Текст книги "Секретный корпус. Повесть о разведке на всех фронтах"
Автор книги: Фердинанд Тохай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Впрочем, я вспоминаю как раз такой эпизод. Однажды через могилёвские леса пробирался, хромая, раненый русский. Его рот был плотно забинтован, и когда его спрашивали – куда идёт, он не мог ничего ответить, только показывал вперёд и ковылял дальше. Встречные, естественно, направляли его в ближайшую санитарную колонну, но раненый почему-то никогда не следовал указанному пути, предпочитая, по-видимому, бесцельно бродить по лесам, то обходя русские артиллерийские позиции, то трудом пробираясь мимо боевых штабов, полевых складов и т. д. Этот скиталец, может быть, уже несколько дней прошатался так, когда повстречался русский офицер, который за день до этого направил его в полевой перевязочный пункт. Раненый, всё еще продолжающий бродить с завязанным ртом, привлёк внимание офицера. Он категорически приказал бродяге следовать за собой на ближайший пункт медицинской помощи. По дороге раненый неожиданно бросился бежать по направлению к германским линиям. Офицер успел выхватить револьвер и выстрелить в спину беглеца, тяжело ранив его.
Позднее в госпитале, куда доставили раненого, с его рта сняли повязку. Рот был цел и невредим. Этот человек оказался немецким офицером, он не умел говорить по-русски и завязал рот, чтобы оправдать свое молчание.
Прежде чем перенестись через Европу, мы задержитесь на один момент в отеле «Бристоль» в Варшаве, иначе наше повествование не будет полным.
В 1914–1915 гг. жизнь в Варшаве сосредоточилась в отеле «Бристоль». Эту гостиницу справедливо называли сердцем русской армии. «Бристоль» был подлинным Вавилоном, куда съезжались офицеры с фронта, чтоб провести пару дней в тепле и комфорте. Вам не дали бы там шампанского открыто, но в отдельном кабинете подали бы напиток весьма похожий на шампанское. Танцевать не разрешалось, но где-то наверху происходили довольно занятные танцы. Всю ночь напролёт оттуда доносились топот ног и музыка. В «Бристоле» всегда останавливалась одна и та же публика: жёны и дочери старших офицеров, военные атташе, корреспонденты, «военные невесты» – молодые дамы в сопровождении пожилых дам, с десяток величественных и очаровательных куртизанок, окруженных свитой льстецов и поклонников, шпионы и контрразведчики обоих полов, женственные отпрыски местной аристократии – Потоцких и Радзивиллов, Любомирских и Чарторийских, государственные деятели и знаменитости, приехавшие с визитом на фронт, «сестры» в белоснежных одеяниях и, наконец, неисчислимое множество русских офицеров, молодых и старых, безусых птенцов и бородачей – казаков, украинцев, москвичей, сибиряков. Вся эта пёстрая толпа объединялась желанием вкусить «запретный плод».
Короче говоря, «Бристоль» был чудесным местом для шпионажа. Типичная обстановка отеля военного времени, непосредственная близость к фронту, постоянные разговоры о военных делах. Среди этой суматохи и гула агенты могли встречаться друг с другом, не возбуждая любопытства.
В отеле отдыхала очаровательная полька, работавшая в санитарном поезде. Девушка была общей любимицей. Она завела много друзей, среди которых были и довольно близкие: молодые, влюбчивые и болтливые русские офицеры, прибывшие с передовой линии и готовые ринуться с головой в любовные интриги. «Сестра» обычно дарила своим вниманием тех, кто казались смышлеными и разбирались в происходящем.
– Да, это правда. Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты возвращался назад… Ты должен рассказать мне, кто ты, где ты спишь, воюешь, живешь, чтобы, думая о тебе, я могла вообразить, что действительно нахожусь рядом…
«Сестра» уединялась со своим избранником в номере, извлекала топографическую карту и заставляла поклонника отметить на ней свою жизнь на позициях – где он был расквартирован и все прочие подробности. Впоследствии обнаружили, что, когда «сестре» понадобилась информация об артиллерии, она временно подарила свое любвеобильное сердце артиллеристу и заставила его нанести на карту позиции нескольких русских батарей. Но всему приходит конец. Однажды «сестра» решилась на шаг, оказавшийся роковым. Ей удалось уговорить одного поклонника во время ночного патрулирования на «ничьей земле» сдаться немцам и передать её донесения. К счастью, поклонник в последний момент струсил и чистосердечно признался начальству. «Сестра» была арестована, осуждена и расстреляна.
