Текст книги "Бомж, или хроника падения Шкалика Шкаратина(СИ)"

Автор книги: Филатов Антон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Ввечеру четверга сорвалась пыльная буря. Однако, не закончилась, как водиться в небесах, дождем. Не разрядилась знойная атмосфера. Кривые, как ломанные сабли, молнии изрезали хмурое небо вдоль и поперек. Что-то страшное низринулось на Ферму. Грохот пугал и народ, и скот. Сухой треск сосновых сучков вкупе с воем верхового ветра напоминал давно забытую пушечную стрельбу. Закрытые ставнями, ферменцы не рисковали ходить по нужде. Не дай бог... Надо же – как разгулялись небеса.

Кто-то кричал, пытаясь перекричать вой ветра. Где-то гремело железо. Страшно-то как, господи...

Антошку Пилатова буря застала на сеновале. Еще с пополудни он миловался здесь с Аннушкой. Не могли расстаться даже с первыми грозными порывами стихии. Авось, пронесет. Ветхий сеновал насквозь продувало ветром, И Антошка закрывал Аннушку своим телом. Девица испуганно ойкала при каждом грохоте грома, а парень тут же зажимал ей рот губами...

– Мне бы домой... мама...– робко просила девушка.

– Куда в такую...бучу? – Уговаривал парень – Пронесет, не бойся.

– Я не боюсь... мне просто страшно.

– А мне с тобой... зашибись. Ты красивая... как Таиска.

Сено продувало насквозь и, казалось, тела их – тоже. И они жались, забыв про стыд, друг к другу. С очередным порывом затрещали доски настила.

– Тоша... пошли, а?... – она уже плакала. А он молча слизывал слезы.

– Так задует же!

– А мы за топтанкой.

И любовники, точно таким же порывом ветра, сорвались бежать из сеновала. В ту же минуту ломанулись лошади из загона. Толстые жерди, точно восковые свечи, полопались, выпуская беснующийся табун.

– То-о-ша-а-а! – Истошно закричала Аннушка, насмерть перепуганная опасностью. Обезумевшие лошади лавиной катились на них и спасения не было. В последнее мгновение парень с силой толкнул Аннушку через плетень переулка. Она упала, как тряпочная кукла и от страха смежила глаза. И уже не видела Антона, оставшегося где-то на краю табуна. Только очередной порыв, заваливавший плетень, заставил ее открыть глаза и озираться. Антон стоял рядом, по ту сторону плетня. Восковая бледность покрывала его лицо. И что-то еще ужасно-неприятное поразило девушку. Глаза... Он глядел на нее...но мимо...сквозь нее... Он и не глядел вовсе, а точно умер... стоя. Это продолжалось долго. А, может быть, одно мгновение. Аннушка не могла разомкнуть рта. Антон – под порывом ветра– пошатнулся и упал на плетень и на девушку.

–Антон... – попросила она тихо и несмело – ты чего?.. ты живой? – Антон молчал и валился на нее. Аннушка дико закричала.

Обьятый единым порывом, табун пролетел узкий переулок и выплеснулся на главную улицу Фермы, точно морская волна. Гонимый страхом, прокопытил мимо изб и выплеснулся в луговину. в березняки. где и остановился, точно тихий прибой, и стал мирно щипать зеленую травку.

Каким чудом не попал под копыта Антошка Пилатов – одному богу известно. Люди говорят, в рубашке родился. Пережитый страх обернулся сильным шоком. А шок – трагическими последствиями. Семнадцатилетний парень заболел, потерял речь и постепенно оглох. За что?.. За какие прегрешения ты, господи, так страшно наказал невинную душу?

Из д невника Борисовича

"3 июля. Был в городе на семинаре в культпросветотделе. Слушали лекции: «Коммунизм и религия» (читал Куреев), три главы «Истории ВКП(б)» (читал Абрамов). Обязывают изучать историю ВКП(б). В который раз? Вчера и сегодня проходит компания по сбору подписей под воззванием постоянного комитета Международного конгресса сторонников мира о запрещении применения атомной бомбы. В Корее началась война между севером и югом.

