Текст книги "Разбитый шар"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7

В субботу вечером в запертую металлическую дверь чердака, где жил Людвиг Гриммельман, постучали.

– Кто там? – спросил Гриммельман, не узнав стука.

Он снял со стенной стойки армейскую винтовку М-1, сгреб со стола секретные документы и черновики донесений, запихал их в портфель, защелкнул замок и спрятал в тайник. Потом выключил свет. В темноте ему стало слышно собственное дыхание.

– Что вам нужно?

– Мистер Гриммельман? – спросил мужской голос.

Гриммельман подошел к боковому окну, открыл защелку, поднял окно и выглянул. На наружной лестнице стоял дородный человек в пальто, шляпе и выглаженном костюме. Средних лет, похож на торгового агента, вернее, страхового.

Включив свет, Гриммельман отпер дверь.

– Я занят, покупать ничего не собираюсь.

– Меня зовут Ральф Браун, – представился гость. – Я из ФБР. – Он распахнул черную кожаную обложку удостоверения. – Хотелось бы на минутку зайти и кое-что обсудить с вами. Если можно.

– А в чем дело?

Гриммельман попятился, и мистер Браун вошел.

– Дело касается одного парня, может быть, он вам знаком, – Браун окинул взглядом комнату. – Ну и квартирка у вас.

Он неторопливо прошелся.

– Что за парень?

– Его фамилия Кендельман. Не слыхали про такого? Леон Кендельман. Мы подумали, может, вы его знаете. Вот его фотография.

Мистер Браун извлек из глубокого кармана пальто пакет, открыл его, протянул Гриммельману расплывшийся и нечеткий снимок.

Человек на фото тем не менее был ему знаком.

– Что он сделал? – спросил Гриммельман.

– Уклоняется от призыва.

Гриммельман вернул фотографию.

– Нет, не знаю такого. И вообще, в вашу организацию проникли коммунисты, что толку вам что-то рассказывать – информация напрямую идет к приспешникам Советов из профсоюзных школ и окружения газеты «Пиплс уорлд».

– Вы никогда не видели этого человека?

– Нет.

– Уверены?

– Да, я никогда его не встречал.

Ему было очень страшно, потому что на снимке, сделанном телеобъективом с большого расстояния, был запечатлен не кто иной, как он сам.

– Можно посмотреть ваше призывное удостоверение? – попросил мистер Браун.

Удостоверение лежало в запертом ящике под столом, вместе с другими документами. Изготовил его Ларсен, типограф, у которого работал Арт. Ларсен одно время входил в число организаторов раскольнической троцкистской организации, в которой когда-то участвовал и Гриммельман.

Изучая удостоверение, мистер Браун спросил:

– Вам двадцать шесть лет?

– Да. Я родился в Варшаве, гражданство получил в тридцать втором году.

– Вы признаны негодным к службе, – сказал мистер Браун, возвращая удостоверение. – Как вам это удалось? На вид так вполне здоровы.

– Грыжа, – сказал Гриммельман.

– Так вы точно не знаете этого Кендельмана?

На самом деле никакого Кендельмана не существовало. Он зарегистрировался под этим именем и время от времени пользовался им в тайной политической работе, в секретных операциях, например при выслеживании фашистских студенческих группировок, сталинистских организаций и для того, чтобы брать в библиотеках книги, которые он не собирался возвращать.

– Точно, – подтвердил он.

Когда же, наконец, этот фэбээровец мистер Браун уйдет? Ему хотелось этого сейчас больше всего на свете, он не мог этого дождаться. Он упадет замертво, если мистер Браун не оставит его в покое как можно скорее. Ощущение опасности стало невыносимым.

– Ну и квартирка у вас, однако, – сказал мистер Браун, взяв в руки несколько фотокопий газеты «Правда». – Политикой интересуетесь, мистер Гриммельман?

Казалось, он и не собирается уходить. Напротив, чем внимательнее мистер Браун оглядывался вокруг, тем интереснее ему становилось.

– Он считает, что пора выводить «Хорьх». Велел, чтоб мы его запустили, чтоб двигатель работал, – рассказывал Джо Мантила.

Он высунулся из окна своего «Плимута» модели тридцать девятого года к Арту, стоявшему у обочины на Филлмор-стрит. За «Плимутом» сигналили, мигали фарами и пытались объехать его другие машины.

