Текст книги "Перикл"

Автор книги: Феликс Арский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Политические права граждан по-прежнему незыблемы. Конституция Солона не отменена. Единственная поправка к ней: тиран сам назначает и смещает высших чиновников. Впрочем, демос пока этим не обеспокоен. На время он перестает думать о политике. Он вспомнит о ней после смерти Писистрата в 527 году, когда власть перейдет к его сыновьям – Гиппию и Гиппарху.

Популярность не передается по наследству, и новые правители вскоре восстанавливают против себя афинян. В результате заговора от рук двух юношей – Гармодия и Аристогитона – в 514 году погибает Гиппарх, а в 510 году старинный род Алкмеонидов с помощью спартанских войск свергает Гиппия.

Что ждет Афины?

Родовая знать обессилена. Тирания окончательно скомпрометирована сыновьями Писистрата. Кому же управлять страной? Ответ дал Клисфен – Алкмеонид, возглавивший демос.

Он ввел новое административное деление, окончательно подорвав влияние аристократических родов. Аттика разделилась на 10 фил, каждая из которых посылала по 50 представителей в Совет пятисот. Совет этот обсуждал дела, подлежавшие утверждению в Народном собрании.

Филы избирали по одному человеку в коллегию стратегов, которые, командуя войсками, поочередно сменяли друг друга. Теперь уже никто не мог использовать вооруженные отряды для захвата власти.

Наконец, был принят закон об остракизме – закон, продиктованный страхом перед тиранией.

Любой гражданин, приобретавший политическое влияние, рассматривался как угроза обществу – ведь он мог стать тираном. Мог! Одного подозрения было достаточно, чтобы приговорить к изгнанию человека, невзирая на его заслуги (а нередко именно благодаря им). Раз в год Народное собрание решало, есть ли необходимость в остракизме. И на заседании, где должны были присутствовать по меньшей мере 6 тысяч граждан, проводилось голосование. Никто не обсуждал компрометирующих поступков или речей – просто на черепке каждый писал имя того, кто, по его мнению, заслуживал наказания. Осужденному большинством голосов предстояло на 10 лет покинуть пределы Аттики. Правда, имущества его не трогали, семье разрешали жить в Афинах, а самого изгнанника по истечении срока полностью восстанавливали в правах.

Закон призванный оберегать демократию, в конце концов обернулся против нее: его использовали в межпартийной борьбе для сведения счетов с соперниками.

Отвергнув привилегии богатства и знатности, афиняне гордо провозгласили равноправие всех граждан. И столь же решительно отгородили гражданский коллектив от остальных жителей, за счет которых существовали.

Демократия означает народовластие. Рабовладельческая демократия утверждала господство свободных граждан, составлявших меньшинство населения. Детище своего времени, она заключала в себе роковое противоречие, ставившее пределы ее развитию. Но VI век этого предусмотреть не мог.

***

А век был любознательным. Он хотел знать больше, чем мог. Он пробовал то, что ему не по силам, делал открытия, которые не в состоянии был оценить. Он пытался обогнать самого себя.

В VI веке появились на свет невероятные теории – с точки зрения современников настолько нелепые, что их авторов даже не обвиняли в богохульстве. Впрочем, понятия «ереси» еще не существовало, и греки отличались сравнительной веротерпимостью. Они требовали лишь строгого исполнения обрядов и не прощали оскорбления святынь, религиозными же убеждениями государство не интересовалось. Да и какие убеждения, когда все издавна известно и объяснено в мифах? Мир и человек созданы богами. Бессмертные обитатели Олимпа управляют землей и небесами. От богов зависят вихри, землетрясения, извержения вулканов, морские бури, грозы, засушливый зной. Но они же дают солнечный свет, живительные дожди, благодаря им плодоносит Земля – плоский диск, омываемый Океаном.

Во всем похожие на людей, они способны страдать и гневаться, завидовать и лукавить, быть добрыми и жестокими. Такими их изображали поэмы Гомера, впервые записанные в Афинах при сыновьях Писистрата. Мифам же и Гомеру верили безоговорочно. А потому кто мог всерьез воспринимать речи Анаксимена из Милета, утверждавшего, что боги возникли из воздуха?! Или Ксенофана, заявлявшего, что боги ничего общего не имеют с людьми, которые создали их по своему образу и подобию?

