Текст книги "Мой неожиданный сиамский брат (СИ)"

Автор книги: Федор Вихрев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Мой неожиданный сиамский брат

I.         Мы выходим на рассвете

  – Никакого обзора, идешь, словно таракан по комнате в ожидании удара тапком, – проворчал себе под нос старший лейтенант Антон Рыбаков, командир второй роты семьсот восемьдесят третьего разведывательного батальона двести первой мотострелковой дивизии. Колонна шла очень неприятным местом, представляющим собой узкое, метров двадцать – тридцать шириной, извилистое ущелье длиной километров в десять, окруженное высокими, словно упирающимися прямо в висящие над ними тучи, горами. По ущелью текла небольшая горная река шириной где-то в полтора метра, неглубокая, но с обрывистым правым берегом. Мерзкое место, давящее на душу. Особенно если знаешь, что здешние места – настоящее гнездовье душманских банд.

  Поднятый на рассвете по тревоге батальон 'на броне' добрался до ущелья и сейчас совершал марш в пешем порядке. Где-то впереди, на плато в конце ущелья, в кишлаке Шаеста, 'духи' окружили второй батальон сто сорок девятого полка и теперь разведчики всей своей 'огромной' силой в сотню 'штыков' при поддержке батареи 'Подносов', должны были выручить пехоту, ударив по душманам с тыла. Ни само задание, ни порядок, в котором двигался батальон, энтузиазма у Антона не вызывали. Он хорошо помнил, что общая численность действующих в этом районе банд оценивалась в разведсводках больше чем в четырнадцать тысяч. И если они выделили для этого боя хотя бы десятую часть своих, им хватит сил и для блокировки батальона, и для боя с разведчиками. К тому же комбат 'по приказу командования' и для 'ускорения движения по ущелью' приказал не выделять боковое охранение.

  'Ладно, хоть первую роту в головную заставу выделил, всех двадцать человек. Вон впереди метрах в ста телепаются. Толку от такого охранения, как от козла молока. Зато движемся быстро, – зло подумал Антон, в очередной раз осматривая горы слева и справа от ущелья, и ничего не обнаружив. – Горы, как горы. 'Зеленка' почти до вершин. Спрячь там полк – и хрен что увидишь', – споткнувшись, он чуть не налетел на впереди идущего бойца и выругался. Увешанный снаряжением, с ПКМ на плече, крепкий и высокий, ростом почти под два метра, туляк ефрейтор Сергеев, обернувшись на ходу, спросил.

  – Товарищ старший лейтенант, вы чего?

  – Да так, Леня, споткнулся.

  – А-а, а я думал, вы из-за чабана расстраиваетесь.

  – Какого чабана? – удивился Антон.

  – Грят, на первую роту вышел, а потом его в штаб провели. Вы как раз с сержантом Бердыевом отвлеклись, не видели. Он, грят, предупредил, что нас здесь ждут.

  – Ерунда, ефрейтор. Майор Кадыров такое сообщение без внимания не оставит. Так что не дрейфь и внимательней смотри по сторонам...

  Первая рота скрылась за очередным поворотом, а по колонне со стороны штаба передали приказ: 'Подготовится к привалу'.

  – Наконец-то, – довольно громко откомментировал Сергеев. – А то у меня уже ноги гудят.

  Но отдохнуть ему было не суждено. Из-за поворота, за которым скрылась первая рота, донеслась пулеметная и автоматная стрельба и практически в ту же минуту ожили соседние склоны. Духи открыли по колонне плотный огонь с левой стороны с гор по ходу движения. В безумной попытке спастись, часть бойцов, не слушая команд, бросилась в гору, превратившись в обычные мишени на простреливаемом сверху донизу скальном подъеме. Они попадали под жалящие насмерть пули, падали, катились вниз, орошая камни своей кровью. Еще часть бросилась по тропе назад, стремясь любой ценой вырваться из ставшего смертельной ловушкой ущелья. Но пробиться к идущим в хвосте колонны штабу, минометчикам и разведывательно-десантной роте под огнем душманов не удалось никому. Одна из первых же пуль попала в ефрейтора Сергеева. На глазах у остолбеневшего от неожиданности Рыбакова голова пулеметчика словно взорвалась. Выронив пулемет из безвольно расслабившихся рук, тело ефрейтора свалилось прямо у ног лейтенанта, заливая запыленные сапоги чем-то красным, похожим на разлившийся вишневый компот. Еще не вполне осознавая, что произошло, Рыбаков инстинктивно попытался отстранится. Тут же споткнулся обо что-то не видимое. И упал, обдирая выставленные вперед руки.