– Я за Хайнке поехал, а ты или сейчас садись, или мы тебя на обратном пути подберем.

– Давайте на обратном пути, – предложил Арт.

– Ладно, минут через пятнадцать, – Мантила подставил часы под свет от фар машин сзади. – Пять минут одиннадцатого.

Арт пошел обратно по дорожке и спустился по ступенькам в квартиру. За его спиной «Плимут», дав газу и отплевавшись, рванул с места и исчез из виду. Машины продолжили свое обычное вечернее движение по улице.

Закрыв входную дверь, он сказал Рейчел:

– Не получится у нас сегодня пойти. Мне нужно кое-что сделать.

– Гриммельман? – спросила она.

На ней уже было пальто, она стояла в ванной и расчесывала волосы. Они собирались сходить в кегельбан. Рейчел любила смотреть, как играют, любила этот шум, суету вокруг, компанию сверстников. Особенно субботним вечером.

– Кажется, сегодня нужно будет кое-чем заняться, – сказал Арт.

Он чувствовал себя неловко, зная, как она относится к Гриммельман) и Организации.

– Смотри сам, – сказала она. – Только он такой… странный. Ну, то есть сидит там у себя наверху целыми днями, никуда не выходит. Оно тебе нужно?

– Я в «Хорьх» столько вложил, – ответил он.

В его обязанности входило доставать детали для ремонта двигателя.

– Что-то не то с этим Гриммельманом, – сказала Рейчел, снимая пальто.

– Нэт то же самое говорит.

– Мне кажется, ты туда от нечего делать ходишь. Тебе просто заняться нечем.

– Может, ты и права, – пробормотал он, переступая с ноги на ногу.

– Когда вернешься?

– Поздно, наверно.

Ему не очень-то хотелось идти. Но долг звал. Он с запинкой спросил:

– Ты-то как, ничего, что остаешься?

– Я, может, в кино пойду.

– Мне бы спокойнее было, если б ты дома осталась.

– Ладно, – согласилась она, – останусь. Давай как-нибудь в покер снова сыграем.

Покер она любила и любви этой не изменяла. Играла она сдержанно, без слов и жестов, в покер без прикупа или с обменом – классический покер без джокеров. Обычно выигрывала пару долларов. Она распугала почти всех школьных друзей Арта, которым нравилась безалаберная, нерасчетливая игра с шуточками и прибауточками. Как-то раз она дала пощечину Ферду Хайнке, сбив с него очки, за то, что он в шутку открыл карту при раздаче.

– С тобой боятся в карты играть, – сказал он. – Ты чересчур всерьез к этому подходишь.

– Что значит «чересчур всерьез»?

– Когда это уже не игра.

– А покер – это и не игра, – сказала она. – Как ты думаешь, что это такое? Это тебе не червы какие-нибудь. В этом твоя беда – ты не можешь отличить важное от второстепенного. Вот ты идешь ерундой какой-то заниматься, а сам не знаешь, играешь ты или нет – в революцию, фашистов или что там еще у вас с этой машиной связано. Но ты при этом думаешь, что ты на самом деле революционер, что это не игра. Так кто же ты? Ни то ни се. А наша ситуация: я, квартира эта, ты сам? Это ведь тоже не игра. Вот ты собрался туда, дурака с ними валять, и вряд ли вернешься, во всяком случае, задержишься точно, значит, получишь у меня.

Она посмотрела на него своим пристальным, пронзительным взглядом, который так пугал людей: никто не мог его выдержать. Вот возьмет и разнесет эту квартиру со всей ее обстановкой, уничтожит ее. И при этом слова не вымолвит – сделает свое дело, и все. Потом несколько недель не будет разговаривать с ним: будет ходить на работу, готовить, покупать все, что нужно, убираться – и все это молча.

В ней всех повергало в трепет то, что она никогда не шутила. Все говорилось ею всерьез. Она не угрожала. Она пророчествовала.

Он обнял ее и поцеловал. Лицо Рейчел застыло, тонкие губы совсем сжались. Он поцеловал ее в щеку и почувствовал жесткую косточку сразу под кожей.

– Какая ты строгая, – сказал Арт.

– Просто хочу, чтоб ты знал, – наконец улыбнулась она.

– А что мне остается? Я должен идти.

– Ты не должен.

– Меня ждут, – беспомощно сказал он.