* * *
В тылу союзников во Франции, где сотни штабных офицеров работали в домах и виллах, заселённых мирными жителями, всегда была опасность, что секретные документы могут похитить или скопировать.
В вилле Ля Лови, около Поперинге, где в течение четырёх лет помещался не то штаб армии, не то штаб корпуса, жила огромная фламандская семья со множеством прислуги. В числе домочадцев был молодой домашний учитель-голландец, постоянно просивший в штабе позволения корреспондировать в «Тайме», в чём ему всегда отказывали.
Впоследствии выяснилось, что молодой человек имел полную возможность ознакомиться со всеми секретами штаба! Несколько обыкновенных замков да дежурный офицер, постоянно клюющий носом, не могли помешать.
Другой опасностью была возможность для агентов противника включаться в телефонные и телеграфные линии штабов. Почти каждая деревушка, каждый полевой склад снарядов имел свой телефон. Линии пересекались во всех направлениях; казалось, этой проволокой можно было 6ы обвить весь шар земной. В любой точке шпион мог присоединить свой провод и потом из какой-нибудь избы или стога сена вдоволь слушать разговоры о военных делах, большая часть штабной работы велась по телефону.
В первые дни войны, когда ещё армия не имела полевого телефона, приходилось пользоваться гражданской; сетью. Это обстоятельство однажды привело к аресту по подозрению одной телефонистки в Дулляне, маленьком французском военном посёлке в долине Пикардии. Несколько лет Дуллян был в самом центре британского фронта, сеть телеграфных и телефонных линий Генерального штаба армии и корпусов проходила через город. Большая часть линий была проложена британской армией и находилась в её распоряжении, но, как я уже сказал, одно время приходилось прибегать к помощи гражданской телефонной станции, особенно для междугородних переговоров – с Парижем, Булонью и Руаном. Среди телефонисток дуллянской станции была смышленая девушка, бельгийская беженка. Заметили, что она «вслушивалась» всякий раз, когда говорили британские офицеры. Установили наблюдение, но ничего подозрительного не обнаружили. Тем не менее, французов попросили перевести её в какое-либо место вне военной зоны.
Перед отъездом девушку допросили, и она призналась, что имела обыкновение «вслушиваться», объяснив это желанием усовершенствовать свой английский язык.
Впечатление о шпионаже в тылу полевой армии будет неполным, если мы не скажем о Салониках и исключительных условиях, сложившихся там.
Салоники были благодарной почвой для агентов. Тут собрались люди без национальности, без отечества, люди, которым были чужды патриотические чувства; казалось, с молоком матери они всосали все пороки. Драхма была их богом. Они питались войной, как стервятники трупами.
Такой житель Салоник охотно продавал честь своей дочери, причём торговался и надувал, как на базаре. И, к стыду союзных войск, квартировавших в городе, не было недостатка в покупателях.
Шпионаж в Салониках делался ещё более соблазнительным благодаря тому, что все союзные штабы находились в самом центре города. Постоянные военные разговоры создали особую «интимную» атмосферу, в которой так любит работать опытный шпион. Даже суда с войсками и боеприпасами приходили прямо в гавань – на глазах у шатающихся по набережной подозрительных личностей. Что могло быть проще? Куда ни пойти – в бар «Флока», в ресторан «Белая Башня» – всюду офицеры на различных языках говорили о последних событиях. Командующий экспедиционной армией генерал Саррайль, пытаясь предотвратить разглашение военных сведений, поступил как истый француз: импортировал из Парижа и Марселя около пятидесяти женщин, за которых могла поручиться полиция. Таким образом, он надеялся «отвлечь офицеров» от местного населения. Другой мерой была замена обслуживающего персонала офицерского клуба французскими солдатами. Постепенно в госпиталях оставили только сестёр из союзных стран.
Однако если вспомнить, что различные штабы союзников активно вели взаимный шпионаж, то станет понятна тщетность всех этих мер. Союзники в Салониках и в самом деле не доверяли друг другу.
Разгром шпионажа в Салониках был не по плечу простому смертному. Даже если бы всю семидесятимильную зону, отделявшую город от позиций, очистили от гражданского населения, то всё равно оставалась опасность, что агенты противника проникнут на фронт в форме союзной армии.
