Текст книги "Пятая печать"

Автор книги: Ференц Шанта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Ференц Шанта.
Пятая печать.

1

Холод пробирал до костей и – редкий случай – сопровождался густым, почти непроглядным туманом.

Однако внутри, в трактирчике, было тепло, а трактирщик был в хорошем настроении:

– Ну, господа, следующая бутылка идет уже за мой счет! – объявил он, вставая из-за стола и выпрямляясь во весь свой огромный рост.

– Пусть идет, покуда ходит, – согласился круглоголовый агент по продаже книг, которого в округе по-свойски прозвали господином Швунгом ^{1}. Не почему-нибудь, а просто он очень быстро ходил и с такой лихостью заворачивал за угол, что упаси боже оказаться на его пути. – Пусть идет! – повторил он, вынимая носовой платок и вытирая потный лоб.

– Не лучше ли снять пальто? – обратился к нему столяр, очень высокий человек, которому, по общему мнению, в маляры бы пойти, а не в столяры, попробуй-ка при этаком росте над верстаком гнуться! На что он обычно отвечал: «Матушка за мое ремесло шестьдесят крон выложила, все приданое распродала, мне после этого ничего другого не оставалось!»

Таков был его ответ, и никто никогда не узнал, что это за шестьдесят крон и о каком приданом идет речь.

– Сниму, пожалуй! – сказал, поднимаясь, книготорговец. – Ведь на мне еще и кашне!

– Домой торопитесь! – заметил часовщик Миклош Дюрица; овдовев четыре года назад, он один воспитывал троих детей, снискав своей порядочностью всеобщее уважение. И все-таки про него ходил слух, будто не одной девчонке вскружил он голову. А девчушки все такие молоденькие, что, по выражению трактирщика, и хочется и боязно, а столяр к слову добавлял, что действовал вдовец до крайности подло – он попросту втаптывал их в грязь.

Разумеется, того, что на самом деле происходит в крохотной мастерской среди тикающих и звенящих часов, никто в точности не знал.

– Повезло телячьей грудинки достать, вот и тороплюсь домой, – объяснил Швунг-книготорговец. – Хотелось бы еще сегодня вечерком отведать…

– Тогда вы, может, и не умрете? – спросил часовщик, откинувшись на спинку стула и перебирая пальцами звенящую цепочку часов.

– Что такое?

– Я спросил – тогда вы, стало быть, не умрете?

– Когда тогда?

– Ведь вы еще сегодня вечером собираетесь грудинки отведать?

Столяр поднял руку!

– Ну, а если и умрет? Всякому приходится в свой черед умирать…

– Снова вы в философию ударились, как я погляжу, – заметил книготорговец, обращаясь к Дюрице. – Наверно, и сегодня вдоволь попакостничали?

– Что ж, всякому свое!

– Что верно, то верно! – поддакнул трактирщик, ставя принесенную бутылку на стол. – Одному на вечер грудинки подавай, другому – молоденькую грудку, коли нахальства хватит! Впрочем, мое такое мнение, что и телячью грудинку в наше время честным путем не достанешь.

– Честным, бесчестным… небось и сами бы не отказались, коли б достать умели! – возразил книготорговец, вешая пальто и кашне на вешалку. – Не отказались бы! О чем толковать. И вообще – пусть первым бросит камень тот…

– На вашем месте, – произнес Дюрица-часовщик, – я проявил бы больше любопытства: а не отведать ли и вам этого мясца, мы ведь и понятия не имеем, что это такое!

– Грудинка! – сказал столяр.

– Но какая грудинка? – спросил часовщик.

– Я только что во всеуслышание объявил – грудинка телячья, – ответил книготорговец. – В другой раз не хлопайте ушами!

Часовщик поднял брови:

– Откуда вы знаете, что телячья, а, положим, не человечья?

– Не говорите гадостей, – вмешался трактирщик, – Потерпите с вашими извращеньями до дому!

Столяр поднял бутылку: – Эва, это ведь не в сказке, малыш, как сказал поэт!

– Не отбивайте у человека аппетит, – взмолился книготорговец. – Я за это мясо Цуцор-Фогараши отдал…

– Для меня эти слова что звук пустой, все равно не пойму, что они значат.

