Текст книги "Чижик-пыжик"

Автор книги: Феликс Светов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Дошло! – обрадовался я. – Если мы живыми доберемся до нашего купе, я вам все объясню. Здесь все-таки неуютно...

Как ни странно, мы добрались, хотя это было очень долго, кто-то из нас застрял в тамбуре, скорей всего, застрял я: хорошо помню грохочущий карцер на колесах... В конце концов они обо мне, очевидно, вспомнили и спасли. Я вышел на свободу, моя барышня встречала меня у ворот тюрьмы, у нее были удивительно сияющие глаза, мы нежно целовались и оба были счастливы...

Вообще, как ни странно, эта ночь показалась мне очень счастливой, хотя про отдельное купе для нас Тина даже не обмолвилась. Наверно, там поселился доверчивый кореец из Стамбула. Или у нее что-то не сложилось со знаменитым московским писателем. Всякое бывает.

Но я держал нить и, как только мы угнездились в нашем общем купе, стал ее раскручивать. После нескольких бутылок бывают такие навязчивые идеи.

Водки, к моему счастью, больше не было, иначе едва ли мне суждено было проснуться.

Я обращался к очень знаменитому писателю, чем-то он меня зацепил еще на моем докладе.

– Я понял в этом городе удивительную вещь, – начал я, – но никак не могу ее до... доформулировать.

– Давай утром, – сказал он, – да и как уложить столь важное в одну строку?

– А если попробовать? Как ты думаешь, чем есть стоит и живет эта земля? Хотя бы тот город, в котором мы были, и тот, куда, надеюсь, доберемся?

– Трудно вогнать в одну строку, – повторил он, – тома написаны.

– А если – верой? – настаивал я. – Нет, я сейчас не о православии, едва ли после того, сколько мы выпили, следует... Да ты мне сразу бы об этом и напомнил. Я о другом... Тут, понимаешь, очень сложная ассоциация.

– Тогда о чем? В докладе ты придумал зайца, и хотя он едва ли имеет прямое отношение к теме – там было что-то, о чем можно подумать.

– Не я придумал, а Битов, – сказал я, – и имеет он отношение только к тому, что всегда хочется оправдать собственную несостоятельность. Я не про Битова, а про зайца. Надо было, кстати, заменить зайца чижиком, было бы глубже. Но я его тогда еще не видел. И я не о том.

– Может, будем укладываться, – взмолился мой собеседник, – и девушки наши приуныли...

– У нас впереди ночь, – сказал я, – когда мы еще все так...

Моя девушка держала меня за руку, ее рука была горячая и нежная.

– У меня есть товарищ, – начал я, – я знаю его больше тридцати лет. Славный мужик. Молодой, красивый, азартный – усы, как у этого кубинца, но... Но это совсем разные цивилизации – мы, скажем, населяем Вегу, а он с этой, как ее...

– Альфы-Центавры, – сказала моя барышня.

– Ты так легко ориентируешься в астрономии? – удивился я.

– Я люблю ночью смотреть на звезды, – сказала она.

– А что ты еще любишь делать ночью? – спросил я.

– Не скажу, – она крепко сжала мне руку.

– Хорошо, – сказал я, – пусть Центавра. Сколько надо жарить такую жирную заокеанскую говядину, чтоб получилось хоть что-то путное и съедобное?

– Я предпочитаю баранину, – сказал мой терпеливый собеседник, – такой кубинский писатель вообще едва ли хоть когда-то будет съедобен.

– Вот именно. Мой товарищ, о котором я хочу вам рассказать, тоже, кстати, писатель, – я не терял нить, – но дело в другом. Чего-чего только у него в жизни не было, как его ни жарили и чем только он ни занимался. А сейчас они с женой держат детский дом на Маросейке.

– Тут ты, может, и прав, – сказал знаменитый писатель, – тому кубинцу я бы детей не доверил.

– Я об этом. И вот мы как-то недавно отправились с ним за картошкой для их детского дома в город Калязин. В ту самую Тверскую область, мы сейчас по ней уже, наверно, едем – помните, я вам о ней рассказывал? – обратился я к моим девушкам.

– Ты нам рассказывал, какие там произрастают женщины, а не про картошку, сказала Тина.

Выходит, она тоже слушала.

– А сейчас я про картошку. У него там, у моего товарища, под Калязином все схвачено, а картошка дешевая. Они туда летом вывозят своих детей...

– Деловой товарищ, – буркнул знаменитый писатель.

