Текст книги "Ожерелье от Булгари"
Автор книги: Фэй Уэлдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Глава 34
Какая радость – увидеть в дверях Кармайкла, да еще такого сильного, здорового и, осмелюсь сказать, кажущегося почти что гетеросексуалом. Он совершенно перестал быть замкнутым и обидчивым и больше не считает, что причиной того, сего, пятого и десятого является его гомосексуальность. Могу добавить, что Барли наверняка нашел бы какой-нибудь другой повод игнорировать его. Отцам это свойственно. И Кармайкл всегда был таким красивым. Если бы только он и раньше мог стоять прямо и смотреть в глаза, как делает это сейчас. Открытые пространства пошли ему на пользу: он вырос, чтобы их заполнить. Трудно быть самим собой в тесном, мрачном Сохо, в Сиднее, на широкой Кингс-Кросс это гораздо легче. Не знаю, счастлив ли Кармайкл с этим своим Тоби. Он не кажется уверенным в своем избраннике, не так, как мы с Уолтером, но, возможно, мы предъявляем слишком высокие требования.
Кармайкл появился в удачный момент. Мы с Уолтером стояли обнаженными перед зеркалом, глядя друг на друга, когда послышался стук в дверь, затем еще один, а затем раздался длинный звонок. Я только-только вылезла из постели и изучала себя в зеркале, что ненавидела делать годами, и едва перестала изумленно таращиться на свое отражение. Вот она я, изящная, с тонкой талией, высокой налитой грудью. Неужели я так выглядела в юности, или это тело кого-то другого? Уолтер, тоже нагой, встал со мной рядом. Он уже далеко не юноша. Его волосы редеют, и он кажется скорее интеллигентным, чем молодым. Он превращается в некое подобие своего отца, копией которого, в конце концов, и станет. Что называют естественным, но что кажется по большей части весьма странным. Если мы все здесь временно, то зачем нужно индивидуальное сознание? Что касается меня, то, что бы со мной ни происходило, это совершенно неестественно и не имеет прецедентов, насколько мне известно.
Мы увидели друг друга такими, какими нас видит зеркало, в более истинном свете, чем видели сами, затем повернулись друг к другу и обнялись. Думаю, в глубине души мы оба знали, что единственный способ остановить эти изменения – перестать заниматься любовью. И оба отлично знали, что ни за что на это не пойдем. Как знали и то, что отказ от воздержания для нас не что иное, как своего рода медленное самоубийство. Поскольку я буду молодеть и в конце шкалы исчезну, а он исчезнет в другом конце, и мы оба уйдем в великое успокоение.
В дверь стучали и стучали, звонок звенел и звенел. – Может, это вернулась Этель с пленкой? – подумала я вначале. Но я понимала, что она ни за что не стала бы так настойчиво стучать и звонить. Этель хоть и кажется нахальной, но все же не лишена такта, и она немного как бы заискивающая, а вовсе не шумная и не требовательная. Записанная кассета стоила мне подруги – Этель предала меня, – но и только. А вот кому стоит опасаться этой записи, так это Дорис, и если Дорис захочет заплатить за нее, то старушке Этель повезло. К тому же Этель исчезла, что тоже имело свои плюсы, поскольку, таким образом, постель в Тавингтон-Корте оставалась свободной, если мы с Уолтером вдруг решим ею воспользоваться, что мы и сделали. И ничто не поколеблет моей любви к Уолтеру, что бы ни было на той пленке, что бы Дорис ни заставила его делать в те выпавшие из его памяти часы. Мы потеряли к этой записи всякий интерес.
