Текст книги "Веду бой! Смертный бой"

Автор книги: Федор Вихрев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

На этот раз дивизия била в полную силу: под прикрытием огня предусмотрительно держащихся в отдалении «штурмгешютце», буквально мешающих с землей позиции противника, пехотинцы 4-й моторизованной бригады, разъяренные потерями, которые они понесли во время воздушного налета, яростно бросились к русским окопам – и откатились, наткнувшись на автоматический огонь. А ведь казалось, что там просто не могло остаться ни одного живого человека – но русские продолжали стрелять. Один за другим замолкали пулеметы, замолчал, видимо, разбитый, их невиданно скорострельный миномет… Последние серьезные потери пехота понесла буквально перед окончанием боя, когда как минимум две роты скопились в заросшей густой травой ложбинке, и свистки командиров подняли их для последнего броска, который точно должен был стать для русских смертельным. Но стоило гренадерам подняться, как в траве раздались взрывы, и по цепям пехоты будто пронеслась коса смерти. Выглядело это так, как если бы русские сумели спрятать в траве множество заряженных картечью орудий, а потом произвести из них дружный залп.

Так или иначе, все было кончено. Барон прошелся вдоль линии разбитых траншей, осмотрел изломанные остатки каких-то небольших металлических ящиков на низких треногах (по-видимому, это и было то самое чудовищное оружие, нанесшее такой урон его танкам), два разбитых крупнокалиберных пулемета – один огромный, калибром сантиметра полтора, на станке с двумя колесами и раздвигающимися, как у пушки, станинами, а другой – на сошках, похожий на обычный ручной пулемет, уже знакомые ему автоматические карабины с изогнутыми магазинами, несколько небольших коробочек, судя по ручкам управления – раций… Рации? Такие маленькие? У них что, рация положена каждому солдату?

– Сколько их тут всего было?

– Судя по расположению огневых позиций – не более тридцати-сорока. Мы нашли тела двадцати трех человек. А командовал ими, видимо, вот этот офицер. Не знаю его звания, на погонах – три маленькие звездочки.

На погонах… На каких, к черту, погонах?!! У русских не должно быть никаких погон!

– Пленные есть?

– Двое. Оба – тяжело ранены, без сознания. Прикажете пристрелить?

– Да, пожалуй… Или нет. Они храбро сражались. Отправьте в госпиталь с нашими ранеными.

Барон оглянулся назад – до горизонта небо было затянуто дымом от горящих машин. На поле санитарные и похоронные команды продолжали свою скорбную работу.

– Наши потери?

– Подсчет пока не окончен, но за время боя и атаки авиации мы потеряли убитыми не менее четырех сот человек, ранеными – вдвое больше. Очень большие потери в технике. Тяжелые Pz IV уничтожены практически все, Pz III осталось не более десятка. Сожжено много автомобилей. Рапорт с точными цифрами потерь будет готов через час.

Генерал вздрогнул. Он готов был выдать тираду, более подходящую гамбургскому докеру, чем отпрыску древнего аристократического рода. Дивизия никогда еще не несла таких потерь, ни в Польше, когда в сентябре тридцать девятого во время сражения за Мокру она потеряла почти сотню машин – но в ней было почти 350 танков, и противостояли ей несколько полнокровных полков. О Франции и вовсе нечего говорить. Собственно говоря, уже сейчас, по уму, дивизию нужно выводить в тыл для пополнения и переформирования. Но сначала он займет этот проклятый Кобрин… Впрочем, не важно, кто войдет туда первым, он или Модель, дела у которого, похоже, идут ничуть не лучше – вдоль идущего параллельно в двух-трех километрах шоссе, по которому должна была наступать третья танковая, вздымались точно такие же столбы черного дыма.

– Когда будет готова переправа?