Изгнанный персами из Ионии, этот странствующий философ декламировал на городских площадях свою поэму «О природе», в которой обвинял Гомера и Гесиода за то, что они рассказали о недостойных поступках богов. На самом деле олимпийцы совсем не такие – они даже выглядят иначе. Ведь —

 
Если б быки, или львы, или кони имели бы руки,
Или руками могли рисовать и ваять, как и люди,
Боги тогда б у коней с конями схожими были,
А у быков непременно быков бы имели обличье, —
Словом, тогда походили бы боги на тех, кто их создал.
 

VI век высказывал гениальные догадки и бессилен был их доказать.

Уроженец Самоса Пифагор, которого Гераклит назовет самым ученым человеком своего времени, занимается математическими рядами и пропорциями, формулирует (если верить молве) знаменитую теорему, создает теорию музыки и приходит к выводу, что вся природа – это комбинация различных величин и миром управляет Число. Иными словами, нет хаоса, нет своеволия божества – есть закономерность, порядок. Пифагор изобретает слово «космос», означавшее «вселенную», «красоту» и «гармонию». Современники запомнили это странное слово, хоть и не поняли его, как не поняли и сотню лет спустя словечка «атом», брошенного Демокритом.

Пифагор высказывает еще одну мысль, чудовищно неправдоподобную для той эпохи. За 2 тысячи лет до Колумба он настаивает: Земля шарообразна. Более того – она к тому же движется в пространстве!

В VI веке начинают доискиваться до сути вещей – и возникает наука. Она, рождается из практических нужд и становится собой с того момента, как перестает думать о них.

Список ученых открывает Фалес из Милета.

Милет – это Иония. Ее называют иногда «греческим Вавилоном». Там смешивались народы и мировоззрения, и прежде всего Греция с Востоком. Раскинувшись на островах Эгейского моря и на побережье Малой Азии, Иония раньше других эллинских государств соприкоснулась с восточной мудростью. В VI веке Восток еще культурнее Эллады, и просвещаться европейские греки отправляются в Египет, Вавилонию, в ионийские города.

Фалес живет в городе купцов и мореходов. Как и все, он ждет возвращения в гавани кораблей и проклинает засуху, погубившую урожай. Говорят, все зависит от богов? Может быть. Он не спорит, но хочет понять. Ответ он ищет в небе. Точнее даже, между небом и землей – в воздухе. Его интересуют воздушные явления (по-гречески «метеоры»). Над ним смеются, и через две с половиной тысячи лет до нас доходит анекдотическая история о том, как, наблюдая за светилами, он упал в колодец. Какой превосходный урок тем, кто бросает вызов здравомыслящим людям и ломает привычные представления!

Милетцы считают Фалеса чудаком и еще не понимают, что он куда более «земной» человек, чем его сограждане.

Он ищет простые и понятные причины непонятных явлений.

Солнце – звезда, Луна – спутник Земли. Сейчас это известно уже дошкольнику.

Солнце, Луна, звезды, блуждающие светила (планеты) – боги или герои, ставшие бессмертными, – тогда это тоже знал каждый.

До первой истины Фалес подняться еще не в состоянии. «Невежество – тяжкое бремя», – с горечью признается он, ощущая на себе эту тяжесть. Но вторую истину он принять не может. Небесные светила – не боги, а обычные предметы – такие же, как Земля. Они способны двигаться, заслонять друг друга, и тогда…

В 585 году до н. э. Фалес предсказал затмение Солнца.

Но если природа наполнена естественными вещами, то из чего же они состоят? Ионийские ученые, наивные в своей беспомощности и дерзости, отыскивали первооснову вещей. Фалес уверял, что все возникает из воды и превращается в нее. Анаксимен отдал предпочтение воздуху. Анаксимандр объявил первоэлементом бесконечную, бессмертную и вечно движущуюся материю, из которой образуются земля, вода, воздух и огонь.

Нелепо?

Сегодня мы говорим: да. И понимаем, что это лепет мудрецов, осмелившихся подумать о материальных началах мира, рискнувших обобщать. Так начинается наука.