Для борьбы с этой опасностью разведка каждой зоны расставила своих офицеров в различных пунктах. Я помню визит к одному из них – одно из наиболее ярких воспоминаний тех дней.
Офицер, которого я навестил, белокурый юноша двадцати лет, командовал двумя сотнями балканских партизан – «комитаджи», которые питали пристрастие к пёстрому театральному одеянию и щеголяли ужасными кортиками и еще более ужасными усами. «Комитаджи» выговорили право держать при себе семьи тут же, на передовой, – линия фронта проходила как раз через их родную деревушку – в четырёх милях от неё расположились батареи. Так я и застал их с женами – цыганками, престарелыми родственниками и бронзовыми ребятишками, разгуливающими по «ничьей земле».
Этот отряд был весьма полезен английской разведке, так как проводил почти столько же ночей в тылу болгарского фронта, сколько и в своей деревне на «ничьей земле».
* * *
В течение войны полевая контрразведка союзников ввела различные усовершенствования в свою работу. Были созданы, например, «специальные районы» непосредственно в тылу тех позиций, с которых предполагалось атаковать противника.
Незадолго до наступления под Амьеном в 1918 году союзники предприняли чрезвычайные меры. Одной из таких мер было распространение ложных слухов; предполагалось, что агенты противника подхватят эти слухи и передадут своим хозяевам.
Немцы, должно быть, убедились, что шпионаж в тылу союзников – задача нелёгкая. Зато англичане были полностью в курсе всего, что происходило за германскими позициями. На основании предварительно собранных сведений англичане после перемирия арестовали среди гражданского населения триста шпионов и подозрительных; их немедленно эвакуировали.
Бельгийское мирное население весьма удивляла точность сведений нашей разведывательной службы. Было бы бесполезно закрывать глаза на то обстоятельство, что среди бельгийских женщин на оккупированной территории, к сожалению, не все отстояли честь своего пола, некоторые поддерживали дружеские отношения с немцами.
Союзники знали об этом уже давно. Первое, что они сделали, вступив в такие бельгийские города, как Монс, Шарлеруа и Намюр, – это арестовали сих слабых сердцем дам (немцы могли оставить их в качестве своих агентов) и выслали поглубже в тыл. «Чёрный список», который мы так тщательно составляли, оказался совершенно точным, и многие местные мэры могли подумать, что мы прибегаем к черной магии. Не понадобилось даже выслушивать сплетни и болтовню женщин, устоявших против соблазна, которым не терпелось рассказать о позоре своих более слабых сестёр.
Бельгия очень страдала. Её страдания известны всему миру. Однако немногие знают о моральных муках, перенесенных Бельгией. Высшие классы имели возможность хлопать дверью и глядеть в сторону при встречах с оккупантами. Иначе дело обстояло с массами… А четыре года оккупации – очень долгий срок.
После перемирия в каждом бельгийском городе и поселке создались две группы – те, кто сдружился с противником, и группа «независимых». В окнах некоторых домов и теперь можно увидеть выбитые стёкла, а на дверях надписи «бош»: так в старину отмечали зачумленные дома. Вспыхнула свирепая и беспощадная родовая месть. Семьи погибших бельгийцев мстили родственникам предателей, которые наживались на войне и помогали противнику.
Предательство процветало не в одной Бельгии. Ужасная история доносчиков из Лана [8]8
Лан – французская крепость северо-западнее Реймса.
[Закрыть], – а такие доносчики существовали не только в Лане – заставила бы Золя содрогнуться и изъять из обращения своих «Ругон Маккаров», как недостаточно сильное выражение человеческой низости и вырождения. Нигде, даже в «Гран Гиньоле», нельзя найти фигуры отвратительней этой ланской ведьмы – Алисы Обэр.
Группа, созданная эльзасцем по фамилии Томас, который состоял на секретной службе немецкой армии Герингена, насчитывала 25 человек. В этой шайке были преимущественно молодые мужчины и женщины, достойные пера Эмиля Золя. Они не только занимались шпионажем, но не брезгали и доносами на своих друзей и родственников.