– Саперы обещают закончить минут через двадцать, герр генерал-майор. Мы пока сосредота…

Голос начальника штаба перебил крик: «Алярм! Алярм!» С запада, со стороны солнца, на них наваливался шипящий грохот, и через мгновение в нескольких сотнях метров, там, где работали саперы, в воздух поднялись столбы воды, перемешанной с землей, обломками бревен и кусками того, что только что было живыми людьми. Опять! На секунду барон застыл в каком-то ступоре, и только усилия начштаба и адъютанта заставили его сделать несколько шагов и рухнуть на дно разбитого окопа, рядом с телом убитого русского офицера. Генералу показалось, что лицо убитого выражает какое-то жестокое умиротворение. Затем его взгляд упал на оказавшуюся буквально рядом с его лицом пустую трубу зеленого цвета – по всей видимости, или часть того самого дьявольского противотанкового оружия, или предназначенную для его снаряда гильзу. Некоторое время барон бездумно смотрел на нанесенную на трубу маркировку, состоящую из непонятных цифр и букв: 9К115-2, но потом глаз зацепился за цифры 2007. 2-0-0-7… 2007… 2007 год! В голове барона Вилибальда фон Лангерман-Эрленкампа что-то как будто щелкнуло, и все странности двух последних дней, как мозаика, собрались в четкую картинку.

Уэллс. Машина времени. Бог и русские решили посмеяться над немцами и подставили под их удар пришельцев из будущего – из две тысячи седьмого, ну, или чуть более позднего года. Могло ведь оружие пролежать несколько лет на складе? Это невероятно, это невозможно, но это объясняет все. Здания, дороги и половинки мостов через Буг, за одну ночь появившиеся там, где еще вчера их не было, причем в том, что их не было, барон был уверен на тысячу процентов – он сам, лично потратил несколько дней на рекогносцировку местности, по которой предстояло наступать его дивизии. Огромное количество автомашин незнакомых очертаний. Великолепное, практически авиационное, горючее на бензоколонке, которую так и не удалось заставить работать из-за совершенно непонятных приборов управления, так что топливо пришлось качать из подземных баков ручным насосом. Изобилие товаров в витринах магазинов. И снова непонятные приборы в здании с надписью «Customs», стоящем в начале ведущего на Кобрин и Барановичи шоссе, в котором состоялось ночное заседание штаба второй танковой группы. Рассказ командира 45-й пехотной генерал-лейтенанта Франца Шлиппера о том, что штурм крепости, к которому так долго готовились, обернулся фарсом: грозные укрепления, по которым было выпущено столько снарядов, оказались уже разрушенными, причем так давно, что успели зарасти травой и кустарником, а вот войск противника в крепости попросту не было. Зато были странные памятники, производившие на солдат явно угнетающее впечатление, а несколько захваченных в крепости орудий оказались стоявшими без затворов музейными экспонатами. Погоны. Незнакомая камуфляжная форма. И это оружие невероятной силы и точности, эти чудовищно быстрые самолеты без винтов, которые вчера дважды разрушали уже наведенные переправы… Они из будущего, и они совсем не собирались воевать. Поэтому так мало войск на границе, поэтому первые удары пришлись в пустоту. Будущее. Нельзя воевать против будущего.

«Я ведь чувствовал, я хотел предложить остановиться и провести тщательную рекогносцировку, – билось в голове генерала. – Но, похоже, из Берлина давили, да и „быстроногий Гейнц“ явно рвался вперед и не хотел ничего слышать. И я промолчал. А теперь мы все обречены, и Германия обречена. Потому что мы обидно и подло ударили сзади ничего не подозревающего человека, думая, что бьем очень сильно. А мы его просто оскорбили. И теперь этот человек вытащит огромную дубину, которая лежит у него в темном чулане, и прихлопнет нас, как мерзкую кусачую собачонку. Потому что для людей из будущего мы… Мы даже не собачонки. Мы просто выползшие из гробов опасные мертвецы, и они постараются побыстрей загнать нас обратно в могилы. Значит, мы все – уже покойники, просто пока что еще не все об этом знают. А ведь в Цоссене наверняка уже знают. Все знают! Знают и молчат. И поведут немцев в могилу, стройными колоннами, во главе с этим выскочкой-акварелистом. И мы пойдем, потому что мы – солдаты вермахта и потому что немцы – дисциплинированная нация».