  Вокруг царил ад. Пули гудели над головой, словно стая разъяренных шмелей. С глухим, навсегда запомнившимся Антону, чавканьем они впивались в лежащие рядом тела солдат его взвода. Несколько томительно-долгих мгновений лейтенант пытался разобраться в происходящем. Инстинкт толкал его назад, к ручью, в попытке спрятаться за береговой кромкой. Но лежащий неподалеку пулемет заставил принять другое решение. Непрерывно ожидая, что одна из пуль сейчас пропадет в него, Антон все же пополз вперед. Протянул левую руку, ухватив пулемет за приклад. Потянул его из-за тела Сергеева. Что-то словно куснуло руку, но боли он не чувствовал. Было не до того. Поправил ленту, стараясь не сильно высовываться из-за лежащего тела. Развернул пулемет. Пока разворачивал, успел отметить, что кто-то из уцелевших огрызается автоматным огнем. Чуть приподнялся. Тяжелый пулемет забился в его руках. С радостью он заметил, как некоторые едва различимые на фоне зеленки огоньки тут же пропали. И осы над головой примолкли. Пользуясь передышкой, он громко, надрывая глотку, крикнул.

  – К ручью! Там мостик, под него!

  Где-то за поворотом громко рванули гранаты. Первая рота принимала свой последний бой. Только намного позже он узнал, что первой разведроты действительно нет. Они все погибли, остался только один живой тяжелораненый солдат, Антон потом так и забыл узнать, кто конкретно.

  Но сейчас ему надо было срочно менять место. Что лейтенант и сделал, отползая по мелким, противно острым камням, режущим ладони и рвущим 'полевку', словно ножом. Отполз, пристроился у какой-то незначительной ямки. Опять развернул пулемет, который тащил за собой. Выпустил, матерясь себе под нос, остаток ленты. Душманы снова на секунду притихли, но тут же на его огневую точку обрушился огневой шквал. Что-то дернуло его за спину, потом словно огромный шмель больно укусил левое, не прикрытое пулеметом, плечо. В глазах потемнело от резкой боли. Он откатился чуть в сторону. И тут же темнота затянула все. Глаза закрылись, как ему показалось, на секунду. А когда он их открыл, было по-прежнему темно. Но не настолько, как вначале. Он чуть приподнял голову, пытаясь сориентироваться. Сразу снова уронил ее, едва не закричав от охватившей все тело боли. Где-то рядом резко и гулко стукнул выстрел из винтовки. 'Бур', – промелькнула в затуманенной голове мысль. Осторожно, стараясь не привлекать внимания, а заодно не растревожить раны, он ощупал все вокруг себя. Пулемета не было, а автомат, который висел на ремне за спиной, почему-то лежал рядом. Он тихонько подтянул автомат к себе. Похолодел, слушая металлический лязг, с которым двигалась по камням оружие. Но судьба хранила его. Никто не появился рядом. Не раздалось ни чужих голосов, ни выстрела в упор. Похоже, 'духи' не задержались внизу, а пройдясь по ущелью, добили раненых и ушли наверх. Или их отвлекло что-то.

  Антон аккуратно перевернулся на спину. Переждал новый приступ боли и, пользуясь скудным светом звезд, кое-как обмотал бинтами из индивидуального пакета левую руку и плечо. Похоже, его задело еще где-то на спине, но кровотечения он не чувствовал. Да и перевязаться самому в таком месте, не поднимаясь, было на грани фантастики.

  'Если к утру не появятся наши, – чувствуя озноб во всем теле, подумал он, – помру. Просто от потери крови. – Мысли путались, причудливо перескакивая с одного на другое. – А ведь здесь почти настоящее средневековье. Даже год, замполит упоминал, тысяча триста какой-то. И как может средневековье побеждать современность? Это непрмаавильно, так не должно быть. Если средневековье победит здесь, то значит и социализм может проиграть?' Мысли промелькнули исчезли, словно растворившись в подступающей боли. Глаза вновь закрывались, черная пелена понемногу затягивала его куда-то вглубь. И тут, словно избавление от тяжелых мыслей, небо начало светлеть. Антон неловко повернулся. Опять навалилась темнота...