Внешний мир требовал, чтобы его впустили, и я пошла, открывать дверь. Я восхищенно смотрела на свои нежные белые пальцы, отпиравшие замок. Неужели у меня в девичестве и, правда, были такие красивые руки? Похоже, что так, но кто мог обратить на это внимание, кроме Барли, а он не склонен был отвешивать мне комплименты. Все, что нужно было сделать Уолтеру, – это поднести мои пальцы к своим губам, и мои руки стали прекрасными. Возможно, Уолтер создал меня, как создал на холсте изображение леди Джулиет, мое, а теперь вот и Дорис. Ну, по крайней мере часть. Может, я объект художественного приема, а не его причина? Может, Уолтер перекраивает мир вокруг себя, приводя его в соответствие со своим видением, и теперь у меня нет реальной личности вне его любви? Лишившись его любви, я просто растворюсь, как точка на мониторе компьютера, когда его отключают от сети. Может, это все его рук дело, а я тут и вовсе ни при чем. Барли часто повторял, что это он меня создал. И вот теперь Уолтер уничтожал плоды его творчества.
Но едва я открыла дверь Кармайклу, как все сомнения улетучились. Я – Грейс Дороти Макнаб, девушка из этого района, более того, я – мать, а передо мной стоял мой сын. И все будет хорошо.
Кармайкл отвел нас в клинику китайской медицины в Сохо. Нам пришлось, как и всем, отстоять очередь. Ничего такого особенного в нас не было, ничто не ново под луной. За десять тысяч лет применения лечебных бальзамов что-нибудь вроде этого наверняка уже было, заявил Кармайкл, и объяснения этому и методы лечения, несомненно, найдутся у обладающих энциклопедическими познаниями и следующих древним традициям китайских целителей.
Глава 35
Барли заехал в Тавингтон-Корт, просто чтобы узнать, как дела у Грейс. Он не подумал, что ее может там не оказаться, хотя и знал, что у нее связь с Уолтером Уэллсом. Ему сказала об этом леди Джулиет, а сэр Рон подтвердил, когда Барли наконец пообедал с ним в «Коннауте», хотя беседа и не пошла дальше «расскажи, где был, что делал». Барли с удовольствием прогулялся бы с Дорис по центральной части Лондона, но теперь их прогулки стали куда более редкими, чем раньше. Да оно и к лучшему, поскольку они обошлись ему в изрядную сумму. Дорис была по уши в работе.
Флоре предложили вернуться обратно, но она отказалась, и теперь Дорис лезла на стенку, вынужденная носиться везде сама, как загнанная лошадь, и делать всю эту собачью работу. Все творческие люди Лондона хотели принять участие в ее программе, так что недостатка в жаждущих поучаствовать не было. Художники, скульпторы, поэты, довольные своей жизнью и творчеством, а также и те, кто, как однажды ядовито заметила Дорис, являют собой полное дерьмо, желали предстать перед камерой в лучшем виде, обработанные гримерами телестудии. Проблемой было найти гостей. Дорис нужны были люди, изображающие зрительскую аудиторию, но подходящего не находилось. Просто поразительно, как можно устроить путаницу из простой задачи: узнать у человека его мнение и передать ответ дальше по цепочке. А в результате Дорис, ожидающая услышать от гостей одно, слышит диаметрально противоположное, и бурного публичного обсуждения попросту не получается. Флора ее здорово подвела. И Барли бесполезно говорить ей, что нужно учиться делегировать полномочия. Кому она может их делегировать? Так что больше никаких приятных прогулок по Лондону, словно им некуда девать время. Его нет.
Может, Грейс согласится прогуляться. Двух лет после развода для большинства людей наверняка вполне достаточно, чтобы все страсти поутихли. Оказалось, что Грейс похожа на большинство людей куда меньше, чем он думал. Иногда ему в голову приходила мысль, что все эти годы он был женат на женщине, которую совсем не знал. Что она его обманула. И естественно, он начал ей изменять. А какой бы мужчина не начал на его месте? Для чего еще нужны мужчине богатство, власть и положение, как не для того, чтобы иметь много женщин? Но он никогда не позволял этому вредить их браку. И как только дело принимало серьезный оборот, тут же рвал отношения. До появления Дорис. Дорис не из тех, к кому можно относиться легкомысленно.