Над головой прогрохотал очередной русский штурмовик, ухнули близкие разрывы, и генерал-майор барон Вилибальд фон Лангерман-Эрленкамп, командир IV танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса II танковой группы, плотней вжал породистое аристократическое лицо в липкую белорусскую грязь.

Боргсдорф. Эмигрант Петр Михайлов

– Герр Михайлов, герр Михайлов! – к стуку и громкому голосу хозяйки пансиона добавились удары в дверь чем-то очень крепким и тяжелым.

«Это же мне уже снилось или нет», – подумал я. Боже, как болит голова, больше сотни маленьких кобольдов своими серебряными молоточками усердно стучали в моей голове.

Нет, похоже, это не сон. Бутылка шнапса сделала свое черное дело, и я с трудом пытался понять, что сегодня – это уже сегодня или еще вчера.

Стук в дверь становился все сильнее, и мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь.

– Доброе утро. Герр Михайлов, за вами пришли, – в голосе фрау Марты сочилась желчь.

За ее спиной в коридоре, опираясь на лестничные перила, стояли два эсэсовца. Я даже не испугался, просто все эмоции, кобольды и головная боль исчезли, оставив холодную пустоту. Я как бы наблюдал эту сцену со стороны, испытывая легкое восхищение оперативностью работы тайной полиции рейха.

Эсэсовцы улыбались, их широкие, белозубые улыбки просто светились в утреннем сумраке коридора.

– Вот он, – торжественно провозгласила хозяйки пансиона. – Я всегда считала, что герр Михайлов опасен для общества.

– Фрау, я благодарен вам за содействие, но ваш комментарий сохраните при себе и возвращайтесь на свое место, – продолжая улыбаться, жестко произнес высокий эсэсовец.

– Оскар, пива нет, шнапса тоже, – я покосился на закатившуюся под стол пустую бутылку.

Высокий эсэсовец, а это был Оскар Штайн, мой товарищ по студенческим попойкам, которого я три года учил русскому языку, повернулся к своему напарнику:

– Что я говорил, он совсем не изменился.

Мы обменялись рукопожатиями, и они зашли в мою комнату.

– А старушка непростая, уже два доноса на тебя написала, – все еще улыбаясь, сказал Оскар.

На фрау Марту было больно смотреть, в ее глазах застыл ужас.

Закрыв дверь, я повернулся к своим гостям и спросил:

– Чем я обязан такому раннему визиту?

– Петр, сперва я представлю своего коллегу, – мой университетский друг указал на второго эсэсовца, – гауптштурмфюрер Пауль Вольф. А визит не такой уж и ранний, уже восемь часов, – продолжил он, подошел к радиоприемнику и включил его.

В коридоре скрипнула половица.

– Пауль, проследи, пожалуйста, чтобы фрау Марта занималась только своими делами, – тихо произнес Штайн, разглядывая висящий на стене над приемником плакатик с предупреждением о запрете прослушивания вражеских радиостанций.

На удивление, вчера, уходя из комнаты, я вернул ручку настройки на частоту Берлина, и сегодня радиоприемник верноподданно засветился, но в эфире не было ничего, кроме треска помех.

Подняв с пола бутылку, Оскар понюхал ее и брезгливо сморщился, укоризненный взгляд был красноречивее любых слов:

– Наш законопослушный обыватель пьет дешевый шнапс, хотя на вечеринке в его распоряжении были лучшие вина Европы.

– Что, о вчерашнем говорит уже пол-Берлина? – спросил я.

– Нет, но до некоторых слишком влиятельных ушей слухи уже дошли, – он усмехнулся в ответ. – Кое-кто получил вчера слишком большую оплеуху и очень жаждет крови. Трогать аристократов и военных они боятся, поэтому мальчиком для битья выбраны мидовцы и персонально твоя скромная персона.

Оскар внимательно смотрел на меня:

– Мы предлагаем тебе работу.