  Очнулся он от тряски и грохота над головой. Носилки с несколькими ранеными стояли внутри вертолета Ми-8, турбины которого выли, переходя на взлетный режим. Очень хотелось пить и почему-то в туалет по-маленькому одновременно. Но слабость была такая, что даже рот открыть сил не хватало. Он приоткрыл глаза, увидел чье-то склонившееся над ним лицо и снова потерял сознание.

  II.      Судьба и крысиный хвостик

  – Утро туманное, утро седое... Нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые... – Виктор любил напевать, что-нибудь себе под нос. И пел он обычно с желанием, с чувством и, что самое главное, ему это нравилось. Да и голос у Виктора Ивановича Трофимова был довольно хороший – крепкий тенор, хотя и не 'поставленный профессионально'. Несмотря на солидный возраст в сорок пять лет, чувствовал он себя неплохо. Сказывалась хорошая привычка делать по утрам зарядку, пробежки по парку, гантели, контрастный душ и любимая банька с парной (правда, по понедельникам – так уж сложилось). Был Виктор женат, проживал в столице нашей Родины, детей не имел. Зато имел хорошую профессию инженера-конструктора авиационных двигателей и любимую работу. Поэтому и работал самоотверженно. Правда иногда, по настроению, наш герой впадал в 'моральную неустойчивость': выпивал, погуливал 'налево' от жены (которую, однако, очень любил и уважал).

  В это летнее утро две тысячи девятого года все для Викторина (так звали его самые близкие друзья) складывалось обыденно. Как обычно у проходной стоял начальник караула Рыбаков, крепко сбитый, тертый жизнью, седой подполковник Советской Армии в отставке. 'Афганец', ушедший со службы по здоровью из-за обострения полученных в 'ограниченном контингенте' ранений, он не раз 'нарушал порядок' вместе с Трофимовым, заливая водочкой разговоры 'за жизнь и политику' на кухне его однокомнатной квартиры. Полученной им, кстати, от Министерства Обороны после какой-то 'спецкомандировки', о которой Антон Павлович молчал даже в состоянии глубокого алкогольного опьянения.

  – А, Палыч, привет! Как здоровье? – поздоровался Викторин.

  – Да ниче, нормально. Пока, слава Богу, служим, – весело ответил Антон и добавил. – Виктор Иваныч, по центральной аллее не ходи, там перекрыли, опять асфальт штопают. Лучше иди в обход мимо сорок первого цеха.

  Идти в обход было весьма неудобно. Территория завода огромная, гектары и гектары застроенных площадей, а в обход расстояние, как между тремя остановками автобуса пешком. Но что поделаешь, такова 'се ля ви'. Пришлось, слегка ускорившись, пойти в обход по аллее влево, мимо старинного здания сорок первого цеха. В котором находилась, кроме всякого разного, испытательная лаборатория газотурбинных двигателей.

  Как раз сегодня должен был состояться очередной запуск турбины и заведующий лабораторией Петр Михайлович Шебеко готовил пусковой стенд к работе. Однако четкой работе Петра Михайловича мешало то обстоятельство, что вчера был день рождения его дражайшей супруги Елены Максимовны. Шебеко поправил сползающие на кончик носа очки, пот мешал, голова – как кол вогнали в лоб. 'Ну, какая работа, к черту. А все друг сердечный Колька Коненков. 'Выпьем за здоровье Елены Максимовны', потом 'за неувядающую красоту', 'за замечательную хозяйку дома', потом – за прекрасную жену и мать прекрасных детей и много еще за что, теперь уж и не вспомню. Вот ведь свинство какое. Надо же было так нарезаться. Даже не помню, когда такое было в последний раз. Кажется только на свадьбе старшего сына? Эх-х-х...'

  – Петр Михайлович, здравствуйте. Вы чего такой сегодня смурной? Не заболели? – в комнату вошла Зоя, молодая, недавно окончившая институт лаборантка.