В офисе не было ничего, что требовало бы его присутствия. И это само по себе не было поводом для беспокойства. Это просто означает, что он хорошо умеет распределять обязанности. Проект «Озорной оперы», правда, подозрительно заглох. Ленч с сэром Роном оказался тихим и спокойным, но эти люди – опытные интриганы. Они воткнут вам нож в спину, продолжая при этом мило улыбаться. Он подвел разговор к Макарову. Да, это Макаров был в машине. Какое удачное совпадение! Леди Джулиет собирается в Санкт-Петербург, и Макаров помогает с организацией поездки. Нет, не на праздники, она едет по делам фонда «Историческое наследие», это одна из ее благотворительных акций. Фонд финансировал проекты по обеспечению сохранности исторических ценностей – регулирование температурного режима, контроль за влажностью и все такое, – а в Эрмитаже только что нашли очередную партию произведений искусства, хранившихся в одном из запасников на пятом этаже и оказавшихся в скверном состоянии. Им необходима немедленная помощь, а леди Джулиет удалось вытянуть из Макарова пару миллионов.
– Эти сталепромышленники – впрочем, в данном случае стоит сказать уранопромышленники – неиссякаемый источник средств для мирового искусства. Ну, да ты и сам это отлично знаешь, Барли!
Конечно, это не дружеский толчок в ребра со словами «старый ты кобель!», но что-то близкое к этому. Брак с Грейс никогда не был объектом зависти в отличие от брака с Дорис. Барли молил Бога, чтобы это не сыграло против него в коридорах власти. Кто бы мог подумать, что старая грымза способна получить такую мощную поддержку. Конечно, ей на руку сыграл тюремный срок, навечно превративший ее в жертву, а в наши дни все любят жертв и ненавидят победителей.
Ему даже не пришлось заводить разговор о Биллибое, сэр Рон сам это сделал, поглощая жареную камбалу. Они сошлись во мнении, что нынче в меню поразительно много разнообразных блюд и очень мало съедобных. И мужественно проглотили брокколи.
– Биллибой может погореть, – небрежно бросил сэр Рон, – Нельзя прыгнуть выше головы. Люизита не так много, как он полагает. Парочка третьестепенных стран уже наплевали на договор. Они попросту свалили все это в ближайшую шахту, и черт с ней, с питьевой водой. Да и кто бы поступил иначе, если бы мог остаться безнаказанным?
– Включая Биллибоя, – не удержался Барли.
– Да, за ним понадобится глаз да глаз, если он таки ухитрится открыть здесь производство, – мирно произнес сэр Рон. – Однако он все же очаровашка. Джулиет часто приглашала его на ужин. Вам с Дорис тоже стоит заглянуть как-нибудь вечерком. Хотя она, я полагаю, занята на работе. Работа на телевидении скверно влияет на светскую жизнь.
– Я слышал, что Биллибой намерен заключить партнерское соглашение с Макаровым, – отыгрался Барли за то, что его не пригласили на ближайший званый ужин.
– Мой люизит, твои ядерные отходы, ха-ха, – сказал сэр Рон. – Имеет смысл. Но представь себе, какой поднимется шум – «только не на моем заднем дворе». На одни переговоры будет угроблена куча времени. Французы справились с этим лучше. Разве, осушая озеро, вы спрашиваете разрешения у лягушек? Во Франции все, кто живет в окрестностях атомных электростанций, пользуются электроэнергией бесплатно. Это быстро затыкает рты.
И это было практически все, что Барли мог из него вытянуть. И вот теперь он с разочарованием узнал у портье, что Грейс нет дома. Он был рад, что Грейс выбрала себе квартиру в приличном месте, респектабельном и вполне подходящем для женщины в ее положении. Он подумал об Уайлд-Оутс, в данный момент представляющем собой не что иное, как строительную площадку, и испытал чуть ли не зависть.