10 июля. 7 июля был на бригаде N 1, читал художественную литературу . 8 июля был на бригаде N 2 того же колхоза, читал газеты. В тот же день, по возвращении домой меня настигла гроза. В одной майке, без кепки – спасение нашел под зародом сена. Через минуту ветер превратился в ураган. Засыпал меня сеном. На колени стали падать градины величиной с бобовые зерна. Прихожу в деревню и не узнаю: посрывало крыши с домов, железо с клуба поразметало по селу за 200 -300 метров, поломало заборы. Хлеба на поле измесило в грязь. В бору каждое десятое дерево вывернуло с корнем, или переломало... Дровами ураган обеспечил Тесь на год.

26 августа. Погода стоит хорошая. Но уборка идет медленно. Убрано по 600 га в обоих колхозах. Урожай лучше прошлогоднего, но план хлебопоставок в 2 раза больше прошлогоднего... Тысяч по 10-11 сдадут. И колхознику останется опять по 600-700 грамм. На совещаниях начинают ругать, что плохо работают агитаторы... "Теперь послушаем, что сделал зав. библиотекой за уборочную компанию в колхозе...".

5 октября. Подходит зима, дров ни полена. Ремонт не движется. Работы много. Развернуть наглядную агитацию, а потом устную. Жалкий вид имеет сейчас мое помещение. Стены кое-как замазали, а белить пока не собираются. Нет столов – ни одного. Шкаф стоит в разобранном виде, и одна половинка служит столом. Найду людей: произвести побелку и кое-что оборудовать. Но заготовка дров от меня не зависит.

24 октября. Началась компания по выборам депутатов в местные Советы. Заседания, сессии, собрания. Образование избирательных округов, избирательных комиссий и т.п. Библиотека – центр агитационно-массовой работы. Побелку произвели, дров купили немного. Осталось соорудить печь и подвезти дрова... Остальное падает на меня: оформление плакатами, лозунгами, выставками, стол справок, читки. Беседы, культурное развлечение...

...Насколько много говорят и пишут в газетах об этой работе партийные и советские работники, настолько мало обращают внимания на это местные власти. Только на словах в кабинетах, на заседаниях, совещаниях слышны горячие речи критики (интересно, что все критикуют друг друга).

...Я подал заявление в заочный библиотечный техникум. С получением извещения о зачислении, буду считать себя включившимся в завершение образования.

... Еще много людей колеблется, живет неуверенно. Создают смехотворные мнения о коммунизме. Говорят, что при коммунизме будут всех кормить в столовой, хочешь – не хочешь – ешь, что дают... Подводят к тому, что колхозники сами сдадут свое домашнее хозяйство в колхоз и тогда "откроют" коммунизм. Скоро колхозы переведут в совхозы, все будут работать по 8 часов и за зарплату. А трудодней не будет! Хлеб будут продавать в ларьке. Даже открывают дискуссию по этому поводу и спорят до хрипоты, чуть не до драки. И жизнь, мол, в колхозе наладиться тогда, когда не будет правления. Так и сочиняют всякие небылицы, а в теорию научного коммунизма не верят.

7 ноября. Традиционный праздник – Великий Октябрь. Торжественный вечер в клубе и поголовная пьянка 3-4 дня. После праздника день-два всегда бывает так, что не находишь себе места".

На день Ивана Купала взошло, как обычно, чистое солнце. Предвещалась духота летнего дня, зыбкое марево над хвойным бором и по-над озером. Рано куковала кукушка. Обильную утреннюю росу, как корова языком, слизнуло первым же припеком.

Степка Пилатов, ферменский конюх по должности, и чистый ангел по духу, не подошел, вопреки летнему обычаю, к умывальной кадке. Никуда не спешил. Хитро улыбаясь в бородку, посмотрел на солнце, на избу соседа и магазин напротив; прошел по огороду до заднего плетня. Постоял, любуясь на луг.

Какое-то озорное чувство владело молодым мужиком. Оглянувшись на Ферму, Степан перемахнул плетень, едва не угодив в жалюку. Прошел по рыбацкой, натоптанной мальцами-рыбаками тропке к Юшкову озеру. На ходу сбросил рубаху и портки и решительно забрел в воду... Купалов день!.. Ит-тиш-твою мать!..