Однажды Алиса Обэр донесла Томасу на некую мадам Хеп, которая укрывала двух французских сенегальских стрелков. Чтобы не подводить свою благодетельницу, сенегальцы сами явились в полицию и были на следующий же день расстреляны. Обэр заработала на этом 300 марок. Другая женщина донесла на своего собственного мужа, чтобы иметь возможность свободно продолжать интрижку с германским офицером, третья – Габриэль Ламбэр – выдала своего свёкра, который мешал её любовной связи с Томасом.
Разврат проходит красной нитью через всю эту отвратительную историю, – разврат, корыстолюбие и пьянство.
Методы, к которым прибегала германская армия, чтобы превращать честных людей в шпионов и предателей, можно проследить на примере мадам Калленбах, француженки и жены эльзасца. Во время германской оккупации она жила недалеко от Гирсона с сыном, которого немцы хотели забрать под тем предлогом, что «он немец». Агент германской полиции дал понять матери, что она должна либо сделаться немецким агентом, либо расстаться с сыном… После мучительной внутренней борьбы она, наконец, сдалась; любовь к сыну поборола любовь к родине.
Алиса Обэр, молодая женщина с чрезвычайно жестокой и грубой внешностью, но с остатками своеобразной дикой красоты, кроме доноса на двоих сенегальцев, донесла еще на двух французских солдат и мэра Ангилькура, у которого они скрывались. Все трое были расстреляны.
Обэр была также и военным агентом. Дважды она пробиралась через Швейцарию в Париж, прикидываясь беженкой. В Париже собирала информацию для фон Герингена, с которым тогда жила. Впоследствии Алиса утверждала, что любовник кнутом добился её согласия работать в качестве шпионки. Алиса Обэр работала на Германию с самого начала 1914 года; до рождества выполняла в Женеве задание, за которое получила 200 франков; позднее за одну из своих поездок в Париж, где следила за передвижением войск, она получила 600 франков.
Некий господин Тог за вербовку шпионов среди молодых французов для действий в тылу союзников получал до 6 фунтов стерлингов в месяц и вдобавок сколько угодно вина. Анжель Гернсом, также любовница германского офицера, созналась: она донесла на своих соседок, рассердившись, что одна из них отказалась продать ей гвозди, и позавидовав другой – счастливой обладательнице велосипеда.
Герберт Леандр донёс на своего собственного брата, приютившего британского лётчика. Этот выродок сопровождал германских агентов во время облав, пытал своих соотечественников и до крови избивал заключённых. Муаз Лемуа за 50 марок донёс на нескольких заключённых в концентрационном лагере, которые поймали почтового голубя.
К сожалению, есть основание предполагать, что, кроме ланских доносчиков, существовали и другие предатели и предательницы среди французов и бельгийцев, рассеянных по оккупированной территории.
Хотя в то время об этом старались не говорить из боязни задеть больное место французов, но британская разведка была в курсе всего, что там творилось. Специальные агенты, назначенные для наблюдения за мирным населением на оккупированных территориях, докладывали о французах и бельгийцах, работавших у немцев. Непрерывный поток беженцев, прибывавший во Францию через Швейцарию, был дополнительным источником информации. Случалось, что и немецкий военнопленный ронял словечко, компрометирующее иного жителя оккупированной зоны.
В результате постоянно пополнялся «чёрный список»: уже в 1915 году в этом списке было шестьдесят женщин из Лилля, Рубэ и Туркуэна. Занятен факт, что одни города отказывались общаться с грязными гуннами, другие же склонялись к дружбе с оккупантами. Камбрэ и Сен-Кантен, например, стояли, как гранитные скалы, и говорят, что жители этих городов на протяжении всех четырёх лет не вступали с оккупантами ни в какие разговоры, кроме деловых.
Одна прославившаяся в Брюсселе до войны «дама полусвета», по имени Анжель, осталась в городе, когда вступили немцы. Вскоре она сделалась любовницей недоброй памяти германского генерал-губернатора фон Биссинга. Это продолжалось до самой смерти фон Биссинга. Как только бельгийская армия после перемирия вновь вступила в Брюссель, началась облава на граждан, которые вели дружбу с противником. Мадемуазель Анжель арестовали одной из первых. Она заявила, что сошлась с Биссингом по настоянию бельгийской секретной службы и вообще вела работу в качестве бельгийского агента; больше того, Анжель утверждала, что своими капризами сократила жизнь этого тирана.
Наконец, мадемуазель пригрозила, что если против неё возбудят дело, она огласит список именитых жителей Брюсселя, которые во время оккупации умоляли попросить за них её возлюбленного. Процесс странным образом заглох.