– Разрази меня гром, – сказал трактирщик, – в этом мире все может случиться. Ежели те уже мыло из людей варят, то нас все что угодно могут жрать заставить…

Швунг, прищурив глаз, взглянул на трактирщика:

– Думайте, прежде чем говорить! До ваших мыслей мне дела нет, но такие высказывания лучше держите при себе!

– Что толку на такую ерунду время тратить, – вмешался столяр, поднимая бокал. – Выпьем, пока задаром дают, к чему мешкать. Прозит!

Все подняли бокалы. И, за исключением трактирщика, осушили их.

– Какую книгу, вы говорили, пришлось за это мясо отдать? – спросил хозяин трактира.

– Большой словарь Цуцора-Фогараши…

– А что это за штука?

– Вероятно, что-нибудь вроде лексикона, – вмешался часовщик, – где собраны слова…

– Раз словарь, то уж, наверно, в нем слова, господин умник! – заметил столяр. – Разница только в том, что это за слова. Ведь так?

– Слова венгерские, – ответил книготорговец, тотчас почувствовав себя в родной стихии, как только речь зашла о книгах. Он уже уперся локтями в стол, собираясь приступить к подробному объяснению, но тут взгляд его упал на рыжую шевелюру Дюрицы. Едва он оторвал глаза от шевелюры, как внимание его привлек нос картошкой на лице столяра. После чего книготорговец махнул рукой и сказал только:

– В общем, всякие венгерские слова!

Потом повернулся к хозяину: – У вас и в самом деле замечательное вино, коллега Бела, удивительно, как вам удалось такое раздобыть?

– Хороший трактирщик достанет, на то он и трактирщик! – заметил часовщик.

– За такие слова вам этого вина и давать бы не стоило! – ответил хозяин трактира коллега Бела. Это непривычное обращение так навсегда к нему и прилипло. Раньше, во времена прежнего хозяина, он был простым – хотя всеми любимым и уважаемым – кельнером в этом самом кабачке; это уже после кончины хозяина Бела женился на его вдове. Из него вышел весьма добропорядочный муж, жителям околотка он тоже пришелся по душе, но они так и не смогли отучиться от прежней привычки называть его попросту Белой. Вот он и стал для них «коллега Бела», всякому удобно, и никому не накладно. – А вы знаете, что это значит, когда такое вино оказывается в вашем стакане? Знаете, на что ради этого приходится идти хозяину заведения?

Общество поспешило согласиться:

– Это была просто шутка, коллега Бела, – сказал столяр. – Может ведь ваш завсегдатай позволить себе невинную шутку…

Затем он повернулся к часовщику:

– Вы не могли бы подумать, прежде чем так шутить?

– Допустим, мог бы, – разве тогда вам с вашим подзащитным удастся избежать смерти?

Агент-книготорговец скривил губы.

– Оставьте, господин Ковач… – сказал он столяру, – его уже не исправишь!

– Думаете, вас исправишь? – спросил часовщик.

– Нет! Но если вы непременно желаете знать, то заявляю вам раз и навсегда, что и я когда-нибудь умру!

– Вот и славно, что заявляете… – произнес Дюрица.

– Да, заявляю! Вы удовлетворены?

– Если вам так угодно, удовлетворен. Только никогда не следует раздражаться, это вредно для здоровья!

Трактирщик потряс перед обществом бутылкой и провозгласил:

– Я так скажу… Обойдите на досуге всю округу. Где вы еще найдете такое вино? Какой другой трактирщик станет рисковать своим здоровьем, раздобывая для своих клиентов такое вино?

– Все как есть истинная правда! – подтвердил столяр. – Хотел бы я посмотреть на другого такого трактирщика.

– Тут и спорить не о чем! – согласился, устраиваясь поудобнее, книготорговец. – Будь речь о книгах, я бы то же самое сказал, – бывало, все ноги себе в полном смысле оттопчешь, лишь бы потрафить кому-нибудь из своих старых клиентов, а ведь доброе вино в наши дни достать труднее, чем книгу! Разумеется, ценную книгу, не слащавую дребедень или какую-нибудь пакость…

Столяр подался вперед, облокачиваясь на стол:

– Скажите, сударь, только не сердитесь за откровенность, вы мой характер знаете, я ни чужих, ни своих недостатков не скрываю: вы вот все книга да книга, а только объясните мне – какой от нее прок? От книги-то?

