Текст книги "Тайна профессора Бранкеля"
Автор книги: Фергус Хьюм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
IV. ЗА СТОЛОМ
Верите ли вы в переселение душ, сэр?
Без сомнения, нет, но я могу вас уверить,
Что он был змеей, прежде чем стал человеком…
Самый восхитительный час дня, бесспорно – час обеда, в особенности после охоты. Так, по крайней мере, думал лорд Дольчестер. Несмотря на свое забрызганное платье (которое он тщетно старался привести в приличный вид), он уселся за стол в самом благодушном настроении.
Белая скатерть, цветы из оранжереи, сверкающее старинное серебро, тонкий фаянс представляли очень приятную картину при мягком свете ламп с розовыми колпаками, и лорд Дольчестер чувствовал расположение ко всему миру.
Рядом с ним сидела Филиппа, загорелая и прекрасная, в нарядном обеденном туалете, разговаривая о приключениях дня.
На первом месте сидел сэр Гильберт, ведя оживленную беседу о книгах с профессором, который сидел рядом с ним.
Дольчестер с первого же взгляда невзлюбил немца и Бог знает почему называл его в душе шарлатаном.
Может быть, плавная речь иностранца и магнетическая сила его удивительных глаз привели его к этому заключению.
Во всяком случае, присутствие профессора было для него единственным диссонансом в общей гармонии этого вечера.
– Мне стыдно моего костюма, сэр Гильберт, – сказал он. – Я хотел съездить домой переодеться, но Филь не пустила меня.
– Ну, конечно, – со смехом подхватила леди, – иначе ты вернулся бы сюда только в полночь. – Впрочем, к чему ты оправдываешься? – продолжала она шутливо, – ведь это уж не в первый раз. И всякий раз ты извиняешься в одних и тех же выражениях. Почему бы не исполнять свои слова на деле?
– Потому что ты не пускаешь меня, – с улыбкой отвечал Джек, опрокидывая в рот стакан вина.
– Хорошо поохотились сегодня? – спросил профессор, устремив на Джека свои огненные глаза.
– Великолепно, – с одушевлением отвечал молодой человек, отнимая ото рта полуопорожненный стакан. – Стоило посмотреть, как водила нас лисица. Мы подняли ее за мельницей Мастертона. Тут встретился нам такой забор и канава, что половина охотников остановилась, но мисс Харкнесс перелетела через них как птица, а я за ней. Мы, кажется, в одно время оказались на другом поле, – прибавил он, обращаясь к девушке, которая слушала его с сверкающими глазами.
– Да, – отвечала она с живостью, – а помнишь, Джек, как шлепнулся старый сквайр Дарнер?
– Прямо в канаву!
– Он хотел во что бы то ни стало опередить меня, и я не могла удержаться от смеха, когда он шлепнулся.
– Поделом ему, – проворчал Джек, который не признавал за кем либо, кроме себя, права опережать мисс Харкнесс. – Он слишком стар для этого.
– О, да! Ты тоже бросишь охотиться, когда будешь в его летах, Джек? – сказала Филиппа насмешливо.
– Во всяком случае, я не буду соваться не в свое дело, – возразил Джек и усердно принялся за еду, избегая ответа.
Филиппа засмеялась и стала рассуждать о недавно купленной лошади и ее удивительных качествах.
Джек отвечал с увлечением и вскоре их разговор принял такой «лошаднический» характер, что мог быть понятен только ньюмаркетскому наезднику или герою Уайт-Мелвилла[3]3
Д. Уайт-Мелвилл (1821–1878) – шотландский писатель и поэт, прославился благодаря произведениям о спорте, охоте и т. п.
[Закрыть].
Тем временем двое ученых вели столь же специальную беседу о высших отраслях знания.
Наконец профессор искусно навел разговор на тему, которая давно занимала его.
– Вы начали рассказывать мне о том, как вам удалось приобрести «Жиральда», – сказал он, небрежно играя с стаканом.