Занырнув с головой в прохладную, почти родниковую воду, Степан хотел уже выскочить из воды, когда... От бора, по дороге с лисятника, припирая Степку к высокой осоке, внезапно кто-то поспешно протопал к озеру. Затаившись по шею в воде, он слышал как человек шумно потрогал воду ногой и бросился головой в омут. Занырнул. Степан не утерпел – поплыл вслед купальнику. Давно уж не купался. Вода облегчала тело. Было приятно и озорно на душе. Даже субботнее банное омовение вряд ли сравнимо с озерной купелью. Он едва не наплыл на выныривающую голову. И – ошалел, когда увидел, как женские русые волосы льняной струей ворохнулись перед глазами. Баба!.. Голая, будто русалка... Они встретились глазами – лицо в лицо. Испуг, едва не ужас в ее глазах смутили Степана.

– Ты што...што кидаешься-то... – захлебнулась баба голосом Нины Быковой, и сильно загребла к берегу.

– Дак я ведь... думал... на мужика какого. – Оправдался Степан вслед русалке. И зачем-то поплыл следом. Нина доплыла до мыска и, не вставая из воды, обернулась с плеча на мужика.

–Отвернись, – сказала своим милым фальцетом. Умоляла, но с горделивой нотой. Дрожь в ее голосе смешалась со стыдом. Происходящее видение так озадачило Степана, что он забыл грести, хлебнул воду и закашлялся.

– Иди, иди, девка, я ничо, – прокашлял он, выгребая к другому берегу.

Со Степкой Пилатовым приключилась оказия: впал в сомнамбулизм. Голова Нинульки Быковой, выныривающая из озерной воды, виделась ему наяву и ежеминутно. Он вызывал это явление малым усилием воображения и никак не мог прогнать оставшейся волей. Нинулька снилась ему. Являлась в ферменских проулках, за огородной ботвой и в сумраке хвойного бора, куда удрученный парень уходил каждую свободную минуту. Здесь он бродил по околице Фермы, засматриваясь в сторону Оси, словно хотел улететь вслед за собственным взглядом. Работа отвлекала его мимилетно. Но при первом же всплеске образа, сознание его забывала об окружающей действительности и всё сущее теряло смысл. Он выжидал ночи. Тайком уходил в село и слонялся до утренних петухов под окнами дома, где Нинулька Быкова проживала с сыном. Пацан часто выскакивал из дома, справляя малую нужду, но светловолосая русалка Ферменского озера, не проявляла активных признаков жизни. Степка наблюдал её мелькающий облик в оконце. С дрожью во всем теле пережидал краткое появление в дверном проеме и даже во дворе, но его ноги прирастали к почве, а в остальном теле перехватывало дух. Домой возвращался на крыльях, с сознанием возможности завтрашнего дня.

Так продолжалось недели три. Степку уже дважды заставали вездесущие сельские парни. Они с озорством улюлюкали ему вслед, изображая погоню и потешаясь над нашим влюбленным хахалем. Наконец, Нинулька и сама выследила Степку, застав его в зарослях уличной дурнины.

– Ты?!. То-то мне деревня намекает, мол, кобель у меня завелся. И чего ты меня пасешь?.. С каких это щей мой забор обнюхиваешь?.. И в озере меня выследил. На что я тебе сдалась? Ты ведь – Степка Пилатов, правда?

–Я самый, – обмолвился парень, едва переводя дух.– Пойдем, погуляем?

Глава шестая . Сельская свистопляска

Жизнь настолько проста, что ее трудно понять !

Хусен

...Теплые, талые апрельские деньки – благодать весенняя! Солнце блины печет.

На проталинах уже ребятня собирается: пришла охота играть в лапту. И сыро-склизко еще!.. А жуть хочется... На подсохшем пятачке лесной опушки, у южной кромки Ближнего Бора, где хороводятся теребиловские пацаны, особенно пригревает. Укрытый от ветра и от взрослого пригляда, укромный уголок бора манит каждого. Да не каждому дозволено! Чужие – ни-ни! И здесь царит иерархия детских взаимоотношений... Но вязко тянутся на проталины малые за большими, и подчиняются неписаным правилам, и страдают, и постигают нелепую и загадочную взрослую жизнь. Здесь и "чика" на деньги, и возможность курнуть " Беломора", и услышать страшные и ... эти... матершинные истории о жизни, как таковой. Но самое притягательное все же – лапта.

"Ты будешь...ты...ты... – выбирает старший. – И я...я...я..." напрашиваются мелкие. Наконец-то – в пылу дележки, обид, горьких слез и телячьей радости – команды сформированы, разбежались по полусухим лужайкам, заиграли... Крики, споры, боевой азарт – это уж как водиться! Какая же игра без политики? Какая политика без оголтелого сепаратизма? Теребиловские соперничают против гробовозниковских. А которые посередке?! А если с другой улицы?!. Всем же жуть хочется! Вот те, бабушка, и лапта...

