Текст книги "Клубная культура"

Автор книги: Фил Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

В отличие от средневековья, характеризовавшегося насилием и отсутствием запретов в поведении, ренессанс установил долгосрочную тенденцию роста эмоционального контроля и положил начало созданию различных правил управления телом

[Shilling C. 1993:154].

(Сейчас люди гораздо сильнее ограничены физиче-ски и эмоционально, чем в Средние века.) Негативная сторона состоит в том, что у нас появляется проблема, так описанная Н. Элиасом:

Если бы кто-то попробовал вывести простейшую формулу главной проблемы развития цивилизации, он мог бы сказать, что это проблема человеческого поведения, направленного на удовлетворение базовых животных потребностей в общественной жизни…

[Elias N. 1998b:236].

Это рождает ситуацию, в которой

…битва… переместилась на поле… настроений и страстей, которые больше не могут открыто проявляться в отношениях между людьми, но которые не менее яростно борются внутри человека против его доминирующей части

[Op. cit. 1982:242]

Итак, мы попали в ситуацию, когда наши тела и эмоции настолько сильно контролируются как внешними, так и внутренними ограничениями, что не осталось социальной среды, в которой мы могли бы проявлять свои желания. Вместо этого они кипят внутри нас, делая наше чувственное восприятие мира неинтересным и унылым. Мы начинаем проявлять свое недовольство миром и отдаляемся от управляющих им обычаев. Этот опыт прекрасно описан О. Мирбо в книге «Сад пыток»:

Ты обязан изображать уважение к людям и обычаям, которые кажутся тебе абсурдными. Ты всю жизнь трусливо держишься за моральные и общественные традиции, которые не признаешь, презираешь и считаешь необоснованными. Именно постоянное противоречие между твоими идеями и желаниями и мертвыми формальностями и бессмысленными притязаниями цивилизации делает тебя печальным, беспокойным и неуравновешенным. В этом невыносимом конфликте ты полностью теряешь радость жизни и перестаешь чувствовать себя индивидуальностью, так как свободное проявление твоих способностей постоянно подавляется, ограничивается и контролируется. Это отравленная смертельная рана цивилизованного мира

[Mirbeau O. 1989:50].

Н. Элиас утверждает, что этот процесс серьезно повлиял на нашу манеру взаимодействия с другими людьми, так как он «обуздывает эмоции в пользу хорошо просчитанного и прекрасно отретушированного поведения во время общении с людьми» [Elias N. 1983:111].

Подготовка к жизни в обществе стала более сложной, так как установленные правила укрепили наше самосознание и внимание к внешней стороне жизни, что в свою очередь сделало нас более сдержанными и расчетливыми.

После того как открытое проявление эмоциональной жестокости и страсти сделалось неприемлемым, общественное взаимодействие стало более макиавеллевским, предоставив людям альтернативные, более осторожные, но не менее болезненные для адресата способы высвобождения эмоций. Этот аспект «процесса цивилизации» помогает замаскировать и контролировать злобу и жестокость, но не ведет к их исчезновению. Из телесных противоборств они превращаются в «противостояния умов». Самый яркий пример – «офисный задира», который может годами вести с окружающими психологическую войну. Мои информанты говорили о привычном мире не как о «цивилизованном» мире – скорее, как о «мелочных драках за власть» и «бредовой офисной политике». Скрытые формы силы, пришедшие на место открытого напора и плотской сущности насилия, действуют подобно пытке водой: постоянное как-кап-кап, со временем становящееся все более невыносимым.

Тем не менее я согласен с мнением Н. Элиаса о том, что тело в современном мире стало более контролируемым и управляемым, и этот процесс очень важен для понимания опыта клаббинга. В предыдущей главе мы видели, как социальные нормы клаббинга заставляют усомниться в этих правилах. Чувственные рамки, посредством которых габитус управляет процессом процесс цивилизации, были разрушены и заменены гораздо более чувственным и экспрессивным опытом, оживляющим наш взгляд на мир, делая его менее пресным. Наше место в мире изменяется: мы переходим на иной чувственный уровень, имеющий собственные нормы общественного поведения. Н. Элиас признавал важность досуга: досуг дает людям возможность пренебречь телесными ограничениями привычного мира, пока мы полностью не состоимся как культура досуга:

Поиск волнующих впечатлений… в моменты отдыха является дополнением контроля и ограничения открытой эмоциональности в повседневной жизни. Человек не может воспринимать одно без другого.

