Текст книги "Долина Новой жизни"
Автор книги: Федор Ильин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Я, Карно, Мартини и Фишер отправились вместе. Небольшая квартира Петровского не могла вместить всех желающих отдать последний долг покойному. Куинслей считал нужным выполнить эту формальность. Он приехал вместе с Крэгом и проследовал внутрь квартиры. Мы с трудом туда протиснулись.
Скромный черный гроб стоял на столе в столовой, где когда-то мы пировали с хозяином, теперь уже покончившим все счеты с жизнью. Гражданский обряд представлял из себя в миниатюре то, что мы только что видели у мавзолея. Те же речи, то же прощание с поднятием рук. Потом на сцену вышел знакомый уже нам аббат. В комнате остались только друзья и близкие усопшего. После короткой мессы гроб был поставлен на автомобиль, который должен был отвезти его на кладбище близ Американского сеттльмента.
Аббат, сняв свое священническое одеяние, вышел к подъезду и, пожимая нам руки, сказал:
– Я один провожу его до места вечного упокоения. Он будет спать на пригорке, под высокими буками, рядом с горным потоком, шум которого смешивается с шелестом листьев. Соседями его будут избранные ученые.
День двойных похорон закончился проливным тропическим дождем, и мы принуждены были просидеть весь вечер под крышей гостеприимного дома Фишера.
Положение мадам Гаро узаконилось. Ей прислали карточки, по которым она могла получать все необходимое из складов и распределительных пунктов. Сегодня ей принесли из управления Колонии уведомление, что ей отводится квартира в доме по соседству с Фишерами. Мы решили отпраздновать этот переезд и устроить новоселье. Я особенно был рад этой мысли, так как Анжелика все последние дни была очень грустна. Самоубийство Петровского, хотя она и мало знала его, произвело на нее большое впечатление.
В день новоселья красивые комнаты новой квартиры были засыпаны цветами. Гостей съехалось много. Кроме нас, были супруги Тардье, миссис Смит, Чартней, профессора, лечившие во время болезни Анжелику, и знакомые девицы из Американского сеттльмента.
Сервировка стола, как у всех иностранцев, проживающих в Долине, была изящна, а угощенье разнообразно.
Когда гости разошлись, Анжелика горячо прижалась ко мне и шептала, что она будет счастлива, когда мы будем жить вдвоем.
Она уже давно просила меня обучить ее летать. Аппарат и летательный костюм она уже получила. Боязнь за ее здоровье заставила меня оттягивать начало этих уроков.
В этот вечер я не мог устоять перед ее просьбой и дал слово завтра же приступить к полетам.
Такой способной ученицы я никогда не видал. Она предалась этому спорту со всем увлечением, на которое была способна ее страстная натура, и тут только я понял, как глупо я поступил, что не принялся за эти уроки раньше. Настроение ее резко изменилось. Я никогда не видел ее такой пленительно оживленной и веселой. Она щебетала, как птица. Мы улетали далеко в поле и носились там подобно двум мотылькам, то кружась в воздухе, то поднимаясь высоко кверху, чтобы, планируя, спуститься вниз, на лужайку среди душистых полевых цветов. Мы перекликались с ней короткими, звучными словами, мы призывали друг друга, выкликая всевозможные, придуманные нами любовные прозвища.
Однажды мы отдыхали на утесе у проезжей дороги. Лицо Анжелики раскраснелось, глаза блестели от удовольствия и восторга.
– Я птица! – воскликнула она. – То, что когда-то я чувствовала, когда летала во сне, не может сравниться с действительностью. Опьяняющее чувство легкости и свободы!
– Мы птицы, – подтвердил я. – Как я был бы счастлив, если бы мы могли улететь отсюда, подобно диким лебедям и журавлям, стаи которых проносятся весной и осенью над Долиной.
– Мы улетим, я не знаю – как, но мы улетим, – отвечала она с такой уверенностью в голосе, что я готов был верить в ее пророчество. – Милый, мы улетим!
И она обвила меня руками и прижалась крепко ко мне.
В этот момент из-за скалы показался автомобиль. В нем рядом с шофером сидел Куинслей. Мы сразу узнали его; мы отодвинулись друг от друга. Дрожь пробежала по телу Анжелики, она побледнела, рука ее больно сжала мою.