Вавилоняне и египтяне, сооружавшие храмы и пирамиды, отлично знали, что 3 ²= 9, 4 ²= 16 и 5 ²= 25. Начертив прямоугольный треугольник, у которого катеты 3 и 4, они измерили гипотенузу и убедились, что она равна 5. А значит площадь квадратов, построенных на катетах такого треугольника (9 + 16), та же, что и площадь квадрата, построенного на гипотенузе (25).

Оставался еще один шаг: доказать, что это верно для всякого прямоугольного треугольника, независимо от величины его сторон. Древневосточные землемеры его не сделали. Нужен был ум, который из частных, конкретных свойств выведет общий закон. Понадобился Пифагор.

Фалес и его последователи пытались найти общее в мироздании. Их называли «физиками» («физика» по-гречески – «природа»), позднее именовали гилозоистами, то есть теми, кто признает материю живой. Но они были первыми философами уже в подлинном смысле слова, которое, как передают, придумал Пифагор, но которое вошло в употребление лишь сотню лет спустя.

VI век открывает и изобретает.

Получают имя материки – Европа и Азия. Так они обозначены на первой географической карте, высеченной Анаксимандром в Милете.

Появляются ноты для инструментов.

Солон вводит в 594 году твердый календарь, в основе которого лежит лунный цикл.

Анаксимандр конструирует солнечные часы, отмечающие точные промежутки времени, и делит день на 12 частей.

Излюбленным материалом скульпторов становится мрамор.

Из хоровых песен в честь бога Диониса (дифирамбов) возникает театр. На сцену выходит актер, который ведет диалог с хором. В 534 году афинянин Феспид ставит первую трагедию, в которой сам выступает в качестве главного исполнителя. Он же придумывает грим и маски для участников представлений.

Ионийцы знакомят греков с первыми прозаическими сочинениями. Их авторы обрабатывают мифы, пишут о событиях из жизни городов и народов. Их называют еще не историками, а всего лишь логографами (прозаиками).

Пифагорейцы впервые делят числа на четные и нечетные и вычисляют сумму углов треугольника.

Но VI век еще многого не умеет и не понимает.

Нет научной медицины, биологии, физики, географии, истории. Еще не определена продолжительность солнечного года. Неизвестны части речи и падежи. Люди не знакомы с ораторским искусством. Им еще неведома комедия. Никто не осуждает рабства. Никто не осмеливается отрицать богов.

Все это предстояло узнать V столетию до н. э., которое позднее назовут эпохой высочайшего расцвета греческой цивилизации. Чтобы это произошло, понадобились, по крайней мере, два обязательных условия – независимость Эллады и победа демократии в Афинах.

В 500 году начинается полувековая война греков с персами.

Около 500 года рождается Перикл.

СЫН КСАНТИППА

О Перикле написаны сотни статей и книг. Но даже самым дотошным исследователям не удалось установить, когда он родился. Точно известна дата его смерти. Сколько лет ему исполнилось в тот момент? Вопреки обыкновению, об этом не сообщают ни один античный историк. Наверняка ему было за 60. Значит, он появился на свет в середине 90-х годов V века до н. э.

Рождению его предшествовало странное предзнаменование: матери приснилось, что она беременна львом. Отец вряд ли верил в подобные чудеса и потому ничуть не удивился, когда взял на руки обыкновенного, пока еще ничем не выдающегося ребенка. Смущало, пожалуй, лишь одно – чересчур продолговатая и несоразмерно большая голова у младенца. Она могла в будущем стать предметом гордости или объектом насмешек.

Когда Перикл сделается вождем демоса и главой государства, народ сравнит его с самим Зевсом и будет именовать «Олимпийцем». А комедиографы обрушат на эту голову поток ругательств, соревнуясь между собой в изобретении издевательских кличек. Перикла назовут, пародируя прозвище Зевса («тучесобиратель»), «собирателем голов», «человеком-с-головой-в-виде-луковицы», «главой подземного царства». Со сцены его обвинят в том, что он «то сидит в городе в недоумении от множества дел, то один из головы своей огромной поднимает страшный шум».

Но до этого еще далеко. До семи лет Перикл не покидает отчего дома. Вместе с матерью он живет на женской половине под надзором специального раба-воспитателя (педагога). Он возится с игрушками, слушает сказки, мифы, басни Эзопа, не знать которые считалось позором. (Герой аристофановских «Птиц», стремясь побольнее уколоть, собеседника, находит уничтожающий аргумент: «Ты глуп, и невеждою рос, и не читывал басен Эзопа».) Мальчика обучают правилам поведения, строго наказывают за проступки, его хотят видеть достойным гражданином.

