Текст книги "Очерки времен и событий из истории российских евреев том 1"

Автор книги: Феликс Кандель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

К восемнадцатому веку королевская власть была сведена до минимума, и в государстве,, которое "держалось беспорядком", королевские грамоты никого практически не защищали. Воеводы, старосты и подстаросты хозяйничали в общинах по своему желанию, назначали и арестовывали кагальных старшин, вымогали деньги в свою пользу, и с вступлением в должность каждого нового воеводы приходилось заново хлопотать о восстановлении прежних привилегий. Мещане городов постоянно воевали со своими еврейскими конкурентами. "Еврей продает свой товар слишком дешево, – жаловались они, – и отнимает у нас покупателя". Но покупатели были иного мнения. "Паны говорили, что хоть евреи и гадкие нехристи, а все же хорошо их иметь в городе, – писал современник. – У них найдешь шелк, меха, золото, серебро, жемчуг, тюль, и все дешевле… Еврей не позволяет себе излишеств. Посмотрите на его одежду, войдите в его дом: он грызет чеснок, редьку или огурец, собирает денежки, угождает пану, а себе во всем отказывает".

В ту пору шляхта получила право на винную монополию: изготавливать вино, водку, пиво и мед и продавать эти напитки в шинках. Не желая заниматься этим промыслом, паны отдавали его в аренду евреям, то же самое делали короли в своих владениях, и к концу семнадцатого века шинкарство стало главной отраслью еврейской торговли, потому что из других промыслов их вытеснили магистраты и ремесленные цехи. "Паны неохотно сдают корчмы полякам, – писал один путешественник. – Поляк-корчмарь любит мед да водку, а давать счет панам не любит, тогда как жидов они без церемоний могут к этому принудить".

Живя на частных землях, евреи были прикреплены к "кабацкой стойке и к мелкой аренде" и целиком зависели от своего пана. Холопа-украинца пан побаивался, помня уроки прошлых восстаний, а еврея нечего было опасаться: помещик мог сгноить в тюрьме несостоятельного арендатора со всей его семьей, мог отнять у него детей, крестить их – жаловаться было некому. В дневнике одного Волынского помещика восемнадцатого века есть такая запись: "5 января. Арендатор Гершко не уплатил мне еще с прошлого срока девяносто один талер… Вчера я приказал его заковать и запереть со свиньями…, младшего его сына Лейзю взял на мызу и приказал учить его катехизису с молитвами. Очень способный мальчик. Я намерен окрестить его, и епископ обещал приехать ко мне к этому акту и приготовить его душу. Лейзя не хотел сначала делать крестного знамения и повторять наши молитвы, но управляющий высек его, и сегодня он ел уже свинину…" Затем в этом дневнике рассказано о том, как приехали евреи из Бердичева, уплатили за Гершко девяносто один талер, подарили пану голову сахара и десять фунтов кофе и умолили отпустить мальчика. "Впрочем, – пишет далее помещик, – я вполне уверен, что еврей опять не уплатит в срок, и Лейзя попадет-таки в мои руки и сделается христианином. Нужно подождать до 24 марта". Известен даже случай, когда– каневский староста, забавляясь, приказывал еврейским женщинам влезать на яблони и куковать, а сам стрелял в них дробью; когда же раненые женщины падали с дерева, он веселился и кидал им золото. Получалось так, что бесправный еврей страдал от пана – в спокойные времена, и страдал за пана – во времена мятежей.

Католическое духовенство тех времен искало виновников бедствий, которые потрясли Польшу в середине семнадцатого века. Естественно, что в первую очередь обвинили иноверцев, на которых всегда можно было свалить вину за смуты, неурядицы, эпидемии, внутренние и внешние неудачи, и, в особенности, за военные поражения. Так случилось в 1672 году, когда Турция захватила Подолию, и евреев тут же обвинили в сношениях с неприятелем, хотя турки грабили их наравне с остальным населением и многих угнали в плен. Долгие еще годы после этого евреи Европы собирали деньги на выкуп пленников той войны.