– Образованный человек не стал бы задавать такой вопрос! – вставил слово трактирщик, сочувственно взглянув на книготорговца.

– Эва! – воскликнул столяр. – А я человек вовсе и не образованный! Просто честный ремесленник и отец семейства!

Книготорговец взглянул на мясистый нос столяра, прихлебнул из своего стакана и наконец произнес:

– Пришлось бы очень долго вам это объяснять, господин Ковач!

– Стало быть, по-вашему, я такой тупица, который и объяснений не поймет?

Часовщик поморщился:

– Это смотря как объяснять!

– А вас… – вспылил книготорговец, – вас никто не спрашивал. Но коли уж вам не терпится – ответьте на мой вопрос. Сколько лет вы чините в моей семье часы?

– Это не имеет никакого отношения ни к вашим книгам, ни к чтению…

– Имеет: за эти годы вы вполне могли убедиться, – когда в доме портятся часы, я не пытаюсь сам кустарничать, а отдаю их в починку вам; если в чем не смыслю, пальцем не прикоснусь.

– В этом вы и впрямь не смыслите! – заметил часовщик, следя взглядом за кружившей над столом мухой.

– Пусть так, – ответил книготорговец. – И коли не смыслю, то в ваши дела и не суюсь. Вот и вы помалкивайте, когда речь заходит о книгах. Разве что спросить захотите, в чем не разбираетесь, я охотно объясню…

– Если сумеете, – возразил Дюрица, продолжая следить за мухой.

– А если не сумею, то порекомендую вам обратиться к кому-нибудь из моих более умных друзей!

– Ну вот видите! С этого в следовало начинать. – Часовщик снова опустил взгляд на стол, затем посмотрел в глаза книготорговцу. – С того, что сами в этом не смыслите!

Трактирщик наполнил стаканы.

– Он дразнит, а вы не поддавайтесь, господин Кирай! – обратился он к книготорговцу, в который уж раз чуть не назвав того Швунгом. – Не обращайте внимания. Саши ведь знаете – не стоит затевать с ним спора! А что до книг, то откровенно признаюсь, я и сам не раз задумывался, на кой черт нужны эти груды бумаги? Разве они принесли кому-нибудь счастье? Какой прок тратить на них деньги? Словом, в моей голове это не укладываете я, хотя в школе я до последнего класса был лучшим учеником и часто в день пятнадцатого марта ^{2} декламировал стихи…

– А шестого октября не декламировали? ^{3} – спросил часовщик, снова принимаясь пытливо разглядывать муху, усевшуюся на потолке.

– Нет…

– А ведь к шестого октября тоже можно было декламировать!

– Да не связывайтесь вы с ним! – вступился книготорговец. – И не обращайте внимания, коли он вас перебьет. С таким разве что черт сладит, тогда уж он умолкнет насовсем…

Швунг поднял свой стакан, приглашая всех выпить – не исключая, естественно, и часовщика:

– Ну, поехали…

Все выпили.

Швунг повернулся к столяру:

– Вы спрашивали, какой от книг прок, верно ведь?

– Верно, все как есть слово в слово… – ответил Ковач. – Потому как если, положим, человек тратит деньги на еду, тут все в порядке, он собственными глазами видит от того пользу, толстеет, к примеру, или набирается сил, или поправляет здоровье. Но что сказать, ежели у человека приличной одежды нет, а он деньги на такие вещи тратит?

– Видите ли, господин Ковач… таких людей можно только уважать, – поднял палец книготорговец.

– Ну уж извините, ежели таких людей уважать, лучше уж вообще никого не уважать!..

– Вот те и на! А где же тогда зарыта собака? – воскликнул часовщик.

– Тут вы правы, господин Ковач! В той мере, в какой вам подсказывает ваш опыт! Но и только! – ответил книготорговец. – А вот если бы вы стали на мое место и судили с моих позиций, то со спокойной совестью могли бы утверждать, как это делаю я, что такого уважения достойны очень многие из наших ближних.