Увидев мое выражение лица, он отрицательно закачал головой:

– Нет, нет, я не предлагаю тебе стать информатором, для этого я слишком хорошо тебя знаю. Нам нужен хороший переводчик в службу радиоперехвата.

– А если я откажусь?

– Вывезти из Берлина я тебя смогу, но долго прикрывать не получится, ты слишком засветился вчера, – Оскар вытащил из кармана изящную стальную фляжку, открыл ее и сделал большой глоток. – Петр, это не шантаж, я и так сильно рискую, приехав к тебе.

Я немного помолчал и спросил:

– МЫ – это КТО?

– Служба безопасности, группенфюрер Райнхард Гейдрих, а еще точнее – шестое управление, – произнес только что вошедший в комнату Вольф.

Гестапо, одно это слово вызывало ужас у большинства жителей рейха, и я не был исключением. Труднее всего делать выбор, когда у тебя выбора нет.

Я прекрасно знал, что бежать мне некуда, скрываться я не умел и поэтому, недолго подумав, сказал:

– Спасибо, Оскар, я согласен.

– Во-первых, тебе надо умыться и привести себя в порядок, видел бы ты себя, когда открыл дверь, – эсэсовцы снова заулыбались.

– Со старой работой проблем не будет, с сегодняшнего утра у тебя оплачиваемый отпуск на студии, – в речи Вольфа проскакивал среднегерманский говор. – По ряду причин сейчас мы поедем в Боргсдорф.

Я удивленно посмотрел на него:

– А в Берлине?

– В Берлине у нас возникли проблемы, – ответил Оскар.

Через пятнадцать минут я в сопровождении эсэсовцев вышел из дома, и мы сели в служебный «Хорьх». Фрау Марта даже не прикоснулась к своей заветной тетрадке.

В автомобиле Штайн вел себя гораздо свободнее, чем у меня дома.

– Русские вчера нас разбомбили к чертовой матери, но парням Мюллера досталось еще сильнее, и они ухватились за эту чертову вечеринку, – Оскар говорил, сидя со мной на заднем сиденье автомобиля. – Наши спаслись в подвале.

– Но ведь в гестапо тоже есть подвалы? Это всем известно, – удивился я.

– Русские о них тоже знали, поэтому сбросили туда две хитрые штуковины, от которых остались воронки метров тридцать глубиной, – поддержал разговор Пауль. – Сейчас там все оцеплено, но нас полиция пропустит.

Я с удивлением рассматривал знакомые мне городские улицы. Чем ближе мы подъезжали к центру города, тем больше видел выбитых в окнах стекол и разбитых витрин. На тротуарах лежали неубранные кучи битого стекла.

– Новая хрустальная ночь, – пробормотал Оскар.

Посмотрев документы, наш автомобиль пропустили за оцепление, и мы поехали дальше по залитой водой улице, мимо еще дымящихся развалин Рейхсканцелярии.

Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча.

Боргсдорф встретил нас шумом и суетой. Из трехэтажного здания гимназии дюжие эсэсовцы выносили парты. Во дворе связисты раскатывали огромную бухту кабеля, а в расположенной неподалеку сосновой роще устанавливали мачты антенн.

К остановившейся машине подбежал солдат и обратился к Вольфу:

– Господин штурмбаннфюрер, здесь запрещено останавливаться, оставьте автомобиль на стоянке.

Он рукой показал на ряд машин, спрятанных под маскировочной сетью. Мы с Оскаром вылезли и, не дожидаясь Пауля, зашли в здание. В холле распоряжался молодой офицер с немного оттопыренными ушами, несмотря на черный мундир, в нем чувствовалось что-то мальчишеское:

– Быстрее подключайте оставшиеся приемники, электричество уже подали.

– Добрый день, Оскар, это и есть ваш чудо-переводчик? – обратил он на нас внимание. – Приятно познакомиться, Вальтер Шелленберг. – Он протянул мне руку: – Я руководитель всего этого сумасшедшего цирка.

– Очень приятно, Петр Михайлов, – ответил я, пожимая его руку.