– Ты ничего не должен. Никто не имеет права заставлять тебя. Все, что они говорят, – это просто куча слов. Гриммельман ничем не лучше других. Он как бы знак. Ты всегда делаешь то, что предписывают знаки? Прочел что-нибудь, и сразу так и поступил? Ты веришь в то, что написано на стене или на бумажке, которую тебе прислали по почте? Ты же знаешь, это всего лишь слова. Просто болтовня.

– Иногда я слушаюсь других, – сказал он.

– Никогда не слушайся других.

– Вообще никого?

Она была так сурова, что ему стало не по себе.

– Помнишь всю ту муть, которой учили нас в школе, все это фуфло? Хоть бы что-нибудь было во всем этом!

Выверенным движением она подцепила нитку, свисавшую с его рубашки, накрутила на длинный палец, оторвала и бросила в пепельницу на каминной полке.

Он положил руки ей на плечи. Сквозь ткань ее блузки он почувствовал, что она здесь, с ним, совсем рядом.

– Хорошо бы куда-нибудь нам с тобой поехать, – сказала она. – В другие края. Мир увидеть хочется. Можно было бы доехать до Скалистых гор. Повыше забраться. А может быть, и поселиться там. Там ведь есть города прямо в горах.

– Там работу трудно найти, – заметил он.

– Магазинчик можно было бы открыть, – сказала Рейчел. – Пекарню, например. Людям всегда что-то нужно.

– Я не пекарь.

– Ну, газету могли бы выпускать.

Он снова поцеловал ее, приподнял и прижал к себе. Потом посадил на подлокотник дивана.

– Попроси Нэта, – сказала она, – пусть даст нам машину – у него их много, и мы бы съездили. Скажи ему, что нам нужна новая, чтобы мы могли продать ее, когда туда приедем.

– Ты серьезно?

А она и не могла иначе.

– Но не сейчас, – сказала она. – Давай подождем, пока малыш родится. А потом можно поехать. Через пару лет, когда денег поднакопим. Ты как раз закончишь свое ученичество.

– Ты правда хочешь уехать отсюда? – удивился Арт – она ведь родилась и выросла здесь.

– Можно было бы даже в Канаду поехать. Я думала об этом. В какой-нибудь городок, где много снега и ловят зверьков капканами.

– Тебе там не понравится, – сказал он.

И тут же подумал: кто знает, может быть, как раз понравится.

«Хорьх» стоял в гараже из листового металла в равнинном промышленном районе города. Гриммельман, в своей черной шерстяной шинели, ботинках десантника и армейской рубашке, отпер висячий замок и распахнул двери.

В гараже было сыро, на цементный пол пролилось масло. В стороне стоял верстак. Джо Мантила включил свет. Арт Эмманьюэл закрыл двери.

– Чужих тут не было. Никто до него не добрался, – сказал Ферд.

«Хорьх» был весь во вмятинах, полученных во время стычек, но все еще выглядел внушительно. Весил он почти шесть тысяч фунтов. Его привезли из Латинской Америки, а собран он был в 1937 году концерном «Ауто-Унион». Вермахт и СС использовали в свое время эту спортивную модель с откидным верхом на пять пассажиров как штабной автомобиль. Гриммельман никому не рассказывал, где и как он его достал и сколько заплатил. Покрашенный в смоляной цвет, с системой дистанционного управления, «Хорьх» был единственной в своем роде машиной.

Арт сел за руль и запустил двигатель. Грохот, раздавшийся в запертом помещении, оглушил их, заклубились выхлопные газы, тошнотворно запахло бензином.

– Барахлит немного, – сказал Ферд Хайнке.

Подняв капот, Арт принялся торопливо регулировать горючую смесь.

– С чего это ты решил сегодня выкатиться? – спросил он у Гриммельмана.

Никогда еще не видел он Гриммельмана таким встревоженным и взбудораженным.

– Время настало, пора, – провозгласил Гриммельман, выписывая круги по гаражу с заложенными за спину руками.

– Так вот почему ты сам не свой!

– Если мы на самом деле собираемся сегодня выступить, надо позвать кого-то еще – четверых недостаточно. Всю Организацию надо задействовать, – предложил Ферд Хайнке.

Организация не имела жесткого членства – был твердый костяк, другие приходили и уходили.