Куинслей остановил автомобиль и, выйдя из него, приблизился к нам, широко шагая. Я встал, Анжелика продолжала сидеть. Он кивнул мне в ответ на мое приветствие и, обернувшись к Анжелике, любезным тоном сказал:
– Я вижу, что вы совершенно оправились от болезни. Я очень рад. По-видимому, вы сумели справиться с вашим горем.
Едва заметная нотка иронии прозвучала в его словах.
– О, я очень этому рад, – повторил он опять. – Я всегда держусь того мнения, что горе неуместно там, где ничего нельзя поправить. Надо стараться забыть, отвлечься. Все, что отвлекает, заслуживает уважения.
Он, прищурившись, посмотрел на меня.
Мадам Гаро вспыхнула и вскочила на ноги. Ее резиновый костюм неуклюже висел вокруг ее стройного тела.
– Мистер Куинслей, я очень благодарна вам за ваше любезное отношение и заботу, но вы сделали бы лучше, если бы не показывались мне на глаза. Вы так тесно связаны с моим погибшим мужем, что, мне кажется, вам не следовало бы лишний раз бередить мои едва затянувшиеся раны.
– Мадам, кажется, я сделал все, что в силах, чтобы успокоить вас. Что же касается вашего мужа…
– Я попрошу вас оставить его в покое! – гневно воскликнула Анжелика и топнула ногой. – Если вы осмелились завезти меня сюда, в эту чуждую для меня страну, обманув меня, то неужели вы думаете, что я поверю хотя бы одному вашему слову относительно несчастного Леона?
– Успокойтесь, мадам. В этой стране не все так плохо, как вы говорите. Кажется, вы недурно проводите здесь время. Что касается ваших подозрений, я не буду на них отвечать.
Куинслей замолчал. Глаза этих двух людей, стоящих друг против друга, скрещивались в немой дуэли.
Наконец Анжелика с усилием сказала:
– Единственное мое желание – никогда не видеть вас больше.
– О, я думаю, мы с вами будем еще друзьями, – отвечал с наглостью Куинслей.
Я сжимал кулаки и скрежетал зубами; еще мгновенье – и я бросился бы на него.
Он повернулся в мою сторону, играя тростью.
– Вы, кажется, хотите мне что-то сказать? – спросил я.
Он смерил меня с головы до ног.
– Я высказываю вам свою благодарность за то, что вы так умело развлекаете мадам Гаро. До свиданья, мадам. На днях я уезжаю в Европу. Может быть, вы желаете что-нибудь поручить, я к вашим услугам.
Он вежливо приподнял шляпу и, не поворачиваясь в мою сторону, удалился такими же решительными, большими шагами.
Он медленно сел в автомобиль и, не посмотрев на нас, пропал в золотистой пыли, поднявшейся с дороги вслед за автомобилем.
Я чувствовал себя разбитым. Куинслей надругался надо мной и надругался над моей горячо любимой, несравненной Анжеликой. Если бы я его убил, я чувствовал бы себя удовлетворенным. Теперь, мне казалось, я никогда не смогу смыть с себя этого позора. Ласки и увещания моей возлюбленной смягчили эти тяжелые ощущения, но все же с этих пор я не переставал чувствовать беспокойство и жажду мести. Теперь я знаю, что я поступил бы лучше, если бы убил Куинслея; пусть даже это стоило бы мне жизни.
ГЛАВА Х
Куинслей уехал.
Мы с нетерпением ждали его отъезда. Теперь мы чувствовали облегчение, как будто гора свалилась с плеч. Правда, он может скоро возвратиться, но пожить хотя бы временно спокойно – представлялось нам утешением в нашей жизни, полной тревог и волнений.
Анжелика занялась своим туалетом. Здесь были прекрасные мужские портные, но никого не было, кто бы мог сшить дамское платье. Анжелика получила красивые материи и занялась шитьем легких летних нарядов. Она проявила и в этой области незаурядный талант, и мадам Фишер всплескивала руками от восхищения, рассматривая только что сшитое платье.
– Произведение искусства! – восклицала она. – Я уверена, что в каждой парижанке скрыт кусочек портнихи.
