Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Феликс Дан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 5

На следующее утро в комнату Феодоры вошел маленький горбатый человек лет сорока, с крайне неприятным, но умным лицом.

– Императрица, – со страхом заговорил он, низко кланяясь. – Что, если меня увидят здесь! Тогда в одну минуту погибнут ухищрения стольких лет.

– Никто не увидит тебя, Петр, – спокойно ответила императрица. – Единственный час в течение дня, когда, я обеспечена от неожиданных посещений императора, это часть его молитвы. Да продлит Господь его благочестие! Сегодня я не могу говорить с тобою, как обыкновенно, в церкви, где ты, сидя в темной исповедальне, будто бы исповедуешь меня: сегодня император потребует тебя до начала обедни, и ты должен быть заранее подготовлен.

– В чем дело? – спросил горбун.

– Петр, – медленно сказала Феодора, – наступил день вознаградить тебя за твою долголетнюю службу мне и сделать тебя великим человеком.

«Давно бы пора»! – подумал горбун.

– Но, прежде чем поручить тебе сегодняшнее дело, необходимо выяснить тебе наши отношения и напомнить о твоем прошлом, о начале нашей дружбы.

– К чему это? – недовольно заметил Петр.

– Непременно нужно, ты сам увидишь. Итак, начнем. Ты – двоюродный брат моего смертельного врага Нарзеса и был его сторонником, следовательно, и сам был моим врагом. Целые годы ты служил Нарзесу против меня. Мне повредило это мало, а сам выиграл еще меньше: оставался простым писарем и умирал с голоду. Но такая умная голова, как ты, сумеет себе помочь: ты начал подделывать, удваивать списки налогов императора, провинции платили двойные налоги, – одни шли Юстиниану, а другие – казначеям и тебе. Некоторое время все шло прекрасно. Но один новый, молодой казначей нашел более выгодным служить мне, чем делиться с тобою. Он сделал вид, что согласен, взял список, подделанный тобою, и принес его мне.

– Негодяй, – пробормотал Петр.

– Да, это было дурно, – усмехнулась Феодора. – С этим списком я могла в одну минуту уничтожить своего хромого врага. Но я пожертвовала короткой местью ради продолжительного успеха: я позвала тебя и предложила – умереть или служить мне. Ты выбрал последнее, и вот с тех пор в глазах света – мы смертельные враги, а втайне – друзья. Ты выдаешь мне все планы Нарзеса, а я щедро плачу тебе. Ты стал богат.

– О, пустяки, – вставил горбун.

– Молчи, неблагодарный! Ты очень богат. Об этом знает мой казначей.

– Ну хорошо, я богат, но не имею звания, почестей. Мои школьные товарищи, Цетег в Риме, Прокопий в Византии…

– Терпение! С нынешнего дня ты будешь быстро подниматься по служебной лестнице почестей. Слушай: завтра ты отправишься, как императорский посол, в Равенну.

– Как императорский посол! – радостно вскричал Петр.

– Да, благодаря мне. Но слушай. Юстиниан поручит тебе уничтожить государство готов, проложить Велизарию путь в Италию. Это ты исполнишь. Но кроме того, он даст тебе еще одно, особенно важное в его глазах, поручение: во что бы то ни стало спасти дочь Теодориха из рук ее врагов и привезти сюда, в Византию. Вот мое письмо к ней, в котором я приглашаю ее к себе, как сестру.

– Хорошо, – сказал Петр, – я привезу ее тотчас сюда. Феодора вскочила с места.

– Ни в каком случае, Петр, – воскликнула она, – потому-то и посылаю я тебя, что она не должна приехать в Византию: она должна умереть.

Пораженный Петр выронил из рук письмо.

– О императрица, – прошептал он: – убийство!

– Молчи, – возразила Феодора, и глаза ее мрачно сверкнули. – Она должна умереть.

– Но почему? За что?

– За что? Хорошо, я скажу это тебе: знай, – и она дико схватила его за руку и прошептала на ухо: Юстиниан начинает любить ее.

– Феодора! – вскричал горбун: – но ведь он ни разу не видел ее!

– Он видел ее портрет.

– Но ведь ты никогда еще не имела соперницы!

– Вот и забочусь о том, чтобы ее не было.

– Но ты так прекрасна!

– Она моложе меня.

– Ты так умна, ты его поверенная, он сообщает тебе самые затаенные свои мысли.

– Вот это и тяготит его. И… заметь: Амаласвинта – дочь короля, кровная королева! А я – дочь содержателя цирка. А Юстиниан, – как это ни смешно – надев царскую мантию, забыл о том, что он сам сын пастуха, и бредит королевской кровью. С этим бредом его я не могу бороться. Изо всех женщин в мире я никого не боюсь, кроме этой дочери короля.