Борьба в Польше велась между неравными. Духовенство било противника, ослабевшего после страшных лет хмельнитчины. И тем не менее, когда какой-либо сейм вводил ограничительные законы, причина приводилась одна и та же: "Дабы вероломство и своеволие жидовское не брали верх". Поляк с малых лет проникался презрением к еврею, и по-прежнему воспитанники иезуитских школ нападали на еврейские кварталы и грабили их. Это были не проказы подростков, но организованные нападения на беззащитных людей. Общины давали ежегодно подарки начальству этих школ и учащимся, чтобы не было погромов, и известен случай, когда в Перемышле кагал предотвратил нападение, подарив каждому из преподавателей – "почтенных панов философов" – по паре желтых сапог из хорошей кожи, а учащимся выставил боченок меду. Но и подарки не всегда помогали.

Во Львове в 1664 году ученики двух церковных школ совместно с городской чернью решили устроить погром. Узнав об их намерениях, евреи стали "вооружаться, кто чем мог: пиками, топорами, секирами, саблями, пищалями, складывать камни во дворах и на крышах". Отряд самообороны разбил первые ряды наступавших, но городская милиция присоединилась к погромщикам, и они ворвались в еврейский квартал, убивали и грабили имущество. Были убиты двое сыновей раввина Давида Галеви; был убит молившийся в синагоге кантор; свитки Торы изорваны; сто убитых и двести раненых – итог этого погрома. Через два месяца, в день католического праздника, погром повторился. В запертый еврейский квартал толпа пробралась по крышам домов с соседних улиц и убила еще семьдесят пять человек. На еврейском кладбище Львова в начале двадцатого века сохранялись могилы жертв того года. На одной из них было написано: "И Шмуэль-кантор стоял в молитве с помыслами, обращенными к Богу, когда проклятая пронзила его чистое сердце своим мечом, которым она проколола и молитвенник, так что молящийся и молитвенник соединились". Эта женщина – "проклятая" – возможно, из предводителей погрома – упоминалась в надписях на шестнадцати могильных камнях, в том числе на могиле столетнего главы иешивы и на могиле юноши: "Проклятая сломила молодой росток могучего кедра, потушила светильник жизни, стремившийся к небу, и закрыла уста, источавшие живые струи Торы; уже в пятнадцатилетнем возрасте он обладал мудростью старца". Дни этих погромов многие годы были днями поста и траура в львовской общине.

Но изредка случалось и иначе. В Познани в 1687 году несколько тысяч учеников и ремесленников пошли на штурм еврейского квартала, и его жители трое суток держали оборону. "Случилось небывалое, – писал еврейский летописец. – Бог дал нам силу противостоять врагу три дня и три ночи. Каждый раз, когда они с обнаженными мечами врывались на наши улицы, наши побеждали их и гнали до рынка, ибо те были трусливы. То было чудо, как во времена Ахашвероша". Это событие в Познани отмечали затем ежегодной благодарственной молитвой.

В семнадцатом веке в Польше было около шестисот монастырей, и влияние духовенства, особенно иезуитов, чрезвычайно возросло. На своих соборах церковь подтверждала старые и издавала новые ограничительные законы против евреев и снова провозгласила, как это делалось еще в средние века, что евреев нужно терпеть только лишь для того, "чтобы они напоминали нам о муках Христа и своим рабским положением являли пример справедливой кары Божией над неверующими". Их ограничивали в праве строить новые синагоги и ремонтировать старые; запрещали освещать синагоги ночью, устраивать кладбища возле города и совершать обряд еврейских похорон днем. В 1670 году сейм постановил: "Во время публичных процессий они (евреи) должны оставаться в своих домах, не расхаживая по улицам, а когда священник идет со святыми дарами, они должны свернуть в сторону, в противном случае они будут подвергнуты наказанию". Приходили одни короли и ужесточали эти ограничения, приходили другие – делили послабления, но политика церкви постоянно оставалась бескомпромиссной. На сеймах депутаты-шляхтичи даже жаловались на духовенство, что оно "изыскивает всякие предлоги, чтобы подвергать евреев преследованиям и изгонять их из городов, нанося этим страшный вред торговле".