Иногда отец приглашает его участвовать в пирах. Ксантипп богат и влиятелен. Его интересует политика, государственные дела – ведь он один из вождей рода Алкмеонидов. Этим Ксантипп обязан своей супруге – Агаристе, внучке знаменитого Клисфена. Род прославили многие деятели, но афиняне не забывали, что однажды он покрыл себя позором. В VII веке до н. э., подавляя смуту в Афинах, Алкмеониды обещали сохранить жизнь заговорщикам, если они покинут храм, в котором укрылись. Но слова своего Алкмеониды не сдержали. С тех пор о родовом проклятье вспоминали каждый раз, когда с ними сводили счеты их противники.

Перикл слышит рассказы о подвигах предков. И знакомится с искусством, которым в совершенстве владеет отец, – искусством политической интриги. Вскоре он делает еще одно открытие: победы достигаются не только в открытом бою, и красноречием можно иногда добиться большего, чем оружием.

Кажется, не было в Афинах человека, способного соперничать славой с Мильтиадом. Ведь это он настоял на том, чтобы начать Марафонское сражение в 490 году. Под его командованием афиняне разгромили персидскую армию и спасли Элладу от порабощения. И что же? Когда на следующий год его экспедиция против союзников персов не увенчалась успехом, суд присяжных постановил, чтобы он возместил все расходы. Не в силах уплатить огромный штраф, Мильтиад оказался в тюрьме, в которой и окончил свои дни.

Обвинителем в суде выступил Ксантипп…

Алкмеониды торжествовали недолго. Проходит еще два года, и Народное собрание одобряет поправку к клисфеновской конституции: отныне на должность архонтов граждан избирают не голосованием, а с помощью жребия. Но жребий слеп и безразличен к агитации. Алкмеониды обезоружены, их влияние катастрофически быстро падает. В 485 году Ксантиппа подвергают остракизму, и он покидает Афины.

Семью его не трогают. В жизни Перикла ничего не меняется. Вместе со сверстниками он занимается в школе. Слово это означало у греков «покой», «отдых», «досуг» и «времяпрепровождение на досуге». Позднее им обозначали беседы философов с учениками и вообще всякие учебные занятия.

До 16 лет Перикл посещает так называемую мусическую школу. «Мусический» – то есть «относящийся к Музам». Понятие «музыка» включало в себя не только определенный вид искусства, но и все, что находилось в ведении Муз: литературу, науку, пение, танцы. Музы и Аполлон покровительствовали ученикам. Их изображения стояли в школах, им молились перед началом занятий. Обучение грамоте начиналось со склонения слова «Муза».

Перикл учится писать. Сперва заостренной металлической палочкой на восковых дощечках, потом отточенным тростником на папирусе. Буквы, слова, строчки. Отрывки из стихов. Поговорки. Крылатые изречения мудрецов, высеченные на стенах дельфийского храма.

Семь мудрецов. Семь имен, окруженных легендой. Одна из них гласит:

Однажды из моря выловили золотой треножник, принадлежавший жене спартанского царя Елене – той самой, из-за которой качалась Троянская война. На нем было написано всего одно слово, как и на роковом яблоке, перессорившем некогда богинь. Только там значилось: «Красивейшей», а здесь: «Мудрейшему».

Ни один мудрец не решился оставить треножник у себя – каждый отсылал его в дар тому, кого считал более достойным. Когда круг замкнулся, они нашли простейшее решение – пожертвовали злополучный дар Аполлону – покровителю мудрецов.

Вероятно, они никогда не встречались друг с другом: их объединила лишь посмертная молва. Одни из них были законодателями, другие – тиранами и полководцами, третьи – советчиками царей. Со временем об их делах стали забывать. А изречения сохранились. О мудрости судили по словам. И запоминали:

Фалесиз Милета: «Соблюдай меру».

Солон, афинянин: «Ничего – слишком».

Периандр, тиран коринфский: «В счастье знай меру, в беде – рассудительность».

Клеобул, тиран Линда (на Родосе): «Будь владыкой своих удовольствий».

Питтак, правитель Митилены: «Трудно быть хорошим».

Биантиз Приены (близ Милета): «Все мое ношу с собой».

