он впервые вышел в качестве частного коллекционера записей (это называлось «дискофил») и держался настолько свободно, без всякого снобизма и назидательности, что его программа продолжала идти еще долго после того, как идея приглашения коллекционеров на радио изжила себя. Он был прирожденным радиоведущим, говорил спонтанно, держался просто, без обычной напыщенности знатока классической музыки. И, что самое важное, ему нравилась самая разная музыка – и классика, и поп, и старый, покрытый плесенью джаз, и лос-анджелесский джамп-прогрессив[18]18
  Джамп-прогрессив – сочетание джампа (джазовой музыки с преобладанием ударных, с жестким ритмом) и прогрессива (джазового оркестрового стиля, созданного в 1950-е годы Стеном Кентоном с использованием приемов симфонической музыки).


[Закрыть].

– Нет, я сделал это не для того, чтобы убежать от Люка, – сказал он.

– А для чего?

– Чтобы убежать от тебя. Или, может быть, стать ближе к тебе. Скорее всего, и то, и другое. Потому что было уже невыносимо. Видеть тебя на станции каждый день. Пару лет назад мы с тобой были мужем и женой, понимаешь, да? Ты помнишь это?

– Помню, – отозвалась она.

– Страшно как.

– Кого мне это напоминает?

– Героев одного мифа. Их разлучили ветры ада[19]19
  Героев одного мифа. Их разлучили ветры ада… – Вероятно, отсылка к мифу об Орфее и его жене Эвридике, которую он попытался вывести из Аида.


[Закрыть], – сказал он.

– Это ты виноват.

– Вот как?

– Все то же самое – эта твоя бессмысленная непоследовательность, – продолжала она.

– И еще обследование у доктора – как его там, Макинтоша?

– Да, – подтвердила она. – Макинтоша. И еще то, чего ты не хотел допустить – ведь это ранило бы твое самолюбие, ты почувствовал бы свою ненужность.

– Что толку обсуждать это сейчас?

– Толку никакого, – согласилась она.

– Но мне одного никак не понять, – размышлял он, – может быть, у меня в голове какая-то неправильная картинка сложилась. Но я вот вижу, как сидишь ты себе в тот субботний вечер, в одиночку взвешиваешь все за и против, семь раз отмеряешь, и вдруг – раз, у тебя созрело готовое решение. Так спокойно, так хладнокровно, как будто…

Он вскинул руки.

– Я обдумывала этот шаг несколько месяцев, – отрезала она.

– И выдала ответ, как компьютер IBM.

После чего, подумал он, разговаривать, убеждать было уже бессмысленно. Все споры, обсуждения прекратились. Она приняла решение. Их брак оказался ошибкой, и теперь нужно было как-то делить общее имущество, постараться, чтобы в суде все прошло как можно проще и без лишних трат.

Он вспомнил, как они использовали общих друзей – это было противнее всего. Заезжали за ними во время рабочего дня, везли в суд, чтобы те в качестве свидетелей подыграли им в том фарсе, который он и она придумали. Жестокое было время.

– Телефон звонит, – сказала Пэт, сидевшая напротив него.

– Что? – очнулся он, только сейчас услышав звонок.

Звонят и звонят, даже сюда, ей домой.

– В самом деле, – сказал он, осматриваясь.

– Я возьму трубку.

Она скрылась в гостиной.

– Алло, – услышал он ее голос.

Он открыл холодильник и обследовал его содержимое: нераскупоренная бутылка джина «Гилбис» – отличная вещь, – дешевый вермут, пинта водки, куча разных вин. Его привлек готический шрифт на этикетке «Майвайна»[20]20
  «Майвайн» – немецкий ароматизированный напиток из вина с добавлением ясменника душистого.


[Закрыть], и он принялся разбирать немецкий текст.

На пороге кухни появилась Пэт.

– Это Тед Хейнз.

На негнущихся ногах он направился в гостиную.

– Хочет, чтобы я подошел?

– Хочет знать, здесь ли ты.

Она прикрывала трубку ладонью, но он-то знал, что такие трюки никогда не проходят – человек на другом конце провода все равно услышит, почувствует вибрацию бакелита, как глухие чувствуют звук костями черепа.