Дорис пообещала, что к его дню рождения особняк будет готов. Барли сильно в этом сомневался. Он гораздо лучше ее знал, что такое строители: чем сильнее ты на них давишь, тем более неподатливыми они становятся, совсем как шарики ртути, разбегающиеся во все стороны. Он также знал, что силовые методы редко срабатывают. К примеру, взвешивание Росса каждую пятницу под угрозой вычетов из зарплаты лишь заставляет шофера больше есть. Все так устроены. Умные люди никогда не идут на конфликт со строителями, они понимают, что расценки – это не точная наука и что клиент со строителем находятся в одной упряжке, разделяя общий риск. Копни поглубже, и Бог знает, что ты там найдешь. Мои дом и деньги, твои – профессионализм и тяжелый труд. Все идет так, как идет, по очень веской причине: рутина и опыт могут казаться неэффективными и глупыми, но они учитывают человеческий фактор, погоду, ландшафт и сухую гниль.
Что же до дней рождения, то это Дорис придавала им значение, а Барли было наплевать. Дорис нужны подарки, денежные траты, поздравления с приходом в этот мир и весь набор особого внимания персонально к ней. Барли же давно все это перерос. Сколько ему исполнится? Пятьдесят девять? Невыносимо, и лучше об этом не вспоминать. Мысли о возрасте плохо влияют на дела.
– Она ушла со своим молодым человеком, – сообщил мистер Циглер. – Да еще здесь был второй, который заявил, что ищет свою мать. Но мисс Макнаб не похожа на чью-нибудь мать и не ведет себя как таковая, позвольте заметить. Снует туда-сюда, как челнок. Не говоря уж о ее подруге, которая вышла на десять минут и вернулась с иностранцем с золотой булавкой для галстука. По мне, так она не его типа, но некоторые мужчины предпочитают миди-, а не мини-юбки, когда уже все сладилось.
Может, это смена фамилии на нее так повлияла? Превращение из миссис Грейс Дороти Солт обратно в Дороти Грейс Макнаб – Барли никогда не нравилось имя Дороти, поэтому после свадьбы она по его просьбе стала называться Грейс – было слишком внезапным. Она снова обрела свою прежнюю личность, стала той, кем была до замужества, и если этой личности семнадцать лет, то дело дрянь. И это его, Барли, вина. Он попросил Грейс вернуть девичью фамилию только потому, что этого хотела Дорис, и Грейс согласилась, потому что в отличие от Дорис привыкла оказывать людям услугу, если это в ее силах.
Барли попросил мистера Циглера передать Грейс, что заходил ее бывший муле, на что мистер Циглер ответил, что он не служба информации, пробормотал себе под нос что-то насчет грязных старикашек но, в конце концов, согласился.
Росс припарковался на противоположной стороне узенькой улицы, на двойной желтой полосе. Линии по обеим сторонам дороги ограничивали проезд для всех, кроме таксистов, высаживающих тут пожилых леди, и поставщиков, готовых рискнуть штрафом. Барли вышел из дверей дома, спустился вниз по широким ступеням и на мгновение задержался на краю тротуара. Из ниоткуда вынырнул черный джип и помчался прямо на него, на полной скорости въехав на тротуар. Барли понесся вверх по ступенькам. Раздался металлический скрежет, и, задев фонарь в стиле короля Эдуарда, монстр на колесах умчался прочь. Росе с красным лицом выскочил из машины Барли. Из дверей вышел мистер Циглер. Барли секунд пятнадцать стоял в шоке, прижавшись к кирпичной стене.
– Я все видел, – осуждающе сказал мистер Циглер. – Кто-то покушался на вас. Вы связались с опасными людьми.
И ушел обратно в дом. Росс, тяжело дыша, открыл заднюю дверцу машины. Его лицо постепенно обретало нормальный цвет. Барли плюхнулся на заднее сиденье, Росс завел мотор и тронулся с места.
– Это ведь не случайность, как ты думаешь? – проговорил с заднего сиденья Барли.