Глава четвертая
Средства связи
Опыт показал, что получить информацию не представляло большого труда для смышленого агента, но своевременно передать ее было чрезвычайно трудной задачей. Можно сказать, что контрразведка боролась не столько с самим шпионом, сколько с его средствами связи; сведения, которые удалось собрать агенту, имели значение лишь тогда, когда он мог передать их дальше. Шпион избирал способы связи в зависимости от того, где ему приходилось действовать – в больших городах или непосредственно в тылу вражеских позиций.
В начале войны агенты, работавшие во Франции Фландрии, прибегали иной раз к не совсем обычным способам передачи своих донесений. Сейчас эти методы могут показаться комичными, но нужно помнить, что обстановка в начале войны существенно отличалась от той, которая сложилась позднее. Вначале полевая контрразведка союзников была слишком малочисленна, чтобы справиться с работой в прифронтовой зоне, кишащей неизвестными штатскими и добровольцами в военной форме.
Кроме того, немногочисленные работники разведки были ещё неопытны. Шпионы этим пользовались. В 1914 году шпион ещё мог безнаказанно пользоваться радиостанцией.
Расположившись в тылу союзников, он мог получать шифрованные инструкции, передаваемые немецкими радиостанциями из Бельгии и Северной Франции. Мог ли он, в свою очередь, передавать информацию на приемные станции противника – другое дело.
Хотя в начале войны союзники и не имели эффективной системы полицейского надзора за недозволенной радиопередачей, а шпионы могли передавать серьёзнейшую информацию по радио, однако надо учесть, что радиопередатчик – довольно сложный аппарат. Прежде всего, для него необходимы бензин и мотор, но получить бензин было трудно, а мотор шумел. Всё это – серьёзные препятствия для шпиона. Во всяком случае, если на Западном фронте противнику и удавалось безнаказанно пользоваться радиостанцией, что весьма сомнительно, то его счастье длилось недолго.
Широкая публика считала, что в британской зоне фламандские крестьяне, подкупленные немцами, и немецкие офицеры, изображавшие собой фламандских крестьян, прибегали к каким-то особым средствам связи.
Говорили, например, что некая монахиня из Фламертинга каждый раз, когда британские войска проходили через деревню, сигнализировала клубами дыма из печной трубы; это позволяло германским артиллеристам вести меткий огонь.
Затем была паника из-за воздушных шаров. Иногда на большой высоте появлялись маленькие воздушные шары, которые ветром относило к германским позициям, там, по словам наших «мудрецов», в них стреляли немцы и якобы находили донесения в «корзинке», прикреплённой к шарам. По армии был дан приказ: сбивать детские воздушные шары, не давая им долетать до немцев.
Паника возникала нередко. Одним из поводов были вспаханные поля. Тревогу забил некий впечатлительный офицер королевского авиационного корпуса; он высказал предположение, что, вспахивая особым образом поля соответственно заранее согласованному коду, можно передавать сообщения лётчикам. Так, если поле вспахано «тигровыми полосами», это могло указывать германскому пилоту, что британцы готовятся к местной атаке. Даже невспаханное поле могло означать «на участке без перемен». Германские лётчики, – рассуждал наш романтический офицер, – могут ежедневно наблюдать за «шпионскими полями» или даже фотографировать их для детального изучения. В 1915 году подобная мысль не казалась смешной. Отсюда и произошла паника. Лётчикам-наблюдателям было поручено регулярно производить полную аэрофотосъёмку тыла наших позиций, а фотографии направлять в штабы. Затем эта панорама полей лесов и дорог тщательнейшим образом изучалась через увеличительное стекло, вроде волшебного фонаря, чтобы обнаружить малейшие изменения на местных пашнях. Если поле вызывало подозрение, туда направляли офицера разведки, чтобы расспросить крестьянина об искусстве вспахивания; это лишний раз укрепляло фламандских простолюдинов в мнении, что англичане – народ храбрый, но слегка свихнувшийся.
Поговаривали также о чьей-то предательской руке, которая якобы передвигала стрелку часов на ратуше Ипре таким образом, чтобы передавать информации противнику.
«Часы всегда врут, – доказывали паникёры, – и, несомненно, бургомистр негодяй и предатель». Вскоре часы «были разбиты немецким снарядом, попавшим прямо в башню. Может быть, немцев не удовлетворяла информация, исходящая из этого таинственного источника?