  – Да так, что-то нездоровится. Простыл, наверное. Ты вот что Зоя, сходи к начальнику отдела Носовскому. Пусть подойдет через пятнадцать минут. Будем запускать.

  – А позвонить нельзя? – идти куда – то Зое не хотелось совершенно.

  – Иди Зоя, иди, куда тебе говорят.

  Девушка, недовольно фыркнув, ушла.

  – Ну, наконец-то. Голова-то как болит.

  Михалыч подошел к большому металлическому шкафу, открыл дверцу и достал стеклянную литровую бутыль с надписью 'Технический спирт. Строго! Для выполнения регламентных работ!'.

  'Ну вот, сегодня регламентные работы и настали',– подумал Михалыч, наливая себе в стакан чистой, как слез влаги, примерно на четверть объема. Оглянувшись на дверь, он быстро выпил и выдохнул. Задержав ненадолго вдох, он подождал, пока спирт провалится до места, и закусил бутербродом с сырокопченой колбаской.

  – Эх, кхм..., ух! – в желудке заполыхало, теплая волна пробежала по телу, мягко ударила в голову.

  – Ах ты, моя хорошая, ну иди к папочке, – внезапно лицо Шебеко расплылось в умильной улыбке. Он присел на корточки.

  – Ну, иди сюда, Мусечка, девочка моя – к нему вразвалочку подбежала серая крыска, самая обычная 'коренная' обитательница московских и других подвалов. Присев на задние лапы, передними аккуратно взяла угощение и стала есть.

  Муся была любимицей Шебеко. Когда у Михалыча наступали такие же тяжелые дни как сегодня, Муся была верной соратницей в борьбе с 'зеленым змием'. Ей в персональную банку из-под 'Килек в томате' завлаб щедрой рукой капал пять-десять граммулек 'его', и давал кусочек чего-нибудь вкусного. Приходила 'собутыльница' регулярно во время в завтрака и обеда, можно было часы сверять, как по сигналу точного времени. И хотя крыса по определению животное бессловесное и живущее инстинктами, эта вела себя очень разумно – никогда не гадила и ничего не перегрызла, ни проводка. И других крыс в лаборатории не водилось. Поев, крыса (на регулярном питании она набрала солидную величину и вес) стала умываться, наводить чистоту.

  – Капитан, капитан улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля...– тонус у Михалыча по мере улучшения самочувствия стал повышаться. – Ну-с, приступим...

  Завлаб начал щелкать тумблерами выключателей многочисленных пускателей и автоматов установки. Один за другим загорались индикаторы, на мониторе компьютера возник график возрастания рабочей нагрузки. Турбина оживала, слегка завибрировал пол лаборатории...

  Викторин шел мимо кирпичных стен цеха. В голове уже появились мысли о текущих делах, прикидки, что сделать и когда. Он шёл, иногда посматривая наверх. Приходилось быть осторожным, ибо вороны облюбовали верхние ветви деревьев, что росли по краю аллеи. Результат их проживания можно было разглядеть на дороге. Имелся и у Виктора печальный опыт попадания под 'кассетную воронью бомбу', потом отмывал пиджак полдня. Радовало, что не было видно сегодня стаи бродячих собак, обычно тусующихся у проходной. В последнее время они размножились и стаями по пять-шесть голов бродили по территории, иногда атакуя проходящих мимо работников. 'Наверное, к приезду второго 'гаранта' собак истребили', – решил Викторин.

  – Капитан, капитан, улыбнитесь... – Михалыч сидел за монитором и одним пальцем правой руки нажимал на клавиши, в другой руке дымилась сигарета. жить было, в общем и целом хорошо. Предварительная работа была выполнена, осталось только дождаться выравнивания параметров пуска и запустить турбину. Настроение теперь было рабочее.

  Дверь лаборатории распахнулась, и в проеме двери сначала образовался зеленый шар живота, упакованного в халат, потом и сам его хозяин, Носовский Борис Моисеевич. Пройти в дверной проем лаборатории он мог только боком, ибо при весьма среднем росте имел вес под полтораста килограмм. Носовский по своей привычке все время перекусывать чем – нибудь вкусненьким, опять ел. В одной руке он держал пирожок с капустой и яйцом, в другой – графики испытаний, близоруко держа их у кончика носа. Правая нога Бориса Моисеевича уверенно и безжалостно наступила на кончик хвоста не ожидавшей такого коварства Муськи. Взрыв светошумовой гранаты произвел бы меньший разрушительный эффект, чем взбешенная крыса. Она прыгнула на огромный живот Носовского и безжалостно вонзила зубы в податливую, беззащитную плоть.