– Знаете, в чем истина, господин Кирай? – заговорил трактирщик. – Сколько я не видал людей, из тех, что допоздна за книгой, не разгибаясь, сидели, все они умирали до срока. От чахотки, от болезни позвоночника, так или иначе – все протягивали ноги скорее прочих. Но ежели это так – а это так, по собственному опыту знаю, – то на кой черт мне эти книги? Разве я не прав?

Он повернулся к Дюрице, словно ожидая от него непременного одобрения.

– Позвоночнику от этого ничего не сделается! – сказал часовщик.

– Как же не сделается, ежели сидеть скорчившись, горбун горбуном?

Кирай, книготорговец, тронул трактирщика за локоть:

– Вовсе не о позвоночнике речь, коллега Бела! Речь о той высокой радости, которую чтение доставляет человеку, его чуткой и страждущей душе, так сказать духу, с его жаждой образованности и знаний. Чтение доставляет радость душе, стремящейся очиститься, освободиться от ужасной грязи, окружающей нас в жизни. Не хочу приводить других примеров, скажу, с вашего позволения, только о себе. Когда я вечером беру в руки иллюстрированный журнал или произведение какого-нибудь знаменитого, высоко ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванную или приятный душ, где слова, как капли воды, сплошным потоком сменяют друг друга, очищая человеческую душу, дочиста смывая налипшую на ней грязь. В такие моменты у человека возникает ощущение того райского блаженства, когда он, по общему мнению, еще не ведал зла в душа его, если можно так выразиться, была заодно со всей вселенной. Когда, к примеру, вы читаете, как бабочки легко порхают над шелком усыпанного цветами лужка и солнечный луч весело играет на их крылышках или как там еще; издали доносится журчание ручейка, струящегося по серебру камней; в синем– синем небе летают птички, оглашая своим пением окрестность, а в тенистом лесу прыгают серны; и вся природа так возвышенно-прекрасна и даже воздух чист и свеж, не то что здесь, среди камня и дымоходных труб, – вы закрываете глаза и чувствуете себя уже там, среди лугов, и вся эта красота окружает вас самих… Короче, если угодно, это и есть та самая красота, о которой я уже говорил…

Кирай умолк на мгновение, пока доставал из внутреннего кармана пиджака носовой платок. Столяр заметил:

– Что ж, я и сам обычно выезжаю с детишками за город, если бы еще в это время трамваи не были так переполнены…

– Потому и переполнены, что все этого времени ждут. Воскресенья или субботы! – сказал трактирщик.

– У меня, что ли, бывает другое время? Небось и я только в эти дни могу с ними за город выбраться… Вот если бы городские власти о транспорте больше пеклись, нам не приходилось бы в такой толчее ездить!

– И все же нельзя забывать, – вставил трактирщик, – что во времена моей молодости трамвай туда еще вообще не ходил, вы ведь Хювёшвёлд имеете в виду? Все движение кончалось на площади Сены…

– Собственно, это бы ничего, будь у человека участочек земли в горах, разумеется, где уже налажено коммунальное обслуживание!

– Иначе и смысла нет, – согласился трактирщик. Дюрица тронул книготорговца за плечо:

– А вот если вы, допустим, съели на ужин телячыо грудинку, вам и тогда являются все эти бабочки и ручейки, журчащие по камням?

– И тогда тоже! А что?

– Да так… Что до душа и воды, вам это и впрямь в самый раз… Одного не пойму, если вы обожаете подобные вещи, то почему бы вам не обменять грудинку на какое-нибудь бабочкожурчание, ведь сумели же вы за ту, другую книгу приобрести грудинку?

– Ежели хотите послушать моего совета, – продолжал столяр, нагнувшись к трактирщику, – купите тот участок в Лёринце. Там уже целый город вырос. И такие приятные окрестности! К тому же Лёринц находится на одной высоте с Геллертхедь…

– Теперь уже все едино! – ответил трактирщик. – Займемся этим как-нибудь потом, после войны…

– Когда? – повернулся к нему Дюрица. – Когда вы хотите этим заняться, добрый человек?

– Как-нибудь после войны! Чему вы удивились?

– Да ничему! Оказывается, вы человек с юмором…

– Ну если не после, то во время войны! – сказал столяр.

– И еще когда рак на горе свистнет!