...Позавчера Женька искупался. Не от жары спасался кромешной, по нужде в воду полез. Кому рассказать – не поверит. Как-то стихийно все произошло... Дылды теребиловские – втроем на одного: сопатку разбили, юшку пустили... А все волейбол раискин! Няня Раиска – ой и молодец же! – привезла Женьке из Ангарска этот чудо-мяч, волейбол, желтый, как пасхальное яйцо! Единственный на все село. Предмет зависти и раздора. Дылды Романковы раз попросили поиграть, два... А мама Нина всерьез возмутилась:

– Что это повадились?.. Хоть бы скинулись пацану на кино... Не давай, Женя, больше.

Скинулись раз, и еще скинулись. Потом за полуметровый корень солодки, жирный как паленый свинячий хвост, выторговали. А вчера ресурсы исчерпались. Тогда и надавали по сопатке... "В колхозе, – говорят,– все должно быть общее, ну а мячи – особенно...".

Женька и сам чувствовал ужасную неловкость за навязанные мамой Ниной коммерческие отношения с пацанами. Не по-людски это. Не по– братски...

Только брали бы в игру...

А они и брали, пробовали, но щуплый Женька играл, как глист: извивался много, а толку мало. Потерпели игру – другую, да и перешли на вышеупомянутую коммерцию. А закончилось все самосудом и последующей катастрофой...

С разбитым носом и с мячом, успевшим испытать человеческую жестокость, и любовно обтираемый клетчатой рубашкой, Женька убежал на свой любимый мысок, в излучине Мужалиного яра.

Уже сошел лед. Грязно-синяя вода, студеная по-апрельски, наводнила русло Осинки и бесцеремонно выпирала из берегов. Цепляясь за плакучие ивняки, потопляя прибрежные пни, река бессовестно шарилась по прибрежной серебряной траве.

Женька отмыл окровавленный нос, пожулькал рукав рубашки и... обомлел. Раискин подарок скатывался с мыска. Тут же, обласканный водой, оказался в сажени от берега. Ну что это сегодня за козни!.. За какие грехи?!

Обомлевший пацан без секунды промедления упал в реку с мыска. И затарабанил руками по воде, пытаясь достать, доплыть, дотянуться до мяча... Но холоднокровная река плавно закручивала желтый поплавок и увлекала на главную струю. И – поплыл! Женька развернулся к берегу. И погрузился с головой в воду, ощутив дно, выскочил как пробка...

Наглотавшийся холодной воды, ошалевший от испуга и обиды, пацан выполз на мысок, и долго откашливался. Когда сквозь слезы, он различил среди равнодушной воды любимый, драгоценный, раискин подарок, уплывающий в зыбкой волне навстречу неведомым безжалостным далям – сердце оборвалось. Лучше бы утонуть! Сдохнуть! Проклятая вода!.. Пропащая-пропащая жизнь!.. Женька попинал воду, рыдая и негодуя. И, совсем уже обессилив, поплелся домой, забыв на берегу свою мокрую клетчатую рубашку.

На следующий день, с утра, когда нужно было исправлять двойку по географии и писать диктант по русскому языку, Женька Шкаратин до полудня искал свой мяч. Нарываясь на собак и гусей, он пробежал по задам, по всем огородам, перелезая плетни, заплоты и изгороди вдоль берега полноводной реки, обшарил и противоположный берег, переплыв на тонущем плотике полую воду. Безрезультатно! Проверил Левин и Никитин заездки, заливчики под горой, заросли камыша вдоль всей Рытвины. Пополудни вышел на берег Губы...

Где-то там, напротив Ильинки, или еще дальше, в неведомых широтах, о которых Женька, со своей двойкой по географии, не имел ни малейшего представления, в лучах заходящего солнца, наверное, беззаботно красовался этот поразительно круглый, юркий и навсегда утраченный раискин подарок, волейбол из Ангарска. Единственный на все село, а может быть и на всю округу...Больно утрачивать дорогое да бесценное.

– Же-е-ка!.. Же-е-нь!.. – канючил у ворот Женькиного дома школьный дружок Ленька Савин. – Ты дома? Чё скажу– то... А Жека?.. –И. помолчав мгновение, снова гундел: – Ну, Же-е-ка...