  – Твою оперу!!!

  Перед лицом оторопевшего Михалыча мелькнула серая тень. В лаборатории творился хаос: визг Муськи, крики жертвы... Вопль начальника отдела мог поспорить с воем сирены воздушной тревоги. И тут случилось самое неприятное. Борис Моисеевич завалился со всего маху на стол, всем лицом впечатавшись в клавиатуру.

  Стенды озарилась синим свечением. Вой турбины сотряс стены, моментально заложило уши. Муська в ужасе улизнула под шкаф, Михалыч выронил сигарету. И по закону подлости – прямо за шиворот несчастной жертве мстительного грызуна. В этот трагический момент турбина взвыла как-то по особенному, обиженно-громко.

  Викторин внезапно остановился, увидев странную радугу над цехом...

  'Ну, теперь буду счастливым',– усмехнувшись, подумал Викторин.

  Сине-зеленая молния ударила из турбины. Зеленый свет вспыхнул перед его глазами, и тьма поглотила сознание.

  III.    Initium (Начало, лат.)

  'Серебристая тень' набирала скорость, уверенно наматывая километры Минского шоссе. Руки привычно держали руль. Он любил скорость. Запах салона, тепло и уют машины создавали беззаботно-приятное настроение. И только чувство все нарастающей скорости волновало кровь, адреналин возбуждал, как женщина. '...Все пройдет, как с белых яблонь дым, увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым... нет, еще есть порох в пороховницах – пока еще руки крепко держат руль'. Он придавил педаль газа и увел машину влево. На скорости обошел впереди идущую машину сопровождения. В окнах салона успел заметить обеспокоенные лица охраны.

  'Нет, ребятки, 'старая гвардия' еще поучит вас молодых, как надо рулить. – Он был доволен и даже, пожалуй, счастлив. – И никто не надоедает всякими делами, не пристают, не дергают с всякими вопросами. Ему уже давно все надоело. Он бесконечно устал. Но даже дома нет покоя... Доченька. Как он радовался ее рождению, – сердце кольнуло, старческая слеза застила правый глаз. Теперь, когда ее видел при встрече, он понимал – дочь приехала не просто так. Тоже, как и всем окружающим, ей от него что-то надо. – Мужики её эти надоели, не пойми что. И выпивать стала, куда Юра смотрит? И сын... тоже непутевый, пьет. И ведь добрый, хороший парень – столько надежд с ним связывал. Хотя конечно есть и моя вина, мало уделял им внимания. Вот и вырастил 'цветы жизни'. – Эх, ... – в огорчении он ударил рукой об руль. – А ведь всю свою жизнь все делал для партии, для народа, для страны, для победы. Надо же и здесь нет покоя, мысли эти проклятые лезут в голову!' Он увидел стремительно приближающийся поворот. Притормозив, повернул резко, как умел и любил, с визгом тормозов вправо. День заканчивался. Солнце уже приближалось к закату, отбрасывая длинные тени на землю. Наверно из-за этих теней он и не заметил МАЗ, огромной скалой вдруг возникший перед капотом машины. В последний момент охранник, сидящий справа, рывком рванул руль влево, уводя машину из-под фронтального столкновения. Страшный удар сотряс воздух. Лобовое стекло рассыпалось, под двигателем разрасталась лужа. Над капотом парило.

  Сидящий за рулем пожилой с крупной, седой головой, человек уронил голову на руль, потеряв сознание. Чёрный ЗИЛ-117 резко затормозил, развернулся поперек, перегородив дорогу. Быстро захлопали двери. Четверо из охраны рванули к разбившейся машине. Бледный, краше в гроб кладут, полковник Медведев первый подбежал к 'Роллс-Ройсу', рванул дверь водителя. Увидел 'деда' без сознания, завалившегося на руль. Осторожно, взяв двумя руками, прислонил голову старика к подголовнику. Левая бровь была рассечена, показалась кровь. Лицо выглядело безжизненно бледным, дыхание не прослушивалось.