– А что еще это может быть, сэр? – удивился Росс. – Неприятно, но такое случается. Нога попала на газ, а не на тормоз, скорее всего. При автоматической коробке передач такое случается, если машину как следует не разогреть.
– Угу, – буркнул Барли. На таких машинах автоматических коробок передач не бывает, и уж совершенно точно этот джип не с холода. Возможно, Дорис права. Ему нужен более молодой, более ловкий охранник, чем Росс. Нынче нельзя запросто увольнять людей. Нужно назвать вескую причину. Росс только что продемонстрировал свою полную профессиональную непригодность.
– Я всегда считал, – сказал Росс, – что что-то в этом роде произошло с миссис Грейс, когда она наехала на миссис Дорис. Такое запросто может произойти. Но люди все равно требуют компенсации.
Барли не слушал. Случайность или нет, но это плохой признак. Либо Господь не на его стороне и начинается полоса неудач, либо русским известно что-то, что неизвестно ему, и они выражают свое недовольство. Так или иначе, он бы, пожалуй, предпочел последнее.
Глава 36
Выходящее на Дин-стрит пыльное окно китайской клиники было украшено алыми бумажными тиграми и картонными лотосами. Склянки с травяными настоями никто не трогал годами, а надпись на французском языке предупреждала об опасности укусов змей, но предлагала лечение. Тучи мух влетали в помещение, и ни одна не желала его покинуть. Но Кармайкл сказал, что тут его вылечили от астмы, когда традиционные методы результата не дали. Я и понятия не имела, что у Кармайкла была астма, но он заверил меня, что была. Я просто не заметила. Но все это в прошлом. Теперь он понимает, насколько несчастна я была с его отцом, и как трудно мне было сосредоточиться на нуждах подрастающего ребенка. Он взял с собой мобильный телефон и все время пытался дозвониться Тоби в Новую Зеландию, затем позвонил в телефонную компанию, чтобы выяснить, почему звонок не проходит, хотя Уолтер и заметил, что на той горе в Новой Зеландии может не быть передающей башни. На что Кармайкл заявил, что это гнусный выпад против антиподов.
В следующем помещении было чисто и просторно. На календарях смеялись счастливые дети нового Китая. Очень серьезные молодые люди в белых одеждах тщательно взвешивали и отмеряли сушеные травы, семена и коренья. За их работой следил контролер. Пациенты всевозможных рас, выглядевшие не лучше и не хуже посетителей моей районной клиники, получали свои коричневые бумажные пакетики и отбывали, обнадеженные.
Уолтер чувствовал себя явно не в своей тарелке. Как и большинство мужчин, он не очень склонен признавать, что другие могут понимать больше, чем он, в лечении или в чем другом, и считал, что вполне достаточно одной лишь силы воли, чтобы совладать с телом.
– Это была плохая идея, – пробурчал он. – Нет, я очень признателен тебе за внимание, Кармайкл, но, поразмыслив, я вспомнил, что у меня был двоюродный дед, который тоже рано постарел. Должно быть, я пошел в него. Старение вряд ли заразно, это же не корь. Может, просто наплюем на все это и пойдем домой?
Но Кармайкл возразил, что не все так просто в этом мире. Потом подошла наша очередь идти в кабинет, а Кармайклу – отправляться в паб на встречу с друзьями, которых он наверняка собирался уговорить эмигрировать в Оз. Он очень походил на своего отца обаянием и энтузиазмом, и я поняла, что весьма им довольна, и радостно впорхнула в дверь. Уолтер стоически последовал за мной.
Целитель серьезно выслушал все, что я ему поведала, прислушиваясь к комментариям и репликам Уолтера, кивая и цокая языком, словно уже все это слышал прежде, пусть и не часто. Кармайкл оказался прав: ничто не ново под луной. Он пощупал наш пульс и железы на шее, заглянул нам в глаза, позадавал вопросы о нашем питании, сделал пометки и выписал каждому из нас по разному рецепту. И мы ушли с коричневыми пакетиками в руках, наполненными органической субстанцией, сильно пахнущей лакрицей. Нам нужно было трижды кипятить содержимое три дня подряд, каждый раз уменьшая количество микстуры на треть. Затем принимать по столовой ложке три раза в день на протяжении трех дней, и мы вылечимся.