[Elias N. 1986:66].

Одним из наиболее важных элементов клаббинга является отсутствие насилия в клубах; корни этого явления скрыты в процессе цивилизации, однако оно позволяет клубным тусовщикам освободиться от ограничений, дать волю своим чувствами раскрыть себя в альтернативной социальной форме. Это, в свою очередь, дополняет процесс цивилизации, так как дает нам возможность экспериментировать с сильными ощущениями чувственного удовольствия (наркотики), эмоциональным самовыражением (танцы) и общественным самовыражением (демонстрация сексуальности и наряды) – без ограничений эти опыты становятся асоциальными. Эти опыты служат платформой для новых социальных образований, формирующихся на основе альтернативной чувственной базы. Клубы существуют на грани процесса цивилизации и габитуса. Они вмещают и выражают общественные идеи, основанные на желании быть среди людей и чувствовать, что ты свободен взаимодействовать с людьми и подавать себя так, как тебе нравится. У тебя есть возможность на ночь занять «нецивилизованное» тело: ты можешь ухмыляться как дурак, слишком громко смеяться, потеть на танцполе, безоглядно флиртовать, говорить незнакомцам доброжелательную хрень, чувствовать себя сексуальным, чувственным и веселым. Все эти опыты создают чувственную альтернативу действующим в привычном мире внешним и внутренним ограничениям нашего общества. Жизнь на полную катушку позволяет нам на время забыть о непререкаемых идеях, наполняющих нашу жизнь страхом и тревогой, однако это не имеет никакого значения, если мы не можем взять эти знания с собой в жизнь вне клуба.

Индивидуальные тела

Теории П. Бурдье (1977, 1990) и Н. Элиаса (1978) позволяют нам взглянуть на изменяемую клаббингом систему социальных взглядов. Сейчас же я хочу изучить воздействие клаббинга на индивидуумов, из которых образуется толпа. Передо мной снова стоит проблема нахождения системы, в соответствии с которой я мог бы классифицировать эти эффекты, так как воздействие клаббинга тонко и едва заметно. В поисках этой системы я решил остановиться на исследованиях нейрокогнитивности, в частности на работах А. Дамасио Descartes’ Error and the Feeling of What Happens (1994) и Ж. Леду Emotional Brain (1999).

А. Дамасио исследует взаимосвязь между телом, эмоциями и сознанием. Занимаясь вопросами социальной среды, в которой важную роль играют измененные состояния сознания, я посчитал уместным выбрать теорию сознания, на которую можно было бы ссылаться. С понятием об измененном состоянии сознания приходится обращаться очень осторожно, так как от него исходит псевдосверхъестественный душок, отвлекающий нас от того факта, что мы в данном случае говорим о людях, выбравшихся из своих домов, чтобы повеселиться. Сознание изменяют любые наркотики, в том числе сигареты и алкоголь, однако именно психоделики, в особенности LSD, способствовали распространению даже самых радикальных состояний сознания в качестве формы досуга. Вообще, некоторые воззрения на кислоту, бытовавшие сразу после ее появления, сейчас кажутся архаичными и весьма наивными, так как они настаивали на квазидуховной, а не социальной интерпретации опыта.

В большинстве теорий измененное сознание рассматривается как чисто ментальное явление, однако работа А. Дамасио позволяет нам выработать альтернативный подход к его причинам и последствиям. Дамасио создал более материалистическую модель сознания. Он приводит сильные доказательства телесной основы сознания, используя структуру, которую он называет «протоэго», хранящуюся в мозгу схему тела, устанавливающую принципы восприятия мира. «Протоэго» – это клейкая, мясистая эмотивная структура, методично выстраивающая наше восприятие мира посредством создания базы сенсорных данных, предназначенной для упорядочения наших взглядов на мир. Однако мы не подозреваем о «протоэго» – его мощное влияние распространяется на бессо-знательном уровне, поэтому мы внезапно можем загрустить, почувствовать себя счастливыми или безумными, даже не зная причины возникновения этих состояний. Как утверждает Ж. Леду, мозг обрабатывает информацию о мире двумя способами:

Воздействие памяти на восприятие является примером того, что ученые когнитивного направления называют нисходящей обработкой – ей противоположно известное как восходящая обработка построение восприятия на основе обработки ощущений

[LeDoux J. 272].