И она гневно сжала маленькую руку в кулак.

– Берегись, Юстиниан! Этими глазами, этими руками Феодора заставляла повиноваться львов и тигров!.. Одним словом, Амаласвинта умрет.

– Хорошо, – ответил Петр. – Но не от моей руки. У тебя много кровожадных слуг. Посылай их. Я – человек слова.

– Нет, милый, ты, именно ты, мой враг, сделаешь это, потому что преданных мне людей обязательно заподозрят.

– Феодора, – забывшись, сказал Петр: – но если будет умерщвлена дочь Теодориха, королева по праву рождения…

– А, несчастный! И ты тоже ослеплен этой королевой! Слушай, Петр: в тот день, когда получится весть о смерти Амаласвинты, ты будешь римским сенатором.

Глаза старика блеснули. Но трусость или совесть одержали верх.

– Нет, – решительно ответил он: – лучше я покину двор и оставлю все надежды.

– Но ты умрешь, несчастный, – с гневом вскричала императрица. – О, воображаешь ли ты, что теперь свободен и в безопасности, что я сожгла тогда фальшивые документы? О глупец! Да ведь сгорели не те. Вот смотри, – твоя жизнь все еще в моих руках.

И она вынула из стола почку пожелтевших документов. При виде их Петр в ужасе опустился на колени.

– Приказывай, – прошептал он, – я все исполню.

– То-то же! – ответила Теодора. – Подними мое письмо к Амаласвинте и помни: звание патриция – если она умрет. Пытка и смерть – если она останется жива. Теперь уходи.

Глава 6

Задумчиво сидел Цетег в своем кабинете с письмом в руках. Письмо снова было от Юлия. Вот что писал юноша:

«Цетегу, префекту, Юлий Монтан.

Твой холодный ответ на сообщение о моем новом счастье сильно огорчил меня сначала, но затем еще более возвысил это счастье, хотя ты этого не мог ни предвидеть, ни желать. Страдание, причиненное тобою, вскоре сменилось состраданием к. тебе. Горе человеку, который так богато одарен умом и так беден добротою сердца! Горе человеку, который не способен испытать готовность на жертвы любви к ближнему, который не знает сострадания! Горе тебе, не знающему лучшего в мире!

Прости, что я говорю так свободно, как никогда не говорил с тобою. Но твое „лекарство“ действительно смыло с меня последние следы юношества, сделало меня вполне зрелым, хотя не в том смысле, как ты надеялся: оно подвергло мою дружбу тяжелому испытанию, но, благодаря Богу, эта дружба не только не уничтожилась, но еще более укрепилась в этом испытании.

Слушай и удивляйся, что вышло из всех твоих планов.

Как ни тяжело было мне твое письмо, но, привыкший к послушанию, я в тот же день отправился искать Валерия. И скоро нашел: он уже бросил торговлю и живет в прекрасной вилле за городом. Он отнесся ко мне замечательно дружелюбно и тотчас пригласил прожить несколько времени в него на даче. Его дочь… да, ты предсказал верно: красота ее сильно поразила меня. Но еще больше подействовало на меня величие души, которое я открывал в ней с каждым днем. И особенно привлекла меня в ней та двойственность, которая проходит через всю ее жизнь. Ты ведь знаешь историю их семейства: мать Валерии, женщина очень набожная, посвятила ее с самого детства на служение Богу, – отдала в монастырь, где девушка должна была провести всю свою жизнь. Однако отец ее, более язычник, чем христианин, после смерти своей жены взял дочь обратно, пожертвовав в монастырь огромную сумму на постройку церкви. Но Валерия думает, что небо не берет мертвого золота вместо живой человеческой души. Она считает себя связанной обетом и думает о нем постоянно, хотя не с любовью, а со страхом, потому что она – вполне старого, языческого мира, истинная дочь своего отца. Отец ее заметил зарождающуюся во мне привязанность и, видимо, был доволен. Валерия тоже относилась ко мне очень дружелюбно. Проходили дни. Мое чувство крепло, и я был уверен, что Валерия согласится выйти за меня. Несколько раз я собирался просить ее руки. Но какое-то смутное чувство не допускало меня высказаться. Мне казалось, что я причиню этим зло кому-то другому. Я считал себя недостойным ее или непредназначенным ей судьбою, – и молчал. Один раз она была особенно прекрасна. Я не мог совладать с собой и начал уже говорить… как вдруг меня подавила мысль: „Ты совершаешь грабежи. Тотила!“ – невольно вскричал я из глубины души и стал глубоко корить себя, что из-за нового счастья я почти забыл своего друга, брата. „Нет, – подумал я, – твое пророчество не должно исполниться, – эта любовь не должна отдалить меня от друга“. И в тот же день я отправился в город к Тотиле и пригласил его на дачу. Я, конечно, много говорил ему о Валерии, но о своей любви к ней, не знаю сам – почему, умолчал: пусть, думал я, он сам все увидит и догадается.