– А, да, – отвечал сэр Гильберт, откидываясь на спинку кресла. – Замечательная удача. Мне давно хотелось приобрести его сочинения, но я и представить себе не мог, где их искать. Приезжаю в Лондон с тем, чтобы поручить моему агенту поискать их в континентальных библиотеках, и как-то, случайно, захожу в книжную лавчонку какого-то Блэка…
– Блэка? – переспросил профессор.
– Да, и нахожу у него Жиральда, то есть только второй том. По его словам, книга была привезена из Германии его сыном, который недавно умер.
– Только второй том?
– Желал бы я знать, где первый.
– Мне кажется, я могу удовлетворить ваше любопытство, – холодно отвечал немец, наклоняясь к нему.
– Первый том находится в Гейдельбергской библиотеке.
– Да? – с удивлением спросил сэр Гильберт. – Но почему же они разрознены?
– Сын букиниста, о котором вы изволили упомянуть, два года учился в Гейдельбергском университете, – отвечал профессор, нервно играя кольцом, украшавшим его палец. – Он был большой почитатель Жиральда и, уехав из Гейдельберга, увез с собою книгу, т. е. второй том. Первый я случайно нашел в его комнате.
– Как? вы искали его? – спросил сэр Гильберт.
– Да, – отвечал Бранкель. – Мне он понадобился для лекции, однако я не смог проиллюстрировать свое положение без Жиральда.
– Я должен отослать книгу в Гейдельберг, – сказал смущенным тоном сэр Гильберт, – раз она взята из тамошней библиотеки.
– Нет, к чему же? – спокойно отвечал профессор.
– Жиральд малоизвестный алхимик, и если вы согласны заплатить университету за оба тома, то, вероятно, и первый получите. Кстати, сэр Гильберт, я останусь в Англии с полгода и готов оказать вам всяческое содействие.
– О, благодарю вас, – горячо сказал баронет. – Вы меня очень обяжете. Где вы остановились?
– Пока в гостинице в Лаунчестоне, – отвечал немец, – но я нанял дом неподалеку от вас и переселюсь туда через неделю. Затем вы будете видеть меня довольно часто в вашей библиотеке.
– Милости просим, – сказал сэр Гильберт, – но где же этот дом?
– Он называется «Вольфден», – отвечал профессор.
– Вольфден![4]4
Букв. «волчье логово» (англ.).
[Закрыть] —воскликнула Филиппа. – Неужели вы будете там жить, профессор?
– Да, а что? – спросил последний, удивленный этим неожиданным вмешательством в их разговор.
– Это такое печальное место, – отвечала она с легким нервическим смехом, так как чувствовала на себе его змеиный взгляд, – и к тому же необитаемое вот уже двадцать лет. Там показывается только дух прежнего владельца, который удавился.
– Дух? Ба, – с усмешкой отвечал профессор, – я не боюсь духов. Мы живем в девятнадцатом веке.
– Есть ли там духи или нет, я, во всяком случае, не хотела бы там жить, – отвечала Филиппа, вставая, – это такое сырое и вредное для здоровья место. – При этом она с легким поклоном проскользнула в дверь, которую распахнул перед ней профессор, за что и получил мрачный взгляд со стороны лорда Дольчестера, считавшего подобные услуги Филиппе своей привилегией.
Ученые продолжали беседу о научных предметах, попивая вино, и лорд Дольчестер, покашляв сердито над стаканом, встал и отправился в гостиную за мисс Харкнесс.
Молодая леди сидела у камина, устремив мечтательный взор на раскаленные уголья.
Он подошел к ней и, облокотившись на каминную доску, с улыбкой взглянул на девушку.
– Мечтаешь, Филь?
– Я думала о профессоре, Джек, – рассеянно отвечала она, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки. – Странный человек, не правда ли?
– Мне он не нравится! – сердито заметил Джек.
– Мне тоже, – отвечала она, – но у него замечательное лицо: точно Мефистофель. Я мало знакома с поэзией, но когда гляжу на него, то невольно думаю, что такие глаза были у ведьмы в «Кристабели»[5]5
«Кристабель» (ок. 1797–1800) – поэма выдающегося английского поэта-романтика С. Т. Кольриджа (1772–1834).
[Закрыть] – глаза змеи.