  – Ну! Жив!?...

  Яркий свет ослепил. Он наполнял всю душу какой-то блаженной невесомость и легкостью. Странное, неведомое доселе состояние охватило сознание Викторина. 'Что со мною?! – подумал он. Оглянувшись вокруг, увидел, что необыкновенный, невиданный прежде свет объял его. Викторин чувствовал себя спокойно и хорошо. Свет манил к себе и звал. И он не мог сопротивляться этому зову, и полетел навстречу. Настораживало, пожалуй, лишь необычное ощущение отсутствия тела. Но было так хорошо. Его охватило состояние счастья и покоя.

  'Так вот оно как происходит', – подумалось Викторину. – 'Слава Богу – на Небе. А я все же опасался, не хотелось попасть к 'рогатому', – подумал инженер.– О..! Наконец встречусь с отцом, который неожиданно умер два года назад'.

  В душе зародилось чувство огромного, абсолютного счастья. Трофимов радостно рассмеялся.

  Однако напротив себя инженер увидел не отца, а невысокого, коренастого человека, откуда-то смутно знакомого. Это был пожилой, лет восьмидесяти старик, явно довольно красивый в прошлом, с лицом, на котором выделялись густые черные брови. Он удивленно осматривался вокруг.

  – Да это что же такое... я умер что ли? – спросил старик.

  – Разве непонятно? – ответил Трофимов. – Теперь все. Мы на небе, а дальше, если память не изменяет, будет Суд Божий. 'Нет, где я его видел?' – подумал он.

  – Так все же есть бог! – воскликнул старик. – Говорила мне мама, надо было все же ее слушать, ...а вот товарищ Суслов и другие товарищи, все же не правы. Жаль что теперь, – огорченно замолчал незнакомец, но после нескольких секунд молчания продолжил. – Не подскажешь товарищам. А надо бы подправить курс партии. Да, о чем это я? Мне теперь это ни к чему. Хотя много сил потрачено ради партии и народа. И народ это ценил. Вот маршала Советского Союза мне дали, три звезды Героя – ценят Генерального Секретаря.

  Инженер мысленно ударил себя по лбу. 'Узнал! Это ж Брежнев Леонид Ильич!'

  – А может бога и нет. Ни ангелов, ни райских ворот не видно – из чувства противоречия, присущего большинству российских интеллигентов, заметил Викторин и тут же, стремясь сгладить неловкость, продолжил. – Вот не ожидал что на том свете с Вами, Леонид Ильич, познакомимся. Меня зовут Виктор Иванович Трофимов, инженер-конструктор, погиб по непонятной мне причине. Ну а про Вас, я все знаю. Вы умерли во сне десятого ноября 1982 года, от тромба. Ну и как Вам здесь?

  – Ну, Виктор, я, в общем, чувствую себя хорошо, даже отлично, как в молодости, а легко-то как... И не болит ничего. Витя, подожди. Что ты говоришь? Умер в восемьдесят втором году? Я же попал в аварию сегодня, пятнадцатого сентября восьмидесятого года. И я не путаю, голова как часы работает. Это ты что-то перепутал.

  – Да нет, Леонид Ильич, не путаю. Придется вам кратко рассказать, что было после вашей смерти.

  Рассказ, несмотря на старания рассказчика, получился длинным, но время 'на том свете' течет по другому. Если там вообще время есть... После окончания рассказа Ильич, потрясенный, долго молчал, потом, побагровев лицом, высказался.

  -П.....и страну комбайнеры! – и выдал такое многоэтажное, живописное описание всех основных фигурантов недавней истории России, что Викторин впал в изумление.

  – Это что же?– Продолжал разгневанный Брежнев. – Мы, коммунисты, кровь проливали, войну выиграли. Голод терпели, разруху. Страну отстроили. Ночей не спали, не доедали, крепили щит Родины, достигли паритета с Америкой. Я столько лет работал, на бабу заскочить было некогда. Мало мне челюсть фашисты в войну разбили, все здоровье угробил – спать не мог. Просился два раза на пенсию, товарищи не пустили. 'Вы наше Знамя партии, не можем без Вас. Больше отдыхайте'. Так меня эти... уверяли! Остался ради страны. По воле партии и народа. А этот ставропольский секретарь, колхоза бы ему не доверил, все по ветру развеял, вместе со свердловским алкашом. Ну, я им!

