Текст книги "Ожерелье от Булгари"

Автор книги: Фэй Уэлдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Фэй Уэлдон
Ожерелье от Булгари

Глава 1

Дорис Дюбуа на двадцать три года моложе меня, изящнее и умнее. У нее степень по экономике, и она – ведущая программы по искусству на телевидении. Она живет в большом доме с бассейном, расположенным в углу лужайки. Когда-то этот дом был моим. У нее есть прислуга и металлические ворота, раздвигающиеся при приближении ее маленького «мерседеса». Как-то раз я попыталась убить ее, но безуспешно.

Когда Дорис Дюбуа входит в комнату, головы всех присутствующих поворачиваются к ней: у нее броская внешность и великолепные зубы. Она часто улыбается, и очень многие невольно отвечают ей тем же. Если бы я не относилась к ней с ненавистью, она бы мне очень нравилась. В конце концов, она ведь любимица нации. Мой муж любит ее и не находит в ней ни одного изъяна. Он покупает ей драгоценности.

Бассейн крытый, с подогревом, окружен мраморными бортиками, в нем можно плавать и зимой, и летом. По всей площадке вокруг бассейна посажены деревья и кусты в бочках. На фотографиях – а представители прессы частенько приезжают посмотреть, как живет Дорис Дюбуа, – кажется, что бассейн находится в гроте. Воду приходится очищать от упавших листьев значительно чаще, чем в любом из моих предыдущих бассейнов. Но кого волнуют расходы?

Каждое утро Дорис Дюбуа плавает в своем бассейне, и дважды в неделю мой бывший муж Барли ныряет в него, чтобы поплавать с ней вместе. Я наняла детективов, чтобы следить за ними. Когда они наплаваются, появляются слуги с теплыми полотенцами, в которые купальщики заворачиваются, радостно попискивая. Я слышала эти звуки в записи наряду с более важными, более громкими и куда менее сдержанными воплями – теми самыми, что издают мужчины и женщины, когда забывают о приличиях и отдаются зову природы. Французы называют такие вопли криками экстаза. «Запрещается издавать крики экстаза», – прочла я как-то раз на табличке в спальне одного французского отеля, когда мы с Барли еще были счастливы и вместе отправились отдыхать. В те дни, когда мы думали, что наша любовь будет длиться вечно, когда мы были бедными, и в нашей жизни еще было место радости.

«Запрещается издавать крики экстаза», Это же надо!

Возраст сказался на Барли меньше, чем на мне, Все наши счастливые годы я курила, пила и валялась на солнце на одной или другой Ривьере. И это чудовищно иссушило мою кожу, но доктор не позволяет мне принимать то, что он называет искусственными гормонами. Я купила их через Интернет-магазин, но не сказала об этом ни своему врачу, ни психоаналитику. Первый начнет отговаривать меня от их приема, а второй – говорить, что сначала я должна обрести свое внутреннее «я», а уж потом уделять внимание внешности. Иногда я беспокоюсь о дозах, но не очень часто. У меня есть другие поводы для беспокойства.

Глава 2

– Жаль, что эта убийца все еще носит твое имя, – сказала Дорис Барли, когда они лежали бок о бок среди скомканных белых шелковых простыней на широченной кровати, элегантные изголовье и изножье которой хоть и не были сделаны собственноручно великим Джакометти, но изготовлены по его эскизам.

– Ну, убийца – это сильно сказано, – добродушно проговорил Барли. – Кровожадная – так назвал ее судья.

– Невелика разница, – ответила Дорис. – И жива я сейчас лишь благодаря себе, а отнюдь не ей. А ноги у меня до сих пор болят. По-моему, тебе стоит натравить на нее своих адвокатов. Это же совершеннейший абсурд, что женщинам после развода позволяют оставлять фамилию бывших мужей. Им следовало бы брать девичью фамилию, то есть обрубать концы и начинать все заново. А иначе ошибки молодости вроде неудачного брака могут преследовать их всю жизнь. Я это предлагаю в ее же интересах, да и в наших с тобой тоже.

Пока она носит фамилию Солт, она все время будет привлекать внимание прессы.

– Будет сложновато отнять у Грейси мою фамилию, – заметил Барли. – Это ведь единственное, что выделяет ее среди толпы. Она была школьницей, когда я с ней познакомился. И до сих пор она остается в душе школьницей. А мне нужна более утонченная партнерша.