В тогдашнем польском обществе господствовали суеверия. Верили в колдовство и в злых духов; подозреваемых в сношениях с нечистой силой привлекали к суду и предавали мучительным казням. Очень часто евреям приписывали вину в появлении "чар" и таинственных знаков на домах, а в Новогрудском воеводстве сожгли без суда двух евреек, обвинив их в колдовстве. Христианское население практически ничего не знало о своих соседях-евреях, которые жили обособленно, и верило всевозможным чудовищным небылицам. Любой самый нелепый слух можно было соединить с каким-либо еврейским именем, и этому тут же начинали верить: ведь еврей был чужаком, с незнакомой религией, со странными обычаями, а это вызывало опасения. Некий игумен Орест, оставивший после себя обширные записи, зафиксировал в них безо всяких сомнений следующий "факт": еврейка Шейна, дочь Вульфа, жена Айзика Габриловича, в Могилеве, на Шкловской улице, за валом, родила дитя "неподобное на человека, но похожее на медведя косматого с когтями", и дитя это было похоронено живым.

Не только в народной массе, но и в образованном обществе ходили нелепые рассказы о евреях. Верили, например, что если еврей – потомок Реувена притронется к неспелому плоду, то этот плод завянет, и что посевы у потомков Реувена не дают всходов, а на их могилах не растет трава. Верили, что у потомков Шимона раз в году бывает кровотечение из пальцев рук и ног; что потомки Дана целый месяц в году испускают нестерпимое зловоние, и потому они должны смазывать себя христианской кровью – для устранения этого запаха; что у каждого еврея из колена Гада имеется на голове пятнадцать язв; что у евреев из колена Ашера одна рука короче другой; у потомков Дана – свиные уши; у потомков Йосефа и Биньямина – рот кишит червями, – и тому подобные небылицы, которые даже "подтвердил" некий Франциск, выкрест из евреев. И потому – на этом фоне полного незнания, непонимания и вражды – особенно удивительны случаи перехода христиан в иудейство.

В 1716 году некая вдова Марина Сыровайцова, дочь попа, мещанка города Витебска, показала на следствии, что задумала перейти в иудаизм по собственной воле, без чьих-либо уговоров, так как от своего отца она слышала, что вера иудейская лучше веры христианской. Она не пожелала вернуться в христианство даже под жестокой пыткой и заявила, что готова погибнуть еврейкой "за живого Бога". Суд приговорил вдову Марину к терзанию тела клещами и к сожжению живой на костре. Тот же суд рассматривал дело девицы Марины Войцеховны, которая приняла иудаизм, обвенчалась с евреем и была арестована прямо на свадьбе. После трех пыток она не соглашалась перейти обратно в христианство, и только после четвертой, особенно жестокой, сказала: "Теперь я гнушаюсь еврейской веры, и как прежде верила в распятого Христа, так и сейчас готова за него страдать и умирать". Вместе с ней были взяты со свадьбы ее жених и еще несколько евреев, которые уверяли судей, что они и не подозревали, будто она христианка. Суд приговорил девицу Марину после ее раскаяния "только лишь" к обезглавливанию и сожжению ее тела, а каждый из евреев получил по сто ударов возле позорного столба.