  В этот, несомненно, прекрасный и вдохновенный момент гнева генсека, что-то будто ухватило Викторина за ноги и рвануло вниз. Сознание постепенно выныривало из глубины беспамятства. Второе пробуждение было гораздо хуже первого. Внутри все болело, ныло и страдало.

  'Что со мной? Тело будто отлежал – все иголками колет, ватное, как не свое. Никак не могу понять, что со мною и где я. Неужели опять на земле? – только не это!' – неожиданно появившиеся звуки пробили тишину вокруг.

  – Леонид Ильич, что с вами? Леонид Ильич? – Викторин открыл глаза.

  'Вроде сижу, в машине. Вокруг люди, бегают, говорят что-то. Что, не пойму. И руки не мои: кисти, пальцы крупные со старческими пигментными пятнами, волосатые. Какие-то лица перед глазами; все чужие, незнакомые. Леонид Ильич, что с вами? О ком это он? – Меня же Викторин зовут?– И тут в голове Викторина неожиданно раздался голос. – Нет, почему же. Это правильно товарищи говорят Я – Леонид Ильич и тело это мое. Так что, Витя, меня слушай'

  'Ну, ничего себе. Так что, я еще и не в свое, а в Ваше тело вернулся?' – изумился Трофимов.

  'Да, в моё. Я и сам не в своей тарелке, опять все болит и давит. А как хорошо на небе было!'

  'Ну, Леонид Ильич, давайте договариваться. Тело-то, похоже, и мне подчиняется,' – инженер пошевелил рукой, ем вызвал радостные и, без преувеличения, ликующие крики окружающих генсека людей:

  – Жив! ... Жив Леонид Ильич!

  Такое ликование сопровождающих генсека людей было не наигранным и не было вызвано страхом наказания. 'Деда'действительно искренно любили, несмотря на его все более очевидную для всех дряхлость. Он был добрым, действительно 'человечным' человеком, особенно по отношению к людям, его окружавшим. Знал всех по именам, беспокоился об их быте, жилье, играл с ними в домино, дарил подарки. Для этих людей, для так называемого 'персонала' он был свой, любимый всеми – 'наш дед'. Это потом пришедшие к власти 'великие перестройщики' и строители демократического общака, людей, окружавших их, стали делить на категории, в зависимости от счета в банке и обладания властью. Те, кто ни денег, ни власти не имел, стал для новой номенклатуры 'мусором, быдлом', а для самых 'неиспорченных и продвинутых демократов' – электоратом, населением, россиянами. Ну, а для Леонида Ильича простые люди были свои: Володьки, Мишки, Васьки, даже друзья соратники по политической борьбе были те же Юрки, Димки. Генсек был сам, как говорили раньше, плоть от плоти народной. И думал он и переживал не за свои счета в зарубежных банках, которых у него и не было, а о победе социализма, в который искренно верил. В конечном счете, он хотел, чтобы простые люди жили хорошо и мирно.

  За окнами царило буйство осени – золотобордовая палитра красок, 'прекрасная пора – очей очарованье'. Машина 'скорой', в которой находился генсек, с воем сирен стремительно приближалась к Москве. Рядом с 'высоким пациентом' находился его личный врач Косарев и медсестра Юленька Чубарсова – молодая, весьма привлекательная, рыжеволосая особа с зеленными глазами, тридцати трех лет, высокого роста с фигурой Афродиты. В это время, в силу столь неожиданно открывшихся обстоятельств – незримый, скрытный ото всех диалог между Брежневым и Трофимовым продолжился:

  'Леонид Ильич, давай как-то условимся насчет имени, зови меня Викторин. Витя я для чужих, для близких – Викторин. А мы теперь как два сиамских близнеца, ближе некуда, считай даже ближе жены. Как кстати ее зовут?

  – Виктория Петровна.

  – Во, как в кино были два Федора, теперь Викторин и Виктория. Леонид Ильич, ты не обидишься, если буду звать тебя 'шеф'?

  – А что, шеф... пусть буду шеф, вроде подшефным моим будешь – заметил генсек.