Я усиленно работал; я чувствовал прилив энергии. Утром я забегал к Анжелике, потом ехал на службу, там проводил время до четырех часов, претворяя свои идеи в бесконечное количество моделей.
Я не стеснялся разрушать то, что мною было создано вчера, если это казалось мне не вполне совершенным. Богатое оборудование мастерских, количество рабочих, высокая их квалификация и полное отсутствие стеснения в средствах позволяли эту роскошь.
Каждый человек имеет в жизни кульминационный пункт своей деятельности; я считаю, что таковой наступил для меня именно в это время. Анжелика оказывала самое благотворное влияние на мои способности. Каждый вечер мы совершали прогулки или пешком, или на крыльях, и только тогда оставались в комнатах, когда шел дождь. В такие вечера мы сидели вдвоем на крытой веранде, затянутой с боков парусиной, и смотрели на громадные лужи воды, быстро разливающиеся вокруг дома. Когда становилось темно, мы шли в комнату, закрывали окна и ставни и зажигали огонь. Обыкновенно Анжелика читала вслух; она умела читать, а голос ее звучал нежно, как музыка. Я лежал на диване, положив свою голову ей на колени, и, не сводя глаз, смотрел сверху на ее тонкое, выразительное лицо. Она любила читать и читала, не отрываясь, часами, иногда только поглаживая меня по волосам своей нежной рукой. Тогда я покрывал эту руку бесчисленными поцелуями и, притягивая ее к себе, не мог оторваться от ее влажных губ.
Блаженное время… Воспоминания о нем заставляют трепетать мое сердце. Особенно понравилась нам недавно полученная книга – «Прокаженный король» моего соотечественника Пьера Бенуа. Это была небольшая книга в красном коленкоровом переплете, совершенно новая и чистая. Читатель увидит потом, почему я делаю упор на это обстоятельство.
Приходили к нам также друзья, но никогда не засиживались, хорошо понимая, насколько нам дороги часы нашего tete-a tete'a.
Мы не забывали заходить к Фишерам.
Так прошло около месяца.
Во время одной из прогулок мы попали в жестокую бурю. Когда мы возвратились домой, на нас не было сухой нитки. Анжелика простудилась, и я уложил ее на несколько дней в кровать.
Моим компаньоном по вечерним прогулкам сделался Карно. Мартини давно уже не показывался на глаза; характер его сильно изменился, и он осунулся и похудел.
Обычно я и Карно совершали все одну и ту же прогулку по дороге вдоль обрыва, по направлению к лугам, километров пять-шесть в оба конца. Мы выходили, когда темнело, и возвращались, когда уже горели огни на улицах. Раза два мы встречали на своем пути неприятную персону-аббата; его можно было узнать издали по его длинной темной одежде и круглой шляпе на голове. Он раскланивался с нами приниженно-учтиво и заискивающе приветствовал нас:
– Мсье Карно! Мсье Герье! Добрый вечер. Да ниспошлет вам бог удачу и счастье! Прогуливаетесь? Превосходное дело. Здоровый дух в здоровом теле. Надо не забывать наше бренное тело.
Он проходил, а мы посылали ему вдогонку взгляды, полные презрения.
– Мне очень не нравится, что эта черная ворона появилась здесь, промолвил как бы про себя Карно.
– Он возбуждает во мне самые скверные подозрения, – отвечал я.
Но, говоря так, мы не обратили достаточного внимания на эти встречи. Мы были слишком беспечны.
Был чудный вечер. Прошел только что сильный дождь. На дороге блестели лужи. Со скал и деревьев падали тяжелые капли. Осторожный Карно, который мало делился со всеми нами личной своей жизнью, на этот раз разговорился. Он рассказывал мне о своих работах по постройке воздушных кораблей. Это были гиганты по сравнению с существующими цеппелинами, с жесткой оболочкой, по форме своей напоминающие сигары, с каютами и машинными помещениями внутри корпусов.
– Для чего могут служить эти воздушные корабли в Долине Новой Жизни? спросил я.
– Они не предназначены для Долины; это военные корабли для завоевания мира.
– И, может быть, для разрушения Франции?
– Может быть.