Идея восходящей обработки важна, так как позволяет нам рассмотреть динамику клаббинга в чувственном пространстве, избежавшем контроля габитуса, и уловить существование альтернативных взаимоотношений между нами самими и созданной культурой идеологической сферой. Культура стремится контролировать обе формы обработки. Она контролирует символическую сферу, которую мы постигаем сверху вниз через манипуляции со знаками, и телесную сферу восходящей обработки, воспринимаемую через габитус, сливая эти два способа восприятия в единое культурное целое.

Моя персональная точка зрения, выходящая за рамки тезиса А. Дамасио, состоит в том, что «протоэго» – это биологический механизм, на который опирается габитус. Он позволяет обществу формировать тело и закладывает фундамент для нашего восприятия социального мира, тем самым навязывая нам практики, посредством которых мы взаимодействуем с ним. Клаббинг изменяет «протоэго», а следовательно, и габитус, позволяя нам по-новому посмотреть на свой мир. Однако мы говорим о клаббинге, а не о великом духовном прозрении, поэтому многие люди смотрят на изменение восприятия с долей скептицизма. Ограничения привычного мира сдерживают и отвергают его как глупое и нерациональное. И все же мне удалось обнаружить определенные эмоциональные модальности, сопротивляющиеся воздействию привычного мира, отказываясь воспринимать всерьез его и его систему убеждений, несмотря на то что любая культура требуют серьезного отношения к себе. Собственная культура начинает казаться людям все более комичной и абсурдной, они все чаще игнорируют ее требования, ее общественные и моральные притязания, ее решимость продолжать действовать так, как будто люди все еще верят в нее. Они переживают альтернативный опыт, делающий требования культуры чувственно несостоятельными. Они не собираются бороться с культурой – они с удовольствием используют ее структуру, чтобы получить желаемое, и всего-навсего хотят, чтобы их оставили в покое, предо-ставив их жизнь с особенными чувственно-социальными связями и убеждениями им самим. Тело, через которое люди воспринимали культуру, изменилось, и они стали смотреть на нее иначе.

Эмоциональная память

Клаббинг накладывает отпечаток на систему эмоциональной памяти человека. Память о клаббинге – это не столько память о фактах, относящихся к клаббингу, сколько эмоциональная модальность, на бессознательном уровне формирующая отношение людей к миру. Самое явное этому подтверждение можно найти в ра-боте швейцарского психолога Э. Клапареда. По словам Ж. Леду, Клапаред столкнулся с исключительным случаем амнезии: пациентка не была в состоянии вспо– мнить даже самого Клапареда и их предыдущие встречи. Во время одного из осмотров он приблизился к пациентке и протянул ей руку, а когда та взяла ее, внезапно уколол женщину булавкой и удалился. Когда он вернулся, она не помнила ни его имени, ни его предыдущих визитов, однако не стала здороваться за руку и попятилась от него. Несмотря на то что сознательно она не помнила его, предшествующий опыт укола булавкой сохранился как эмоциональная память об их прошлой встрече и сформировал ее телесную и проксемическую позиции и эмоциональное отношение к нему. Ж. Леду так резюмирует эту ситуацию:

Сейчас кажется, что Клапаред обнаружил у своей пациентки функционирование двух различных систем памяти: одна занималась формированием доступных сознательному воспроизведению воспоминаний об опыте, другая действовала вне сознания и контролировала поведение без явного указания на старый опыт

[Op. cit. 181].

Действия пациентки указывают на существование дуальной системы памяти, однако мы должны быть очень осторожны, когда применяем эти системы получения знаний к клаббингу. У клабберов функционируют обе системы, хотя свойственный клубам высокий уровень алкогольного и наркотического опьянения может затруднить воспроизведение явных, сознательных воспоминаний. На ум приходит старая поговорка: «Если вы помните шестидесятые, значит, вас там не было».

Социоэмоциональная память о клаббинге может со временем проявиться так же, как телесные техники клаббинга. Воспоминания о клаббинге – это эмоциональная память о приятных ощущениях и яркой жизни, это улыбка, на секунду появляющаяся на лице тусовщика, когда вы упоминаете клаббинг и наркотики, даже если он завязал с этим несколько лет назад. С социальной точки зрения вы можете смотреть на клаббинг как на антипод Клапареда: вместо того чтобы быть уколотыми чьей-то булавкой, люди, особенно друзья, сближаются чистой силой удовольствия, которое они делили, привязываясь друг к другу на телесном уровне.