– Штайн, вы появились очень вовремя, – обращаясь к подчиненному, Шелленберг продолжал внимательно смотреть на меня: – Организуйте, чтобы на детской площадке рядом со зданием играли дети. Обращайтесь к кому хотите, к школьному инспектору, бургомистру, в гитлерюгенд, хоть гауляйтера из постели достаньте, но с утра до вечера на площадке должно быть много детей.

– Герр Михайлов, давайте пообедаем, ведь вы, наверное, даже не завтракали? – казалось, что Шелленбергу доставляет удовольствие играть роль гостеприимного хозяина.

В классной комнате, отведенной под столовую, обедали уже несколько офицеров.

Сев за отдельный столик и дождавшись, когда настоящий официант расставит все блюда, хозяин продолжил:

– Оскар и раньше мне говорил, что вы хорошо переводите на слух, но, получив отчет о вчерашнем вечере, я понял – вы тот, кто нам нужен.

– Понять качество устного перевода можно, только присутствуя там, – сказал я, – или если у вас там…

– Быть слишком умным очень опасно. Как говорят у вас, русских: «Будешь много знать, приблизится смерть», – с улыбкой прервал меня хозяин.

Но улыбка исчезла, когда он продолжил:

– Если работаете на меня, то нужно быть очень умным. Кушайте, кушайте, герр инженер, а я введу вас в курс текущих событий. – На его лице снова появилась озорная улыбка. – За полтора дня наши войска продвинулись на двести-триста километров, но завтра они встанут без горючего и скорее всего будут окружены. У противника на границе совсем не было войск, а все данные разведки были ложными. У нас огромное численное превосходство по всем направлениям, – Шелленберг вздохнул. – А теперь о грустном.

Он наклонился ко мне и, понизив голос, продолжил:

– Похоже, мы проигрываем эту войну, официально это не объявили, но вся группа «Север» исчезла. В Кенигсберге русские, много русских. Третья танковая группа завязла в Вильнюсе, а в Восточной Пруссии огромная дыра, которую затыкают сейчас всем, чем можно. Да и противник совсем не тот, на которого мы рассчитывали. Их техника на два порядка превосходит нашу. Я начинаю верить в бога из машины. Вот так!

После обеда Шелленберг передал меня на руки вернувшегося из городской управы Оскара. Он завел меня в организационный отдел, где я прослушал лекцию о структуре управления, одновременно подписывая стопку уведомлений о допуске к секретной информации и обязательств об ознакомлении. Взглянув на последнюю бумагу, я остановился. «Расписка об отсутствии еврейских предков и родственников».

– Это-то зачем? – спросил я.

– Бюрократия, – развел руками Оскар. – Подписывай, все равно никто проверять не будет.

Я расписался, и он, забрав толстую пачку моих бумаг, скрылся в кабинете начальника отдела.

Немцы есть немцы, даже конец света они постараются оформить и провести по правилам документооборота.

Через пять минут из кабинета вышел сияющий Оскар:

– Ну вот, теперь ты не работник какой-то кинофабрики, а сотрудник серьезного государственного учреждения.

– А как мне сейчас обращаться к вам, господин начальник отдела? – спросил я.

– Можно господин начальник, можно штурмбаннфюрер, а лучше всего – просто Оскар, – улыбаясь, ответил он. – А сейчас идем в комнату операторов.

Огромные всеволновые радиоприемники находились в отдельном флигеле, занимая большую его часть. Только за пятью из восьми приемников сидели операторы в наушниках.

– Ты знаешь, что нам пришлось срочно менять расположение, поэтому здесь такой бедлам, да и людей, хорошо владеющих русским, очень мало, – сказал Оскар. – Помоги нам.

По выражению его лица я понял, что он что-то мне недоговаривает.

– Каждый оператор работает в строго отведенном для него диапазоне, – продолжил Штайн. – Когда начинается прием, включается магнитофон, и над местом оператора загорается красная лампа, когда идет поиск, горит зеленая лампа. К сожалению, со вчерашнего утра мы не можем поймать ни одной армейской радиостанции, только шум. Гражданские радиостанции тоже изменили сетку вещания и диапазон частот.