Когда мы уходили, целитель вышел из своего кабинета со словами:
– Приятно видеть брата и сестру вместе!
Из чего я сделала вывод, что он, возможно, не очень понял нашу проблему, но Уолтер этого не слышал, и я не стала ему говорить.
– Больше смахивает на магию, чем на науку, – недоверчиво заметил он по дороге домой, и я вздрогнула. Мне вовсе не хотелось иметь дело с магией. Может, кто-то наложил на нас проклятие? Кто? Со мной в тюрьме сидела молоденькая девочка с Гаити. Ей не понравилось, что я на нее уставилась, и она ткнула в меня двумя пальцами, словно я сам дьявол, и пожелала мне всяческих несчастий, Я действительно на нее смотрела, потому что она была такой отчаявшейся и такой красивой. С роскошной копной черных волос, собранных в огромный узел на затылке, скрепленный красной лентой, которую никто не смел у нее забрать из страха быть укушенным, стройным изящным телом и прекрасным лицом. Но вряд ли это она. Она была не в себе и непрестанно выла и занималась вуду у себя в камере. Сомневаюсь, что проклятия сумасшедшей могут оказать такое воздействие. Это могла быть Дорис, но у нее есть более очевидные способы продемонстрировать свою одержимость, вроде попытки соблазнить Уолтера. И уж она-то скорее постаралась бы меня состарить, а не омолодить.
Когда мы вернулись в мастерскую, то обнаружили сидящую на ступеньках Этель с мужчиной, которого она представила как Хасима. Я была так рада ее видеть, убедиться, что она вовсе не собиралась меня шантажировать. Наоборот, похоже, они решили шантажировать Дорис. Я могла бы ей сказать, что из этого вряд ли что-то выйдет, но они и сами в этом убедились. Хасим, которого Этель вроде бы подцепила на улице возле Хилса и привела в Тавингтон-Корт, решив подзаработать немного деньжат, оказался секьюрити, работающим в телекомпании, где блистала Дорис, и отнюдь ей не симпатизировал. Похоже, Дорис пользуется популярностью у зрителей, но не у коллег.
Уолтер был порядком шокирован, узнав, что Этель «работает на улице», как он высказался в несколько викторианском стиле, и мне пришлось ему объяснять, что в тюрьме быстро учишься быть практичным. После того как тебе пару раз устроят «голый» шмон, тебя перестает волновать, что происходит с той или иной частью твоего тела. Рождение ребенка дает примерно такой же эффект: все выставлено на всеобщее обозрение – врачам, акушеркам, медсестрам и санитарам, мужчинам и женщинам. Что влияет на последующее мировоззрение. Я была уверена, что Этель не собирается заниматься этим постоянно. Как и многим новичкам, ей повезло, и она встретила Хасима, который вроде бы стремился к длительным отношениям, так что теперь она предоставляла ему свои услуги задаром. В какой-то мере в этом есть и моя вина, если тут вообще кто-то виноват. Я предоставила Этель жилье, но не поинтересовалась, есть ли у нее деньги на еду и питье, а в холодильнике у меня было совсем пусто.