– Это у нас будет как бы разминка, – объяснил Гриммельман, прикрепляя релейную плату пульта дистанционного управления. Отверткой он подтягивал наконечники к клеммам. По щекам его лился пот, освещенное лицо блестело. – Генеральная репетиция – посмотрим: как, сможем двинуться по первому требованию или нет.

– Куда двинуться? – спросил Джо.

– Ситуация сложилась критическая, – ответил Гриммельман. – Нужно заправить «Хорьх», чтобы хватило на длинный рейс. Возможно, нам придется сменить место проведения операций.

Подсоединив пульт управления – важнейший орган автомобиля, он добавил:

– С этой секунды оружие должно быть всегда на борту «Хорьха».

– Куда сегодня едем? – спросил Ферд Хайнке.

– Проведем практические учения в районе «Старой перечницы». Если получится, вступим в бой с транспортным средством «Бактрийцев».

– Отлично, – обрадовался Джо Мантила, ненавидевший «Бактрийцев» с их кашемировыми свитерами, свободными брюками и носками в разноцветный ромбик, танцами в загородных клубах и, конечно же, детройтскими гоночными автомобилями последней модели.

– Посмотрите, свободен ли путь! – с лихорадочной одышкой велел Гриммельман.

Ферд вышел проверить улицу.

– Пойду «Плимут» оседлаю, – сказал Джо Мантила, выходя вслед за Фердом. Он взял с собой пульт управления, микрофон и катушку кабеля со штекером на конце. – Попробуем выкатить.

Он сел в «Плимут» и принялся нажимать на кнопки, управлявшие «Хорьхом». Гидроусиленный руль автомобиля повернулся, сработано переключение передач, и «Хорьх» задом двинулся из гаража. На нем вместо первоначальной восьмискоростной ручной коробки передач установили в свое время автоматическую, «Борг-Уорнер». Оригинальной частью машины оставался не имевший себе равных двигатель с верхними распредвалами, а огромный коленчатый вал в нем держали десять опор. Двигатель взревел, и «Хорьх» выкатился на улицу. Вспыхнули фары, включился передний ход, педаль акселератора отпустило. Из-за решетки под эмблемой концерна «Ауто-Унион» прогремел голос Джо Мантилы:

– Ну как, поехали?

– Великолепно, – сказал Гриммельман, торопливо выходя на улицу.

Арт закрыл двери гаража. Втроем они спешно влезли в «Плимут» к Джо.

Мантила вел «Плимут», а Гриммельман управлял «Хорьхом» с пульта. Массивный «Хорьх» двинулся, они следовали за ним на близком расстоянии – необходимо было видеть, что там, впереди. Когда они только начинали, ведущая машина отставала, и приходилось мириться с тем, что «Хорьх» врезался в стоявшие автомобили, заезжал на обочину тротуара, но теперь они научились всегда держать его в поле зрения. Свет его фар выхватил из темноты мостовую, за его открытым верхом они простреливали взглядами улицу.

– Направо, – подсказал Ферд.

Гриммельман, почти остановив «Хорьх», осторожно повернул его в нужном направлении.

– Движение гуще стало, – посетовал Гриммельман, напрягшийся от работы с пультом.

– Да уж, – подтвердил Ферд Хайнке. – Слушай, давай я его пока вручную поведу, пока до «Перечницы» не доедем.

– Не надо, – сказал Гриммельман. – Все нормально.

Открытый «Хорьх», без водителя и пассажиров, плавно двигался по Филлмор-стрит среди автобусов, такси и легковых автомобилей. Как обычно, никто не замечал, что за рулем никого нет.

– Арт, стрелком сегодня ты будешь, – приказал Гриммельман.

Пошарив рукой по полу «Плимута» – Арт и Ферд Хайнке теснились на заднем сиденье, где к тому же была свалена в кучу аппаратура. – Арт нащупал оружие нападения – распылитель, наполненный белой эмалевой краской. Ему стало неприятно держать в руках эту увесистую штуковину, и он передал ее Ферду.

– Ты в них стреляй, – сказал он.

– В чем дело? – возмутился Гриммельман. – Я же тебе приказал.

Арт покачал головой:

– Не знаю. Не могу.

Они подъезжали к «Старой перечнице». У обочины красовалось новенькое детройтское лихаческое авто. Те, кто на нем приехал, зашли в автокафе и стояли у прилавка.

– «Бактрийцы», – сказал Гриммельман.

Это был темно-зеленый с белым «Бьюик» пятьдесят шестого года.