– Оператору нужно указывать частоту передачи и, если возможно, название радиостанции, – я прервал его монолог. – Радиостанции могут работать на нескольких частотах одновременно, и тогда будет записано одно и то же сообщение.

– Да, ты прав, – Оскар подозвал дежурного офицера и передал ему мои слова.

Я продолжил:

– В одном диапазоне может быть несколько радиостанций, и один оператор должен просматривать весь эфир.

– Я думал уже об этом, но у меня не было подходящего человека, – ответил он. – Поэтому я поручаю эту работу тебе.

Тут один оператор поднял руку:

– Господин штурмбаннфюрер, послушайте это.

Он включил общую трансляцию, и из динамиков послышался речитатив на немецком языке, сопровождаемый ударами барабана:

 
Хочу, чтобы вы мне доверяли.
Хочу, чтобы вы мне верили.
Хочу ловить ваши взгляды.
Хочу управлять каждым ударом сердца.
 

Голос, наполненный дикой, первобытной силой, завораживал.

Странный рисунок мелодии гипнотизировал слушателей.

 
Мы хотим, чтобы вы нам доверяли.
Мы хотим, чтобы вы нам всем верили.
Мы хотим видеть ваши руки.
 

Первым очнулся Оскар:

– Выключите это!

Никто не отреагировал на его приказ.

Он сам подбежал к рубильнику и отключил радиоприемник. Присутствующие удивленно оглядывали друг друга, пытаясь понять, что с ними произошло.

Я заметил, что один оператор неподвижно сидит, хотя над его приемником горела зеленая лампа. Подойдя к нему и сдернув с головы оператора наушники, я услышал в них незнакомый низкий голос:

 
Раз,
И появляется солнце.
Два,
И появляется солнце.
Три,
Оно – самая яркая звезда из всех.
Четыре,
И появляется солнце.
Пять,
И появляется солнце.
Шесть,
И появляется солнце.
Семь,
Оно – самая яркая звезда из всех.
Восемь, девять,
И появляется солнце.
 

Оскар громко объявил:

– Внимание! Я запрещаю это слушать. Все, кто услышит этого гипнотизера, должны немедленно доложить дежурному оператору и перейти на другую волну.

– Черт побери, они используют против нас даже гипноз, – пожаловался Оскар.

– Нет, это их культура. По-моему, то сообщение про «шестьдесят пять лет назад» – это не обман, я слышал их передачи и их сообщения, это невозможно подделать. Поверь мне, они из будущего.

– А когда нам ждать марсиан на треножниках? – нервно засмеялся он. – Ты слишком много читал на ночь Герберта Уэллса.

Но я не смеялся:

– Хорошо, сейчас я начну работу, а вечером представлю анализ полученных результатов.

Оскар кивнул, соглашаясь со мной.

Недавно включенный приемник уже прогрелся, и шкалы настройки светили мне приятным зеленым светом. Техник показал тумблер включения магнитофона и показал, как переключаются диапазоны. Я поблагодарил его, надел наушники и занялся любимым с детства занятием – стал слушать радио.

Сквозь треск и шипение помех я пробегал диапазон за диапазоном в поисках русской речи. Стоп, а почему только русской? Только что я проскочил волну, на которой звучала английская речь, но какая-то совсем не английская и не американская. Женщина на невозможном английском, но явно родном языке, глотая звуки и безбожно коверкая слова, беседовала с человеком, отвечавшим на довольно неплохом классическом английском.

– Налоговая система позволяет обеспечивать социальные льготы, не достижимые ни для одной страны текущего десятилетия, – доносился из телефонов хрипловатый мужской голос.

– Профессор, скажите, как недавнее событие может повлиять на экономическое развитие России? – спросила женщина.

– Я думаю, будет небольшой спад в доходах основной массы населения, а после капитуляции Германии начнется рост, ограниченный лишь наличием производственных мощностей. Финансовый кризис XXI века заставил законсервировать часть промышленности, но даже сейчас заводы господина Мордашова выпускают стали больше, чем Германия, а «Русал» производит алюминия больше, чем весь мир.