  – Договорились. Шеф, я тут у тебя в организме осмотрелся. Ну, ты себя и запустил. Что печень, что почки, сосуды, сердце и остальное еле работает. Как ты жив-то еще? Так дело не пойдет. Я, между прочим, совсем еще молодым к тебе 'на хозяйство' попал. Мне только сорок пять исполнилось. Так что мне бы жить и жить, и наслаждаться этой жизнью по полной программе.

  – Да, сорок пять, вот я помню, была у меня на фронте одна медсестра ... ух, мы с ней, – начал Брежнев.

  – Шеф о бабах потом, сейчас речь идет о жизни. Я пожить еще хочу. Я всего лишился. Был молодым, в меру красивым, меня девушки любили, а теперь? Давай договоримся. Теперь шеф, извини, никаких излишеств в смысле выпивки, еды и разной химии. Зарядочка, прогулки на свежем воздухе, да и культурку подтянем: книги, театр, кино, ... зоопарк. Это – фундамент новой жизни создадим. Ты фильм 'Звездные врата' смотрел? Хотя, что это я? Откуда ты мог, это после тебя показывали. А суть в том, что инопланетяне подселяют в человека такого разумного червя-паразита. И червь заботится о хозяине, лечит его, защищает в опасности, ну и 'рулит' хозяином немного, ... иногда. Так и у нас, дорогой Леонид Ильич, примерно та же ситуация. Могу я вроде изменять состояние твоего организма в сторону оздоровления. Видно все же не зря так вышло, что я моложе оказался. Не знаю, как это получается, но процесс пошел – вот сосудики получше становятся. Так что шеф, давай жить мирно, уважая интересы друг друга. Если Бог даст, может, еще лет десять проживем, а не два, как в истории.

  – А что, Викторин, давай попробуем, чем чёрт не шутит. Хотя теперь насчет этого чёрта... того, надо по-осторожнее, Бог ведь есть, получается. Теперь молитву, какую читать надо будет, с патриархом опять же посоветоваться...

  – 'Иной мир' точно есть. А вот насчет Бога и ангелов, все же гложут меня сомнения, – отозвался Викторин. – Подумаем'.

  Ильич открыл глаза, рядом наклонилась медсестра, поправляя повязку на голове. Юное, в конопушках, лицо, курносый носик, длинные ресницы и завораживающие изумрудные глаза оказались совсем близко. Рыжие, чем-то сладко пахнущие локоны волос касались лица генсека. Он посмотрел еще ниже, на глубокий вырез белого халатика – открылись два очаровательных холма и ложбина упругой груди. Процесс оздоровления организма шефа действительно пошел. Как у героя известной книги, у Ильича бешено застучал пульс в самых неожиданных местах. Давно такого с ним не было. Правая рука генсека легла на обнаженное колено медсестры:

  – Как тебя зовут? – слегка севшим от неожиданного волнения голосом спросил он.

  – Юля – ответила она Брежневу, покраснев как мак.

  – А я, Юля, мужчина – неожиданно близко придвинувшись к ней, сказал Брежнев.

  IV.    Если раны – небольшой...

  Антон сидел в курилке, подставив лицо ласковому утреннему солнышко и дышал свежим, не пахнущим вездесущей больницей, воздухом. И вспоминал, тем более, что с другими развлечениями в госпитали обстояло, как в советской торговле с копченой колбасой – дефицит, однако...

  Окончательно очнулся он уже в приемном покое госпиталя. До того несколько раз Антон раскрывал глаза, в попытке понять что происходит, но видел лишь чьи-то лица и чувствовал, что все вокруг трясется, гремит и снова проваливался в бессознательную темноту. Теперь его привел в себя холод и громкий разговор рядом. Он осторожно повернул голову. На холодном бетонном полу, с редко сохранившейся, керамической плиткой, не заморачиваясь, в будничной спешке был установлен десяток брезентовых носилок с лежачими тяжело раненными солдатами. Кое-кто тоже очнулся, некоторые стонали в беспамятстве. Наклонившиеся над соседними носилками люди в белых халатах громко обменивались какими-то непонятными терминами. Приподнявшись, один из белохалатников заметил смотревшего на него Рыбакова и громко позвал сестру.