– Припаркуй «Хорьх», – возбужденно сказал Джо.

Под управлением Гриммельмана «Хорьх» плавно подкатил к обочине в конце квартала и остановился в ожидании с работающим вхолостую мотором.

– Давай, – приказал Гриммельман.

Ферд Хайнке, высунувшись из окна «Плимута», пустил струю краски на зеленое крыло «Бьюика» и вывел на нем:

ХУЙ

– Ну вот, – сказал он, закончив. – Поехали.

«Плимут» рванул вперед, Арт откинулся на спинку сиденья. Ему все это не нравилось. Он подумал о Рейчел. Позади «Бактрийцы» выскочили из «Старой перечницы» и залезали в свой «Бьюик». Но его это не волновало.

– Останавливаемся, – велел Гриммельман Джо. – За углом, как в тот раз.

«Плимут» с визгом завернул за угол, проехал мимо стоявшего «Хорьха» и остановился. У автокафе «Бактрийцы» завели «Бьюик». Когда тот отъехал от обочины, Гриммельман передвинул «Хорьх» с места его стоянки на мостовую впереди «Бьюика».

– Расисты! – пророкотал громкоговоритель с «Хорьха» в сторону «Бьюика», когда тот попытался объехать его.

«Хорьх» закрыл выезд на боковую улицу, и «Бьюик», которому не удалось свернуть, вынужден был поехать дальше, сопровождаемый «Хорьхом».

Джо Мантила, дав на «Плимуте» задний ход, выехал на Филлмор-стрит и последовал за «Хорьхом», а перед ним вычерчивал по улице зигзаги «Бьюик», из которого высовывали головы и оглядывались сбитые с толку «Бактрийцы».

– Расисты! – зверски громыхнул «Хорьх» своим усиленным басом позади них. Им было воочию видно, что за его рулем никого нет – и это наводило жуть.

– Поддай-ка ему газу, – попросил Ферд Гриммельмана.

Нагнав «Бьюик», «Хорьх» врезался ему в задний бампер. «Бактрийцы» в панике юркнули за угол и исчезли из виду – они сдались. Вылазка была закончена.

– Хорошо, – сказал Гриммельман. – На сегодня достаточно.

Джо Мантила, съехав на подъездную аллею, остановил «Плимут», Гриммельман развернул громаду «Хорьха» на сто восемьдесят градусов, и они двинулись за ним в обратном направлении.

– Что с тобой? – спросил Арта Ферд, ткнув его в ребра.

– Ничего.

Он приуныл. Впервые за все время вылазка не доставила ему никакого удовольствия.

– Домой он хочет, – сказал Гриммельман.

– Так и есть, – подтвердил Арт.

Повисло неловкое молчание.

– Может быть, в следующий раз, – сказал Арт. – Просто неделя какая-то дурацкая.

И Джо Мантила, и Ферд Хайнке с пониманием посмотрели на него. Гриммельман никак не отреагировал, он сосредоточенно управлял «Хорьхом».

– Блин, в чем я провинился? – не выдержал Арт. – На мне и так куча всего висит.

На его попытку оправдаться никто не ответил.

8

В ту же субботу вечером Джим Брискин поехал на другую сторону Залива, в Беркли, к матери, которая жила на Спрус-стрит. Собственным ключом, который до сих пор у него оставался, он отпер дверь полуподвального этажа белого бетонного дома, в котором когда-то родился, и стал разбирать коробки, грудами сложенные у печных труб. От цементного пола тянуло холодом. Банки и бутылки на подоконниках заросли паутиной. В дальнем конце помещения стояла новая стиральная машина с сушилкой – он видел ее впервые.

Среди одежды, журналов и мебели он разыскал походное снаряжение. Сначала отнес к себе в машину, припаркованную на подъездной дорожке, плиту «Коулман» и фонарь, потом сложил и отнес палатку. Когда он осматривал надувные матрасы, над ступеньками открылась дверь и вспыхнула лампочка.

– Это я, – сказал он заглянувшей внутрь матери.

– Я увидела твою машину. Какой сюрприз. Ты что, даже поздороваться не зашел бы? Просто забрал бы, что нужно, и уехал?

Держась рукой за перила, миссис Брискин, невысокая седая женщина, в халате и тапочках, спустилась по лестнице. Он не виделся с матерью два или три года и сейчас не сказал бы, что она хоть сколько-нибудь изменилась – не похоже было, чтобы она стала слабее, нерешительнее или сгорбилась. Она была, как всегда, начеку.