– Долго он здесь пробудет? – спросил Дольчестер, толкая уголья ногой и вызывая целый фонтан искр.
– Шесть месяцев. Дай мне веер, Джек, ты так разжег уголья, что у меня лицо горит.
Джек исполнил ее желание и, опустившись на колени подле нее, с улыбкой заглянул ей в лицо.
– Оставим в покое профессора, милочка, – сказал он, завладев ее рукой, – и поговорим о чем-нибудь более интересном.
Должно быть, разговор оказался действительно интересным, потому что, когда профессор и сэр Гильберт спустя полчаса вошли в гостиную, Джек все еще стоял в той же позе, и рука Филиппы гладила его рыжие кудри.
Заметив вошедших, Джек вскочил на ноги и, по-видимому, глубоко заинтересовался висевшей подле него картиной; тогда как мисс Филиппа устремила все свое внимание на китайскую живопись, украшавшую ее веер.
Профессор взглянул на них с усмешечкой, которая возбудила в Джеке страстное желание «свернуть шею этому бездельнику», и по просьбе Филиппы уселся за фортепьяно и начать играть. Сэр Гильберт задремал в кресле перед камином, Джек уселся против него и, опершись локтями на колени, положил подбородок на руки и уставился на Филиппу, которая играла веером и смотрела на огонь.
Профессор в полутемной комнате играл Мендельсона и Шуберта. Времяпровождение это «имело свою приятность», как выразился про себя Джек, но опять-таки присутствие немца досаждало ему. Притом же Джек не был поклонником музыки и предпочитал веселые охотничьи песни Уайт-Меллвила всей страсти и мелодичности величайших музыкальных светил.
Но все-таки в игре профессора было что-то приятно усыпительное, подходившее к обстановке.
Внезапно он остановился и сказал:
– Теперь я сыграю вам вещь собственного сочинения. Она называется «Грезы».
Он начал низким крещендо минорных арпеджио в басу, но постепенно звуки поднимались и становились громче, одушевленнее; затем темп изменился, переходя в плавные, серебристые аккорды колыбельной песни, как будто волны сна смыкались над головой спящего.
Далее чистые, ясные аккорды интродукции сменились бурными звуками марша, в которых слышался грохот барабана, топот массы ног, и серебряные звуки труб, переходившие в грустную патетическую мелодию, дышавшую предсмертной тоской и скорбью.
Поток серебристых звуков, точно летний дождь на море, и дикий, фантастический, капризный вальс, напоминавший воздушные композиции Шопена.
Затем прекрасная плавная модуляция с удивительными протяжными аккордами, перешедшая в изящную баркаролу, точно лодка скользила по летней глади безбрежного моря, направляясь к пылающему закату, теряясь вдали…
– Ей Богу, Джек, сегодняшняя охота была лучшая в этом году.
Филиппа долго сидела в задумчивости, прежде чем произнесла эту банальную фразу.
Профессор воображал, что она слушает музыку, в то время как ее мысли блуждали среди золотистых полей, где мчится, уходя от охотников, стройная лисица.
Он с треском захлопнул фортепьяно и встал.
– Вы будете у нас завтра? – спросил сэр Гильберт, прощаясь.
– Непременно, – с улыбкой отвечал профессор. – До свидания, лорд Дольчестер; нам с вами не по дороге?
– Нет, я поеду домой, – отвечал Дольчестер, которому вовсе не улыбалась беседа с иностранцем.
– Я прикажу вас отвезти, профессор, – сказал сэр Гильберт, направляясь к колокольчику.
– Нет, нет, благодарю вас, – отвечал немец, вежливо останавливая его. – Я предпочитаю пройтись. До свидания. До свидания, мисс Филиппа. Вы, как я вижу, не любите хорошей музыки.
Говоря это, профессор поклонился с своей холодной и сардонической улыбкой и ушел, оставив Филиппу в досаде на самое себя за то, что она выдала свои мысли, а лорда Дольчестера – с тайным желанием «свернуть шею иностранному бродяге».