– Конечно, здесь, – сказал он.

– Он еле говорит от злости.

– Это, наверное, Посин ему доложил, – сказал он, держа в руке бутылку немецкого вина.

– Не сваливай все на Боба.

Джим подхватил трубку.

– И на меня не сваливай, – добавила она.

Прижав трубку к уху, он услышал резкий хриплый голос Хейнза.

– Джим, мне только что сюда, домой, позвонил человек по фамилии Шарпштайн и сказал, что они расторгают с нами договор и что если к ним когда-нибудь посмеет зайти наш коммерческий агент, они вышвырнут его на улицу и вызовут полицию.

– Шарпштайн, – отозвался он. – Это, видимо, их представитель или что-то в этом роде. А как его имя? Не Люк?

– Мне нужно встретиться с вами в ближайшие полчаса, желательно на станции. Но если не успеваете туда, я к вам приеду. Вы сейчас у Пэт, я тут недалеко. Если еще немного у нее задержитесь, я подъеду, разберемся.

У Джима спутались мысли, он с трудом понимал, что говорит ему Хейнз.

– Подъезжайте, раз надо, – сказал он.

– Позвоните Бобу Посину и попросите его тоже приехать, пусть поприсутствует. Это необязательно, но он лучше, чем я, знает все эти профсоюзные правила, у меня времени нет, чтобы все это запомнить. Дел поважнее хватает. Ну ладно. Оставайтесь там, увидимся минут через пятнадцать.

– До свидания, – ответил Джим.

Он не успел положить трубку, а в ней уже звучал сигнал «отбой». Проиграл по-детски, подумал он.

– Они слышали? – спросила Пэт. – У Люка слышали?

– Мне надо позвонить Бобу Посину, – сказал Джим.

Он потянулся за телефонным справочником.

– На обложке, – подсказала Пэт. – В уголке.

– Вон как! – взъярился он. – Чтоб всегда под рукой?

– Да, чтоб всегда под рукой.

– И зачем? – накинулся он на нее.

– Что за вопрос, «зачем»? О господи.

Она вышла из гостиной; хлопнула дверь, кажется, в ванной. Он помедлил и набрал номер Боба Посина. Еще не закончился первый гудок, как раздался голос Посина:

– Алло!

– Это я, Джим Брискин.

– А, ну что, нашел тебя Хейнз?

– Нашел.

– Искал он тебя, – Посин говорил как-то приглушенно, как будто его собственная злоба выдохлась, как будто, подумал Джим, после того как на сцене появился Хейнз, Боб Посин уступил ему место. – Слушай, ну и коленце ты сегодня выкинул.

– Скажи, а чего там у Люка зашевелились? – спросил Джим. – Они что, слушали?

– Представь себе, слушали. Минуточку. – Повисла долгая пауза. – Сигарету потушил. Ну, видимо, они собрались у радиоприемника. Наверное, никак им своей ахинеи не наслушаться. Как-то, в общем, так. Ну и хай он, должно быть, поднял. Я-то сам уже потом узнал. Он – в смысле Люк Шарпштайн – позвонил Хейнзу, а тот – мне, тебя искал. Ты уже тогда ушел со станции.

– Я у Пэт, – сказал Джим.

– Понятно. Вот, значит, как.

– Хейнз попросил меня позвонить тебе. Чтоб ты подъехал сюда. Он минут через пятнадцать будет.

– Зачем это я ему? Тазик небось подержать. Ну, когда голову отрубать будет.

– Пока, – отрезал Джим и повесил трубку. На этот раз первым прервал связь он.

Пэт вернулась из ванной. Она занималась волосами, укладывала их на ночь.

– Ты что, позвал его сюда? – Похоже, она немного отошла, голос был спокойнее. – Уже почти час ночи.

– Это не я придумал, – сказал он. – Хейнз тоже приедет. Оба приедут.

– Теперь послушай меня. Вот что ты должен им сказать. Я придумала, пока ты разговаривал.

– Опять сглаживаешь.