– Чё базлаешь? – Женька спустился с крыши, где ночевал под ворохом старых тулупов и фуфаек.– Ну говори, чё хотел?!.

– Ну ты дрыхнешь... девки все ворота обоссат...

– Все?

– Да не злись. Я по делу... Ты за забор держись, не то упадешь... – Ленька явно не спешил с новостями, но одна из них распирала его своей ошарашивающей силой. И Ленька смаковал момент, подготавливаясь сразить ею друга.

– Говори, не то получишь...

– Ой-ой-ой...От кого это?.. Заморыш, а туда же!

– Лень, ты капканы не ставь... Пришел – говори... Ты мне старинку принес? Давай...

– Не-а. Не нашел еще... Я... больше принес... Сущий клад.

– И чё это? Где? Тут?.. – Женька обхватил друга и стал хлопать его по пузу, по бокам, по шее. – Тут... тут... тут?..

Они схватили в охапку друг друга. Завязалась борьба. Каждый пыжился уронить противника и засесть верхом...

На шум из ворот выскочила бдительная мама Нина. И с криком "Ах вы петухи... щипанные!" растащила пацанов.

– Ленька!.. ты что тут озоруешь? Напал на слабого и коронуешься... Вот я тебя выдеру.

– Ма... да не лезь ты... – задыхаясь цедил Женька – мы же понарошку... Чё ты выскочила?!.

– Какой... понарошку! Он тебе чуть мослы не загнул, гаденыш этакий...

– Тё... Нина... так я же вам новость принес!

– Какую – такую новость? Про космос опять... Дак нам не к чему.

– Не-а. Про мячик ваш! – Ленька выпалил свою новость, как ядро из пушки. И ждал – когда взорвется.

– Про мя– чик... наш, – обомлела мама Нина.

– Ты нашел его? – Спросил Женька, внезапно вспыхнув спичкой среди мрака.

– На-а-шел. Не я. Тетя Нина, они его покрасили!

–... как покрасили?

– ... чем ... покрасили? Кто -они?

– да-да, покрасили... белилами! Он еще лучше стал... Новехонький! Только вымазался весь...

– Да кто... кто нашел-то? – Мама Нина стряхивала с Леньки невидимые пылинки.

– Дак кто?.. Известно... кто... Хамушины...

– А ну-ка... веди-ка... меня! – Нина, отряхивая руки о передник прытко пошла впереди пацанов. – Ишь, что удумали: покрасить кожу! Безотцовщину обижать! Ну я вам... покрашу рожи...

Пацаны отстали. Они замедлили шаг и совсем остановились в переулке, за два дома до хамушинской усадьбы.

– Ты зачем ей сказал!.. Зря. Сейчас драка будет...

– Дак я ж тебе хотел...

– Хотел он...

– А чё она заводная, как лесопилка?..

– Иди теперь сам... выручай.

– А ты?

Женька молчал. Эта волейбольная драма за последнюю неделю взвинтила его. И уже было успокоился. А этот... друг называется... снова нашел...Теперь мамка ввяжется в душещипательные распри, защищая не Женьку, а свое оскорбленное чувство. Дело может дойти и до драки. И тогда Женька, как это бывало не раз, и сам не утерпит, кинется на обидчиков мамы Нина и будет до крови защищать свою правду, мамку и собственное униженное достоинство...

– Пойдем вместе? Мамке твоей попадет от Хамушихи... – и они припустились на Гробовозную улицу.

– Толька! Васька! Генка! – Кричала мама Нина, перекрикивая собачий лай. – Где мячик? А ну-ка немедля... ко мне! – Во дворе шарахнулись гуси, раскрылатившись с перепугу, влетая на поленницу и в сенник... – Покрасили! Значитца!.. – Вопила разбушевавшаяся мамка.

Вышла Хамушиха, квадратная женщина, с ромбовидным лицом и с длинной почти девичьей косой за плечами. Мать удалой тройни пацанов и вновь беременная с той же перспективой, она молча и неторопливо вышла за ворота, щелкая семечки:

– Что ты тут разоряешься, Нинель Батьковна... Гусей перепугала... Ужо не пожар ли на селе?

– Дак я не тебя ... кричу. Здравствуй-ка, кума... Давно тебя не видела...

– Здорово. Что надо-то?..