Э. Клапаред демонстрирует, что эмоциональная память порождает бессознательные действия и отношение к миру, формирующие способ восприятия на эмоциональном уровне. Эта неосознанная эмоциональная реакция важна, так как является первичной, телесной структурой знания, впоследствии упорядочивающей наши фактические знания. Это происходит потому, что они несут в себе эмоциональную память о предыдущих столкновениях человека с «объектами» их мира, определяя физическую и эмоциональную позицию по отношению к этим объ-ектам посредством бессознательных телесных меха– низмов.

Эмоции устанавливают между нами и миром связь на интуитивном уровне, эмоциональная реакция на «объ-ект» помещает этот «объект» в наши головы и связывает с ним чувства срочности и неотложности, систематизирующие нашу реакцию на него. Она выносит «объект» на передний план и «придает пикантность» нашему опыту взаимодействия с ним, делая его частью наших тел, а следовательно, частью наших умов заявляет: «Эмоции легко вытесняют из нашего поля зрения житейские события, но неэмоциональные события… не способны с легкостью отвлечь наше внимание от эмоций: обычно недостаточно пожелать прекращения беспокойства или де-прессии». Наша эмоциональная связь с миром неразрывна; степень умственного переживания, вызываемого объектом, зависит от силы эмоций, которые он затрагивает [LeDoux J. 1999:19].

А. Дамасио также исследует фоновые эмоции:

Для фоновых эмоций требуется особый термин, потому как названия и определения не входят в традиционное обсуждение эмоций. Когда нам кажется, что человек «напряжен», «раздражен», «уныл», «полон энергии», «печален» или «весел», не произнося ни слова для объяснения этих состояний, мы обнаруживаем фоновые эмоции. Мы обнаруживаем фоновые эмоции в едва уловимых деталях: в положении тела, в скорости и характере движений, в малейших изменениях частоты и быстроты движения глаз, в степени напряжения лицевых мышц

[Damasio A. 1999:52].

Источники фоновых эмоций обычно кроются внутри. Процесс регуляции самой жизни, так же как открытый или скрытый длительный внутренний конфликт, ведущий к продолжительному удовлетворению или подавлению стимулов и мотивации, может вызвать фоновые эмоции.

Фоновые эмоции являются следствием биологических законов жизни и наших взглядов на мир, того, как мы рассматриваем его в своих головах и в какие взаимоотношения с ним вступаем. Как подчеркивает А. Дамасио, внутренняя рефлексия находит отражение в теле – она становится одним из «объектов» телесной природы, который может быть «прочитан» другими людьми. Возможно, именно это подразумевала информантка:

Вы без труда узнаете клаббера. Есть какое-то явное отличие – это не просто их одежда или что-нибудь в этом роде, ведь я по работе встречалась с людьми, которые казались мне клабберами, и я оказывалась права. Не знаю точно, но в них есть что-то. Это несложно заметить: большие, блестящие, пытливые, живые глаза, то, как они ведут себя с другими. Есть что-то особенное

(32 года, 9 лет клубного опыта).

Это отличие указывало на определенные, рожденные практикой клаббинга фоновые эмоции и положения тела, усвоенные людьми настолько хорошо, что они использовали их в повседневной жизни. (Помимо этого в понедельник утром вы можете узнать клаббера по измотанному виду.) Эти положения тела особенно заметны, ко-гда вы наблюдаете за общением группы клабберов друг с другом или даже с незнакомыми людьми. Они привыкли быть среди незнакомцев, и их эмоциональная память о незнакомцах в основном позитивна. Разумеется, социальный контекст играет важную роль как в раскрепощении, так и в сдерживании тела, посредством которого они общаются: на работе или на улице они будут вести себя более осмотрительно, чем на вечеринке. Они скорее поприветствуют вас улыбкой, чем хмурым взглядом, – они привыкли улыбаться незнакомым людям. Они приняли неформальный стиль общения с окружающими, социальное тело, брызжущее страстью к общению. Иные формы социального взаимодействия могут уничтожить это тело: столкнувшись с жестокостью и бессердечием, это тело может полностью исчезнуть. Однако если оно не исчезнет, то станет сильнее и будет развиваться до тех пор, пока не превратится в господствующую форму социальной практики, используемую людьми для общения даже вне клубов.