Сохранилась еврейская рукопись восемнадцатого века, в которой рассказывается о графе Валентине Потоцком и пане Зарембе. Оба они учились в Париже и однажды во время загородной прогулки увидели старого еврея, который читал какую-то книгу. "Стали товарищи расспрашивать старца: что в этой книге, что это за письмена и что за язык книги, которую он читал? И ответил им старец: "Язык этот – язык священный, язык еврейский". Попросили они его рассказать им, что написано в книге, и он перевел им с толковым объяснением несколько слов. Понравилось им его объяснение, и спросили они его, все ли правда, что написано в этой книге? И старец отвечал: "Это все истинно верно"… Товарищи стали умолять того старца…, и старец согласился наконец поучить их и назначил им по часу три раза в неделю. В полгода выучили они все Пятикнижие, и вошли в их сердца слова Закона, и стали точно другие люди… И сказал один из них: "Дал я себе слово в душе – убежать отсюда в Амстердам и принять там веру евреев". И отвечал ему его товарищ: "Как ты, так и я…"

Пан Заремба вернулся в Польшу, женился там на дочери богатейшего гетмана Тышкевича и через несколько лет поехал со своей семьей в Амстердам. "Утром второго дня пошел он к раввину города и объявил ему, что желает перейти в веру еврейскую. И отвели ему особый дом и обрезали его и сына его, которому было пять лет. А жена его выглядывала, когда уже муж придет… и вечером пошла со слугою отыскивать мужа и сына. А он послал ей навстречу сказать, чтобы не искала, потому что перешел он в веру еврейскую. Как услышала она это, так и упала на землю без чувств. И поставили ее люди на ноги и спросили ее: что с тобою? А она кричала громким голосом: мой муж стал евреем!… И пошла она в дом, где находился ее муж, а он закричал ей громко, чтобы не подходила к нему: потому что я жид, человек низкий, а ты великая боярыня, дочь гетманская. Заплакала она и сказала: приму же и я еврейскую веру… И стала она еврейкой…" После этого пан Заремба с женой и сыном уехали в Иерусалим и стали там жить.

А его друг – граф Валентин Потоцкий – тоже принял иудаизм в Амстердаме, вернулся затем в Литву, жил возле Вильно, и называли его Авраам. За отпадение от христианской веры он был сожжен всенародно, и пепел его похоронили на еврейском кладбище. День его гибели отмечали в виленской синагоге на второй день праздника Шавуот, и в еврейской памяти он сохранился под именем Гер Цедек, что в переводе с иврита означает – "праведный прозелит". Рукопись заканчивается такими словами: "А второго дня праздника Шавуот вышел приговор, чтобы сжечь его; сильно просили его перед сожжением, чтобы возвратился он в их веру, а он над ними смеялся. Когда же мучили его, он громко и радостно превозносил Бога, говоря: будь благословен Ты, Боже, что освящаешь имя Свое всенародно!… Тогда приказали они палачу вырезать ему язык и вырвать его из затылка… И жил в те дни на Руси человек, который повествовал, что был Гер Цедек в городе Вильно и принял там мученичество всенародно…"

В те времена выходили в свет всевозможные сочинения, в которых обвиняли евреев в совершении ритуальных убийств, и суеверная толпа верила всему, что там было написано. "Как шляхетская вольность невозможна без права "вето", – писал один из обличителей, – так и еврейская маца невозможна без крови христианской". Церковь объявляла святыми мнимых мучеников, якобы убитых евреями, и на поклонение "святым мощам" приходили толпы верующих. Неудивительно поэтому, что в семнадцатом и восемнадцатом веках прошли ритуальные процессы во многих городах Польши. И как правило, по одному и тому же сценарию.

В 1696 году в лесу возле Познани нашли убитого воспитанника иезуитской школы. Родные убитого и местная шляхта тут же обвинили евреев, и вся община во главе с рабби Нафтали Коэном сидела целыми днями в синагоге и молитвами и постом готовилась к мученической смерти. Уже нашлись подготовленные лжесвидетели, назревал судебный процесс, но неожиданно на рынке поймали польскую крестьянку, которая принесла для продажи окровавленную одежду убитого ученика. Убийцей оказался ее сын. В последний момент его пытались уговорить, чтобы всю вину он свалил на евреев, которые, будто бы, подкупили его, – но правда обнаружилась, и "тогда, – записал еврейский летописец, – почернели лица наших врагов, ибо замысел их не осуществился". Но уже в 1736 году в той же самой Познани начался новый ритуальный процесс, который тянулся четыре года. Обвиняемых пытали, но они не признали себя виновными, и двое из них скончались от пыток. В конце концов с общины сняли обвинение, и тем не менее король Август 11 издал на всякий случай декрет, запрещавший всякие сношения евреев с христианами. В этом декрете был даже такой пункт: если еврей станет ласково обращаться с христианским ребенком на улице или заговаривать с ним, а тот потом исчезнет, на этого еврея падет подозрение в убийстве ребенка. К счастью, в те времена мало обращали внимания на королевские декреты.