Хилон, спартанец: «Преодолевай гнев», «Познай самого себя».

Мудрецы учили добродетели и призывали к умеренности, сдержанности, честности, трудолюбию («Не будь бездельником, даже если ты богат», «Живи честно, чтобы тебя хвалили при жизни и славили после смерти»). Они обращались к гражданской совести («Советуй согражданам не самое приятное, а самое лучшее»), осуждали хвастовство и болтливость («Пусть язык не опережает разума», «Много слушай – говори лишь самое необходимое»).

Современному человеку подобный свод жизненных правил покажется на удивление пресным. Чем же могли привлечь эти прописные истины людей VI века до н. э.? Наверное, тем, что тогда они только становились такими истинами.

Рождался новый нравственный идеал. Порядок, строгость, самоконтроль противопоставлялись прежнему разгулу страстей и безудержному своеволию знати. Неистовый темперамент гомеровских героев не знает преград на своем пути. Охваченные гневом или яростью, они глухи к доводам рассудка. Призывать Ахилла к чувству меры нелепо, когда решающим аргументом служит меч. Ни один совет мудрецов не мог прийтись по вкусу старой родовой знати. На это они и не рассчитывали. Мудрецы обращались к демосу, к тем, кто впервые осознал себя гражданином.

Прививать это сознание начинают со школы. «Душу мы прежде всего совершенствуем, обучая юношей музыке, счету и грамоте, – пишет античный автор. – Затем они учат изречения мудрецов, рассказы о древних подвигах и полезные мысли, изложенные в стихах. Слушая о наградах и достойных деяниях, юноши вырастают душой и стремятся к подражанию».

Перикл еще не знает, кому следовать. Он сидит на низкой скамье у ног учителя и слушает стихи. Размеренно, неторопливо, словно морской прибой, набегают строки гекзаметра. Вновь оживают знакомые герои – бесстрашный и неукротимый вождь ахейцев Ахилл, хитроумный, неунывающий Одиссей, скорбный, беспомощный Приам. Бесконечно далекая жизнь, непонятные люди! Ими можно восхищаться, но подражать им?..

Перикл вздрагивает. Наставник говорит уже совсем о другом. Этот худой, вечно чем-то озабоченный человек в грязном хитоне и стоптанных сандалиях, получающий плату за свой труд и потому недостойный уважения, с важным видом рассуждает о том, что надо довольствоваться малым, не искушать судьбу и во всем знать меру. Он цитирует Архилоха, повторяя по нескольку раз каждую строку:

 
Победишь – своей победы напоказ не выставляй,
Победят – не огорчайся, запершись в дому, не плачь.
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй,
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.
 

– Скрытый ритм? Непонятно. Разве каждый человек не сам определяет свою жизнь?

Наставник грустно улыбается:

– Конечно, сам. Но сам же и расплачивается.

И рассказывает историю Поликрата.

– Самосский тиран был необыкновенно удачлив. С сотней кораблей и тысячью стрелков из лука он покорил множество городов, ограбил их жителей и стал богатым и грозным правителем. Счастье ни разу не изменило ему, что особенно тревожило его друга – египетского царя Амасиса. И вот тиран получает письмо:

«Амасис так говорит Поликрату. Приятно слышать, что друг и союзник благоденствует. Но твои необыкновенные удачи не радуют меня, потому что я знаю, сколь завистливо божество. И для себя, и для тех, кто мне дорог, я желал бы, чтоб удачи сменялись неудачами. В самом деле, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кому всегда выпадала удача, не кончил несчастливо. Поэтому послушай меня: выбери самую драгоценную вещь, которую больше всего боишься потерять, и избавься от нее, закинь так, чтобы она никогда не попадалась людям на глаза».

Поликрат внял совету и решил избавиться от золотого перстня. Снарядил корабль и вышел в открытое море. Там он снял перстень и швырнул его в воду.

Через несколько дней ко дворцу тирана подошел человек.

– Ты кто? – спросил его стражник.

– Рыбак. Я хочу видеть Поликрата.

– Зачем?

– У меня для него подарок.

Рыбака провели к Поликрату, и он поднес тирану огромную рыбу.

– Хоть я и живу трудом своих рук, я не решился, поймав такую рыбу, тащить ее на рынок. Она показалась мне достойной тебя и твоей власти, и я дарю ее тебе.