– Твои сорванцы дома? Погоди-ка... – она обернулась на стоящих поодаль своих пацанов и поманила пальцем. – Ленька! Иди-ка ты сюда! Рассказывай про мячик...

Пацаны подошли и молча насупились.

Во дворе прекратился переполох. Собака лениво зевнула и улеглась возле будки.

– Ну что, Бандит, язык проглотил. Что ты против моих пацанов-то треплешься, а?.. Говори!

– Они мячик украли! – Живо среагировал Ленька на свою кличку.

– Мя-я-чик, говоришь... – зловеще протянула Хамушиха. – И у кого украли?

– У Женьки... вот.

– У Женьки! – Еще более нагнетала баба. – И какой у тебя, Женечка, мячик был?

– Желтый у нас был, – заволновалась мама Нина, – ты, кума, не обижайся... нам бы ваш мячик... посмотреть...

– А чего его смотреть? На нем не написано, чей он. Да, нашли на назьмах... где-то. Исшарканный весь. Покрасила я его, починила, значит... И никто его не воровал! Ты чё тут, Бандит, тень наводишь на плетень? Иди-ка отсель подобру-поздорову...

– Кума... Ты погоди шуметь. На каких это назьмах ты его нашла? Ведь уплыл он...

– У вас уплыл, у нас приплыл... Я что зря белила тратила?.. Ничего не знаю... Нечего было рот разевать... – и она решительно повернулась к дому.

– Ай-я-яй, кума Шура! – Предчувствуя недобрый исход, мама Нина набрала полную грудь воздуха, – и какая же ты бесстыжая! У безотцовщины... мальца несмышленого... воровать...

–... наблядовала, теперь жалишься. – Мгновенно среагировала беременная. И, не глядя, через плечо, с затаенной обидой, давно искавшей выход, совсем другим тоном обронила – Что за Гошку нашего не пошла? Теперь сопли на кулак мотаешь, да ещё жалишься.

– За хромого-то?.. А вот не пошла. А твоё какое дело?

– ... хромой-то счетоводом стал. Не лаптем щи хлебает. Велик вон новехонький в сельпо купил... Амбар ставит.

– А где он лес на амбар взял? На назьмах поди? Ась?..

– Ты на что это намекаешь?

– ...а я не намекаю! Я прямо говорю: ему Мошков в прошлом годе сколько мешков пшеницы свалил? Не знаешь? А люди все знают!..

– Лю-ю-ди?!. Это кто же у тебя в "людях"-то ходит? Поди хахаль твой, Степка Пилатов?

– А хотя бы и он... – мама Нина внезапно успокоилась и другим тоном добавила, – Верни мяч пацану, Шура. Не по доброму это... Засудят тебя люди...

Хамушиха тоже взяла тайм-аут в пылу спора. И переведя дыхание, заговорила мягче.– Что ты все "люди-люди"?.. Уж не ты ли, Нинель Батьковна, в люди рвешься?.. Вон Мишка, колхозные грабли украл... А Васька, бык этот, мужчине глаз повредил... хотя оба виноваты! Насосутся бражки и пошли по деревне силу пытать...Это что ли... лю-у-ди?.. Им бы только баб портить да над семьей куражиться... А мячик твой верну я... Вот пацаны вернуться и – возверну. Нам чужого не надо. А ты гони этого...Степку – хахаля-то... Не по тебе он ...нет. Ты девка образованная, молодая, еще найдешь себе... И Женьке твоему... человека надо, а не кобелей этих. Ох, Нинель-Нинель... мне бы твои годы... – и она ушла, колыхая огромным животом длиннющий подол платья.

Нина озадаченно постояла у забора, оглянулась, и не найдя взглядом своих пацанов, тихо побрела домой. Смурно было на душе. Гадко.

Ведь куда не кинь – права Шурка. Не пошла тогда за Георгия... Хромотой его отвернулась. Сердобольные доброхоты наушничали, мол, в передний угол посоха не ставят. А Степка приблудный ... подарок, что ли... Две полы, да и те голы. Притулился, кобелек ферменский, и как это у них получается?!. И невольно, как всегда в минуты печали и тоски, на ум пришел образ лунноликого, улыбчивого ангела, подхватившего ее коромысло с ведрами, не умеющего много говорить, но умеющего так сердечно... молчать...И его теплые, сухие руки... И грустноватые глаза... Где он теперь?... Сведет ли судьба на повторное счастье?.. Что– то признаков нет.