– Не то чтобы деловой, а тем более, не разворотливый, но азартный. Сердобольные иностранцы подарили их детскому дому джип-чароки. Мы поехали втроем, с водителем. Они рулили по очереди – день один, день другой. И пили по очереди. А я бессменно.

– Ну а картошка?

– Погодите, дело не в картошке. Приехали в Калязин, посмотрели церковь знаете, каланча торчит посреди Волги?

– Известная картинка, – сказала моя барышня, – по телевизору сто раз показывали.

– Верно. Едем в деревню. И мой товарищ рассказывает. Тут, мол, новый священник, церковь только открылась, молодой, хозяйственный, ласковый, бабки не нарадуются – дождались. У него одна слабость – запойный. А как выпьет, залезет на березу и... лает.

Ладно врать, говорю я ему, это в тридцатые годы такие байки сочиняли безбожники. Он промолчал.

Приехали в деревню – и к тетке Тамаре. Встречает, как родных, ведет в избу, ставит на стол щи из квашеной капусты, жареную картошку, бутылку самогона.

Разговор душевный о том, о сем. О картошке. У меня, мол, целый подпол забирайте.

Мы похлебали щи, выпили, самогон забористый.

"А как новый батюшка? – спрашивает Тамару мой товарищ, – служит?" – "Ой, говорит, – такой батюшка хороший, жизненный, век бы с ним Богу молилась. Сегодня за воскресной обедней проповедь сказал – заслушаешься..."

Мы выпили еще по одной.

"Ну и как он, – не отстает мой товарищ, – больше не лает?"

Тамара посмотрела на меня. Чужой человек – как при чужом о сокровенном, о самом-самом... Помолчала.

"Знаешь, – говорит, – уже две недели, считай – не лает..."

– Задумайтесь, – закончил я свой рассказ, – может, тут-то нам и удастся хоть что-то понять? И о том городе, из которого мы только что уехали, и о том, куда, надеюсь, доберемся. И о самих себе, кстати. Да и о чем-то вообще.

– Мудрено, – сказал знаменитый московский писатель, – сейчас, правда, едва ли удастся понять, а вот утром – глядишь, и разберемся.

Не зря он такой знаменитый, подумал я, мне бы так ловко этим фольклором не закончить. А он – надо ж, сумел поставить точку.

Девушки расположились внизу. Мы забрались наверх. Сколько еще оставалось той последней ночи?

Я проснулся от того, что мы стояли. Как-то очень прочно, давно. Возле Москвы, что ли?..

В купе темно, шторы задвинуты. Все спали. Я щелкнул зажигалкой: восьмой час. Так мы же вот-вот приедем! Надо их подымать, а то в последний момент начнут метаться...

Будить не хотелось, жалко. Меня еще в тюрьме научили – никогда не буди. Но там понятно: спит, а срок идет.

Я тихонько спустился, нащупал ботинки, открыл-прикрыл дверь. В коридоре тоже тихо, все двери задвинуты.

Совсем светло!.. Возле вагона маячила проводница.

– Подъезжаем? – спросил я.

– Стоим, – сказала она, – уже пять часов стоим и еще неизвестно. Бологое.

– Как... Бологое? Полдороги?

– Подъехали ночью и встали. Там что-то случилось. Слыхали, какой ночью был ветер?.. Навряд слыхали, я видала, когда вы пришли – не до того. Хороши были...

– Только мы стоим? – с надеждой спросил я.

– Все поезда стоят. Один за другим.

– А тот, что перед нами отошел – за час?.. – вот что мне надо было знать!

– Сказано: все стоят. Там что-то с проводами. От ветру.

Подошел мужичонка с большой сумкой.

– Пива не желаете? Свежее.

– Сколько стоит?

– Пять рублей бутылка. "Балтика", третий номер, свежее.

– Чего так дешево – украл, что ли?

– А ты прокурор?

– Сколько у тебя в сумке?

– Десять бутылок.

– Давай с сумкой, а то тебя заметут.

Я вернулся в темное купе, прикрыл дверь, поставил сумку. Она звякнула.

Присел у нее в ногах. Потом нашарил на столе открывалку. Бутылка пискнула. Я глотнул свежего-светлого.

– Я слышала, как ты выходил, – сказала она в темноте. – Где ты был?

– На Фонтанке, – сказал я, – видишь, пью... Это Бологое, опаздываем уже на пять часов. И наш поезд, тот, в котором у нас с тобой супер-вагон, тоже стоит. Представляешь, – могло быть еще пять лишних часов! Это сколько ж минут – если пять помножить на шестьдесят? И все были б наши...

– Бедный чижик, – сказала она.