V. ДЕЙСТВИЕ ЭЛИКСИРА
Грезы – ночное порождение сна,
Духи, возмущающие наш покой;
Но все же они делают
Властелином в своих воздушных царствах
Того, кто проснется наутро жалким рабом
И увидит, что волшебные замки ночи
Были только химерой, порождением его мозга.
«Лаунчестон, ноября 14. – Наконец-то я нашел второй том „Жиральда“. Странное сцепление случайностей шаг за шагом привело меня к успешному концу. Теперь мне остается только зайти в библиотеку сэра Гильберта, взять „Жиральда“ и развернуть его на странице, указанной в криптограмме.
Затем я добуду недостающее снадобье и добавлю в чудесный эликсир последний ингредиент. Я совершенно уверен, что сэру Гильберту и в голову не придет, почему я так беспокоюсь о „Жиральде“. Да, правду сказать, он и не заметит, что я беспокоюсь, так как я всячески стараюсь не обнаруживать никакого интереса, кроме того, который понятен для любителя редких книг.
Он сообщил мне сегодня, что книга находится в его библиотеке, а я выслушал это сообщение с совершенно равнодушным видом, хотя каждая жилка во мне дрожала от возбуждения. Как бы то ни было, приходится подавить свое нетерпение и помаленьку добиваться цели. Сэр Гильберт всецело предан своим книгам, все его желания сосредоточены на полках библиотеки. Он оставил меня обедать и представил своей дочери и ее жениху. Жених – представитель аристократии, безмозглый молодой атлет с телом Милона и „умом ящерицы“, по выражению Лэндора[6]6
Уолтер Сэведж Лэндор (1775–1864) – английский писатель и поэт.
[Закрыть]. Но мисс Филиппа Харкнесс – очень странная особа. Немало времени прошло с тех пор, как я изучал Лафатера и мои сведения в физиогномике, вероятно, очень скудны, но я редко встречал такое загадочное лицо. У нее есть ум, но она им не пользуется. Насколько я мог заметить, ее образование ниже среднего. Она толкует об охоте и о лошадях и разговор ее переполнен выражениями, которых, без сомнения, нет в английском словаре, – по крайней мере, насколько я знаком с ним. Она могла бы быть умнее, если б захотела, но не захочет, потому что природа не наделила ее одной из самых могущественных страстей. У нее нет честолюбия, она совершенно довольна своей повседневной жизнью и не стремится к чему-нибудь высшему.
Странно, что благая природа так капризна. Одному она дает честолюбие и никаких талантов; этой девушке дала таланты и ни капли честолюбия.
Вечером я заметил, что мисс Харкнесс что-то невзлюбила меня. Она довольно мила и вежлива, но избегает моего взгляда и, по-видимому, чувствует себя неловко, когда я обращаюсь к ней. Должно быть, мои манеры так на нее действуют. Ученые занятия – плохая школа светских манер и я всегда стесняюсь в присутствии женщин. Я заметил также, что у нее нет души – по крайней мере по отношению к музыке. Когда я играл мою фантазию, она ее прервала каким-то замечанием насчет охоты. Ба! сердиться тут нечего! а все таки мое самолюбие было оскорблено. Я думал, что моя игра очарует всех, – оказалось, что она не действует на эту девушку. Если бы стоило ненавидеть кого-нибудь, то я возненавидел бы ее. Ее натура совершенно противоположна моей и мы чувствуем естественное отвращение друг к другу. Странно – я никогда не испытывал такого раньше. Надо подавить это нелепое чувство, так как мне придется видеть ее почти ежедневно в течение шести месяцев. Все мои мысли сосредоточены на „Жиральде“. Завтра в это время я буду знать состав питья и… Пойду к ним завтра и узнаю тайну…».
Профессор Бранкель закрыл свой дневник и разделся, чтобы лечь в постель. Прежде, чем потушить лампу, он подошел к конторке и достал из нее флакон с бесцветной жидкостью. Отлив из него три капли, он выпил их. Затем снова спрятал флакон, улегся в постель и вскоре витал в царстве грез, вызванных чудесной силой эликсира.