Вот оно, доказательство того, что отрицал Штайн и чего опасался я сам.

Профессор продолжал:

– Режим в Германии довольно непрочен, еще в тридцать восьмом году Карл Гердлер и Эвальд фон Клейст предлагали англичанам свергнуть Гитлера.

Канарис знал об этом, но молчал. Сейчас в группу противников Гитлера входят Эрвин Роммель, Эрих Левински, Артур Небе, Вальтер фон Браухич, Франц Гальдер и Альфред Йодль. Гиммлер тоже знал о готовящемся покушении на Гитлера. Когда взрыв бомбы в сорок четвертом году…

Резкий вой заглушил слова.

Только сейчас я понял, что не включил магнитофонную запись. Опасная информация, но учитывая, как с ней обращаются в Москве, это для них архивная пыль. Я снова попытался поймать эту радиопередачу, но ловил только музыку.

Бундесы – так я стал для себя называть русских из будущего за постоянное употребление фразы «Российская Федерация», – постоянно передавали много коммерческой рекламы и музыки. Песни на русском, английском и даже немецком языке чередовались без всякой видимой системы. Одна радиостанция передавала большевистские песни вперемешку с белогвардейскими, последних было даже больше. Похоже, Гражданская война стала для них такой же историей, как для САСШ – война Севера с Югом.

Так, а это что?

– Совместное заявление Министерства обороны и МИД Российской Федерации. Руководство Германской империи, Генеральный штаб предупреждаются, что невыполнение правил Женевской конвенции по военнопленным будет караться бессрочным юридическим преследованием виновных, так же будет караться исполнение закона о комиссарах, приказа ОКХ от 24 мая и Директивы о поведении войск в России.

Генерал-квартирмейстер Эдуард Вагнер, министраль-директор Рудольф Леман, генерал-майор Вальтер Варлимонт, доктор Латман и группенфюрер СС Генрих Мюллер будут считаться персонально ответственными за жизнь и здоровье военнопленных.

Частота поплыла, но после нескольких поворотов ручки тонкой настройки я снова поймал нужную частоту.

– Господин Исаев, что вы скажете о сегодняшнем состоянии дел в СС?

Я включил запись.

«Сила Генриха Гиммлера всегда была ограничена, он знал, что национал-социалистское руководство не допустит слияния партийной организации с государственным институтом и создания новой государственной сверхструктуры. Партийное руководство не желало, чтобы какой-то государственный орган, пусть даже возглавляемый верными национал-социалистами, получил возможность вмешиваться в партийные дела.

Создание главного управления имперской безопасности РСХА стало своеобразным компромиссом. Оно возникло 27 сентября 1939 года, но не имело права называться так официально, ни в прессе, ни в переписке с другими организациями и учреждениями. Это была внутриорганизационная структура, шеф которой именовался „начальником полиции безопасности и СД“. Не произошло и слияния СД с полицией безопасности: партия не допустила ее огосударствления.

Только отделы управлений СД и полиции безопасности вошли в состав главного управления имперской безопасности, продолжая действовать самостоятельно.

Было создано шесть новых управлений.

СД же осталась таким образом зависимой от воли партийного руководства. Огосударствления нового аппарата не произошло, за исключением первого и четвертого управлений. Деятельность третьего не вышла за рамки дозволенного, хотя оно и занялось исследованием жизненного пространства. Ему не было дозволено превратиться в некую разведывательную организацию, действующую внутри страны. Олендорф по этому поводу сказал так: „Поскольку рейхсфюрер СС не намеревался создать действенную разведывательную службу, которая имела бы задачу обслуживания внутригосударственной сферы и в деятельности которой столкнулся со многими трудностями, он удовольствовался лишь оформлением внешнего фасада“».

А это уже про нас.