Нина машинально обернулась. И не найдя в утлой деревенской панораме признаков возрождающейся жизни, а один лишь неприютный, сырой и ветреный день, прислонилась спиною к обманчиво-теплой каменной стене старой деревенской церкви.

Приюти, господи...

Глава седьмая . Вся чудовищность образования

Ягода от ягодиц недалеко падает.

Неизвестный умник

... Из школы Шкалика едва не вышвырнули за пьянку...

Ну-ну-ну!..Мой щепитильный читатель! Как вы могли это подумать?!. Нос, я думаю, соединяется посредством головы с мыслительными процессами, но... "выковыривать из носа..."... извините. Если вы имеете в виду собственный опыт, то позвоните мне по прочтении. Возможно, и ваши аргументы вытекают из... постулатов вышеупомянутого Козьмы.

Женька Шкаратин на экзамен по литературе за полный курс неполной средней школы притащил шкалик шмурдяка. Точнее, пол-литра. Не пить, конечно. Просто по привычке, умыкнул у мамы Нина, из-под потерявшего чутье носа, бутылку с похмельной бражкой. И, сунув ее в школьную сумку, автоматически притащил на экзамен. Это было устойчивой привычкой Шкалика – таскать бутылки из-под маминого носа. И кто, и когда его надоумил, ученика несчастного?.. Загадочная жидкость отвратительного запаха и сладко-паточного вкуса делала маму Нину бесконечно доброй и щедрой на оплеухи и сдержанной на похвалу и материнскую ласку. Страдал Женька и – безвинно страдал. А однажды – спер!.. И – пошло! Умыкнет бутылку, бросит в школьный сортир... Глядишь, на завтра мать, как мать. А не рискнет – под неусыпным взором – не дает мамашка покоя наставлениями да тычками. Воспитывает в духе разлитого экстремизма. А когда появлялись очередные "папы", и мама Нина начинала новую жизнь, Женька особенно рисковал, выкрадывая в день по две-три бутылки. И – особенно изощряясь накануне Великих праздников: дней Конституции, Пасхи, химика или медика, последней пятницы на этой неделе...

Рискнул и теперь. Мама Нина выходила из запоя по системе Нельзя Бросать Резко. Но вот комиссия! Приближался выпускной вечер, и выпускник Шкаратин хотел пригласить родную мать на это Торжество, на его первый Великий Праздник за всю прожитую жизнь. И решив, как и прежде, избежать семейных драм, украл эту вонючую бутылку шмурдяка. И, походя, притащил ее в класс, за полчаса до экзамена.

– Жень! – Восхитилась саблеухая Ирка Иванова – Ты чё, пить будешь?!

– А чё?.. – Призадумался парень. – У тя закусон есть?

– Ой, девочки, – завизжала саблеухая, – Шкаратин притащил... шкалик... опупел! Хочет напиться и на больничный... сесть, чтобы не сдавать...

–Женька... шкалик, – завизжали все вокруг, – ты чё, опупел, чтобы не сдавать?!

– Да я... Да пошли вы... Да это... Лирику на опохмелку притартал! – Нашелся наконец Женька и тут же открыл пластмассовую пробку. – Чуешь, а? Шмурдяк – закачаешься!..

– Ты что, псих! Заткни! Лирику принес... Да он тебя твоей бутылкой промеж рог... понял?

– Сам ты ш-ш-ши-шизик... Хочешь з-знать: Лирик вчера в пивнухе п-пиво с ф-ф-физиком дули! А-а-а-?.. Понял?.. Давай по граммульке, а, Ш-Ш-Шкаратин? – ободрил друга Леха Пьянников, называемый за глаза прозвищем Та-танк.

– Шкалики... Несчастные...– осуждали правильно воспитанные одноклассники.

– ...попадешься, Женька...– не то предупреждали, не то сочувствовали другие.

– Да пошли вы все...

За выскобленными и вымытыми по случаю Великого Праздника выпускных экзаменов школьными окнами благоухала размалеванная, самовлюбленная, веселая пора. Наряду с сексапильной возбужденностью пестрого пернатого населения, чирикали, взбудораженные грядущей ответственностью и тайным вниманием недозревших пацанов, прехорошенькие вчерашние школьницы, будущие выпускницы. Всеобщий вселенский гомон сливался в слаженный жизнеутверждающий ровный гул жизни.