В 1698 году, перед еврейской Пасхой, в галицийском городе Сандомире одна христианка подбросила к церкви труп незаконно прижитого ребенка. Первоначальный осмотр тела показал, что ребенок умер естественной смертью, что и подтвердила под присягой его мать. Но тут в дело вмешалось духовенство, женщину пытали и вырвали у нее подсказанное палачами признание, что она будто бы передала мертвое тело еврейскому старшине Береку, а затем получила его обратно искалеченным. Однако на очной ставке с Береком женщина сказала: "еврей неповинен; я сама от боли не знаю, что говорю". Ее снова пытали, и снова она повторила то, что подсказывали ей палачи. Берека подвергали страшным пыткам, жгли тело раскаленным железом, но он отрицал свою вину и кричал с дыбы: "Клянусь Богом живым, я ни в чем не виновен". Такую поразительную стойкость во время пыток объясняли тем, что у Берека была особая мазь с "сильными чарами", охранявшими его от боли. А патер Жуховский, инициатор этого обвинения, писал: "Достойные уважения люди говорили, что необходимо было пытать не только тело, растянутое на дыбе, но жечь свечами и тень, падавшую от тела, потому что может случиться, что дьявол переносит тело пытаемого на то место, где тень, -а в дыбу подкладывает что-либо другое". И хотя подсудимый ни в чем не сознался, ему отрубили голову, рассекли тело на четыре части и развесили на перекрестках дорог.

Но на этом дело не закончилось, потому что мещанство города Сандомира очень хотело получить королевский декрет об изгнании из города всех евреев, – и в 1710 году всю общину обвинили в убийстве мальчика-сироты. Так как прямых улик не оказалось, то прибегли к испытанному способу – к показаниям крещеного еврея, который подтвердил, что ритуальные убийства предписываются тайными еврейскими законами. Некий выкрест Ян Серафинович, душевно больной человек, дал письменные показания, которые напоминают бред безумца. Он сообщил, что евреи нуждаются в христианской крови, чтобы "творить свои чары": новобрачным, якобы, при венчании дается яйцо с примесью христианской крови; этой же кровью мажут глаза умирающим; на Пасху кровь примешивают к тесту, из которого печется маца. Серафинович заявил, что когда он был главным раввином Литвы (не больше – не меньше), то сам замучил двух христианских детей и подробно описал способ получения крови, вплоть до того, что ребенка катают в бочке, набитой гвоздями, и распинают на кресте. Раввины вызвали клеветника на диспут, но он не явился, а может быть те, кто стоял за его спиной, не решились выставить на диспут сумасшедшего. На основании показаний Серафиновича суд приговорил к смерти трех руководителей общины города Сандомира. Патер Жуховский, инициатор и этого процесса, убедил короля Августа II изгнать евреев из города, и в королевском декрете было указано, что "нечестивые и неверные иудеи тайными и возмутительными способами проливают кровь христианских младенцев, которая вопиет к Божьему правосудию".