– Тогда как же вы, француз и патриот, могли принять на себя руководство этими постройками?
– А вы не ускоряете прорытие туннеля? Вы тоже француз и патриот.
Я прикусил губу: действительно, мы все так или иначе служим одному делу.
В это время мы вступили в небольшую выемку; справа от нас нависала каменная скала. В этом узком пространстве стало темно. Посредине виднелась лужа. Разговаривая, мы переменились местами; почему-то я обошел лужу слева, а Карно решил обойти ее справа, ближе к скале.
Слышно было, как маленькие камешки осыпались на землю. После длинного раздумья Карно проговорил:
– Может быть, лучшее, что нужно сделать, это последовать примеру Петровского, но я…
Он не успел договорить – раздался треск, глухой удар, и я увидел, что половину дороги покрыла какая-то темная масса. Бродячее облачко закрыло луну, и в теснине стало совсем темно, я ничего не мог разобрать. Моего друга не было видно. Я убедился, что громадный кусок оторвавшейся скалы завалил дорогу. Лишь когда луна освободилась из-под своего прикрытия, я увидел ужасную картину.
Карно лежал, распростертый, в луже воды, присыпанный обломками камня; голова его была залита кровью. Я старался освободить его, и в это время до моих ушей долетели звуки; я не мог ошибиться: это были звуки осторожных шагов там, на вершине скалы; пока они слышались, песок сыпался на дорогу. Я наклонился. Дыхания не было, сердце не билось. Что делать? Конечно, надо бежать и звать на помощь. Я оттащил тело своего друга в сторону, расстегнул ворот его рубашки и смочил грудь водой из лужи; случайно я коснулся руками предохранителя, висевшего на его шее. Я снял его и положил в карман. Ногою я задел за валявшуюся на дороге трость, которая выпала из рук Карно. Я схватил ее и пустился бежать. Через несколько минут я увидел кого-то, идущего мне навстречу; это был незнакомый для меня человек. Не останавливаясь, я крикнул ему несколько слов, объясняющих случившееся несчастье.
Через двадцать минут я снова был на месте происшествия; я прибыл сюда в санитарном автомобиле с медицинским персоналом. Помощь оказалась бесполезной. Голова несчастного Карно была размозжена, смерть последовала мгновенно.
Внезапное несчастье вновь обрушилось на нас. Случай управляет миром. Если бы я шел по правой стороне, как и раньше, я лежал бы на месте Карно, а он остался бы жить.
Анжелика страшно взволновалась, выслушав мой рассказ.
– Как все случайно в жизни! Дорогой мой, я могла тебя потерять. Знай, что если бы это случилось, я не осталась бы жить. Я не вынесла бы этого удара.
Мы были не в силах оставаться вдвоем, мы пошли к Фишеру. Весть о трагической кончине Карно быстро облетела поселок. Мартини прибежал к нам, запыхавшийся и разъяренный.
– Эта история почище всех прежних, – волновался он. – Нельзя сомневаться, что это убийство, дьявольская засада. Камень не мог сорваться сам, он был сброшен в надлежащий момент.
– В таком случае он был предназначен мне, – произнес я, представляя себе, что случилось бы, если бы мне не вздумалось перейти на другой край дороги.
– Ясно, как день: камень предназначался вам. Когда вы входили в выемку, вы шли ближе к скале; наблюдавшему сверху это было хорошо видно, он не мог допустить, что под самой скалой вы переменитесь местами.
– Боже мой, кто же в Долине ищет моей смерти?
– Вы спрашиваете?! – заорал Мартини.
Гробовое молчание царило несколько минут. Наконец Анжелика прошептала:
– Куинслей.
Мы сидели в саду вокруг стола, за которым прошло так много хороших минут, а теперь казалось, что нас охватило тяжелое горе, которому не может быть конца.
– Вы слышали чьи-то шаги? – спросил Фишер.
– Да, вполне ясно.
– Тогда наше подозрение превращается в убеждение.
– Какие тут подозрения! – перебил Мартини. – Я могу вам рассказать все с самого начала до конца. Причины я не хочу касаться, она всем понятна. Аббат является руководителем; кто исполнитель, мы пока не знаем. Нет, господа, – обратился он ко мне и к Анжелике, – вам нельзя оставаться здесь. Смерть или жизнь…
Фишер зашипел, желая остановить расходившегося друга.