Более основательной была тревога, вызванная ветряными мельницами, которых так много во Фландрии. Если дымом из печных труб или вспаханными полями можно передавать только самые общие сообщения «прибыли новые войска» или «свежие войска не прибывали», то крыльями ветряной мельницы возможно передавать сигналы по системе Морзе, пуская их то медленнее, то быстрее. Было произведено даже специальное испытание, которое подтвердило это, после чего большую часть мирного населения либо удалили от ветряных мельниц, расположенных на виду у противника, либо подвергли особому надзору.
Время от времени приходилось изучать и другие формы сигнализации, доступные мирному населению. В 1915 году подозрения возникли в связи с тем, что в беспощадно бомбардируемых и разрушенных деревушках ипрского выступа, например в Брилане, продолжали находиться женщины. Почему эти женщины, окружённые смертью и несчастьем, остаются на местах? Видимо, некоторые из них должны быть шпионками! Автору однажды поручили доложить о преступной деятельности этих фламандок. Первое злодеяние, которое инкриминировалось им, заключалось в том, что эти женщины, большая часть которых добывала хлеб насущный стиркой солдатского белья, периодически сигнализируют лётчикам-наблюдателям противника, развешивая бельё условленным образом. Так, один день поле может быть усеяно большим количеством нательных рубашек, расположенных по кругу, на другой день – не меньшим числом кальсон, развешенных крестообразно.
Наблюдение за бриланскими женщинами приходилось вести и по ночам: были сообщения и о световых сигналах противнику. Ночи напролёт мне приходилось дрогнуть в ожидании – не поднимется ли штора, не вспыхнет ли лампа в окне. Но женщины Брилана, очевидно, не страдали бессонницей. Так заглохли «бельевая» и «световая» паники.
Следующим номером: была «голубиная» паника. Говорили, немцы пользуются домашними и почтовыми голубями для сношений со шпионами. Отдали приказ безжалостно уничтожать каждую «голубеобразную» птицу. Что эта паника имела какие-то основания, было доказано впоследствии убийством голубя, окрашенного в зелёный и красный цвета, «под попугая». Компетентное и тщательное исследование этой диковинной птицы в штабе 14-го корпуса никогда не выветрится из моей памяти. Под ослепительной электрической лампой командир корпуса лорд Каван и его штаб стояли, вытянув шеи, вокруг офицера разведки (его жена разводила голубей в графстве Сюррей), который прочёл лекцию «о методах, применяемых для сокрытия пересылки сообщений с голубями».
Затем возникла тревога иного рода. Бельгийцами севернее Меркама были пойманы два немецких солдата в водолазных костюмах. Эти головорезы перешли через затопленную разливом территорию и два дня провели в тылу бельгийских позиций, отмечая все детали организации фронта. «Водолазов» обнаружили в воронке от снаряда. Несмотря на то, что при них нашли начерченные от руки карты бельгийского сектора, а также большое количество записей, с ними обошлись, как с обыкновенными военнопленными.
Интересно знать, были бы так великодушны немцы, если бы обнаружили двух солдат союзников, одетых водолазами и шпионящих в тылу?
Если два немца могли проникнуть через линию, то, очевидно, то же могли сделать и другие. По всем фламандским полям и деревням началась облава на замаскированных гуннов.
Было ещё много всяких тревог. Особенно серьёзную тревогу вызвало подозрение, что существует тайная телефонная линия, проходящая от какого-нибудь города, вроде Армантьера, через «ничью землю» в немецкие окопы. Проверка десятков неработающих линий на передовых позициях была нелёгким делом.
Когда в 1917 году в Аррасе приблизился день, намеченный для наступления, умники из местного штаба опять решили, что мирные жители, несколько десятков которых упорно продолжало оставаться в разрушенном и отравленном газами городе, держат связь с противником, пользуясь в качестве курьеров собаками и рыбами.
Во время этой «собачьей» паники шёл сильный снег, и каждое утро можно было увидеть офицера разведки, тщательно изучающего следы вокруг Арраса.