– Я в поход собираюсь, – сказал он.

– Зайди хоть в дом, раз уж ты здесь. У меня жареные рулеты с ужина остались. В газете написали, что ты ушел с работы на радиостанции. Не собираешься на нашу сторону Залива вернуться?

– Я не ушел с работы, – ответил он, укладывая палатку, надувные матрасы и спальные мешки в багажник.

– Она все еще работает там? – спросила мать. – Если тебе интересно мое мнение, для тебя куда лучше было бы уехать оттуда – хотя бы из-за нее. Пока вы работаете вместе, ты все-таки будешь привязан к ней.

Он закрыл машину и поднялся с матерью выпить чашку кофе в продолговатую гостиную с покрытым коврами полом, панорамным окном, выходящим на Залив, лампами, пианино и гравюрами на стенах. Гостиная не изменилась, только сосны за окном выросли. В вечерней темноте их ветки чуть шевелились и дышали.

Снова увидев гостиную, он вспомнил первый год после женитьбы, год, когда он пытался как-то примирить между собой Патрицию и мать. Пэт, вечно поглощенная своими мыслями, не замечала миссис Брискин, и та отвечала ей враждебностью. Его мать никак не могла смириться с тем, что невестка «не выказывает уважения». Насколько он понимал, у Патриции не было определенного мнения о его матери. Ей нравился дом, его размах и солидность, нравились большие комнаты, вид на Залив и особенно сад. Патриция входила в дом так, как будто она жила в нем одна. Это было место «где он вырос», и летом она любила сидеть на заднем дворе, в одном из садовых парусиновых кресел, загорая и слушая радио, читая и попивая пиво.

Однажды Патриция вошла в дом в купальнике, рухнула на пол и завела с его матерью долгий разговор. Брак их уже распадался, и Пэт было о чем поговорить. С собой она принесла бутылку рислинга. Лежа на ковре, она пила и говорила, а его мать – так миссис Брискин сама об этом потом рассказывала – сидела, как деревянная, в своем кресле в углу, не проявляя ни тени понимания или сочувствия. Бессвязным жалобам Пэт не было конца – уже наступил вечер, а она все лежала на полу. Рислинг закончился, и она то ли крепко заснула, то ли впала в беспамятство. Мать позвонила ему, и когда он приехал за Пэт в семь часов вечера, то застал ее все в той же позе, на полу гостиной, в купальнике. По пути обратно через Залив, в их квартиру в Сан-Франциско, она что-то бормотала, ему стало смешно, и никак было не вызвать в себе негодование, которое чувствовала его мать. Больше Патриция ее не видела. По-видимому, Пэт почти ничего и не помнила. Она полагала, что заснула одна в саду.

– А что за поход? – спросила мать, сидя напротив него. – Надолго?

– Просто хочется куда-нибудь уехать, – сказал он.

– Один едешь? Я видела – ты оба спальных мешка забрал.

Она заговорила о его походах с отцом – они ездили в горы Сьерра-Невады. О поездках вдвоем с Пэт она не упомянула.

– Мне нужно уехать куда-нибудь, – перебил он ее. – Чем-то заняться.

– Неплохо бы тебе познакомиться с хорошей девушкой.

Он поблагодарил ее за кофе и поехал через Залив, в Сан-Франциско. Остановившись у дома, где была его квартира, он открыл бардачок и вытащил оттуда все дорожные карты. Но в поход он не собирался. Эту идею он уже отбросил.

Отложив карты в сторону, он поехал на радиостанцию.

Через час Джим сидел в фонотеке радиостанции «КОИФ» и перебирал записи. На полу стояла коробка, наполовину заполненная альбомами, которые он собирался взять с собой, рядом с ней – коробка, которую он привез, чтобы вернуть. На столе лежали его личные вещи – упаковка анацина[37]37
  Анацин (анасин) – болеутоляющие таблетки.


[Закрыть], капли в нос, шляпа, которую он надевал в дождливые дни, карандаши и ручки, особенно дорогие ему письма читателей и всякая всячина, напиханная в ящик рабочего стола. Ничего особенно ценного.