– Это неосторожно, – сказал он. – Хотя я убежден, что здесь нет ушей, тем не менее это неосторожно.
Мадам Фишер обняла дрожащую Анжелику и успокаивала ее, как она привыкла успокаивать своих маленьких детей.
Анжелика поднялась; лицо ее выражало решительность и твердость. Она сказала:
– Пойдем, нам есть о чем поговорить.
Мы просидели с ней до позднего вечера, мы строили различные планы, как убежать из Долины Новой Жизни.
Хотя с помощью Мартини я выключил имеющиеся в этой квартире механические уши и глаза, мы все же говорили шепотом, принимая самые тщательные предосторожности. Предохранитель, снятый с шеи убитого Карно, я передал своей возлюбленной. Она очень беспокоилась обо мне, когда я собирался уходить. Она боялась, что на мою жизнь могут быть новые покушения. Я взял трость, найденную около погибшего друга, и вдруг увидел, что она открывается, превращаясь в длинный острый стилет.
Анжелика облегченно вздохнула: ей казалось, что теперь у меня есть надежное оружие.
Прошло несколько недель. Впечатление от гибели Карно понемногу стерлось. В Долине не было юристов и не было следователей. Выяснилось, что скала сорвалась вследствие того, что ее кто-то подпилил. Дорожный сторож ничего не знал о происходящем ремонте; кому понадобилось подпиливать скалу, не было установлено. Всякий злой умысел исключался; дело заглохло. Мартини пробовал обратиться за помощью к Педручи, но тот только развел руками.
– Я бессилен, – сказал он, – мой покровитель и друг спит в хрустальном гробу.
Надежда подействовать через Тардье лишена оснований. Этот человек всецело предался Максу и не хотел слушать о чем-либо неприятном для своего повелителя. Мадам Тардье смотрела на все глазами мужа и хотя продолжала нежно относиться к Анжелике, все же не хотела вмешиваться в это опасное дело. Таким образом, атмосфера не разряжалась, наоборот, с приездом Куинслея можно было ожидать ухудшения обстановки.
Анжелика настояла, чтобы я поговорил с Чартнеем. Ей казалось, что этот самоуверенный англичанин не даром обратился к ней по поводу возможности побега.
– Вернее всего, он имеет в виду что-нибудь конкретное, – говорила она.
Как-то вечером я пригласил Чартнея покататься на лодке по озеру вблизи Нового города. Я сел за весла, а он у руля. Когда мы были далеко от берега, я бросил грести и без всякого предисловия поставил ему вопрос:
– Мы вынуждены бежать; если у вас есть план, может быть, вы сообщите его мне.
Оказалось – он этого, как и я, ожидал. У него не было определенного плана. Все, что он сказал мне, сводилось к тому, что надо проникнуть на Высокий Утес и захватить один из аэропланов, снабженных бензиномоторами.
– В таком случае вы не сказали мне ничего нового, – произнес я разочарованно.
– Это обстоятельство нисколько не портит моего плана, – ответил Чартней. – Теперь перейдем к подробностям. Я знаю одно место, откуда вы можете проникнуть незамеченными на Высокий Утес. Надо только иметь пособника, имеющего туда доступ, и проделать все в такой тайне, чтобы заранее никто не мог пронюхать о вашем намерении. Все это требует тщательной подготовки, и каждая мелочь должна быть предусмотрена.
– Мне кажется, это недостижимо, – возразил я.
– Я не скажу этого; безусловно, затруднения велики. Я не думал об этом более подробно, но я обещаю вам поразмыслить, дайте мне некоторое время. Во всяком случае, я не приму участия в этом побеге. Я не привык рисковать, а здесь, конечно, будет большой риск.
Я всегда думал то же самое, и поэтому слова Чартнея повергли меня в еще большее сомнение.
К моему удивлению, Анжелика отнеслась к этому совершенно иначе. Не знаю, что руководило ею: сознание неизбежной опасности, грозящей нам здесь, в Долине, или решительность ее характера, заставляющая действовать напролом. Она заметно оживилась, выслушав мой рассказ о свидании с Чартнеем.