– Что ж, радуйтесь, что можете поскрести себе спину, когда чешется…

Дюрица повернулся к книготорговцу:

– Словом, даже если вы наедитесь грудинки, вам и тогда ручейки-бабочки явятся?

Кирай посмотрел на часовщика:

– Вы ведь слышали? Слышали? Я хотел объяснить, какие прекрасные, возвышенные чувства рождает чтение. А теперь слушайте, о чем толкуют они.

– Ну и что?.. Не думаете же вы, что сможете прочесть нам на эту тему целую лекцию? Вот и расскажите лучше о том, как готовите дома телячью грудинку…

– А!.. Про телячью грудинку, – поднял голову хозяин кабачка. – Так вот, послушайте меня! Моя жена обычно делает так…

Он взял было стакан, собираясь отхлебнуть из него, прежде чем пуститься в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил:

– Грудинка-то чья – ваша или господина Кирая?

– Господина Кирая, натурально…

– Тогда будьте настолько любезны – пусть господин Кирай сам об этом и расскажет!

– Да я что, могу и помолчать, – обиженно буркнул трактирщик, откидываясь на спинку стула.

– Ну и ну!

Книготорговец смахнул перед собой со скатерти крошки, собрал их в горсть.

– Если вы настаиваете, я с удовольствием расскажу, как сам обычно готовлю. Это, конечно, не означает, что жена коллеги Белы, чьи кулинарные таланты я весьма уважаю, не могла бы приготовить лучше и вкуснее… Словом, все начинается со шпиговки. От шпиговки зависит многое!

– Именно так! – согласился Ковач, хлопнув ладонью по столу, и, ища поддержки, посмотрел на трактирщика но тот не ответил на его взгляд.

– На грудинке бывает такая пленка, такой слой или как это еще называется! Вы его осторожно надрезаете, проделываете маленькие углубления, как требуется для шпиговки…

– Так, именно так… – закивал головой Ковач.

Главное, не только приготовить начинку, но по меньшей мере столько же внимания уделить и шпиговке! А чем шпиговать? Поджаренным салом! Только поджаривать надо не до хруста, а так, чтобы оно стало вроде как стеклянным, понимаете? Так вот, такое сало вы аккуратно заделываете в грудинку, но и это еще не все. Теперь нужно положить то, от чего оно приобретет тончайший вкус… Как бы вы думали, что это? Конечно, не знаете! Впрочем, я и сам это узнал не от кого-нибудь, а от человека, чей родственник был поваром у графов Эстерхази. Как вы можете представить, под его началом была не обычная кухня… – в общем, вам все равно не догадаться: нужно положить в мясо сыр! Да, именно сыр. Отрезаете приличный кусочек сыру, нарезаете его ломтиками, не большими – в полпальца длиной – и совсем-совсем тонюсенькими. Ну, а потом вот что: аккуратненько заделываете эти ломтики рядом с салом – разумеется, предварительно слегка приправив их перцем, это уж как водится… Что с этим сыром происходит? В этом ведь весь секрет! Так вот, когда мясо уже в духовке, ломтики сыра начинают плавиться. Они плавятся, плавятся, а вы жарите медленно-медленно и внимательно следите, чтобы жар оставался постоянным, а сыр плавится, плавится, и вот, уважаемые, сырный вкус и аромат пропитывает все мясо. Если позволительно так выразиться, расплавившийся сыр обволакивает все мясо восхитительной пленкой… И вот теперь его самое время отведать!

Трактирщик заерзал на стуле:

– Хотел бы я посмотреть на грудинку, которую вы так вот готовите!

– Посмотреть на грудинку?

– На нее, – ответил трактирщик и обратился к столяру. – Вот вам доводилось видеть настоящее жаркое, особенно из грудинки, чтоб без чеснока? Ну, приходилось или нет?

Швунг не дал столяру сказать:

– Ну само собой… Кладу и чеснок! Само собой разумеется! Это, простите, настолько очевидно…

Хозяин кабачка, не обращая внимания на слова книготорговца, продолжал объясняться с Ковачем:

– Так доводилось вам видеть такое жаркое или нет? Я молчу, скажите сами!

– Без чеснока какое жаркое, – признал столяр.