Из студии радиовещания внезапно появился Фрэнк Хаббл. Перед этим он поставил долгоиграющую пластинку с музыкой Гершвина – хватит на двадцать минут. Зажигая трубку, Хаббл спросил:

– Что это ты делаешь?

– Забираю домой свое. Возвращаю казенное.

– Да оставил бы все здесь. Все равно в августе возвращаешься.

– Еще не факт.

Бросив погасшую спичку через всю комнату в мусорную корзину, Хаббл сказал:

– Патриция приходила чуть раньше.

– Вот поэтому я пришел позже.

Шел уже одиннадцатый час.

– Она не днем приходила. Минут пятнадцать назад. Должна была с Бобом встретиться, а его не было – сделку заключает. Ты же знаешь, как он работает.

– Очередной магазин подержанных автомобилей? – Джим легко мог представить себе, как Боб Посин до сих пор носится где-то в поисках новых контрактов.

– Нет, что-то связанное с продовольствием. Она принарядилась – наверное, они собирались пойти куда-нибудь вечером.

Джим продолжал перебирать пластинки в шкафу. Из пальцев у него выскользнул диск Фэтса Уоллера[38]38
  Фэтс Уоллер (1904–1943) – Томас Уоллер по прозвищу Фэтс, джазовый пианист-виртуоз, игравший в манере «страйд», композитор, поющий эстрадный артист.


[Закрыть], он подхватил его и сунул в коробку. Это была не его пластинка, ну и черт с ней, ему хотелось побыстрее закончить и уйти с радиостанции.

– Да не переживай ты так, – сказал Фрэнк.

Попыхивая трубкой, он прошествовал обратно в студию и закрыл дверь.

Джим ставил на полку записи, принадлежавшие радиостанции, когда сзади его окликнула Пэт.

– Привет, Джим.

– Здоро́во, – ответил он, не отрываясь от своего занятия.

Она вошла в кабинет. Одета, как всегда, лучше всех, подумал он, бросив взгляд на туфли: высокие каблуки, ремешки на лодыжках. На ней был красновато-песчаного цвета костюм, простая шляпка, через руку переброшено пальто. Какие красные губы, подумал он. Фигура у нее чудесная, но он-то понимал, что она срисована с рекламы лифчиков. Профессионально сделанная фигура – тут в ход шли проволочные обручи, конусы, ремни. Все слишком подчеркнуто, слишком устремлено вверх.

– Во сколько ты встал? – спросила она. – Утром.

– Где-то в десять.

– Я решила, что тебе нужно выспаться. Не стала тебя будить. Записку мою видел?

– Нет. Спешил смыться.

– Я там тебе написала, чтоб ты позавтракал. В холодильнике яичница с беконом была. И пообедать бы мог – в морозилке бифштекс рубленый лежал.

– Если честно, я видел записку, – сказал он. – Но хотелось побыстрее уйти.

– Почему?

Она подошла, пола пальто почти касалась его плеча. Совсем рядом – ее изящно, безупречно гладкие ноги, дотронуться до которых было настоящим блаженством.

– Потому что мне и без того скверно было, – ответил он.

– Заметку в «Кроникл» видел?

Ссыпав содержимое ящика стола в коробку, он приготовился нести свои вещи вниз.

– Я машину на стоянке такси оставил, – сказал он. – Как бы не оштрафовали.

– Забираешь все свое?

– Ну… да.

Он потащил коробку по коридору к лестнице. Пэт последовала за ним.

– Тебе помочь? – предложила она.

– Сам справлюсь.

– Поезжай на лифте.

– Привычка.

Он вернулся и углом коробки ткнул в кнопку лифта.

– У тебя сегодня выход в свет?

– Да, – ответила она.

– Хорошо выглядишь. Когда ты купила этот костюм?

– Он у меня давно.

Лифт приехал, и Пэт подержала дверь.

– Со мной не спускайся, – попросил он.

– Почему? – Она успела заскочить в лифт, нажала на кнопку, и лифт поехал вниз. – Подержу тебе дверь машины.

Когда лифт спустился, она вышла первой. Он вынес свой груз на улицу, к машине. Как и следовало ожидать, номерной знак уже изучал полицейский, решая, следует ли оштрафовать водителя. Его мотоцикл наклонно стоял у обочины. Коп уже потянулся руками в перчатках к блокноту и карандашу.

– Это по работе, с радиостанции, – объяснил Джим, держа на весу коробку и доставая ключи. – Записи, тексты.