«Служба безопасности могла бы превратиться в совсем малозначащую организацию, если бы не Олендорф и его сотрудники, которые пытались расширить сферу своей деятельности зачастую вопреки соображениям Гиммлера. Это вызвало новые конфликты с партийным руководством, вследствие чего Гиммлер в 1944 году капитулировал перед ним полностью. У СД остались лишь две основные задачи: ведение разведки за рубежом и объединение лиц, которые во время Второй мировой войны возглавляли оперативные группы и спецкоманды, проводившие политический террор и осуществлявшие массовые убийства по расовым признакам в новой Европе Адольфа Гитлера.

Начало этому было положено еще перед нападением на Польшу.

17 августа 1939 года Франц Гальдер в дневнике записал: „Канарис… Гиммлер… Гейдрих… Оберзальцберг… 150 комплектов польской военной формы и снаряжения… Верхняя Силезия“.

В переводе на нормальный язык это означает: от адмирала Канариса Гальдер узнал о совещании, состоявшемся в гитлеровской резиденции Оберзальцберг, на котором между диктатором и его эсэсовскими приспешниками, Гиммлером и Гейдрихом, состоялся обмен мнениями о некоем мероприятии, затеянном в Верхней Силезии, и что для этого потребуется 150 комплектов польского обмундирования.

Так начался пролог драмы, стоившей миру 55 миллионов человеческих жизней.

Очень многое мы можем почерпнуть из мемуаров Шелленберга. Ему было тридцать четыре года, когда он, сделав головокружительную карьеру, находился в числе руководителей государства, обладающего чудовищной мощью. Очень молодому человеку удалось завладеть правом распоряжаться организацией, крайне важной для государства: разведкой. Всего через несколько месяцев после попадания в плен английские офицеры, неустанно допрашивавшие его, выложили ему, что он – всего-навсего незаслуженно переоцененный фаворит режима, не отвечающий ни задачам, стоявшим перед ним, ни исторической обстановке. Полное пренебрежение американцев и англичан было для Шелленберга, пожалуй, самым тяжким ударом. В свое время он играл крупную роль, а теперь, всего через несколько лет, он очутился в положении вышедшего из моды актера, которому никто не хотел верить, что он когда-то был одним из главных персонажей эпохальной трагедии. Однако Шелленберг не бросил игру, он написал мемуары, где раскрыл все секреты тайной разведки рейха.

– Большое спасибо, завтра мы продолжим беседу с историком Алексеем Исаевым».

Я выключил запись и вытащил катушку с магнитной проволокой из магнитофона.

Ко мне подошел дежурный оператор.

– Проводите меня быстрее к штурмбаннфюреру Штайну, – обратился я к нему.

Через три минуты я сидел в кабинете у Оскара.

– Вот доказательство моих слов, – я выложил перед ним катушку с записью. – И вызови Шелленберга, перед тем как прослушать это. Оскар, это бомба, а они выкладывают как малозначащий эпизод.

Штайн поднял телефонную трубку и произнес:

– Сеть притащила улов.

Я внимательно посмотрел на Оскара и спросил:

– Во что ты меня втянул? Наверное, в подвалах гестапо мне было бы гораздо спокойнее, чем здесь.

– У гестапо сейчас нет подвалов, а всех задержанных они сразу расстреливают, даже не оформляя арест, – спокойно ответил Оскар, перебирая на столе бумаги.

В кабинет вошел Шелленберг и аккуратно закрыл за собой дверь.

– Сидите, Штайн, сейчас можно обойтись без этих условностей. Герр Михайлов, я хочу извиниться перед вами за то, что использовал вас втемную, но на это были свои причины. Подозревать, что операция вышла из-под контроля, мы начали еще вчера днем, но когда вечером застрелились два наших эксперта, ситуация потребовала моего личного вмешательства. Вы нам понадобились в роли независимого эксперта. Оскар уже передал мне ваш предварительный вывод, а сейчас я хочу получить от вас железные доказательства.

– Вот ваши железные доказательства, – указал я на стол. – Там полная структура РСХА.

Шелленберг невозмутимо взял катушку, вставил в магнитофон и включил его.

Стоящий рядом Оскар начал переводить. С каждой минутой лицо оберштурмбаннфюрера мрачнело все сильнее.