– Не получится без чеснока, не получится, уж будьте спокойны! Вот моя жена делает так…

Дюрица облокотился о стол:

– Слушаем, слушаем…

– Она делает так: берет кусок телячьей грудинки. Не очень большой, на килограмм или грамм на семьсот пятьдесят; как следует промывает…

Трактирщик отставил от себя стакан и положил оба локтя на стол. Потом придвинулся вместе со стулом:

– Моет этот кусок в двух водах, вот как, потому что с одного разу нет никакого толку. Потом берет молоко! Разумеется, его нужно столько, чтобы полностью погрузить все мясо – не надолго, избави бог, только на чуть-чуть для того, чтобы…

– …Чтобы мясо им слегка пропиталось! – одобрительно кивнул головой часовщик и уголком глаз взглянул на притихшего книготорговца.

– Чтобы чуть-чуть пропиталось, именно так! Ну, а уж тогда – только тогда грудинку можно резать. Но как резать? Как резать, спрашивается? Вот вам, к примеру, все равно, как распилить доску, которую вы разделываете? С какой стороны встать, с какого боку или в каком направлении начать? – обратился он к столяру.

– Почему же все равно? Далеко не все равно… Хороши бы мы были, ежели б ломили напрямик, как ни попади!

– Ну вот, видите! Вот и тут тоже не все равно – как и с какого края начать грудинку резать…

Часовщик поднял стакан. Поощрительно кивнул столяру головой.

– Я не разбираюсь в вашем ремесле, – сказал он, – но вы совершенно правы. Нельзя быть настоящим столяром, если не знать всего того, о чем вы сейчас говорили…

– Я говорил? – наморщил лоб Ковач. – Я, простите еще ничего, собственно, не говорил! Ежели бы я захотел про все тонкости рассказать, то не знаю, удалось бы нам дойти до конца…

Часовщик с любопытством взглянул на Ковача:

– Наверное, совсем не безразлично и с каким деревом имеешь дело?

– А вы как думаете? Неужели без разницы? Знаете, сколько пород дерева приходится обрабатывать нашему брату? Вы даже не представляете, каких только пород не применяют в нашем деле…

Трактирщик, уже в третий раз пытавшийся вступить в разговор, воспользовался паузой – пока столяр, приподнявшись на стуле, пододвигался ближе к столу – и заговорил:

– Стало быть, начинает моя жена резать грудинку, и делает она так: кладет ее на доску…

– Возьмем к примеру, дуб, – поднял большой палец Ковач, – дерево крепкое, но мочалится, стружку дает гладкую, легко пилится, то есть по сравнению с прочими породами…

– Берет она доску, – повысил голос трактирщик, – и кладет на нее мясо…

– По сравнению с другими, – продолжал столяр, – иногда ведь применяют у нас и более редкие породы, которые и впрямь лишь с большим трудом поддаются обработке. Взять хотя бы граб или ясень – о клене, черном дереве и говорить нечего, хотя ясень, пожалуй, надо бы после всех назвать, вместе с тисом. Правда, с тисом мне, признаться, дела иметь не приходилось, разве что когда учеником был, но если начистоту, то тут мне пришлось бы рассказывать с чужих слов. Лучше ведь начистоту, верно?

– Конечно! – согласился Дюрица. – Вот я и говорил, – поспешил вставить трактирщик, – вовсе не все равно, как приступить к тому же мясу. Кладет моя жена грудинку на доску, берет нож… Дюрица прервал его:

– Ай-яй, коллега Бела! Вам действительно следовало бы побольше считаться с приличиями! Если мне не изменяет память, рассказ о приготовлении грудинки начал господин Кирай. Неужели у вас не хватает такта дать ему досказать…

Книготорговец задумчиво посмотрел часовщику в глаза:

– Разве я не прав? – спросил его Дюрица.

– И вам не стыдно? – тихо покачал головой книготорговец. – Вы думаете, я не вижу, что вы затеяли?

– Вы с ума сошли, приятель! – возмутился часовщик. Потом обвел взглядом собравшихся и добавил: – Я ваши же интересы защищаю, а вы в ответ принимаете обиженный тон… Уступить им такую тему?!

