Текст книги "Секретный корпус. Повесть о разведке на всех фронтах"
Автор книги: Фердинанд Тохай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Обычай записывать все радиопередачи противника на граммофонную пластинку существовал давно, это-то и помогло, в конце концов, разгадать тайну Науэна. Один офицер забавлялся записанной накануне на пластинку науэнской молниеносной какофонией. Вдруг завод граммофонной пружины окончился, пластинка начала вращаться медленнее, и тогда «молниеносная какофония» оказалась самым настоящим кодом. Вскоре наши дешифровщики доложили, что записанная передача касается деятельности германских агентов в Испании и в Южной Америке.
Ещё одна услуга, оказанная нам пеленгаторными аппаратами, заключалась в определении местонахождения цеппелинов. По указаниям пеленгаторов наши лётчики отправлялись в атаки на эти мешки с газом. Цеппелины под конец почти перестали пользоваться радио, но всё же каждый раз при потере курса они должны были запрашивать Куксхафен или Тондерн о своих координатах. Радист цеппелина обычно давал позывные «XYZ» и затем ряд «VVV» или других букв. Радиопеленгаторные станции в Куксхафене и Тондерне определяли азимуты этого «XYZ» и пересечение их в тот момент, когда цеппелин передавал свои «VVV»; после этого радиостанция начинала передавать шифром координаты этой точки воздушному кораблю; и на основании этого его командир отмечал на карте свое положение над Северным морем.
Немцы, конечно, знали, что мы перехватываем их сообщения и в состоянии отметить на карте положение цеппелинов с такой же точностью, как и они сами, поэтому прибегали иногда к уловкам, передавали ложные координаты и т. д.
Воспоминание о радиопередачах цеппелинов связано для меня с посещением комнаты на четвёртом этаже Военного министерства в самый разгар налётов на Лондон.
Последние координаты «XYZ» передавались вниз по пневматической трубке с пеленгаторной станции, находившейся на крыше. Офицер с папироской во рту невозмутимо наносил их на карту.
«Старая Мата находится в двадцати милях южнее Доггер-Банка», – говорил он и затем продолжал, как ни в чем не бывало, болтать о театре, об отпуске или переходил на какую-либо злободневную тему.
А затем – это было вскоре после полудня – я брёл в Вест-энд, зная, что через несколько часов должен начаться налёт; я брёл по знакомым улицам, кишащим женщинами и детьми, которые ничего не подозревали; слышал, как люди назначали свидания на улице, «когда стемнеет»…
Трудно было сдерживаться и молчать!..
Но я, кажется, слишком далеко ушёл от слякоти фламандских полей и от средств связи, которыми пользовались шпионы на поле боя…
Один из самых романтических эпизодов этой войны связан с радиостанцией, находившейся на бельгийской территории, в Бар-ле-Дюке. Бар-ле-Дюк – это небольшой клочок Бельгии, который был не замечен мирной конференцией 1839 года и так и остался окружённый со всех сторон Голландией. Бар-ле-Дюк лежит на линии железной дороги, идущей из Турнхут (Бельгия) в Тильбург (Голландия), и, возможно, насчитывает всего четыреста жителей-бельгийцев.
Как только разразилась война, ценность этого островка стала очевидной. В тылу германской армии оставалась полоска территории союзников, недоступная для немцев, так как была окружена нейтральной Голландией. Хотя немецкая охрана, расставленная на голландской границе, могла простым глазом разглядеть главную улицу этого бельгийского городка, она не могла тронуть ни одного волоска на голове его обитателей, не нарушая голландского нейтралитета. И бельгийцы в полной мере использовали выгоды своего положения. Они превратили Бар-ле-Дюк в сборный пункт бежавших из плена французов и британцев, позволили англичанам создать там радиостанцию. Эта радиостанция долгое время ежедневно передавала шифрованную информацию союзникам. Немцы не только знали о существовании станции, они даже видели её собственными глазами. Они поместили на границе свою станцию и перехватывали всё, что передавал Бар-ле-Дюк. Однако сообщения были шифрованные, и к тому времени, когда немцы расшифровывали один код, станция уже пользовалась другим. Агенты союзников, собрав информацию в Бельгии, тайком переходили голландскую границу и направлялись прямо в Бар-ле-Дюк, где собранные ими сведения зашифровывали и передавали по радио. Вскоре, к сожалению, возникли трудности. Радиоустановке такой силы требуется большое количество бензина, и через некоторое время немцы заявили Голландии формальный протест против отправок горючего в Бар-ле-Дюк – ведь им пользовались для военных целей.