– Терпеть не могу, когда ты зовешь ее Грейси, – фыркнула Дорис. – Я хочу, чтобы ты называл ее не иначе, как бывшая жена.

Грейс Солт при рождении получила имя Дороти Грейс Макнаб, но Барли имя Грейс нравилось больше, чем Дороти, поскольку имя Дороти напоминало ему о героине Джуди Гарленд в мюзикле «Волшебник из страны Оз», и Дороти превратилась в Грейс.

Дорис тоже не сразу стала Дорис Дюбуа, а была сначала Дорис Зоак[1]1
  Последняя буква английского алфавита. – Примеч. ред.


[Закрыть], то есть находилась в самом конце телефонного справочника, куда никто не заглядывает, кроме налогового инспектора. Но потом сменила имя на другое, более соответствующее ее амбициям. Она никогда не рассказывала об этом Барли, и чем дольше оттягивала момент истины, тем труднее было признаться.

– Непросто будет отнять фамилию у моей бывшей жены, – снова заметил Барли. Он, человек, обладавший властью над столь многими, явно испытывал удовольствие, подчиняясь капризам Дорис. Они оба немного посмеялись – просто потому, что были счастливы и подобные проблемы казались им сущей ерундой. Дорис Дюбуа даже в постели не расставалась с драгоценностями, чтобы доставить удовольствие Барли. Ему это нравилось. Моему бывшему мужу нравилось не только смотреть на то, как великолепной работы золотое колье с бриллиантами и браслет обвивают прохладную влажную кожу шеи и запястья Дорис, но и касаться их. Прошлой ночью, когда его рука скользнула по ее груди с моментально отреагировавшими на ласку сосками и поднялась выше, к мягким нежным губам, а пальцы нащупали гладкий твердый металл, все его тело тотчас напряглось. Иногда Барли слегка тревожили высказывания приятелей, откровенно заявлявших ему: «Э, да что значит возраст, когда есть «Виагра» – на случай если пропадает ощущение новизны». Но даже после восемнадцати месяцев брака ощущение новизны не исчезало. Дорис делала Барли молодым. И его подарки ей были знаком благодарности – не подкупом или платой, а лишь выражением обожания. Барли было пятьдесят восемь лет, а Дорис – тридцать два.

Глава 3

Я должна признать правду о Дорис Дюбуа. Эта женщина соответствует славе и положению моего мужа, а он – ее, и он не может перед этим устоять. Разве у меня есть шанс? Она – любимица прессы. Теперь, когда они вместе, Барли нравится видеть свой портрет в «Хелло!» и «Харперз энд Куин», и они с Дорис являют собой чудесную пару. Она – с бюстом, выглядывающим из туалета от Версаче, с белой изящной шеей в сверкающих драгоценностях, он – с густой седой шевелюрой, широкоплечий, с решительной, упрямой челюстью. Когда Барли жил со мной, он ни разу не поднялся выше «Девелоперз энд билдер бюллетин», хотя как-то раз его фото было на обложке. Но ему с его амбициями этого было мало. Он не может стоять на месте. Это должен быть «Хелло!» или что-то в этом роде.

Барли относится к тому типу хорошо сложенных мужчин с резкими чертами лица, которые поднимаются до больших высот власти; с годами его челюсть стала еще более квадратной. Даже его волосы, хоть и поседели, остались густыми. Он – властелин, и это сразу видно. Если человечество когда-нибудь начнет в массовом порядке клонировать людей, то именно эту пару следует выбрать, чтобы сделать мир прекраснее. Так я заявила своему психоаналитику, доктору Джейми Думу, и он похвалил меня за эти слова.

Через двенадцать месяцев после нашего разрыва и шесть месяцев после развода я перестала пытаться убедить себя и других в том, что, лишившись Барли, я не потеряла ничего ценного. Я больше не расписываю его другим в вульгарной манере, свойственной почти всем брошенным женам, как глупого, мелочного эгоиста, безнадежного неврастеника, почти психа. Он вовсе не такой. Барли, как и Дорис, добрый, хороший и чуткий, умный и красивый и способен на глубокую любовь. Просто все дело в том, что дарит он эту любовь ей, а не мне.

Глава 4

– Видишь ли, твоя бывшая жена не стоит твоей фамилии, – заявила Дорис после завтрака. Стоило ей вбить себе что-то в голову, как эта мысль навечно там оседала. – Она злобная и агрессивная. Да она просто лопается от ненависти и желчи.