Трактирщик взял столяра за лацкан:

– Если имеешь дело с грудинкой, то ее нужно резать именно так, как идут слои…

Столяр с готовностью кивнул в ответ и положил руку часовщику на плечо:

– Это вовсе не значит, что я ничего не смыслю в тисе…

– Стыда у вас нет! – продолжал книготорговец, все так же глядя часовщику в глаза.

– Чем я вам не угодил?

– Неужели вас, пожилого человека, тешат подобные вещи?

Дюрица пожал плечами:

– А я говорю, на вас не угодишь…

Тут открылась дверь, и из тумана появился низенький человечек с поднятым воротником; он долго топтался на месте, пока с грехом пополам не закрыл дверь.

– Нельзя ли побыстрей пошевеливаться, господин хороший? – поднялся со своего места трактирщик. – Не хватало еще пэвэошника на нашу голову!

– Добрый вечер! – еще с порога произнес человечек; держась одной рукой за дверную ручку, он снял шляпу, затем спустился по низенькой лесенке. – Я бы с радостью, да не получается…

Теперь все разглядели, что у него нет одной ноги и из штанины торчит деревяшка, на конец которой набита резина.

– Тогда другое дело!.. – промолвил Дюрица. Взяв стакан, он откинулся на спинку стула и обратился к книготорговцу:

– Будьте так любезны, перестаньте на меня пялиться!

– Стыда у вас нет! – в третий раз произнес Кирай, который никак не мог простить Дюрице незаконченный рассказ о грудинке. – У вас ни к чему никакого почтения нет!

– Вот еще одно безответственное заявление. Я ничуть не меньше вас или жены коллеги Белы люблю грудинку – с чесноком ли или без чеснока! Ну как там, дружище, на улице – густой туман? – Дюрица посмотрел в сторону нового посетителя, который, стуча по полу, направлялся к стойке, на ходу расстегивая пальто.

– Да как сказать… – улыбнулся посетитель, – мог бы быть и пореже.

– Как-то раз я в такой попал туман, – начал столяр Ковач, – руку перед собой выставишь – и уже собственных пальцев не видно. Было это в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в то время я в Бекешчабе работал, И что интересно – случилось это в августе…

– В августе тумана не бывает! – возразил Кирай, поворачиваясь на стуле – взглянуть на нового гостя.

– Уж коли я говорю, значит, не сомневайтесь, лучше послушайте, что дальше будет! Шел я ночью домой пешком, и пришлось проходить мимо одного ручья. Ночь была очень даже прохладная, и по-над ручьем густой туман с метр высотой держался. Но только низко стлался, на метр от земли, как я сказах…

– То не туман был, а пар!

– А что такое туман, как не пар? Тот же пар!

– Ну уж извините, коли бы туман паром был, его паром бы и называли, а не туманом, уж в этом-то можно бы разбираться.

Трактирщик, коллега Бела, уже стоял за стойкой и привычным движением вытирал обитую жестью поверхность.

– Чем могу служить?

– Видите ли, – улыбнулся человечек, – я и сам еще не знаю, чего бы заказать.

– Ну что ж… подумайте, авось что-нибудь и надумаете!

Человечек вытащил носовой платок и, часто покашливая, принялся вытирать нос и губы.

– Простудился вот… – объяснил он, улыбаясь сидевшим у стола.

– Холода наступили… холода… – пробормотал книготорговец и, прикрыв ладонью рот, зевнул.

– Ну, до холодов еще далеко! – высказался столяр.

– Конечно, до настоящих зимних холодов еще далеко, – согласился Кирай, – но для осени холодила не дай бог.

– А раз так, – заявил Дюрица, продолжая разглядывать вновь вошедшего, – то так и говорите, что прохладно, а не холодно…

– Что это вы вдруг такой точности захотели?

– Вообще-то я точности не требую, особенно в таких мелочах, но люблю, чтоб выражались определенно… Сударь! Закажите-ка глинтвейну, полагаю, это вам теперь в самый раз! – продолжал Дюрица, повысив голос.

Человечек улыбнулся и обратился к трактирщику:

– Знаете, сейчас это было бы мне и впрямь очень кстати…

– Сударь, – отвечал трактирщик, – не слушайте, что говорит этот человек! Действуйте так, словно ничего и не слышали. Глинтвейна у меня не было, нет и пока что не будет…

Человечек уже обтер носовым платком и щеки. Потом взглянул на Дюрицу и снова неловко, по-детски улыбнулся:

– Я вижу, все вы в хорошем настроении?