Еще один важный вид воспоминаний, оставляемых клубами, – это ощущение, что ты живешь полной жизнью. Один из информантов утверждает:

Никто не хочет думать, что его жизнь скучна, так ведь? Особенно если ты молод. Мне кажется, в этом главная прелесть клубов: они дают тебе почувствовать страсть. Когда ты в клубе, жизнь не кажется тебе скучной – этот опыт доступен абсолютно любому, у кого есть немного денег. Ты можешь быть совершенно нормальным во всех остальных отношениях и жить увлекательной жизнью, потому что у тебя есть реальное место, где можно оторваться

(мужчина, 27 лет, 10 лет клубного опыта).

Ощущение, что жизнь увлекательна, становится частью эмоциональной памяти человека, а затем и частью его поведения. Они ждут, что будут наслаждаться жизнью, и знают, что для этого им нужно развеяться и позаботиться о собственном удовольствии. Они не рассчитывают, что удовольствие придет к ним само, они понимают, что в этом мире должны сами творить веселье.

Получить доступ к эмоциональной памяти и изменить ее чрезвычайно сложно. Это исключительно сильная и прочная часть вашего чувственного пространства. Чтобы повлиять на нее, психоаналитику может потребоваться двадцать лет, в то время как одна таблетка способна на время переписать ее за двадцать минут и позволить жить и общаться в новом эмоциональном состоянии пять – десять часов. У одной из моих информанток было трудное детство, завершившееся двумя попытками самоубийства. К семнадцати годам она была твердо уверена, что экстази спасло ее, хотя также была уверена, что зашла слишком далеко с его употреблением, едва не навредив себе. Она сделала пару интересных наблюдений. Во-первых, она предположила, что экстази позволило ей преодолеть страх и недоверие к окружающим и выстроить свою социальную жизнь посредством клаббинга. Во-вторых, она сказала:

Когда я в экстази, я замечаю, что могу иначе воспринимать свои проблемы. Они не поглощают меня. Я могу быть на танцполе и позволить им проплывать у меня в голове, и я могу смотреть на них, не чувствуя, что жестко обламываюсь. Я отношусь к ним по-другому и могу попытаться разобраться в них, потому что они не владеют мной

(34 года).

Экстази дает ей отдохнуть от эмоциональной позиции, созданной памятью, – она может держать эмоциональную дистанцию между собой и своими проблемами, и это позволяет ей думать о них, не будучи полностью поглощенной ими. Это одна из самых позитивных и потенциально опасных сторон употребления наркотиков. Ты можешь по-новому взглянуть на свою жизнь или кончить тем, что попробуешь найти в наркотиках утешение, потому что они станут единственной вещью, которая позволит тебе подавить свои чувства. Воздействие наркотиков на систему эмоциональной памяти полезно лишь в том случае, если оно встраивается в социальную систему, в которой возможно существование новой эмоцио-нальной структуры, продолжающей приносить свои плоды, даже когда наркотик больше не действует.

Овеществленные метафоры

До сих пор мы исследовали механизмы, посредством которых клаббинг позволяет людям выйти за рамки габитуса и некоторых аспектов процесса цивилизации. Кроме того, мы увидели, как это влияет на индивидуальное сознание и человеческую систему эмоциональной памяти. Последнее, что я хочу рассмотреть в области теории, – это то, каким образом эти изменения создают альтернативные формы лингвистического и символического знания.

Причиной одной из проблем понимания клаббинга является тот факт, что порождаемый им опыт довольно сложно внятно описать словами. (Если вы мне не верите, попробуйте кому-нибудь объяснить, каково пережить трип.) Ж. Леду говорит следующее: «Мне очень нравится идея, что эмоциональный мозг и „мировой мозг” могут функционировать параллельно, используя различные коды, и потому необязательно должны сообщаться друг с другом» [Ibid. 99].

Язык чувств и эмоций работает иначе, чем язык знаков. Мы понимаем знаки, несмотря на их случайную природу, потому что они ссылаются на определенные вещи. Так мы узнаем, что корова – это корова. Но язык чувств и эмоций можно понять только эмпатически. Грусть – это не вещь, это сложное состояние; если мы были до-статочно странными, чтобы никогда его не испытывать, мы не сможем по-настоящему понять, что это такое. Говоря о грусти, мы говорим об «упадке», «поникании» и «гнете», и эти слова, по сути, описывают состояние грусти.