Они завтракали на террасе под ранним солнцем. Дорис нужно было быть в десять на студии, а Барли в это же время – на встрече в Конфедерации британской индустрии. Мария, горничная-филиппинка Дорис, подала кофе без кофеина и фрукты: диетолог Дорис тщательно высчитывал необходимые ей калории. Росс, шофер Барли, получит, когда заедет за Барли, термос с настоящим кофе и сандвич с беконом, которые будут дожидаться на заднем сиденье автомобиля. – Я тебя слышу, – ответил Барли, которому его адвокат сказал, что на бракоразводном процессе он будет выглядеть гораздо солиднее, если сможет заявить, будто беседовал с консультантом по вопросам семьи и брака.

В наши дни закон более благосклонен к тем, кто создает видимость попытки сохранить семью, и на суде Барли было куда полезнее выдвинуть причиной развода фундаментальные разногласия с Грейс, а не желание уйти к Дорис Дюбуа, женщине помоложе. Так что Барли, как всегда, обратил время, которое в ином случае было бы потрачено напрасно, себе на пользу и теперь довольно ловко изъяснялся на языке сострадания и понимания.

– Но лучше оставить все как есть. Я отлично представляю, что ты чувствуешь, но ты выкарабкалась из этого инцидента более или менее благополучно.

И действительно, Дорис Дюбуа была одним из самых совершенных существ, которые ему доводилось видеть, не говоря уж о том, чтобы уложить в свою постель: длинные, изящные загорелые ноги, полные нежные груди, которыми большинство тощих женщин может обзавестись только с помощью имплантатов, а Дорис имела от природы, – груди, сохранившие нежную гладкость и тепло человеческой плоти. У нее были чувственный рот и огромные синие глаза, в которые Барли смотрел без всякого смущения. Дорис обрела на своем телевизионном поприще поразительную способность смотреть на собеседника улыбаясь и кивая, но при этом думая совершенно о другом. Он мог смотреть ей в глаза, не встречаясь с ее взглядом, и находил это весьма удобным. Сильная любовь так часто вызывает смущение. Дорис была широко эрудирована, и ему это нравилось. Слишком большой кусок своей жизни он провел с Грейси, никогда не прочитавшей ни одного романа. Ее представление об интересной беседе сводилось к «да, милый», «что ты сказал, милый?» и «где ты был прошлой ночью?», а во время секса она покорно и пассивно лежала на спине. Он уже и забыл, что значит интеллектуальная жизнь. Барли заметил, что большинство женщин, чья внешность с детства гарантирует им одобрение и внимание, не развивают свои мозги и чувственность. Такова была Грейс. Но не Дорис. Дорис могла отлично держаться на любом званом ужине. Возможно, ей чуточку не хватало чувства юмора, но, как у породистой персидской кошки, у нее должен иметься небольшой изъян, иначе Господь оскорбится.

– Помимо всего прочего, – заметила Дорис, – не то чтобы я жаждала выйти за тебя замуж, брак – это давно изживший себя: институт, и я – предпочитаю, чтобы меня знали, как Дорис Дюбуа, а не Дорис Солт, не желаю находиться в конце списка, но, когда я стану твоей законной женой, а не просто партнершей, мне бы не хотелось, чтобы поблизости болталась еще одна миссис Солт.

Барли Солт почувствовал, как его сердце переполняется радостью. Он достиг отличного результата с теми картами, что были сданы ему при рождении, но ведь оставались еще званые ужины, где он чувствовал себя не в своей тарелке, где над ним потешались – над грубым, неотесанным парнем, каким он был от рождения.

Если разговор заходил об опере, литературе или искусстве, он терялся. Так что женитьба на Дорис Дюбуа, отлично разбирающейся в этих сферах жизни, будет самым настоящим триумфом. И это она, несмотря на все ее оговорки, подняла вопрос о браке, а не он!