* * *
Я стою под пологом безлунной и беззвездной ночи, освобожденный от земной оболочки – символа смерти. Моя бессмертная часть отделилась от смертной; я бестелесный дух, безымянный и бездушный, потому что я сам душа. Ничего земного не осталось во мне; я состою из эфирной субстанции, которую Бог вдохнул в человека. У меня нет чувств, физических или духовных, я голая человеческая душа, гражданин вселенной, участник вечности. Время распахнуло передо мною завесу прошлого и я вхожу в его чертоги, чтобы блуждать по многолюдным залам и созерцать пышный калейдоскоп человечества и чудные переливы красок, которые пестрая суета жизни отбросила на белую поверхность вечности.
* * *
…Я стою среди обширной арены Колизея и вижу над собой ряды кровожадных римлян, глядящих волчьими глазами на окровавленный песок. С безоблачного, бледно-голубого неба льются потоки света, пробиваясь сквозь полог, растянутый над головами народа. Вот Гораций, только что вернувшийся с своей Сабинской фермы, беседует с Меценатом; Вергилий, с улыбкою на спокойном лице – слушает остроумный и колкий разговор Катулла – Рочестера[7]7
Имеется в виду Джон Уилмот, 2-й граф Рочестер (1647–1680), виднейший сатирический и лирический английский поэт эпохи Реставрации.
[Закрыть] своего времени, который забавляет своенравную Лесбию замечаниями насчет зрителей. И он, властитель мира, увенчанный розами, смотрит с ясным лицом на длинный ряд гладиаторов. Ave Caesar!.. Битва начинается… битва Титанов… Я вижу, как сверкают их глаза… как сыплются искры с их щитов при каждом ударе. Фортуна, своенравная как женщина, расточает свои милости то одному, то другому… Вот один упал… торжествующий противник стоит над ним и обводит глазами публику, ожидая приговора… Habet!.. И кровь побежденного льется на песок арены – ненасытный, как владыка мира…
…Неужели это Афины, сердце Греции… блистающие как бриллиант среди зеленых холмов… дом лучших умов древности?.. Широкие белые улицы, насмешливая толпа, оживленная чисто аристофановским юмором… споры философов и их учеников под портиками, богоподобные фигуры юношей, идущих в гимназию… Да, это духовная столица мира… Огромный театр с полукругом оживленных лиц, очарованных торжественным великолепием «Агамемнона»[8]8
Трагедия древнегреческого драматурга Эсхила, впервые представленная в 458 г. до н. э.
[Закрыть]… Как хорошо!.. бурная речь Клитемнестры… могучее красноречие царя народов… дикий крик Кассандры, отступающей с пророческим ужасом от окровавленного треножника… Хор…
(Далее почерк в дневнике становится совершенно неразборчивым).
Приветствую тебя, царица с белоснежною грудью и огненными глазами… Куда ты смотришь так жадно с могучих стен Трои?.. Елена… прекраснейшая из женщин, твоя роковая красота покорила гордые башни Илиона. Не думаешь ли ты, что огонек, светящийся вдали точно кровавая звезда, мерцает в шатре твоего оскорбленного супруга…
…Он возжигает погребальный костер Патрокла и освещает мрачное лицо Ахилла, глядящего гневными главами на виднеющиеся вдали стены Трои… Горе! Горе! Близок конец, о, царица… Твоя роковая краса навлекла гибель на Илион… и судьба уже изрекла неотвратимый приговор… Горе! горе!
…Хитроумный Улисс с морщинами мореплавателя у глубоко посаженных глаз, скажи мне, куда ты стремишься?.. В Итаку!.. Отталкивай корабли от троянских берегов… Распускай паруса для десятилетних скитаний, и поплывем по бурным пучинам опасного моря к твоему родному острову… Как бурлит и пенится под рукою ветров безбрежное море… соленое дыхание вздымающихся полей пены… Что за пурпурная полоса тускло посверкивает вдали… Лотофаги… (Здесь дневник невозможно разобрать). Вон нимфы играют в кристальных водах… сверкают их белые тела, окутанные прядями распущенных волос… Итака… Причаливай к желанному берегу, где ожидает тебя верная Пенелопа… Ах, Итака!..