Голландцы, конечно, с готовностью согласились не пропускать больше горючего, и тогда начался медленный и мучительный процесс контрабандной доставки бензина. Контрабандистами были главным образом пожилые и толстые голландки и бельгийки, которые обычно проносили пару баллонов с бензином под подолом; один или два баллона не могли сильно повлиять на их силуэт.
Однако вскоре возникли ещё большие трудности. Немцам удалось подкупить несколько работников радиостанции, и предатели стали передавать союзникам ложную информацию. Это было самое худшее из того, что могло случиться. Приходится констатировать, что в последние месяцы войны романтическая радиостанция в Бар-ле-Дюк уже не имела практического значения: её передачи были скомпрометированы в глазах французского и британского генеральных штабов.
Если радиовойна на суше могла вызывать удивление, то роль радио в морских операциях подчас даже ужасает.
Армия и воздушные силы не могли тягаться с морским флотом в этой области. Каждый линейный корабль, каждый контрминоносец и каждая подводная лодка германского флота имели свои, постоянно меняющиеся, позывные и свой шифр. Ни один адмирал не мог предпринять самой незначительной операции без ведома вечно подслушивающих англичан. За год определялось местонахождение сотен судов, и перехватывались тысячи шифров. Под конец наши радисты – лучшие во всём мире – так «настроились» на передачи германского флота, что никакие ухищрения противника не могли обмануть англичан.
Наши радисты после нескольких лет работы научились даже узнавать отдельных немецких радистов по их индивидуальным особенностям, какими бы позывными они ни пользовались.
Ценность этого очевидна. Представим себе, что наши радисты перехватили позывные «KQ». Буквы «KQ» по самым последним данным были позывными «Байерна».
– Это рука не байернского радиста, – заявляет опытный британский оператор, – я знаю его манеру. Это передаёт радист с «Бадена».
По этому можно было догадаться, что «Байерн» обменялся позывными с «Баденом». Такая замена могла бы оказаться чрезвычайно важной при операциях на море. Если бы наш флот начал действовать, думая, что «Байерн» находится там, где его на самом деле не было, такое ложное представление, которое к тому же могло распространяться на дислокацию всего немецкого флота, способно было бы привести нас к гибели. Немцы несколько облегчали задачу: во время морских операций и даже когда суда стояли на якоре в Кильском канале, они пользовались так называемыми контрольными судами связи. Это значило, что ни один корабль не мог внезапно начать «разговор» с другим.
Он должен был действовать через свой корабль связи, радисты которого передавали или задерживали телеграмму в зависимости от усмотрения контрольного офицера.
Эта система имела явные недостатки с точки зрения сохранения тайны: легко сосредоточить внимание на каждом контрольном корабле связи и принимать все его передачи.
Кроме того, благодаря этой системе англичане могли установить, как группируется флот вокруг каждого из судов связи. Путём длительного наблюдения установили, что «Зейдлиц», «Дерфлингер» и «Мольтке» группировались вокруг, скажем, «Фон дер Танна». Такие сведения бывали исключительно полезны.
Однако в других отношениях основательные тевтонцы очень много выиграли со своей системой контроля, особенно в Ютландском сражении, где их радиосвязь действовала безотказно, чего, к сожалению, нельзя сказать про нас.
Странные вещи случаются в радиовойне на море. Рассказывают, что адмирал Битти на последних этапах войны не раз ловко водил за нос своего противника хитроумным обращением с радио.
Одно время очень много говорили о «призрачном флоте», который, как полагали, состоял из судов, замаскированных под «Большой флот», и бороздил моря, чтобы завлечь в ловушку фон Тирпица. Возможно, что этот «призрачный флот» был не чем иным, как группой малопригодных кораблей с радиостанцией на каждом, соответствующей радиостанциям кораблей настоящего флота. Возможно даже, что адмирал Битти перевёл радистов из настоящей эскадры на подставную: это должно было окончательно убедить германских радистов-перехватчиков в том, что они имеют дело с настоящей эскадрой; возможно также, что наш морской главнокомандующий дал каждому судну фиктивной эскадры позывные настоящей эскадры и, наконец, обеспечил их прекрасным кодом…
Однажды ночью немцы слышат: «KQ» сигнализирует «ZD». И быстро справляются в своих записях, подсчитывают и определяют, что «KQ», – это «Лайон», a «ZD» – это «Тигр».