В книге Metaphors We Live By Дж. Лакофф и М. Джонсон анализируют то, как метафоры ориентируют человеческую речь и мысли, создавая систему связи между несопоставимыми идеями. К примеру, они рассматривали такие ориентирующие метафоры, описывающие счастье, как «я сегодня ощущаю подъем», и пришли к выводу, что эти метафоры имеют вещественный и опытный базис, наделяющий их таким направлением. Итак, «подъ-ем» – это счастье, «упадок» – это грусть. Однако та же самая вертикальная ориентация описывает ряд других опытов. Так, сила считается «возвышением», в то время как слабость – «приземленностью». Нравственность называют «высокой», безнравственность – «низкой». Авторы утверждают:

В действительности нам кажется, что никакая метафора не может быть полностью осмысленной или адекватно представленной и независимой от своего опытного базиса

[Lacoff G., Johnson M. 1981:19].

Давая людям новые ощущения, клаббинг создает новые овеществленные метафоры и изменяет язык. Многие выражения, например «улететь» или «приземлиться», основаны на овеществленных метафорах, описанных Лакоффом и Джонсоном. Большинство метафор, исследованных Лакоффом и Джонсоном, происходят от обычных физических и пространственных опытов (положение стоя, положение лежа, движение и т. д.). Метафоры клаббинга, напротив, подразумевают радикальные перемены в теле. Слово раш 1 не подразумевает, что вы пытаетесь догнать автобус, – оно скорее фиксирует физические ощущения, появляющиеся после приема экс-тази. Волны экстази проносятся по вашему телу, пропитывая его, изменяя сознание, освобождая плоть, меняя восприятие до тех пор, пока раш не прекращается и во-круг вас не устанавливается та нужная атмосфера всеобщей любви, за которой вы гнались. Хотя слово rush нам знакомо, в данном случае оно приняло другое значение, так как его чувственная структура полностью изменилась.

Язык клаббинга обычно связан с уходом от обыденности. Люди говорят о свободе, освобождении, непринужденности, бесшабашности, безумии и развлечениях на всю катушку. Даже выражения вроде «обдолбанный», «убитый» или «торкнутый» не обязательно несут негативную оценку, так как обозначают состояния, не скованные ограничениями повседневности. Критики клаббинга с готовностью называют чувство ухода от обыденности эскапизмом и объявляют альтернативную чувственно-социальную реальность фальшивкой. Однако в этом также легко усмотреть экспансию повседневной реальности, тогда становится ясно, что чувственно-социальные огра-ничения этой реальности так же непоследовательны, как и культура в целом. (Первое, что понимаешь, изучая антропологию, – это то, что существует великое множество культур, ни одна из которых не лучше остальных.)

Другие метафоры, например «триповый», указывают на сложные ощущения, лежащие за пределами обыденного телесного знания. Я слышал, как люди называли триповыми произведения искусства, телепрограммы или эпизоды в общении. Этот ярлык является точкой отсчета, позволяющей людям осмыслить эти разнотипные явления. Однако он не просто служит лингвистической ссылкой, особенно с социальной точки зрения, так как вы можете непреднамеренно выбрать социальные и эмоцио-нальные линии поведения, приобретенные во время трипа, чтобы действовать в текущей ситуации. Если вы пережили много трипов, то привыкли к тому, что мир вы– глядит, ощущается и ведет себя странно и причудливо, и умеете обращаться с этим опытом, контролировать свою реакцию и преобразовывать его в позитивное состояние. (В противном случае вы, по крайней мере, умеете убегать и прятаться под кроватью, что может оказаться на удивление действенной стратегией выживания.) Вы научились контролировать крайние эмоциональные состояния, которые может вызвать трип; вы умеете видеть вещи забавными, а не угрожающими; вы знаете, как плыть по течению, ведь если трип начался, вы не можете прервать его следующие шесть – двенадцать часов. Кроме того, в этом состоянии вы учитесь общаться с людьми.

То же самое можно сказать об атмосфере всеобщей любви, создаваемой экстази. Это необычный опыт. Он не связан напрямую с традиционным использованием слова «любовь» – скорее с определенным социальным состоянием, не имеющим прямых аналогов в по-вседневном мире. Выражение «атмосфера всеобщей любви» охватывает всю гамму соответствующих опытов, связанных с самоощущением и отношениями с другими людьми. Эти сложные овеществленные модели играют роль альтернативных ссылок или, используя термин, употребленный Дж. Лакоффом в работе Women, Fire and Dangerous Things (1987), ИКМ (Идеальной Когнитивной Модели).