* * *
…О, звуки музыки… легкие шаги девушек-рабынь, разносящих цветы… варварский блеск пурпура и золота… воинственные фигуры римских солдат… и она – нильская змейка – идет к своему любовнику-римлянину… Ах, Клеопатра… Египтянка… Он с ясным лицом простирает к тебе руки, он возложит на свое чело алмазную корону мира, но все для тебя, чернобровая цыганка… Слышишь, как гремит музыка… Он идет… Антоний.
…Египет, таинственный и чудесный, окутанный седым туманом древности… Длинные ряды дворцов… вереницы раскрашенных фигур по стенам… загадочные иероглифы… Подними покрывало, скрывающее твое лицо, о, Изида… Вон сфинксы в торжественном молчании смотрят широко открытыми глазами на таинственные пирамиды… О, таинственный Египет… Привет вам… Озирис… Тот…
(Здесь дневник становится неразборчивым).
…Бей в бубен, Мариам, пророчица Господа, пой победную песнь. Ее великий брат возвышается над освобожденным Израилем… Голгофа… Крест… Кто висит на нем, неподвижный и безжизненный?.. Вечернее небо алеет и крест навис над Иерусалимом, как громовая туча… Так это правда… то, что я считал басней… Ты умер за человечество, Христос?.. О, не поднимай отягченных скорбью глаз, Назарянин… Как струится кровь из-под Твоего тернового венца… Пророк… Христианство… Я в бесконечном пространстве… в центре вселенной… среди зарождающихся миров… Неужели эта огненная масса – земля?.. Я у врат мироздания… Открывайтесь… Бог!.. Огонь!.. Хаос!..
Наступает утро и спящий пробуждается к яви жизни.
VI. ПОСЛЕДНИЙ ИНГРЕДИЕНТ ЭЛИКСИРА
Это лекарство более редкое, чем все ароматы Востока.
Филиппа сидела у окна столовой в охотничьем платье. Она собиралась на охоту с лордом Дольчестером и ожидала его прихода с некоторым нетерпением, так как ей хотелось поскорей взобраться на седло. Она читала «Поле», свою любимую газету, изредка поглядывая на часы или наклоняясь погладить собаку, лежавшую у ее ног. Наконец она со смехом встала, бросила газету на пол и пошла на террасу в сопровождении собаки.
Было холодное, ясное утро; дул свежий ветерок, от которого разгорались щеки Филиппы. На террасе собралась стая голубей, но при виде Филиппы они улетели и закружились белыми пятнами в холодном синем небе. Мисс Харкнесс полюбовалась на это зрелище, а затем, ущипнув собаку за ухо, принялась разговаривать сама с собой.
– Что за несносный человек этот Джек; вечно опаздывает; вот уже полчаса против назначенного времени. Папа работает; пойду, поздороваюсь с ним.
Окно библиотеки было отворено: она вскочила в него и подошла к отцу. Он сидел за столом, углубившись в какую-то книгу, и с растерянным выражением уставился на нее, когда она дотронулась до его плеча.
– Вечно за работой, папа, – сказала она. – Почему бы тебе не съездить на охоту вместо того, чтобы корпеть целый день над этими пыльными старыми книгами?
– Бог мой, Филиппа, что ты говоришь, – отвечал он недовольным тоном. – Стану я терять время? Притом же, профессор Бранкель обещал зайти сегодня.
Филиппа молча повернулась и пошла на террасу, где остановилась в глубокой задумчивости, машинально ощипывая листики кипариса. Собака улеглась подле нее, уткнулась мордой в лапы и, полузакрыв один глаз, следила другим за своей госпожой. Мысли мисс Харкнесс были не особенно приятного свойства. Она совсем забыла про немца, и замечание отца напомнило ей о существовании этого неприятного господина. Было в нем что-то такое, что крайне не нравилось ей. Не отличаясь особенной силой воображения, она, однако, чувствовала на себе магнетическую силу его глаз и снова подумала о Кристабели.