Когда слуги разрезали рыбу, они нашли в ней перстень, который море возвратило хозяину. И Поликрат уверовал в то, что боги никогда не отвернутся от него, не желая нарушить его счастья. Но возмездие наступило. Вероломные союзники заманили Поликрата в ловушку и предательски убили. Так что прав мудрый Эзоп, говоря:

 
…Если случится
Радость кому испытать – следом отмщенье идет.
 

Расплата, возмездие. Перикл слышит об этом на каждом шагу. Дерзких карают боги, неосмотрительных – люди. Каким же нужно быть, чтоб не искушать судьбу? Злым или добрым? Решительным или смиренным? Угождать всем или оставаться самим собой? Вопросы, непосильные для мальчишеского ума. Но одно он усваивает твердо – всегда и во всем человек должен сдерживать себя. Ничего – слишком, все – в меру. Терпение. Еще раз терпение. И осторожность.

Так формируется характер. Пока еще – характер юнца. Позднее – характер государственного деятеля. В глазах потомков он превратится в символ политики и даже целой эпохи, которую обозначат именем Перикла.

Мальчик устало бредет по улице. Он не спешит домой и медленно повторяет про себя стихи, которые пришлось сегодня заучивать. Хорошо тем, у кого есть папирусы, – их можно не раз перечитывать. Но они стоят немалых денег. А отец, хоть и богат, но скуп и расчетлив. Он практичный человек и не станет тратиться на пустяки. То ли дело постройка корабля, который принесет доход, или устройство театрального представления, о котором будут говорить: «Помните, это случилось, когда хорегом был Ксантипп?» Впрочем, сейчас, когда он в изгнании, ему не до того.

Учитель не выпускает драгоценного свитка из рук. Он повторяет строку за строкой, пока не убедится, что текст заучен наизусть. Хорошо еще, что он читает стихи – их запомнить нетрудно. А вот проза? Кто ж упомнит сочинения, в которых нет ни строгого размера, ни ритма?

Перикл еще не знает: когда произведения прозаиков – ученых, историков, философов – приобретут популярность, с ними будут знакомить учеников школ. И неизбежно появятся учебники, которые грекам еще не известны.

А пока их заменяют поэмы Гомера и Гесиода. Гомер – это целая энциклопедия, учебник истории, географии, источник мудрости и благочестия. «Когда дети научились грамоте, – говорит Платон, – им кладут на скамейки стихотворения хороших поэтов, – а там много вразумлений, назидательных рассказов и прославлений, древних доблестных мужей – и заставляют их выучивать, чтобы ребенок подражал и стремился стать таким же».

«Полезным» поэтом считали и Гесиода. В его «Теогонии» рассказывалось о происхождении богов и людей, а «Труды и дни» давали советы, как вести хозяйство, управлять домом, увеличивать богатство.

Образованный эллин должен был помнить множество стихов, чтобы украсить свою речь во время беседы. Однажды Сократ предложил друзьям: пусть каждый признается, чем он больше всего гордится. И один из собеседников ответил:

– Отец мой, заботясь, чтобы из меня вышел хороший человек, заставлял меня учить все произведения Гомера, и теперь я мог бы прочесть наизусть всю «Илиаду» и всю «Одиссею».

Гордиться и в самом деле было чем: в обеих поэмах в общей сложности почти 28 тысяч строк!

Перикла знакомят не только с поэзией. Как истинный гражданин, он обязан уметь играть на флейте и лире, петь, танцевать. Ведь музыка, как и математика, облагораживает человека. Перикл уже знает четыре арифметических действия, квадраты и кубы чисел, дроби, пропорции, решает геометрические задачи. Он не собирается подсчитывать будущие расходы и доходы – он готовит себя к политической деятельности и тренирует ум.

Бессмертные боги! Надо спешить – он чуть не позабыл: сегодня его ждет учитель музыки Дамон. От него всегда услышишь что-нибудь неожиданное и необычное. Его и называют каким-то странным словом – «софист». Агаристе Дамон внушает подозрение: не влияет ли он дурно на ее сына. Но она молчит – такова воля изгнанника-мужа. Зато Перикл счастлив – у него есть друг, которому можно довериться.

– Так ты говоришь, Перикл, что хочешь научиться добродетели? Справедливое желание. Только как понимать добродетель?