Глава 5

Что это? Письмо, присланное по почте адвокатами Барли? Он хочет отнять у меня мое имя? Украсть у меня саму мою сущность? Я больше не должна быть Грейс Солт? Предлагаются дополнительные алименты – 500 фунтов в месяц, – если я снова возьму девичью фамилию? (Что ж, он хотя бы подкупает, а не угрожает.) Я должна вернуться к своей жизни до замужества, снова стать семнадцатилетней, давным-давно исчезнувшей Грейс Макнаб? Да я уж и не помню, кто она такая! Разве такое возможно? Что я сделала? Неужели я столь ничтожна, что он не желает оставить мне хотя бы эту последнюю связывающую меня с ним ниточку? Я вообще должна перестать существовать? Что ж, я вполне могу это понять. Вы только посмотрите на меня! Кровожадная, как назвал меня судья, носящая клеймо несостоявшейся убийцы. Барли, должно быть, считает, что его прямая обязанность защитить себя и ее. Конечно, он желает уничтожить меня. Что я такое, кроме как истеричка, однажды совершившая безрассудный и бессмысленный акт жестокости – это я цитирую судью – и не заслуживающая ничего лучшего? Мужчина может, открыто проявлять свои чувства, как описал наш тогдашний консультант по вопросам семьи и брака любовь моего мужа к Дорис Дюбуа, но женщине это не положено.

«Судья насыпал соли на раны Грейс», – кричали заголовки. «Любовная драма жены толстосума» и тому подобное. «Королева телевизионных культурных программ украла моего мужа», – плачется жена Солта». Когда меня волокли, униженную и сломленную, за решетку, вокруг роились сотни физиономий с напоминающими фаллосы объективами. Мерцали вспышки. К тому времени, как я оттуда вышла, через год с четвертью, поседевшая и еще больше растолстевшая, пресса утратила ко мне интерес. У ворот тюрьмы меня поджидали только парочка киношных команд, несколько репортеров местных газет и группа борцов за права женщин, желающих получить пожертвования. Власти любезно позволили мне уйти через черный ход, так что даже мой адвокат упустил меня, и мне пришлось самостоятельно добираться домой, или туда, что я отныне должна была называть своим домом, – в Тавингтон-Корте, огромный многоквартирный дом из викторианского красного кирпича, расположенный за Британским музеем. Здесь обретались печальные разведенки и крошечные пожилые леди, благодарные за защиту проживающему в доме портье, а также вдовы, доживавшие свой век в благопристойном одиночестве, Домище занимал: целую улицу, и тем, у кого имелись внуки, которые могли их навещать, еще повезло. Я к их числу не отношусь. Вряд ли мой сын Кармайкл снизойдет до визита.

Все это время я разговаривала лишь с адвокатами и бухгалтерами, и все они, казалось, желали, чтобы отныне я думала только о перспективе надвигающейся старости, немощи и смерти.

Я победила, но исключительно для того, чтобы прожить остаток жизни в одиночестве. И я вовсе не предполагала, что Кармайкл жаждет видеть меня в Сиднее, где бы я действовала ему на нервы.

Теперь средства массовой информации уже полностью утратили ко мне интерес. Они не нарадуются счастью Барли с Дорис, поженившихся на прошлой неделе. Свадьба проходила в «Хелло!», и эта новость мусолится без конца. Мой процесс превратился в обертку для вчерашней рыбы с чипсами. Очень мне подходит, как сказала бы Дорис. Теперь никто не ест рыбу с чипсами, завернутую в свежую газету, – запрещено правилами ЕС. А если кто ее и продает, то только в перерабатываемой полиэтиленовой упаковке. Я терпеть не могу есть в одиночестве в ресторанах, сидя за столиком с книжкой и ощущая жалость окружающих. Просто поразительно, как мало у меня знакомых! Моя замужняя жизнь крутилась вокруг Барли: все наши знакомые знали нас как супружескую пару. Я была лишь пристяжной.

Они жалеют меня, но эти милые люди, какими я их считаю, если и приглашают прийти, то только на ленч, а не на ужин, и мы, как правило, едим на кухне. Все лучше, чем ничего.

Я разучилась вести светскую беседу. Когда-то я очень хорошо с этим справлялась, но после многих лет совместной жизни с Барли, который всегда так громко возмущался, если я произносила что-то, кроме «да, милый», «нет, милый», я привыкла помалкивать, и, в конце концов, он стал считать меня полной дурой. И уж, конечно, никаких остроумных бесед в тюрьме и даже по выходе оттуда, поскольку я все еще пребывала в некотором отупении, и мне приходилось подбирать слова, чтобы как-то выразить мысли.

Дорис Дюбуа кто угодно, только не тупица. Я не смотрю ее программу – это слишком тяжело для меня. Но иногда, переключая каналы, я натыкаюсь на нее – ведущую весьма успешного шоу «Мир искусства». Передача идет два раза в неделю: в девять часов – самое пиковое время – по средам и повторяется поздно ночью по понедельникам. Идеальная фигура, пышные, коротко стриженые волосы, очаровательная улыбка, легкость в разговоре, очевидный ум, широчайшая эрудиция, сдержанная ирония. Самое худшее, что можно о ней сказать, – Дорис похожа на несущегося, на полной скорости капитана хоккейной команды. Да и с чего бы если у вас нет на то особой причины, говорить о ней плохо? Даже мне трудно это делать.