На следующее утро мы вместе поехали на дачу. В доме нам сказали, что Валерия в саду, – она страстно любит цветы. Мы пошли к ней, Тотила впереди, я за ним. И вот, на повороте одной из аллей, мы увидели чудное видение: она стояла перед статуей своего отца и убирала ее свежими розами. Она была так прекрасна, что Тотила, громко вскрикнув от восторга, остановился, как вкопанный, на месте. Она взглянула на него и также вся вздрогнула. Розы выпали из ее рук, но она не замечала этого. Я с быстротою молнии понял, что и ее, и моя судьба решилась: они с первого взгляда полюбили друг друга. Точно острая стрела пронзила мое сердце. Но только на одну минутку, – тотчас же рядом с болью я почувствовал и чистую радость, без малейшей зависти: они, созданные друг для друга, встретились наконец. Теперь я понял, что удерживало меня раньше вдали от Валерии, почему именно его имя сорвалось с моих уст: Валерия предназначена ему, и я не должен становиться между ними.

О дальнейшем не буду говорить. Во мне еще столько эгоизма, святое учение отречения имеет еще так мало власти надо мною, что, – к стыду моему должен сознаться, – даже теперь еще сердце мое временами сжимается от боли, вместо того, чтобы радоваться счастью друга. Они любят друг друга и счастливы, как боги. Мне же остается радость любоваться их счастьем и скрывать свою любовь от отца, который вряд ли согласится отдать свою дочь Тотиле, пока будет считать его варваром. Свою же любовь я глубоко скрыл: он не должен подозревать ее.

Теперь ты видишь, Цетег, как действительность далека от того, чего ты желал: ты готовил это сокровище Италии для меня, а оно досталось Тотиле. Ты хотел уничтожить нашу дружбу и подвергнуть ее тяжелому испытанию, но только более скрепил ее, сделав бессмертной».

Глава 7

У городских ворот Неаполя возвышается уступами высокая башня, сложенная из огромных камней. В самом верхнем этаже – две низкие, но большие комнаты, в которых живет еврей Исаак, хранивший ключи от городских ворот и всех строений около стен города.

В одной из комнат сидит, скрестив ноги, старик Исаак, на плетеной циновке, держа в руке длинную палку. Против него стоит маленького роста молодой еще человек, очевидно, также еврей, с некрасивым и очень неприятным лицом.

– Итак, ты видишь, отец Исаак, что моя речь – не пустая речь, мои слова исходят не только из сердца, которое слепо, а из головы, которая хорошо видит. Вот я принес тебе письма и документы: я назначен смотрителем всех водопроводов Италии и получаю за это ежегодно пятьдесят червонцев. Да за каждую новую работу сверх того еще по десять червонцев. Вот я недавно окончил новый водопровод здесь, в Неаполе, и смотри: в кошельке у меня блестят десять тяжелых золотых. Верь мне, я могу содержать жену. Отдай же мне твою дочь Мирьям. Ведь я же сын Рахили, твоей двоюродной сестры.

Старик медленно покачал головою.

– Иохим, сын Рахили, оставь. Говорю тебе, оставь эту мысль.

– Почему? Что можешь ты иметь против меня? Кто среди Израиля может сказать что-нибудь против Иохима?

– Никто. Ты честен, смирен и прилежен. Ты успешно увеличиваешь свое состояние. Но видел ли ты когда-нибудь, чтобы соловей взял в подруги воробья, или горная газель – вьючное животное? Они не подходят друг к другу. Ну, а теперь взгляни сюда и скажи сам: разве ты пара моей Марьям?

И он отстранил своей палкой шерстяной занавес, закрывавший вход в другую комнату. Там у круглого окна стояла очень молоденькая девушка чудной красоты. Она тихо перебирала пальцами струны арфы и не пела, а скорее шептала, глядя на расстилающий внизу город:

«У рек Вавилонских сидел с плачем род Иуды. Когда же наступит день, когда роду Иуды не придется более плакать?»

– Взгляни, тихо сказал старик, – разве она не прекрасна, как роза из садов Сарона, как лань в горах Хирама?