– Я думаю, Дамон, добродетелен тот, кто делает добро.

– Кому?

– Своим согражданам.

– А что же для них добро? Деньги? Земля? Ты хочешь им это дать?

– Нет-нет, наверное, людям нужно другое, только я не знаю – что.

– Я тоже не знаю, Перикл. Но было бы хорошо, если б они хотя бы не мешали друг другу. А то каждый заботится лишь о себе, о своей выгоде…

– Я понял тебя, учитель. Ты же сам говорил, что целое важнее части. Если государство процветает – жители счастливы, верно?

– Какие жители? Твой раб, например, которого бьют, если он не принесет вовремя продукты с рынка?

– Я говорю о гражданах, о свободных людях.

– А что такое человек?

– Ну, это… Живое существо.

– Чем же он отличается от зверей?

– У него есть разум, душа, он умеет говорить.

– А от богов?

– Они же бессмертны.

– Итак, человек смертен, наделен речью, способен чувствовать и размышлять. Верно? Тогда твой раб ничем не отличается от тебя.

– Но я ведь рожден свободным.

– Как и он. И, как и он, можешь потерять эту свободу.

Странные речи. Еще никто и никогда не осуждал рабства. Впервые это стали делать странствующие учителя мудрости – софисты. Они вовсе не требуют отменить его – жизнь без рабов попросту невозможно представить. Они принимают его как необходимость, как неизбежное зло. Природа создает людей свободными, сила и закон превращают их в рабов.

Рабство просуществует еще тысячу лет. Время от времени будут раздаваться голоса против него. Философы начнут убеждать в том, что оно портит, развращает общество, противоречит справедливости и добродетели. Но рабство исчезнет не потому, что его признают безнравственным, а только тогда, когда оно станет невыгодным.

Судьба рабов не интересует Перикла. Ему еще предстоит размышлять над ней. А пока… Дамон разжег в нем любопытство. В самом деле, почему афиняне, граждане одного государства, живут, словно враги? Почему ораторы, не стесняясь в выражениях, поносят соперников, а Народное собрание сегодня отворачивается от тех, кому вчера еще доверяло?

Дамон говорит: каждый думает о собственной выгоде. Неужели нет ничего, чем все дорожили бы одинаково? Неужели нельзя достичь согласия между людьми?

Дамон язвительно усмехается:

– Солон однажды попробовал, но тщетно. Он был слишком добр.

– Значит, надо быть жестоким? А не ты ли внушал, что тирания – худшее из зол и оскорбительна для свободных граждан?

– Конечно. Но я имею в виду другое. Почему ты и твои приятели прилежно слушаете учителя, когда он читает то, что вам и так давно известно?

– Кому же хочется получить палкой по голове?

– Ага, значит, вы боитесь? Так. А признайся, можешь ли ты совершить какой-нибудь недостойный, позорный поступок?

– Нет.

– Почему?

– Меня строго накажут.

– А если никто не узнает?

– Все равно не могу. Боги не простят этого.

– Значит, опять страх? Превосходно. Теперь представь, что каждый житель в государстве испытывает такое же чувство, только пугают его не боги, которые далеко, а окружающие люди.

– Тогда все возненавидят друг друга.

– Но допустим, государству грозит гибель и все боятся одного и того же? Не станете ли вы действовать совместно?

– Кто же помнит об обидах, когда идет война?

– Вот и ответ на твой вопрос, мой юный друг.

– Подожди, Дамон, ты не все сказал. Хорошо, врагов прогнали, никто больше нам не угрожает. Что дальше? Опять начнутся раздоры? Бояться-то больше нечего?

– Увы, именно так.

Страх! Еще одна мысль оставляет след в душе Перикла. Только страх способен удержать людей от преступлений, заставить их действовать сообща, подчиняться закону. Но страх рождает ненависть, а ненависть – ненадежный союзник. Полжизни понадобится Периклу, чтоб найти выход. Он поймет и убедит сограждан, что больше всего опасаться они должны самих себя, если хотят жить в мире и согласии…

Но до мира еще далеко.

Греческие города взволнованы зловещими слухами. Поговаривают, что персидский царь вновь собрал войска и снарядил флот, чтобы отомстить за поражение при Марафоне.

В Элладу пришел Страх.