Отныне Дорис Дюбуа будет носить фамилию Барли – хотя, как я заметила, даже не упоминает ее, – как не говорит и о его любви, внимании и деньгах. Иногда за ними следит нанятый мною детектив, некто Гарри Баунтифул. Какая чудесная фамилия! Из-за фамилии я его и выбрала, листая «Желтые страницы». Дорис с Барли встретятся в «Аспрейз» на Бонд-стрит, затем пройдут до «Гуччи», где Барли, возможно, купит пару мокасин, чтобы удобнее было гулять по Сент-Джеймскому парку и кормить уток. Затем, может быть, они пойдут в Эпсли-Хаус, построенный специально для герцога Веллингтона, того самого, что когда-то разбил Наполеона. Там они полюбуются великолепным полотном кисти Гойи, где герцог изображен верхом на жеребце. Если присмотрятся повнимательнее, то заметят слабую тень проступающей под краской трехцветной шляпы. Изначально это был портрет «короля» Испании Жозефа Бонапарта, брата Наполеона. Но герцог со своим войском стоял у ворот Мадрида, узурпатор бежал, и Гойя предусмотрительно пририсовал к телу новую голову и продал картину герцогу. Художникам тоже надо зарабатывать на жизнь. Так зачем пропадать великолепно изображенному коню?

А может, Барли с Дорис рука об руку пойдут в «Булгари» на Слоан-стрит, чтобы полюбоваться каким-нибудь рубиновым браслетом для ее запястья, размышляя, покупать или нет, но, скорее всего, купят. Потому что она его заслуживает. Потому что она – это она.

Потом пройдутся до Музея Виктории и Альберта, чтобы полюбоваться, скажем, севрским обеденным сервизом (1848 год), принадлежавшим когда-то самой королеве Виктории. Дорис распишет Барли все изящество этого сервиза, и служащий даже позволит им подержать в руках некоторые предметы. Они важные посетители, а у Дорис есть друзья во всех крупнейших культурных заведениях.

Благодаря своей новой жене Барли теперь научился оценивать качество стоящих перед ним тарелок, может отличить ценный китайский фарфор от обычного и понимает, что они несравнимы. Теперь ОН знает, где заканчивается невежество и начинается экстравагантность. Дорис для Барли – живая энциклопедия искусства. Они влюблены друг в друга. Возможно, они уделяют друг другу даже больше времени, чем могут себе позволить. Ее рейтинг чуть-чуть падает. Его дивиденды тоже. Потому что, как говорит Гарри Баунтифул, жизнь идет своим чередом. Но эта пара, только недавно открывшая друг друга, благословенна. Удача сопровождает их повсюду. На прошлой неделе Дорис угадала пять номеров в лотерее и выиграла тысячу двести фунтов. А последний офисный комплекс Барли завоевал приз в области архитектуры. Вероятно, Дорис на короткой ноге с одним из судей.

Я пыталась втолковать суду, что вовсе не испытываю ненависти к Дорис, а просто хотела, чтобы Барли осознал всю глубину моей обиды и отчаяния.

– Вы действительно полагали, – вопросил судья, – что если задавите любовницу вашего мужа на стоянке, то он вас пожалеет? Ну, значит, вы за всю вашу жизнь так ничего и не поняли, в мужчинах. Господи Боже мой, женщина, да теперь у него есть все основания бросить вас! Вы сыграли ему на руку.

Тобиас Лонг – один из тех юристов, что пишут триллеры. Он лишь недавно назначен судьей. Этот человек отлично видит, когда события способны перерасти в драму. Он был одновременно и на моей стороне, и против меня. Свидетелей происшествия нет. Так что на суде были только слова Дорис против моих. В конце концов, я сказала суду:

– Дорис лишь подвернула ногу, когда отпрыгивала от моего «ягуара», но вы только посмотрите, как она сейчас хромает в зале суда, бледная, серьезная и прямо-таки излучающая всепрощение!