Полицейский разглядывал его.

– Мы всегда здесь грузимся, – сказал Джим.

Пэт открыла дверцу, и он, запихнув коробку на заднее сиденье, быстро обошел машину и сел за руль.

– Тут стоянка такси, – сообщил ему коп.

– Сейчас уезжаю, – Джим завел двигатель.

Полицейский покачал головой и вернулся к мотоциклу. Навалившись всем телом на педаль газа, он с ревом умчался и исчез в потоке автомобилей.

– Придется снова подняться, – сказал Джим.

Он забыл шляпу и анацин.

– А вдруг он вернется?

– Не сразу же, – сказал он, выключая двигатель.

Они пошли обратно, наверх, на этот раз пешком. В здании было холодно и пусто, лестница была погружена во мрак. Пэт стала надевать пальто, он помог ей.

– Страшно здесь ночью, – сказала она и взялась за перила.

– За то, что разрешила остаться у тебя, – спасибо.

– Мне хотелось… Я хотела, чтобы мы…

Она смотрела вниз, на ступеньки.

Наверху, на этаже радиостанции, через стеклянное окно студии звукозаписи она подала знак Фрэнку Хабблу. Он вышел, и она спросила:

– Боб не появлялся?

– Нет – с тех пор, как ты сюда в последний раз заходила, – ответил он.

Джим пошел за шляпой и анацином, а она позвонила Бобу Посину домой.

– Не отвечает, – вздохнула она, повесив трубку.

– Деньги зарабатывает, – сказал Джим.

Они спустились по лестнице. На машине под стеклоочиститель было вложено уведомление о штрафе.

– Вернулся, – сказала Пэт.

– Может, он, а может, собрат его, – Джим яростно швырнул шляпу и упаковку анацина к остальным вещам.

– Нужно было переставить ее, когда он тебе сказал.

– Надо же, – выдавил он, пытаясь взять себя в руки. – Ни во что больше верить нельзя.

– Ты всегда бесился, когда тебя штрафовали.

Он сунул уведомление в карман.

– А ты не бесишься? На десять баксов нагрели. Ни за что, ни про что.

– Остынь, – сказала Пэт.

– Спокойной ночи.

Джим полез в машину.

– Постой, – колеблясь, сказала она. – Мне не хочется, чтобы ты вот так уезжал. Может быть, переведешь меня через улицу? Вреда от этого не будет.

Он бросил взгляд на другую сторону улицы. Почти все магазины уже закрылись, в них было темно, значит, она собралась не туда. Открыт был коктейльный зал «Раундхаус». Вот что она имеет в виду.

– В бар? – спросил он.

– Нет, – сказала она, передумав, – забудь.

– Почему бы и нет?

Он взял ее за руку. В самом деле, почему бы и нет, подумал он, не отпуская ее.

– Нет, не надо, – сказала она.

– Если уж сошло, что я остался у тебя на ночь…

Автомобили остановились на красный свет, и он повел ее через улицу на другую сторону.

– То это и подавно сойдет, – добавил он.

Она нервничала.

– Очень похоже на свидание. Как будто ты снова пригласил меня куда-то.

– А я и пригласил, – сказал он, крепко держа ее за руку.

Вырвавшись, она быстро прошла несколько шагов. Ее каблуки стучали по тротуару.

– Я просто боялась – ты в таком состоянии, как бы ты поехал? Врезался бы еще во что-нибудь. Я бы себя винила.

– Поступай, как знаешь, – сказал он, распахивая двери бара.

Собрав всю силу воли, он не стал оглядываться. Двери захлопнулись, и он оказался внутри – один. «Раундхаус» представлял собой небольшой элитный бар, где из напитков подавалась в основном вода, а цены были куда выше, чем позволял его карман. Обычно он обходил это место стороной. Сиденья в кабинках были обтянуты красной кожей, прибитой латунными гвоздиками. В баре сидело довольно много женщин, все они были хорошо одеты. В глубине автомат играл танцевальную музыку – струнные и духовые. Воздух был тяжелый. Курили и говорили тут, казалось, все.

Он немного постоял, и двери за его спиной открылись – Пэт вошла. Лицо ее было бледно.

– Пойдем за столик, – сказал он и повел ее в кабинку.

В нем вдруг с пугающей силой проснулась надежда, и он весь напрягся. Когда он помогал ей снимать пальто, у него тряслись руки.