Откуда и куда идут следы? Разведка совала свой нос в интимнейшие дела собачьей жизни. Крестовый поход против рыб был более сложной задачей. У Арраса река Скарп слегка отклоняется на восток, т. е. к германским позициям. Что проще для шпиона-рыбака, как поймать рыбу, разрезать, вложить в неё своё донесение и затем бросить усопшую обратно в реку? Примерно через час мёртвая рыба или мёртвая собака, деревянный ящик, словом, что хотите, достигнет германских позиций. И вот в Аррасе поперёк реки протянули сети различной частоты, и каждый день весь отвратительный мусор, собранный сетями, подвергался тщательному осмотру.
Всем животным была объявлена война – и живым и мёртвым. Приказали пристреливать всех собак, блуждающих вблизи окопов. Одно время циркулировал совершенно легендарный рассказ о «серой собаке из Армантьера». Это четвероногое, как говорили, было германской полицейской собакой; она пробиралась в Армантьер, являлась к шпиону, получала симпатичный кусок мяса из его рук и затем шла обратно в «Гуннландию» с последними военными новостями за ошейником.
Все эти тревоги, а их было немало, могут сейчас показаться пустяковыми, если их рассматривать вне перспективы. Война в то время была войной-младенцем; она еще не выросла в ужасное чудовище, владеющее тонко рассчитанным искусством, в которое превратилась впоследствии.
По мере развития операций – весна за весной, осень за осенью – исчезали старые страхи, уступая место новым.
Первым и самым главным из них была «самолётобоязнь». Самолёт, как средство связи, имел определённые преимущества. Предположим, Британскому генеральному штабу срочно понадобились сведения о германском тыле в Бельгии. Чтобы добраться кружным путём через Голландию а затем вернуться тем же путем, агенту потребовалось бы, по меньшей мере, двенадцать дней. Самолёт же мог быстро доставить шпиона в Бельгию, а через несколько часов или дней забрать его обратно; следовало лишь сговориться о месте и времени посадки. Для этой деликатной миссии – высадки шпионов – отобрали специальных лётчиков. Десантниками обычно бывали бельгийцы. Один мой приятель, провожавший ночью такого десантника, рассказывал: человек, который собирался лететь, молодой бельгийский клерк,
(отсутствуют страницы 67–68)
командования. В этой беседе я высказал предположение, что вся война могла бы пойти по совсем иному руслу, если бы существовало тайное радио; прежде всего мы смогли бы снабдить наших агентов в Бельгии секретными установками и поддерживать непрерывную связь. Ещё значительней такой аппарат повлиял бы на самый ход военных операций.
Корифей беспроволочного телеграфа печально покачал головой. – Я отлично сознаю значение тайного радио, – сказал он. – К сожалению, мы до этого ещё не дошли. Я всесторонне изучал проблему на протяжении всей войны.
Самое близкое решение «задачи тайного радио» – применение непрерывной волны с постоянно меняющейся во время передачи длиной, чтобы противнику, который, наконец, с трудом «поймал» вас, приходилось постоянно настраиваться. Таким образом, он теряет добрую половину передачи.
На французском! и британском фронтах существовала специальная система полицейских радиостанций для вылавливания нелегальных радиопередатчиков. Такая же система имелась у немцев. Эта защитительная система была организована следующим образом: каждая армия, насчитывающая семь или восемь дивизий, имела несколько перехватывающих и так называемых «пеленгаторных» станций. Эта группа станций выполняла двойную задачу: подслушивала и определяла местонахождение радиостанций германской армии, – а их ежедневно работало сотни; постоянно наблюдала, не используются ли какие-либо радиоаппараты шпионами позади британских линий.
Работали и днём и ночью. Радисты перехватывающих станций записывали всё, что им удавалось услышать, а радисты пеленгаторных определяли местонахождение радиостанций противника. Этот аппарат был одним из величайших изобретений, появившихся во время войны.
Время от времени возникала «радиопаника», но за все четыре года во Франции, Италии, Палестине, Македонии и Месопотамии автор слышал только об одном случае, когда паника имела основания. Случай произошёл с крупной германской передаточной станцией в Науэне, которая в перерывах между пропагандой (передававшейся открыто) передавала какую-то невероятную чепуху в совершенно бешеном темпе. Вначале думали, что эта неразбериха – просто неуклюжая попытка немцев заглушить наши радиостанции.
Однако германские радисты не пользовались репутацией неуклюжих, и поэтому двум молодым офицерам было поручено всё свободное время и даже свой отпуск (известно, что радиолюбители – непревзойдённые энтузиасты своего дела) заниматься «Науэнской загадкой».