В Тондерне и Куксхафене начинают работать радиопеленгаторные станции и засекают судно «KQ», ведущее в этот момент передачу; его положение отмечается на карте Северного моря. Между тем немецкие дешифровщики потеют, расшифровывая передачу с «KQ». Вскоре германская разведка сможет доложить Шееру, что Битти на «Лайоне» ушёл от Доггер-Банка и предполагает на рассвете встретиться с эскадрой лёгких крейсеров в сотне миль северо-северо-восточнее Гельголанда.
А Битти в это время вместе с «Лайоном» спокойно «стоит на якоре у Росайта или потихоньку пробирается вдоль норвежских берегов, готовясь броситься с тыла на германские суда, разыскивающие фиктивную эскадру «в ста милях северо-северо-восточнее Гельголанда».
Благодаря одному иностранному изобретению можно было бы сорвать не одну хитроумную попытку противника замаскировать радиопередачу или ввести нас в обман. Изобретение заключалось в записи на плёнку перехватываемой радиопередачи. Полученный негатив во многом походил на дактилоскопический снимок. В таком тонком деле, как радиопередача, манера работы каждого радиста резко отличается от манеры его товарищей; при помощи фотографических записей можно было составить характеристику всех немецких радистов. Так, определив «по почерку», что Ганс и Фриц принадлежат к экипажу «Гинденбурга», разведка могла, независимо от позывных, знать, когда говорит «Гинденбург». К сожалению, это изобретение не было своевременно использовано.
Можно было бы ещё кое-что рассказать о роли радиовойне, но по соображениям, высказанным мною в самом начале этой книги, я вынужден молчать. Впрочем, расскажу ещё одну историю и на этом закончу.
Во время первого сражения у Ипра, когда британцы изо дня в день занимали новые рубежи, связь между боевыми районом и Генеральным штабом поддерживалась только посредством верховых ординарцев и радио.
Ординарцы часто погибали или попадали в плен со своими донесениями, что иногда влекло за собой гибель целых соединений; поэтому, когда одному известному генералу понадобилось сообщить дислокацию своих войск, он приказал передать донесение по радио.
Офицер-радист отказался передать донесение. Оно было незашифрованным, так как не успели условиться о коде, а в нём указывались точные и подробные сведения обо всём боевом порядке британцев. Немцы, несомненно, перехватили бы его.
– Скажите этому молодому человеку, – заявил генерал, – чтобы он в течение ближайших пяти минут приступил к передаче моего сообщения.
Офицеру пришлось повиноваться, и все подробности дислокации британцев вокруг Менэна были переданы «в воздух», доступные другу и врагу. Тут произошло чудо.
Немцы действительно перехватили британскую радиограмму, но решили, что ни один командир, находящийся в здравом уме, не решился бы так открыто передать сведения о своих войсках. Они пришли к заключению, что донесение сфабриковано специально для дезориентации противника, и, исходя из этого, перегруппировали свои силы.
– Я знал, что они так решат, – заявил впоследствии генерал, – поэтому и настоял, чтобы сообщение было передано открытым текстом.
Есть ещё одна возможность в развитии шпионажа, которую нельзя упускать из виду.
Система шпионажа строится в мирные годы. Педантичные немцы, может быть, уже сейчас вербуют себе агентов среди британской и союзных армий, из года в год аккуратно оплачивают безделье этих будущих шпионов в ожидании новой войны. Солдат-предатель – явление, известное ещё по прошлым сражениям. В будущей войне, как и в прошлой, оно может оказаться весьма распространённым.
Приведём в связи с этим пример. В марте 1916 года к англичанам в Мервилль перелетел на одном из самых первых монопланов «Фоккер» германский лётчик, унтер-офицер, состоявший на британском жаловании. «Фоккер» в то время наводил на всех ужас, и это предприятие двадцать раз стоило тех, если не ошибаюсь, 50 фунтов стерлингов, которые были тут же уплачены перебежчику.
И не такое ещё случалось в воздухе. Об офицерах союзников рассказывали, что они садились на территории, занятой немцами, навещали там своих друзей, а затем преспокойно улетали обратно. Более выгодного положения для шпиона, чем служба в военно-воздушных силах, трудно себе представить. Что может быть проще: совершая ежедневные полёты, делать наблюдения и во время патрулирования сбрасывать донесения в условленном месте, прикрепив бумагу к дымовой шашке, чтобы помочь быстрее найти её.