– Она не в своем уме, – заявила Дорис судье Тобиасу Лонгу. – Я успела мельком заметить выражение ее лица через лобовое стекло, когда колесо наехало мне на ногу: зубы оскалены, глаза бешеные. Я ощутила дикую боль и потеряла сознание. И больше всего боялась, когда падала, что она даст задний ход и задавит меня насмерть. Она нуждается в лечении, а не наказании. Она неуравновешенна, на грани паранойи и одержима маниакальной идеей. Она страдает патологической ревностью, я впервые увидела ее мужа, когда он появился в моей студии. Кроме того, мы оба являемся членами правления компании кабельного телевидения. Но это все. Бог ты мой, Барли Солт на четверть века старше меня, он мне в отцы годится!

Она говорила спокойно и убедительно, как будто вела свою передачу. Я же едва могла два слова связать. Конечно, поверили ей.

Позже она заявила прессе: «Бедная миссис Солт. Боюсь, она несколько старомодна и относится к тем занудным женщинам, которые считают, что если мужчина находится в комнате наедине с девушкой, то в этом непременно имеется какая-то сексуальная подоплека». Пресса совершенно забыла, расписывая бракосочетание, что во время процесса Барли с Дорис горячо отрицали существование любовных отношений между ними. Конечно, они были, с самой первой встречи в Зеленом зале, когда все остальные разошлись по домам, после того как Барли выступил в ее шоу, рассуждая о необходимости спонсирования искусства крупным капиталом. Я смотрела это интервью, как и положено гордой своим мужем жене, и видела, какими глазами она на него смотрит, как он наклоняется к ней. Он заявился домой лишь ранним утром, и когда лег в постель, от него пахло телестудией, статическим электричеством, сексом и еще чем-то мерзким и скверным, чего я не смогла определить.

Прокурор просил пять лет, я получила три и отбыла за решеткой только пятнадцать месяцев. Во время процесса наименее кровожадным из всех оказался судья.

Он, по крайней мере, признал, что меня спровоцировали. Он сказал в своей заключительной речи, что эта попытка покушения с помощью машины возле супермаркета была глупой и что Дорис довольно резво отпрыгнула в сторону. И это правда, у нее отличные здоровые колени, ведь ей всего тридцать два. У меня же в пятьдесят пять уже артрит, хотя он и не помешал мне вовремя надавить на газ. Душевная боль всегда сильнее телесной.

Мне потребовался год общения с доктором Джейми Думом, психотерапевтом с телевидения, – он крайне редко берет частных пациентов, – чтобы решиться все-таки посмотреть правде в глаза. Дорис Дюбуа по сравнению со мной – высшее человеческое существо буквально во всем, и ни один мужчина, находясь в здравом уме, не предпочтет меня ей, в постели или вне постели, в качестве жены, партнерши или любовницы. Я смотрю на себя в зеркало, встречаю взгляд тусклых глаз и знаю, что они видели слишком много, и в них совсем не осталось блеска. Что в действительности старит нас, так это опыт. Ничто не проходит даром.

– Но разве вы не злитесь? – спрашивает доктор Джейми Дум. – Вы должны, просто обязаны найти в себе злость.

Но я не могу.

Возможно, Господь вознаградит меня за то, что я, как изволит выражаться доктор Дум, смирилась, наконец, с обрушившейся на меня бедой. Больше мне рассчитывать не на кого. Сегодня вечером я иду на прием, который дает милая пара, леди Джулиет Рэндом и ее муж, сэр Рональд. Это благотворительный аукцион в помощь страдающим где-то там детям. Мне прислали приглашение не просто из вежливости, а потому, что я вполне могу пожертвовать сотню или около того фунтов на дело леди Джулиет. Ничего даже близкого к тем тысячам, что жертвуют другие, – я теперь, поскольку живу на алименты, отношусь к пятому или шестому разряду уровня благосостояния, но, без сомнения, еще стою бокала шампанского и канапе, которые получу на приеме. По крайней мере, мне не нужно беспокоиться о том, что я встречу Барли с Дорис: они теперь вращаются в более высоких артистических и политических сферах. Приемы, на которые они ходят, посещает министр культуры, гуру индустрии развлечений, великие моголы музеев, компьютерные магнаты, монархи от телевидения и т. д. и т. п. Хочу сказать, что я всегда умела рассмешить Барли. Полагаю, Дорис может сделать для Барли все, кроме этого. Она слишком сосредоточена на самолюбовании и любовании им, чтобы иметь время на веселье. Но должна признаться, с годами даже мой смех, который Барли когда-то так любил, превратился в карканье старой ведьмы.