ИКМ – это своего рода социальный шаблон, включающий в себя ментальные, физические и эмоциональные образцы, являющийся посредником в передаче знания о мире. Хорошим примером обыденного ИКМ может послужить собеседование о приеме на работу, так как оно включает в себя определенные социальные, эмоцио-нальные и телесные структуры, на которых строится наше поведение: во время собеседования мы знаем, как нужно держаться, что говорить, в какой позе сидеть. Мы также используем разговорную и поведенческую модель собеседования в других случаях, когда у кого-то есть власть над нами, а мы хотим произвести на него впечатление, например в суде.

Если ты однажды испытал всеобщую любовь и разделил это чувство с другими, она становится для тебя новым ИКМ в том смысле, что она превращается в овеществленную модель того, как, по-твоему, отношения между людьми должны проявляться и ощущаться на чувственном и эмоциональном уровне. Это возможно не всегда, но эта модель все же остается тем, к чему ты стремишься, особенно в отношениях с друзьями. Чувство эмоциональной глубины этих отношений, сила общих переживаний и связь между вами становятся альтернативной системой координат, исходящих из точки отсчета, расположенной в вашем социальном пространстве.

Пример 2

Следующий пример демонстрирует, как социальное тело, сформированное клаббингом, создает основу для новой ИКМ, закрепляющей изменения опыта людей в их собственном социальном пространстве.

Однажды попробовав спид, я впервые почувствовала себя абсолютно уверенно. Кажется, это было «розовое шампанское» – клевая штука, – и я говорила не затыкаясь. До этого я была очень стеснительной, очень тихой, и я по-мню, что следующие несколько дней я все время думала: «Так вот что значит быть уверенной в себе и вот что для этого нужно делать. Мне надо научиться чувствовать себя так же без наркотиков». И что действительно отлично, учитывая, что я уже несколько месяцев ничего не принимаю, – это понимание того, что я теперь знаю, как хорошо про-вести время – я вынесла это с вечеринок без наркотиков. Все это очень позитивно

(женщина, 32 года, 9 лет клубного опыта).

Ощущение уверенности, испытанное этой женщиной, сделало саму идею уверенности более осязаемой для нее. Она получила модель, позволившую ей понять чувство уверенности, ставшее для нее социальной действительностью. Ранее она нашла для себя вещественную и опытную базу, с точки зрения которой стеснительность была единственным социальным состоянием. Опыт приема амфетамина был физическим и эмоциональным – амфетамин действует на тело, и это воздействие влечет за собой изменение отношения к «установке и обстановке» пространства, в котором оно возникло. Именно в этом новом телесном и эмоциональном состоянии моя информантка начала общаться и испытала чувство уверенности в себе. Клаббинг как не повседневная и не обыденная чувственная практика указывает людям дорогу к альтернативным состояниям, изменяющим опыт их существования в мире.

Та же информантка отвечала на мой вопрос «Изменил ли клаббинг твой стиль общения с людьми?»

В какой-то мере да. Классический пример – это курсы, которые я посещала для работы. Я ходила на эти курсы и ненавидела их. Я там никого не знала, и мне хотелось с кем-нибудь заговорить. Я панически боялась перерывов и ланчей, спрашивая себя: ну и куда ты собираешься пойти? Ты с кем-нибудь подружилась? Или собираешься уныло сидеть в одиночестве? Недавно я снова проходила недельные курсы. Не то чтобы я нашла человека, с которым можно поговорить, как мне хотелось раньше. Вовсе нет. Я просто весело кружилась и знакомилась с толпами народа, и каждый перерыв и каждый ланч мне было с кем пообщаться, так что к концу курсов я знала большинство людей. Это на самом деле очень отличается от моего прежнего поведения. Оно стало более «клубным» с точки зрения общения.

Мы имеем модель социального поведения, для которой в нашем языке нет специального названия. Эта чувственно-социальная практика была найдена в клаббинге, а затем распространилась за пределы клубной среды. Заметьте, что моя информантка не называет это «всеобщей любовью», так как не говорит о ярком опыте общения внутри клуба, – модель социального взаимодействия, распространенная в клубах, стала прообразом ее социальных отношений во внешнем мире. Ее опыт основан на нескольких телесных и эмоциональных контактах с другими людьми, которые, по ее мнению, изменились в процессе клаббинга.