История шпионажа знает ещё более удивительные случаи. Один артиллерист, тайный агент противника, клал свое донесение в специальный снаряд-»пустышку» и затем стрелял этим снарядом в глубь обороны противника.
* * *
Выше я говорил о разведке и контрразведке в прифронтовой зоне.
В иных условиях приходилось налаживать связь между шпионами, работавшими в глубоком тылу, в больших городах и портах, в нейтральных и воюющих странах, в открытом море. Вместо собак, ветряных мельниц и голубей, тут фигурировали симпатические чернила, газетные коды и другие методы.
Публике кажется, что шпиону всё даётся легко. Надев меховую шубу, в автомобиле с мощным мотором он несётся к какой-нибудь заброшенной скале на побережье, откуда фонарём по азбуке Морзе передает свежие сведения, которые только что собрал в «Карлтоне» [9]9
«Карлтон» – известный клуб английских консерваторов в Лондоне.
[Закрыть]. Шпиона представляли в виде страшной «буки» – старого джентльмена тевтонского происхождения, сидящего в халате, ермолке и комнатных туфлях и сигнализирующего лампой бог весть что через трубу своего камина цеппелину, повисшему над крышей… Говорили о найденных при адресате письмах, буквально истекавших симпатическими чернилами. Пользовалась популярностью и чудесная сирена, гостившая на борту корабля «Бимбо» и выкрадывавшая из каюты капитана единственную книгу с кодами, которую бросала борт корабля своему любовнику Фрицу фон Бошу, ожидавшему прелестницу внизу, на волнах… Вспоминаются ее разговоры о тайном радиопередатчике на колокольне, который приводился в действие игрой на органе внутри церкви; о «роковой» вдове с голубями, воркующими в её корсаже. На самом деле средства связи гораздо менее эффектны.
Один из самых опасных шпионов, когда-либо попадавшихся в Италии, – коммивояжёр некоего миланского торгового дома, постоянно разъезжал между Миланом и морской базой Таранто.
В этом порту он разыгрывал роль озабоченного своими коммерческими делами человека и сделался завсегдатаем маленького кафе на окраине города, где потягивал вермут или малагу в компании своих приятелей, работавших в доках. Собутыльники сообщали ему (устно) последнюю информацию, после чего «коммивояжёр» возвращался в Милан, не возбуждая подозрений; там он передавал сведения (опять же устно) швейцарцу, которому по делам приходилось часто разъезжать между Берном и Миланом. Очутившись в нейтральной стране, швейцарец записывал сообщённое и вручал одному из дюжины агентов-сборщиков», которых Германия держала в Швейцарии на протяжении всей войны. Через пару дней полный доклад лежал на столе морского Генерального штаба в Куксхафене или Пола.
Вот вам прозаический рассказ о деятельности весьма удачного шпиона, проработавшего немало месяцев. Таких агентов-передатчиков было очень трудно арестовать и почти невозможно изобличить. Чтобы выследить этих «честных деловых людей», обычно сопоставляли их расходы или текущие счета с законным жалованьем, которое они получали, и наблюдали за их связями. Если возникали подозрения, дельцу не давали больше разрешения на поездку.
Пока не удавалось получить более основательных доказательств связи с противником, приходилось ограничиваться этой мерой. Вероятно, из тысяч людей, которым отказывали в разрешении на поездку, всего десять человек действительно были агентами противника.
Почти так же трудно выследить человека, писавшего в нейтральные страны совершенно безобидные на вид деловые письма, в которых каждое слово, каждый оборот речи могли иметь тайное значение.
Типичный пример военной информации, скрытой под формой «безобидных писем», был раскрыт в связи с арестом двух немок, матери и дочери, проживавших в Гэмстэде (Лондон). Эти женщины, впоследствии приговорённые к долгосрочному тюремному заключению, сообщали результаты каждого налёта цеппелинов, давая в письмах отчет о жизни лондонских птиц. В конце концов, цензура пришла к справедливому заключению, что едва ли жизнь птиц в Лондоне может представлять такой захватывающий интерес для людей, живущих в Голландии; а сопоставление писем с последующими налетами укрепило цензуру в предположении, что эти женщины шпионки.
Кстати, многие недооценивают, как важно для противника точно знать, куда попали его бомбы. Эти сведения – то же, что указания корректировщика артиллеристам.