В эту минуту раздались три удара в узкую железную дверь внизу.

– Опять этот гордый светловолосый гот! – с досадой сказал Иохим. – Отец Исаак, уж не он ли – тот благородный олень, который подходит к твоей лани?

– Не говори глупостей, сын мой. Ты ведь знаешь, что молодой гот влюблен в римлянку и не думает о жемчужине Иуды.

– Но, быть может, жемчужина Иуды думает о нем?

– Да, с глубокой благодарностью, как ягненок о сильном пастухе, который вырвал его из пасти волка. Разве ты забыл, как разгромили римляне евреев? Они сожгли нашу синагогу, разграбили наши дома. Целая толпа этих людей бросилась преследовать мое бедное дитя. Они сорвали покрывало с ее головы и платок с ее плеч. Где был тогда сын Рахили, Иохим, который сопровождал ее? Он очень быстро убежал от опасности, оставив голубку в когтях коршуна.

– Я мирный человек, – сконфуженно ответил Иохим, – моя рука не умеет владеть мечем.

– Тотила сумел. Он проходил мимо и, увидя эту погоню, быстро, как лев, бросился один в злую толпу с поднятым мечом. Одних он убил, других ранил, остальные в страхе разбежались. Он накинул покрывало на голову моей испуганной дочери, поддержал ее колеблющиеся от страха шаги и привел невредимой к ее старому отцу. Да вознаградит Иегова его долгою жизнью и да благословит все пути его!

– Ну, хорошо. Я теперь ухожу, на этот раз надолго: я еду далеко по важному делу.

– А что? – спросил Исаак.

– Юстиниан, император Восточной империи, хочет строить новый храм. Я послал ему планы, и он принял их.

– Как! – вскричал старик. – Ты, Иохим, сын Рахили, будешь служить римлянам? Императору, предшественники которого сожгли священный Сион и разрушили храм Господа? И ты сын благочестивого Манассии, будешь строить храм для неверных? Горе, горе тебе!

– Что ты призываешь горе, не зная, за что? Разве золото из рук христианина хуже блестит или меньше весит, чем из рук иудея?

– Сын Манассии, нельзя служит Богу и Мамоне!

– А ты сам, разве ты не служишь неверным? Разве ты не охраняешь для них ворота этого города?

– Да, с гордостью сказал старик, – я делаю это, охраняю для них верно, день и ночь, как собака дом хозяина. И, пока старый Исаак жив, ни один враг этого народа не пройдет через эти ворота. Потому что дети Израиля обязаны глубокой благодарностью этому народу и великому королю их, который был также мудр, как Соломон, и храбр как Давид. Римляне разрушили храм Господа и рассеяли нас по всей земле. Они сожгли и разграбили наши священные города, врывались в наши дома, уводили наших жен и дочерей, издавали против нас суровые законы. И вот пришел великий король с севера и снова отстроил наши синагоги. А когда римляне разрушали их, он заставлял их исправлять собственными их руками и на них же деньги. Он обеспечил нам домашний мир, и кто оскорблял израильтянина, должен был нести такое же наказание, как если бы оскорбил христианина. Он оставил нам нашу веру, охранял нашу торговлю, и мы при нем в первый раз со времени разрушения нашего храма отпраздновали пасху в мире и радости. И когда один знатный римлянин похитил мою жену Сару, король Теодорих в тот же день велел отрубить гордую голову и возвратил мне мою жену невредимою. И я всю жизнь буду помнить это и буду служить этому народу верно до смерти.

– Не пришлось бы тебе пожать неблагодарность за эту верность, – сказал Иохим, направляясь к выходу. – Мне кажется, что наступит время, когда я снова приду просить у тебя Мирьям, и, быть может, тогда ты не будешь так горд.

Он ушел, а вслед затем в комнату вошел Тотила и за ним – Мирьям.

– Вот твоя одежда садовника, – сказала она, подавая готу темный грубый плащ и широкополую шляпу. – А вот цветы. Ты говорил, что она любит белые нарциссы. Я нарвала их для нее. Они так прекрасно пахнут.

– Благодарю тебя, Мирьям. Ты добрая девушка, – ответил Тотила.

– Благословение Господа да будет над твоею золотистою головою, – сказал старый Исаак, входя в комнату.

– Здравствуй, старик, здравствуй! Какие вы добрые люди! Без вас весь Неаполь знал бы мою тайну. Как мне отблагодарить вас? Но сегодня я уже в последний раз переодеваюсь, – я решил открыто просить у отца Валерии ее руку. И тогда мы вместе отблагодарим вас. Она часто расспрашивает меня о тебе, Мирьям, и давно хочет видеть тебя. А теперь – прощайте пока. Я ухожу.