– Хорошо, что я уеду на целый день, – пробормотала она, – вероятно, он уйдет до моего возвращения, если, конечно, отец не пригласит…
– Филь! Филь! – крикнул чей-то голос почти под ее ногами и, взглянув вниз, она увидела своего милого верхом на великолепном коне, красивого и свежего, каким и подобает быть молодому британцу, проскакавшему пять миль в холодное утро, в надежде увидеть свою возлюбленную в конце пятой мили.
– Как ты поздно, Джек! – воскликнула она, сбегая вниз. – Я дожидалась около часа.
– Не мог вырваться, – отвечал лорд Дольчестер, слезая с коня и с гордостью глядя на прекрасное оживленное лицо. – Управляющий хотел посоветоваться со мною и я насилу отделался от него.
Это объяснение было принято довольно снисходительно и Джек, передав груму поводья своей лошади, приготовился помочь Филиппе сесть на коня.
Она весело засмеялась, поставила ножку на его руку и в следующее мгновение была уже в седле. Затем собрала поводья и ударила лошадь хлыстом, отчего та завертелась на месте.
– Готова ли ты, Филь? – спросил лорд Дольчестер, вскочивший на коня.
– Да, да, сэр, – и они помчались по аллее, возбуждая удивление в грумах своим искусством.
– Редкая парочка, – сказал один грум другому.
– Да, лучше не найдешь во всем округе, – и они со смехом ушли в дом.
Тотчас за воротами парка, мисс Харкнесс и ее милый встретили профессора Бранкеля. Сердце Филиппы дрогнуло, когда она встретилась с его огненными глазами.
– Доброго утра, мисс Харкнесс, – сказал профессор, – вы уже принялись за свое любимое занятие. Я к сэру Гильберту.
– Вы найдете его в библиотеке, – сказала Филиппа, холодно кивнув головой, тогда как Дольчестер ограничился коротким «здравствуйте».
Профессор с усмешкой смотрел, как они ехали, смеясь и распевая, и чувство зависти к их счастью, смутившее сатану при виде Адама и Евы, шевельнулось в его сердце.
Чувство это, впрочем, быстро рассеялось и, пожав плечами, он пошел дальше.
Его немедленно впустили в библиотеку, владелец которой нетерпеливо дожидался его прихода.
– А, профессор! – сказал он, горячо пожав ему руку. – Добро пожаловать, я желал бы выяснить один темный пункт; но сначала должен показать вам мои сокровища.
Профессор охотно согласился, так как и он почувствовал радость библиомана, очутившись среди этих книжных богатств. Целый день они рассматривали сокровища на полках; позавтракали кое-как, на скорую руку, торопясь вернуться к духовному пиршеству. Сэр Гильберт почуял в профессоре своего брата и до вечера излагал ему свои любимые теории. Все это время хитрый профессор думал о «Жиральде», но не спрашивал о нем, опасаясь, что излишняя поспешность с его стороны возбудит подозрение в ревнивом сердце книжного червя. Он навел разговор на тему, которую баронет затронул в момент его прихода.
– Вы хотели выяснить какой-то пункт, – сказал он, пристально взглянув на сэра Гильберта.
– Да, да, – подхватил баронет, – насчет открытия философского камня. Можете вы указать мне какое-нибудь хорошее сочинение об этом предмете?
– Да вот, например, «Жиральд», – сказал профессор, сердце которого усиленно забилось.
– Но ведь он малоизвестный химик, – возразил сэр Гильберт.
– В устрицах можно найти жемчуг, – спокойно отвечал профессор, – этот малоизвестный химик дает лучшее описание философского камня, какое мне случалось читать.
– Я думал, что вы не читали «Жиральда», – заметил сэр Гильберт.
Профессор почувствовал себя на опасной почве.
– Да, – отвечал он холодно, – но я сужу по цитатам, которые мне встречались у других авторов. Сложив их воедино, я пришел к заключению, что сочинение Жиральда лучше других освещает этот вопрос.
– Так я принесу книгу и вы мне укажете места, относящиеся к нашему предмету, – отвечал сэр Гильберт и отправился за книгой.