– В 22 ч. 12 м. бомба упала на театр «Лицеум», – сообщает германский шпион.
Командир воздушного корабля обращается к карте Лондона, на которой точно помечено время, когда была сброшена каждая бомба.
– Я думал, что в 22.12 находился над собором Св. Павла, – говорит он, – а оказался на полмили западнее.
Подводная лодка была ценным приобретением для секретной службы противника, ею пользовались для высадки шпионов в Англии и даже во Франции, для сбора донесений от агентов-резидентов в таких крупных портах, как Шербур и Ливерпуль. Нельзя сказать, чтобы световая сигнализация с берега широко применялась шпионами. Но достоверно известно, что некий сторож маяка систематически снабжал горючим немецкие подводные лодки, а также сообщал противнику о судах, замеченных за день: их названия, размеры и скорость. Чтоб поймать его, разведка применила избитый способ. Как только возникли подозрения, установили постоянное наблюдение и тщательно изучили сигнализацию с маяка, в особенности же сигнал «есть горючее». Затем ночью возле маяка собрали группу матросов, и когда по сигналу «есть горючее» на берег высадились немцы с подводной лодки, их взяли в плен. Эта история, однако, не типична. Шпионы, желающие связаться с подводной лодкой, обычно поступали проще. Командиры подводных лодок искали сведений об отправлении судов из таких портов, как Ливерпуль и Глазго. Получив информацию, командир подстерегал в море британские суда, чтобы их торпедировать.
Во всяком крупном порту всегда много иностранцев – датчан, испанцев и прочих. В этой среде, связанной с пароходными компаниями и торговыми фирмами, немцы вербовали агентов для связи с подводными лодками. Такой агент, проживающий на территории доков, собирал сведения, затем выезжал из города на велосипеде в какое-нибудь место на побережье, где его встречала команда подводной лодки, причалившая на шлюпке. Не подлежит сомнению, что эта система практиковалась успешно и полученная таким образом информация была причиной гибели многих судов. Под конец удалось её обезвредить распространением ложных слухов (мера, упомянутая мной в одной из предшествующих глав). После этого никто, кроме узкого круга посвящённых, не знал точно, когда пароход отходит.
Агенты противника мечтали использовать чемоданы с дипломатической почтой нейтральных стран. Эти чемоданы опечатывались в посольствах или дипломатических миссиях в Лондоне и затем поручались заботам дипломатического курьера, который передавал их в целости и сохранности в Гааге, Стокгольме или Берне. Воюющие страны не имели права заглядывать в содержимое чемоданов, курьерами же назначали людей с незапятнанной репутацией; и всё же, когда риск, связанный с этой системой, стал настолько очевидным, что им нельзя было больше пренебрегать, дипломатов попросили следить, чтобы в официальные отправления впредь никто не подсовывал частных писем или документов.
Что эта мера была отнюдь не излишней, доказывает арест одной хорошенькой скандинавской девушки, которая долгое время на одном из последних этапов войны пользовалась для шпионских целей дипломатической почтой нейтральной страны. Эта молодая дама, угодившая затем на пожизненную каторгу, была одной из стереотипных шпионок из мелодрамы, столь редко встречающихся в жизни. Она собирала информацию своим собственным методом, и сама нашла способ доставки её к месту назначения. Ей никто не помогал; не думаю также, чтобы кто-нибудь платил за это. Она приехала в Англию, чтобы изучить английский язык и погостить у друзей. Это было в 1916 году. Она имела весьма приятную внешность и, кроме того, была остроумной и интересной собеседницей, танцевала, играла на пианино, и вполне порядочные люди искали её общества. Её история развивается обычным порядком. Флирт не затихал ни на один день; она не брезгала случайными романами с офицерами, приезжавшими в отпуск, и со всеми, кто мог быть полезен. Скандинавская девушка слышала много интересного в своём вполне шикарном, если и не ультрафешенебельном обществе. С помощью чар она добилась разрешения пользоваться дипломатической почтой одной нейтральной страны для переписки с друзьями – «это настолько быстрее и надёжнее»…
Её карьере был положен конец лишь через несколько месяцев, когда некий человек, имевший доступ к дипломатической почте того посольства, к помощи которого прибегла шпионка, навестил Скотленд-Ярд.