Так и хотелось вскочить на свежемытое окно, распахнуть с треском оконные створки и, набрав в легкие шибающего весеннего аромата, изо всей мочи закричать в равнодушную природную ширь: "Иттит-твою мать! Как прекрасна жизнь!!!" Да так, чтобы взвились в небеса гулькающие пришкольные голуби, а вспугнутое сельское эхо, отраженное от заречных гор, привычно бы вторило: "...мать-мать-мать..."

Женька напряженно затыкал большим пальцем принесенную в школу бутылку. Характерный бражный запах отменного шмурдяка мгновенно заполнил помещение восьмого "б" класса, удушая запах свежесорванных луговых цветов и свежепобеленной извести...

– Фу, Шкаратин, нафунял, – морщились одноклассники. Сейчас придут и найдут, точно шпаргалку под партой...

– Ты ее за окно вылей, – советовали другие. – В форточку.

– Сургучем залить надо, – вспоминали самые опытные.

– Уксусом нейтрализовать!

– ...Хлоркой...

– Да просто выпить и – дело в ш-ш-шляпе, – подначивал уже знакомый голос Та-танка.

– Да он же умрет! – Протестовала все та же саблеухая Ирка Иванова, растопыренной ладошкой хлопая себя в лоб.

– Конечно, выпить... Только на-на-на всех... Ни-ни-не одному же Ш-Ш-Шкаратину отдуваться! – Волновался Леха.

– Сам виноват...

– Да замолчи ты, ударница несчастная!

– Наш-ш-ш-шли стрелочника, Ш-Ш-Шка..!

– Ну что вы резину тянете! Сейчас придут!.. Они, кажется, уже идут!..

– Братцы, я придумал! Эврика!.. – Эдик Пальчиков вдруг вскочил на парту.

– Давай, Эд...

– Братцы! В этом сосуде находится пятьсот миллилитров этой... чего там находится. В нашем классе до конца учебного года осталось 25 человек... Если пятьсот миллилитров разделить на 25...

– Я хоть лопну – не буду, – выскочила Ирка.

– И я...

– ... И я – хоть убейте меня.

– Предатели...

– ... враги народа!

– ... то, значит, на каждого получится всего лишь по 20 миллилитров. Слону – дробина!

– Ура! Да здравствует великий математик...

– ... профессор Бутылкин!

– Эй, профессор, а сколько это будет в литрах?

– Ой, мальчики! Они сейчас придут, – ворвалась в дверь Ленка Огородникова, шпионившая под учительской дверью.

– Стаканы давай...

– Здесь только реторты...

– Давай реторты!.. Женька, разливай. Шкалик... несчастный.

–Реторты, черт, кончились...

–В пробирки наливай! На...на...

–не проливай, балда, это же...цимус!

–Сам ты синус, у меня рука дрожжит...

–Женечка, давай, пожалуйста, быстрее... Они, наверно, уже идут.

–а всем не хватает...

– Я же сказал – не буду! И не буду!

– кто против нас, тот... Иди, на стрёме постой.

–Ну, Шкаратин, если я сейчас умру, я твоей мамке все расскажу. Какой ты гад, бутылки воруешь!

– Пей, кляузница.

–стоп! Чекнуться надо...

Итак, чекнулись с этим Шка...ликом.

Кажется, мы сделали небольшое открытие. Шкалик! Не отсюда ли рожки растут? Не тут ли, внезапно и навсегда прилипла к Женьке Шкаратину эта емкая, как обеденная чекушка, кличка "Шкалик"? Но не об этом же сейчас!.. "Они" же...идут!!!

В цейтноте предэкзаменационного банкета банкующий Шкалик за отсутствием опыта и мерной тары опорожнил только две трети сосуда, когда разведчица Огородникова истошно завопила: "Иду-у-у-у-т!!!"

Они шли по короткому школьному коридору, словно буцефалы Александра Македонского, целеустремленные, неотвратимые, не оставляющие никакой надежды. Спрессованное их поступью время было временем "че", оно ломилось в класс, призывая к принятию нестандартных решений и ответственности, сравнимой, пожалуй, только с таранным орудием мрачного средневековья, всей ответственности за грехи наши – на себя.

– идут, идут, идут...– часто, громким шепотом голосила Ирка.

–Братцы, открывай окна!

–... дверь держите!