Я не спросила у них, что было на пленке. Я, в общем-то, примерно знала. И знала, что Уолтер избавился от тех миазмов похоти, которыми отравила его Дорис и с помощью которых она привлекла к себе Барли. Похоже, чтобы стать роковой женщиной, требуется вовсе не загадочность, страстность или сонная экзотичность. Просто от посредственности ее отделяет расстояние гораздо большее, чем других женщин. Такие создания гордо шествуют по миру, и горе тому, кто с ними столкнется. Они лишены каких-либо нравственных принципов и преследуют только свои личные интересы. Одна такая разрушила мой брак, но подарила мне Уолтера. Ее портрет уже закончен и стоит лицом к стене. Тело стало более изящным, но ожерелье от Булгари по-прежнему украшает белую безупречную грудь леди Джулиет. Уолтер говорит, что не гордится этой работой, но и не стыдится ее. Он ощущает свою общность с Гойей. Краска на картине перестала течь и трескаться, и лицо Дорис остается таким, каким его изобразил Уолтер, подправленное и в профилактических целях закрепленное слоем лака.
Уолтер решил по возможности не говорить Дорис, что портрет готов, а то с нее станется закатить скандал из-за того, что трансформация осуществилась слишком быстро. Когда люди покупают картину, они предпочитают думать, что покупают часть самого художника: его гений, жизнь, время и муки творчества. А если работа простая, они не желают об этом знать. Уистлер, когда его спросили, как долго он писал портрет своей матери, ответил: «Всю жизнь». Уж он-то точно знал, что не стоит говорить о неделях и тем более о днях. К тому же он сказал чистую правду.
Манхэттенская галерея попросила Уолтера прислать еще шесть работ, из числа ранних, если можно, но поскольку большая часть их была продана, кроме нескольких, с которыми Уолтер не хотел расставаться, то теперь он занимался тем, что подделывал свой ранний стиль – процесс, который он находил захватывающим, хотя время от времени бормотал: «Незрело», работая кистью.
Мы трое суток послушно варили полученное китайское снадобье, а потом глотали темную терпкую жидкость. Она не произвела ровно никакого эффекта. Я по-прежнему чудесно выглядела, а Уолтер становился все более и более солидным. Возможно, дело было не в микстуре: очень может быть, что в какой-то момент мы перепутали кувшинчики, и Уолтер пил смесь, предназначенную мне, а я – ему, и таким образом нейтрализовали эффект. Занимались мы всем этим в Тавингтон-Корте, и этот отвар издавал настолько могучий аромат, что мистер Циглер пришел поинтересоваться, что за ведьмино варево мы тут готовим.
Нам обоим было трудно долго размышлять о нашем возрасте или волноваться по этому поводу. Каждый день приносил так много хорошего, что эта проблема ушла на задний план. К тому же нам казалось плохой приметой слишком сильно на этом концентрироваться. Если мы ничего не станем предпринимать, то все само собой рассосется, если вообще есть чему рассасываться. Только когда на нашем горизонте появлялся кто-то вроде Кармайкла или мистер Циглер отпускал свои комментарии, мы понимали: что-то действительно происходит.
А потом объявилась моя сестрица Эмили, которую направил в мастерскую мистер Циглер. Эмили исполнилось пятьдесят два, она только что приехала из Йоркшира и пахла свежестью, собаками, мужьями и костром. С лошадиной физиономией, длинными желтыми зубами, поседевшая, в бесформенном твидовом костюме, обутая черт знает во что, с повизгивающим золотым ретривером у ног. Моя маленькая сестричка Эмили! Пес промчался мимо меня прямиком в мастерскую, обнюхал все углы, обежал всех присутствующих, несколько удивился Хасиму, который испуганно отшатнулся от его любопытного розового носа, и наконец добрался до стоящей лицом к стене запечатленной на холсте Дорис. Он зарычал и попятился, шерсть его встала дыбом, но потом тут же переключился на остатки пиццы по-гавайски, со вчерашнего вечера все еще валявшиеся в коробке на полу, и слопал кусочки ананаса и кусочек коробки, прежде чем сообразил, что это. Собаки тоже должны жить в реальном мире и интересоваться плотскими, а не духовными делами.
– Дороти! – воскликнула моя младшая сестра Эмили. – Что ты такое с собой сотворила? Это никуда не годится! Ты только посмотри! Ты сама на себя не похожа!