Возможно, гораздо больше, чем думали власти, была распространена другая система связи: офицерам, возвращавшимся на фронт, женщины передавали письма с просьбой отправить их из какой-нибудь другой страны. Выгоды такого способа ясны. Предположим, женщина, проживающая в Лондоне и связанная с врагом, даёт письмо офицеру, возвращающемуся во Францию, с просьбой опустить его в Булони, Амьене, Париже или ещё где-нибудь. На письме парижский адрес; офицер соглашается. Письмо совершенно невинного содержания да ещё с печатью местного почтового отделения имеет все шансы проскочить незамеченным через цензуру. Адресат, резидент противника в Париже, получает, расшифровывает письмо и переправляет в Швейцарию. Женщине в Лондоне помогли обойти английскую цензуру. А если бы письмо было опущено в Лондоне, – его сфотографировали бы, изучили и подвергли испытаниям на симпатические чернила.
Удивительно, что ни офицерам, ни рядовым никогда не внушали, сколь опасно оказывать подобные услуги. Больше того, офицеры часто брали письма у дам, за честность которых никак не могли бы поручиться.
Был случай, когда влюбчивый британский офицер провёз на автомобиле некую германо-американскую актрису от Италии до Парижа просто из озорства. На границе, очевидно, никаких вопросов не задавали, миледи, вероятно, была тщательно закутана в британский плащ. Только в Париже джентльмену сообщили, что его прекрасная спутница уже давно находится на подозрении и в Лондоне и в Париже. Здесь он узнал, что французы уже не один раз пресекали попытки этой «актрисы» попасть во Францию, и железнодорожные власти получили особое предупреждение о шпионке. Тогда у миледи возникла мысль прокатиться из Италии в Париж на автомобиле своего поклонника.
Но довольно говорить о хорошеньких дамочках, o6ратимся к бравым морякам.
Чтобы сделать Англию «шпиононепроницаемой», мы должны были бы проверять каждого моряка, прибывающего из нейтрального порта, исследовать подкладку его фуражки и подмётки ботинок – излюбленный тайник шпионов. Но таких моряков тысячи, и безнадёжность этого проекта очевидна. Судно направляется, скажем, из Гулля в Гётеборг Таможенные чиновники и портовые сыщики произвели осмотр. Экипаж в это время слоняется без дела. Вот один матрос пробрался на берег за бочки или за тюки. Там ему вручают конверт… Через полчаса корабль отплыл. Можно полагать, что более солидной части экипажа, таким людям, как офицеры или старшие официанты, иногда давали для передачи немецким шпионам устные поручения и даже доверяли деньги для агентов.
В среде моряков всегда могут оказаться агенты-передатчики; с этой опасностью можно бороться только хорошей работой на берегу – такой работой, которая привела, например, к аресту консула Алерса и немецкого пастора в Сандерленде. В случае необходимости следует запрещать экипажам всех нейтральных судов сходить на берег и не допускать никакого общения между ними и портовым населением. Но это сложная задача.
Для наблюдения за прибытием и отправлением торговых судов во все крупные портовые города были направлены специальные офицеры разведки. Одного офицера посылали, например, в Кардиф наблюдать главным образом за движением испанских судов на Бильбао; другого назначали в Ньюкастл – проверять все скандинавские суда.
Кроме знания языков, офицеры должны обладать гибким и цепким умом, чтобы при допросе подозрительных (в чём и заключалась в основном работа) ухватиться за необдуманное показание или слабое объяснение. Кроме того, они должны уметь «ловить на пушку». Таким способом заставили одного испанца сознаться, что он получил 17 000 песет за шпионаж в Англии.
Интересен случай с двумя немецкими морскими офицерами, обманувшими британскую контрразведку, которая приняла их за торговцев сигарами. Эти джентльмены в качестве кода пользовались иллюстрированными каталогами сигар; пять типов сигар обозначали: очень большие – линкоры, большие – линейные крейсера, средние – крейсера и лёгкие крейсера, малые – истребители и миноносцы, очень малые – подводные лодки. Эти два шпиона врозь объездили все главные порты. Вот образец их сообщений фирме в Голландии:
«Харидж. Пожалуйста, пришлите двенадцать сотен «Гаванна» № 2, шесть сотен «Гаванна» № 3 и две тысячи «Корона».
Читалось это так:
«Сейчас в этой гавани находятся 12 линейных крейсеров, 6 крейсеров и лёгких крейсеров и 20 подводных лодок».
Оба немца попались отчасти по собственной вине: шпионов не удалось бы уличить, если бы их показания совпадали.