В 1747 году в городе Заславле на Волыни в дни Пасхи обнаружили под снегом мертвое тело. Собравшаяся толпа стала кричать, что евреи убили христианина; обвиняемых пытали, один из них не выдержал мук и признал обвинение, но остальные держались. В конце концов, был вынесен чудовищный по жестокости приговор, не в порыве безумия пьяной от крови толпы, а при обстоятельном размышлении "жрецов правосудия": "Палач должен посадить осужденного на кол живым и оставить его там, пока тело его не будет съедено птицами и не распадутся его бесчестные кости"; а с другого осужденного велено было "содрать с живого четыре полосы кожи, вынуть из груди сердце, разрезать на четыре части и прибить каждую к столбам по городу". В заупокойной молитве, написанной по этому скорбному поводу, взывала к небесам вся заславская община: "Боже милосердный в небесах, дай безмятежный покой в рядах святых душам святых… Земля, не закрывай их кровь, и пусть не умолкнет их вопль, пока не увидит Господь с небес!"

В 1753 году в Житомире был инсценирован новый ритуальный процесс. Тринадцать обвиняемых приговорили к смерти: им обмотали руки паклей и подожгли, затем провели через весь город к месту казни, четвертовали, обезглавили и головы развесили на кольях. Трое обвиняемых согласились креститься под угрозой этой мучительной казни, и тогда их "просто" обезглавили и привезли в гробах в костел, в торжественной процессии в честь новообращенных – "при громадном стечении панов, обывателей и военных". И теперь уже евреи Житомира взывали к небесам в своей заупокойной молитве: "Доколе будешь молчать, Господи, и прощать проливающим невинную кровь праведников?!…"

Затем возникло новое ритуальное обвинение, и евреи послали в Рим особого уполномоченного, который молил папу "оказать его несчастным иноверцам милость и защитить их от притеснений, тюремных заточений, пыток и смертных казней". Кардинал Лоренцо Ганганелли составил по этому поводу особую записку в защиту евреев и напомнил, что те же самые обвинения выдвигали некогда язычники против первых христиан. Папа римский предостерег польское духовенство от подобных обвинений, но уже в 1790 году в городе Гродно осудили раввина Эльазара за то, что он, якобы, убил христианскую девушку. Его приговорили к четвертованию, но король Станислав Август не утвердил приговор. "Я не допущу, – сказал он, – подобной бойни в моем государстве". Когда же ему заявили, что казнь все равно состоится, король уехал из города за день до этого. Несчастного казнили на городской площади, в присутствии тысяч зрителей и нескольких евреев, которые пришли специально, чтобы произнести "аминь" на последнюю молитву мученика. Его тело разрезали на четыре части и развесили по городу в назидание другим, а на следующий день евреи с плачем похоронили его. На его могиле было написано: "Здесь покоится прах выдающегося ученого и знатного человека рабби Эльазара Святого, сына Шломо Вербловера. Он пролил свою кровь, публично освятив имя Господа. Да будет душа его вплетена в узел жизни!"

В 1700 году началась двадцатилетняя Северная война, сопровождавшаяся гражданской войной в Польше. Русские армии Петра I в союзе с войсками польского короля Августа воевали против шведского короля Карла XII и поддерживавших его сторонников Станислава Лещинского. Это была долгая война, и велики были страдания еврейского населения, оказавшегося между двух огней. И та и другая сторона облагали их чрезвычайными налогами и контрибуциями; пострадала во время осады община Познани, пострадала община Львова; солдаты и казаки грабили еврейское население в городах и местечках.

В то время Украина была разделена на две части: Малороссия, или левобережная Украина, принадлежала России, а правобережная Украина оставалась за Польшей. Православное крестьянское население правобережной части, закабаленное католической шляхтой, видело в еврее-арендаторе чужака-нехристя, ставленника панов, и потому повторилось то же самое, что было и раньше во времена народных восстаний. С первых же лет Северной войны появились партизанские отряды казаков и бунтующих крестьян на Киевщине, Волыни и Подолии. В Баре, Немирове, Полонном, Заславле и других местах они нападали на польскую шляхту и евреев. В 1702 году атаманы Самусь и Палей захватили Богуслав, Корсунь, Лысянку и Белую Церковь и перебили всех поляков и евреев. По Украине бродили казацкие и крестьянские отряды – гайдамаки, к которым присоединялись молдаване, мещанство и мелкая шляхта, попадались среди них даже крещеные евреи, и все вместе они нападали на помещичьи усадьбы, на еврейские корчмы и местечки.