И, надвинув на глаза широкополую шляпу, Тотила, в грубом плаще и с корзиной цветов в руках, вышел из комнаты. Старый Исаак снял со стены связку ключей и пошел отворить ему дверь.

Мирьям осталась одна. В комнате было тихо, через открытое окно проскользнул первый серебристый луч луны. Мирьям осмотрелась, потом быстро подошла к белому плащу, который Тотила оставил здесь, и прижалась к нему губами. Затем встала, подошла к окну и долго смотрела на море, на высокие горы и веселый город. Губы ее слегка шевелились, точно в молитве, и чуть слышны были ее слова: «На руках Вавилонских сидя, плакал род Иуды. Когда же придет день, в который утихнет твое страдание, дочь Сиона?»

Тотила между тем быстро шел по дороге и через час подошел к даче Валерия. Садовник, старый вольноотпущенный, был посвящен в тайну молодых людей. Он взял корзину с цветами, а Тотилу отвел в свою комнату. Долго сидел там молодой гот, ожидая часа, когда Валерия, простившись после ужина с отцом, выйдет к нему в беседку. Наконец луна поднялась на известную высоту, и Тотила быстро направился к условленному месту. Вслед за ним пришла и Валерия.

– О Валерия, как невыносимо медленно тянулось время! Как ждал я этого часа! – вскричал он, обнимая девушку. Но та отстранилась от него.

– Оставь, прошу тебя, оставь это, – сказала она.

– Нет, я не могу оставить. Оглянись, как прекрасно все вокруг, – и эта чудная летняя ночь, и благоухающие цветы, и пение соловья. Все, все говорит нам, что мы должны быть счастливы. Неужели же ты не чувствуешь этого?

– Не знаю, я счастлива и вместе несчастна. Меня подавляет сознание моей вины перед отцом, этот обман, переодевание.

– Да, ты права. Я также не могу больше выносить этого, и сегодня именно затем и пришел сюда, чтобы предупредить тебя, что мы последний раз видимся тайком. Завтра же утром я открыто буду просить твоей руки у отца.

– Это самое лучшее решение, потому что…

– Потому что оно спасло тебе жизнь, юноша, – раздался строгий голос, и из темного угла беседки выступила высокая фигура с обнаженным мечом.

– Отец! – вскричала Валерия.

Тотила быстро привлек к себе девушку, точно желая защитить ее.

– Прочь, варвар! Валерия, уйди от него!

– Нет, Валерий, – решительно ответил Тотила. – Она моя, и ничто в мире не разлучит нас. Конечно, мы не правы перед тобой в том, что скрывали свою любовь. Но ведь ты же слышал, что я решил завтра же открыть тебе все.

– Да, к счастью твоему, я слышал, и это спасло тебе жизнь. Один старый друг предупредил меня о твоем обмане, и я пришел сюда, чтобы убить тебя. Теперь я дарую тебе жизнь, но ты никогда не должен более видеть мою дочь.

– Отец, – решительно заговорила тогда Валерия: – ты знаешь, что я правдива. Так знай же: я клянусь своею душою, что никогда не покину этого человека. Отец, ты с такой заботливостью, с такой любовью воспитывал меня, что до сих пор я ни разу не чувствовала, что не имею матери. Только теперь в первый раз мне не достает ее. Так пусть же хоть образ ее встанет теперь перед тобою и напомнит тебе ее последние слова. Помнишь, ты сам сколько раз говорил, что, умирая, она взяла с тебя обещание не препятствовать моему выбору, если я не захочу остаться в монастыре и пожелаю выйти замуж.

– Да, дитя мое, это была ее последняя просьба, и я обещал ей это. И видят боги, я готов исполнить обещание, если выбор падет на римлянина, но отдать тебя варвару… нет, этого я не могу!

– Но, Валерий, быть может я не в такой степени варвар, как ты думаешь – заметил Тотила.

– Да, отец, он не варвар. Присмотрись к нему, узнай его ближе, и ты сам увидишь, что он – не варвар. Поверь, отец, что твоя дочь не могла бы полюбить варвара. Присмотрись к нему, – вот все, чего мы оба просим у тебя.

Старик вздохнул и после некоторого молчания сказал:

– Пойдем к могиле твоей матери, вон она под кипарисом. Там я помолюсь, и дух этой благороднейшей женщины внушит мне, что делать. И если твой выбор благороден, – я исполню свое обещание.