В начале войны и некоторое время спустя немецкие шпионы прибегали к связи при помощи объявлений в газетах (как в случае с Мюллером). Соответствующий столбец в «Таймсе» ежедневно тщательно проверяли: не скрывается ли под внешне безобидным текстом тайный код. Был случай, когда объявление в «Таймсе» о продаже собаки оказалось сообщением о переброске британской дивизии из Салоник в Египет. Специальная цензура занималась исключительно объявлениями в отечественных и иностранных газетах.
Во многих парижских газетах лёгкого содержания, типа «Пти Паризьен», во время войны появилась страничка сугубо личных объявлений офицеров, которые заявляли о своём желании приобрести «крестную мать». Цель – переписка, а затем встреча «крестника» со своей покровительницей.
Заводя такие отношения с незнакомой и, может быть, совсем неинтересной женщиной, они стремились получать от своей «крёстной матери» продовольственные посылки и даже денежные переводы. Этот обычай легко мог послужить на пользу шпионке.
Отвечая на многочисленные объявления-просьбы фронтовиков, можно было разузнать кое-что о дислокации различных частей, а в дальнейшем, при личном общении, выпытать у «крестников» подробности фронтовой жизни. Французская контрразведка, которая обычно чуяла, где «пахнет шпионажем», только в 1917 году запретила помещать объявления о «крёстных матерях». Возможно, что до 1917 года французы не запрещали этих объявлений в надежде выследить кое-кого…
Впрочем, одну шпионку, некую даму из Тулона, они поймали, прибегнув к очень простой уловке. Агент контрразведки, притворяясь солдатом, дал объявление, завязал переписку и вскоре познакомился с «крестной матерью». Благодаря искусным действиям «крестника» и собственной неосторожности, эта женщина вскоре была разоблачена.
Относительно радиотелеграфа и почтовых голубей я уже говорил. Остаётся прибавить, что если эти средства связи оказались непрактичными на малых расстояниях, то на больших они и вовсе непригодны. В большинстве воюющих стран были приняты меры, заставившие шпионов забыть о таких способах связи. Всех голубей зарегистрировали, а радиопередаточные аппараты изъяли у гражданского населения. На телеграфе были введены такие строгости, что шпионы избегали его, как чумы.
Германская контрразведка в Бельгии вечно обыскивала мирных жителей из опасения, что среди гражданского населения многие занимаются доставкой информации к голландской границе.
Чтобы обмануть немцев, прибегали к довольно необычным уловкам. Вскоре после войны я стоял среди развалин больших сталелитейных заводов «Угрэ Мариэ» в Льеже. Мой гид, управляющий заводами, рассказал, что он провёл два года в германской тюрьме по подозрению в шпионаже.
– А на самом деле вы были шпионом? – спросил я.
Управляющий посмотрел с минутку на меня и затем ответил:
– Признаться, они были не так далеки от истины в своих подозрениях, эти боши! В течение двух лет я сообщал обо всём, что происходило в Льеже, бельгийскому военному штабу в Гавре. Обычно я возил свои донесения отсюда до голландской границы, обёртывая их вокруг выхлопной трубы своего автомобиля и закрывая сверху войлочной обмоткой…
Бельгийские шпионы прятали свои сообщения в хлебе и в другой пище, в крайних случаях даже проглатывали изобличающие клочки бумаги. Обыск, которому немцы подвергали на границе каждого мужчину, женщину и ребёнка, исключал возможность спрятать документы на себе. Однако тупых тевтонов систематически обманывали.
Пожалуй, самый интересный из всех вещественных доказательств шпионажа – номер газеты «Этуаль Бельж» конца августа 1914 года. Этот экспонат теперь находится в музее Военного министерства. Газета засалена, точно в нее было завёрнуто масло, а в середине выжжена большая дыра. В первые недели войны этот номер привёз бельгийский беженец, завернув в него ботинки. Вся газета исписана лимонно-формалиновыми симпатическими чернилами.
Запись эта представляла собой полный отчёт обо всех германских военных поездах, прошедших через Льеж по 22 августа 1914 года. Запись прерывалась по одну сторону дыры, и возобновлялась от противоположного её края. Героический составитель отчёта, скрываясь в дренажной трубе возле железнодорожной насыпи, день за днём заносил результаты своих наблюдений на бумагу. Информация, собранная им, была передана непосредственно генералу Френчу, отступавшему в то время под Монсом; значение её неоценимо.