В 1734 году на Украину вступили русские войска, чтобы поддержать вновь избранного польского короля Августа III против его соперника Станислава Лещинского. Призыв русских действовать против шляхетской партии Лещинского был сразу же подхвачен на Украине, и с лозунгом "дана воля грабить жидов и убивать ляхов" гайдамацкие отряды снова поднялись против панов и евреев. Запорожская Сечь официально не выступала на стороне гайдамаков и даже временами боролась против них, но зато она дала много участников этого движения. Атаман Верлан совершал свои набеги на Подолию и Волынь якобы от имени русской императрицы Анны Иоанновны, и от его отрядов особенно пострадали общины Шаргорода, Меджибожа, Хмельника и Полонного. Когда Август III прочно утвердился на престоле, польская шляхта с помощью русских команд попыталась было усмирить гайдамаков, но волнения продолжались. Атаманы Грива, Медведь, Харек, Игнат Голый со своими отрядами совершали налеты на Корсунь, Погребище, Паволочь, Рашков, Гранов и другие города. Путешествовавший через те края иностранец записал в своем дневнике: "Эта страна плодородна и приятна, но малолюдна, будучи подвержена набегам татар и гайдамаков, которые приносят величайшие разорения… Знающие довольно этих разбойников, которых поляки называют гайдамаками, а россияне запорожскими казаками, уверяли меня, что это – скопище бродяг, состоящее из множества дурных людей разных народов, которые убегают из своих мест, чтобы спастись от руки правосудия".

В 1740 году поднял бунт атаман Вощило. К его отрядам примкнули крестьяне и мелкие шляхтичи, и они стали грабить города и местечки в районе Быхова, Кричева и Мстиславля. Васько Вощило, называвший себя "великим атаманом" и "внуком Богдана Хмельницкого", прямо указывал в своих воззваниях, что целью его восстания является "истребление жидовского народа и оборона христианства", а вовсе не бунт против правительства и шляхты. Кроме него было еще много мелких атаманов, которые со своими отрядами убивали и грабили на проезжих дорогах панов и евреев, разоряли местечки и с награбленной добычей уходили на русскую сторону, за Днепр. Порой по требованию польских властей русские выдавали гайдамаков, но чаще всего они ускользали от наказания. Эти отряды разорили много городов и местечек: Винницу, Гранов, Фастов, Умань, Радомышль, Летичев, Мошны.

Сохранились показания взятых в плен гайдамаков. Казак Андрей Суляк сообщил, что в тех местах, где он побывал со своим отрядом, "уже не оказалось ни одного еврея, так как здесь раньше побывали запорожские казаки… Жалованья же никакого казаки не получают, но им позволено грабить евреев и ляхов и убивать первых". Казак Петр Демьянович показал, что в Замехове они нашли на берегу реки, в тростниках, двух спрятавшихся евреек, которых они и убили. Казаки удивлялись небрежности своих предшественников, говоря: "что это за казаки, по уходе которых еще оказываются ляхи, жиды и ксендзы; после нас ничего уже не останется, всех перебьем".