Профессор с замирающим сердцем дожидался его возвращения, сидя в кресле у письменного стола. Наконец-то его желания исполняются и через несколько минут он узнает название заветного снадобья. Баронет вернулся и положил на стол старую желтую книгу, первый том которой лежал в гейдельбергском кабинете профессора. Он взял книгу, стал небрежно перелистывать ее, едва скрывая внутреннюю дрожь.
– Не мешало бы достать еще фон Гельма, – сказал он, взглянул на баронета. – Я думаю, что он окажется для нас полезным.
Сэр Гильберт поспешил исполнить его просьбу, и профессор, оставшись один, поднес «Жиральда» к окну, развернул на десятой странице, отыскал четвертую строчку вверху и провел по ней пальцем до пятого слова:
– Кровь девушки…
Когда сэр Гильберт вернулся, Бранкель стоял у окна, перелистывая книгу. Протягивая ему фон Гельма, баронет взглянул на него и отшатнулся:
– Боже мой! что с вами?
Холодный блеск заходящего солнца озарял лицо немца, тогда как остальное тело его находилось в тени. Лицо это было бледно как смерть, покрыто каплями пота, и со своими густыми бровями, всклоченными волосами, тонкими насмешливыми губами казалось воплощением врага человеческого рода – современного Мефистофеля. Услышав слова баронета, он повернулся к нему с холодной улыбкой и лицо его быстро приняло обычное выражение.
– Небольшая дурнота, – сказал он, возвращаясь к столу, – теперь прошло.
Баронет недоверчиво взглянул на него и предложил выпить вина, подкрепиться.
– Благодарю вас, не нужно, – отвечал профессор, сжимая книгу в одной руке и помахивая другой. – Со мной случаются иногда такие припадки. Но теперь я совершенно оправился. Вот, я нашел место, относящееся в философскому камню.
Вскоре они углубились в книгу.
Профессор отказался от обеда, сказав, что он уже приглашен, и ушел домой. Тут он вошел в спальню и, достав дневник, принялся писать.
Ноября 15. – Наконец-то я разрешил задачу, которая занимала меня столько дней. Я достал второй том «Жиральда» и, отыскав указанную страницу, убедился, что недостающее снадобье – «кровь девушки». Чтобы довершить силу эликсира, я должен примешать к нему кровь сердца невинной девушки. Это ужасное снадобье и трудно мне будет достать его, но не отступлюсь от своей цели, потому что мой долг – довести эликсир до полного совершенства. Но где же мне достать кровь девушки?
Убийство вообще-то карается смертной казнью. Ба! Какое мне дело! Убийство ради науки не убийство. Если бы оказалась нужной моя кровь, я не медлил бы ни минуты, но с радостью отдал бы ее, чтоб довершить великое открытие. Для того, чтобы вырвать тайну у великой матери, Природы, нужно умилостивить ее жертвами. Сколько людей было убито ради гораздо менее важных целей. Дочь Агамемнона была принесена в жертву родным отцом для умилостивления Артемиды, а я… неужели я поколеблюсь принести в жертву женщину на алтаре науки? Тысячу раз нет! Дело науки должно подвигаться вперед хотя бы даже ценою человеческих жертв, и я, которому судьба предназначила открыть миру эту тайну, – я не отступлю перед своей задачей.
Все готово: алтарь, жрец и жертва, потому что мисс Харкнесс суждена честь отдать кровь своего сердца для великого открытия. Я решил, что она умрет, и какая честь может быть выше! Бросаются же индусские девушки под колесницу своего бога; так неужели англичанка побоится умереть ради науки? Я не могу открыть ей эту тайну: в душе ее так мало честолюбия, что она не поймет величия своей роли и, без сомнения, откажется. Я должен заманить ее к себе и убить.
Это ужасно, слова нет, но если где применимо иезуитское правило: «цель оправдывает средства» – так именно в данном случае. Если бы я верил в Верховное Существо, я умолял бы его о помощи, но я не верю и потому преклоняю колени перед тобой, о, Наука, и прошу тебя помочь мне. Кровь одной этой девушки принесет человечеству больше пользы, чем кровь тысяч убитых при Марафоне или Ватерлоо.