– Так чем, сударь, могу служить? – повторил вопрос коллега Бела, барабаня пальцами по жестяной стойке.

– Тогда, может быть… Да, если можно, налейте поллитра вина!

– Пол-литра вина! – отозвался трактирщик и снял крышку с сосуда, вделанного в стойку.

– А как это с вами произошло, уважаемый? – спросил Дюрица, указывая глазами на ногу гостя и одновременно беря в руку стакан. – Небось не здесь в казарме, а где-нибудь в России? Или из-за пристрастья к сладенькому?

– Не шутите над такими вещами! – вступился столяр. – А вы, сударь, если присесть хотите, прошу к нам…

– Большое спасибо! – поблагодарил новый посетитель и со стаканом в руке проковылял к столу. – Добрый вечер! – вторично поздоровался он, подойдя поближе. – Если не обидитесь, я и впрямь присяду на минутку…

– Присаживайтесь без разговоров! – ответил Ковач. – В тесноте, да не в обиде… Да садитесь же, пожалуйста!

Он потеснился, отодвинувшись вместе со стулом.

– Я так вам благодарен, – повторил одноногий, – пожалуй, я и пальто бы снял, здесь довольно тепло…

– Конечно, снимайте, – услужливо поднялся с места Кирай, бросая предупреждающий взгляд на Дюрицу, который уже раскрыл было рот, глядя на необычайное усердие книготорговца. – Сейчас я вам помогу, я ведь и сам служил, давайте-ка сюда!..

Он помог одноногому гостю снять пальто и, несмотря на его отнекивания, отнес пальто на вешалку и повесил рядом со своим.

– Все мы люди как-никак! – произнес он, снова устраиваясь за столом.

Трактирщик тоже вернулся на свое место. Принес заказанное посетителем вино. Поставил перед ним, сел, вынул сигареты и предложил поочередно всем отсутствующим – Что это? Богатство привалило, коллега Бела? – удивился Дюрица, бросая взгляд на пачку «Дарлинга». – Плакались, словно набедокурившая девочка, а меж тем таили в кармане такое богатство…

Трактирщик с довольным видом улыбнулся:

– А, не подумайте чего! Просто получил от одного капитана в подарок.

– Вот мне такие вещи никогда не нравились, – объявил Ковач, после долгих колебаний вытягивая из пачки одну сигаретку. – По чести говоря, даже понять не могу, что господа находят в этом хорошего? Ничего тут хорошего нет, вроде как одеколона нюхнул, только и всего…

– Что хорошего… что хорошего, – произнес Кирай, тоже вытянув из пачки сигарету. – Форс! Вот что тут хорошего! Не думайте, господин Ковач, будто это им приятно! Им самим это тоже неприятно, но надо ведь фасон держать. Вот, мол, какой я барин! Будь, дескать, мне братом, угощайся! Но ни одному из них не по вкусу, так только – ради моды, чтоб пофорсить, вот, мол, имею!

Столяр кивнул головой:

– По-моему, господин Кирай прав! Наверно, когда они одни, то ничего такого и не курят, по крайней мере мужчины. Помню, пришлось по какому-то делу побывать у одного состоятельного человека, я тогда еще подмастерьем был, в Буде работал у Тушека и компании. Так этот господин на прощанье протянул мне коробку – угощайся, мол, – а там в одном отделении «Левенте», а в другом такой же вот «Дарлинг». И коробку он так держал, чтоб я «Дарлинг» вытянул, а сам «Левенте» закурил…

Маленький человечек заерзал на стуле:

– А может… могло ведь и так случиться, что для гостей он более тонкие держал, а сам любил которые покрепче!

– Может, и так, – ответил Ковач, – во всяком случае, сам он закурил «Левенте»…

– Все это сплошной форс! – заявил Швунг и, подождав, пока трактирщик наполнит стакан, продолжил:

– Уж поверьте, все это один форс. Я это не просто так говорю, по роду занятий мне много приходится вращаться в таких кругах, и, по-моему, я хорошо этих людей узнал. За столько-то лет! Люди они неплохие, только очень уж большое значение придают таким вещам, которые мы и в грош не ставим.