В 1764 году польским королем был избран Станислав Август Понятовский. Россия потребовала, чтобы православным подданным Польши были предоставлены религиозная свобода и политические права, и русский посол угрозами заставил польский сейм принять закон о равноправии православных граждан Польши. Часть шляхты и духовенства воспротивились этому и образовали Барскую конфедерацию для защиты католической веры и древних шляхетских свобод. Соединенные русско-польские войска выступили против конфедератов и разбили их, и в это же самое время вспыхнуло на Украине восстание гайдамаков и православного крестьянства: это началось в 1768 году, и на этой фазе гайдамацкое движение известно под названием Колиивщины. Современник событий писал в тот год: "Сообщаю вам, дорогой мой друг, о великом несчастье, постигшем Украину. Бунт изменников, известный под именем гайдаматчины, начался в селе Жаботине, где жил рабби Авремель, известный вам. В том селе умерщвлено было семьдесят человек, в том числе и жена рабби. Распороли живот, а плод вынули живым… Затем опустошительное движение гайдамаков распространилось по всей Украине. Горе глазам видящим и ушам слышащим это!… Мы бежали в субботу и нарушили почти все субботние постановления. Мы бежали и потеряли всякие вести один о другом. Мы лишились всего нашего состояния. Стыдно нам сознаться, до чего мы дошли: многие умирали от голода и жажды. Несколько тысяч не были даже погребены, а сделались добычей свиней и собак. Избави нас, о Господи! От великого горя не могу писать вам…"

Во главе Колиивщины встал запорожец Железняк, а идейным вдохновителем был православный монах Мельхиседек Значко-Яворский. Он побывал в Петербурге и якобы получил "золотую грамоту" от самой императрицы Екатерины II на право избивать поляков и евреев. В грамоте было сказано: "Так как мы ясно видим, с каким презрением и бесстыдством поступают поляки и жиды с нами и с нашей православной религией… то даем приказ и повелеваем Максиму Железняку, полковнику и командующему в наших землях Низового Запорожья, вступить в пределы Польши, чтобы вырезать и уничтожить с Божьей помощью всех поляков и жидов, хулителей нашей святой религии… Дан в Санкт-Петербурге. Екатерина". И хотя императрица объявила впоследствии, что грамота эта была подложной, всюду, где появлялись гайдамаки, они зачитывали эту грамоту и поднимали народ на войну. С лозунгом истребления всех поляков, а также и всех евреев "от Нухима и до Боруха" гайдамаки напали на Жаботин, Черкассы, Смелу, Корсунь, Канев. Затем подошла очередь Тетиева, Рашкова, Липовцов, Тульчина. Везде грабили и убивали, не пропуская ни одного. Очевидец писал: "В Лысянке мы нашли на одной виселице трупы ксендза, шляхтича, еврея и собаки с надписью: "всё одна вера".

Особенно привлекал гайдамаков город Умань, принадлежавший графу Потоцкому. Надеясь на крепостные стены, многие беглецы сбежались в Умань в страхе перед гайдамаками, переполнили город и массами расположились за его стенами. Губернатором города был поляк Младонович, а отрядом казацкой милиции, что защищала город, командовал сотник Гонта. Когда Железняк подошел к городу, Гонта с казаками перешел на его сторону и тут же перебил всех беглецов, что расположились за стенами. После этого Железняк и Гонта напали на город. В первый день штурма поляки и евреи дружно оборонялись на стенах города под командой землемера поляка Шафранского. Дочь губернатора Младоновича вспоминала впоследствии: "Шафранский выбивался из сил, стараясь везде поспеть. Он роздал ружья евреям, чтобы они через палисад отбивались от крестьян… Помню, я видела жидов с опаленными бородами и пейсами, охотно стреляющими и защищающимися. Я могу сказать, что только одни жиды и защищались…" Гайдамаки убедили губернатора, что поляков они не тронут, вошли в город и первоначально напали только на евреев. Началась резня, которая продолжалась трое суток. Жестокость гайдамаков поставила Уманскую резню наравне с самыми ужасными проявлениями массовых преступлений. По приказу Гонты трупы было запрещено хоронить, их бросали в колодцы и отдавали на съедение собакам. Покончив с евреями, гайдамаки принялись за поляков. Губернатор Младонович перед смертью напомнил Гонте, что тот клялся пощадить ему жизнь, но Гонта на это ответил: "И ты ведь изменил своему слову, данному евреям, не выдавать их мне". Всего в городе погибло около двадцати тысяч поляков и евреев. После этой резни гайдамаки вышли из города, устроили на поле табор и, поделив между собой богатую добычу, пьянствовали непрерывно в течение двух недель.