Она уверяла меня, что мои сомнения напрасны, все кончится отлично, надо начинать действовать.
Я не возражал ей, хотя одно уже то обстоятельство, что я никогда не управлял аэропланом, делало весь план неисполнимым. Я пошел к себе домой, полный тягостных размышлений.
Когда я вошел к себе в кабинет, я остолбенел от изумления. За моим столом сидел Камескасс, который при моем приближении поднялся с кресла.
– Вы не верите своим глазам; это вполне понятно: я сам не верю себе, что я здесь.
– Камескасс, это вы? Я не брежу?
– Подойдите и потрогайте меня. Я живой Камескасс, прибывший сюда сегодня утром, но не по собственному желанию.
Я начал приходить в себя. Прежде всего у меня появилась мысль, что мой старый друг может сказать что-нибудь непоправимое, что может быть подслушано. Я бросился к нему, и мы горячо расцеловались. Я долго тряс его руку.
– Боже мой, как я рад, как я рад!
– Я также рад вас видеть, мой милый Рене, но лучше, если бы мы с вами встретились где-нибудь в другом месте.
– Сейчас мы пойдем прогуляться, и вы мне все расскажете, – перебил я изумленного Камескасса, не понимающего, почему я тащу его вон из своей квартиры.
Я захватил свою новую трость-стилет и, подгоняемый желанием выслушать своего друга, спешил вывести его за пределы поселка. Там мы уселись на камнях, и он, закуривая папиросу, начал свой рассказ:
– Конечно, мой дорогой друг, после того как я получил ваше послание с извещением о том, что вы кинулись в Сену, я ни минуты не сомневался, что это мистификация. Для меня было ясно, что вы заключили договор с Куинслеем, продали ему все изобретения и решили исчезнуть с парижского горизонта. Почему, зачем, куда – я не ставил себе этих вопросов, это касалось только вас одного; но после, когда я узнал, что на набережной Сены были найдены ваша шляпа и пальто, что ваша квартира ликвидирована и что все ваши личные вещи исчезли неизвестно куда, я догадался, что это шутки Куинслея. Газеты были переполнены различными подробностями вашей мнимой смерти, и вдруг появляется сенсационное известие о пропаже мадам Гаро. Тогда я начал серьезно подозревать Куинслея в каких-то темных проделках, тем более что я помнил о внезапном исчезновении ее мужа. Я принялся наводить справки. Оказалось, что за последнее десятилетие таким же образом скрылись неизвестно куда многие из выдающихся ученых. Сопоставив все это, я дал знать полиции. Международная агентура старалась выяснить личность Куинслея, но безуспешно; никто не знал такого имени и никто не знал, где проживает такой человек. В начале этого месяца я вновь увидел его в Париже. Я хотел его захватить и, как видите, попался сам. Он, оказывается, предвидел, что за ним следят, и исчез вовремя, я же попался в расставленные мне сети. Дальше я ничего вам не могу рассказать нового: он усыпил меня, несмотря на мое отчаянное сопротивление, и привез сюда, где я и проснулся. Сегодня утром Куинслей имел со мной беседу; это очень ядовитый человек. Он сказал мне, что он не имел ни малейшего желания воспользоваться моими услугами. Мои прежние изобретения ему не нужны, а в будущие он не верит, считая меня, по всей вероятности, за выжатый лимон. Ради собственной безопасности он должен был лишить меня свободы, а потому ему ничего не оставалось как привезти меня сюда. Я ему не нужен, но он все же снисходит ко мне и разрешает работать по своей специальности, предоставляя мне вполне свободную и роскошную жизнь, но без права возвращения в старый мир ранее, чем Ворота откроются и власть Куинслея распространится на весь земной шар.
– Ах, вы все уже знаете! – воскликнул я.
– Нет, нет, я знаю очень мало, я передаю вам только то, что я слышал от самого Куинслея или от его приближенных. Там я узнал, где находитесь вы. При первой возможности прилетел к вам, конечно, на аэроплане, а не на собственных крыльях. Вот видите, я знаю о существовании летающих людей. Ну, дорогой друг, теперь ваша очередь поведать мне все ваши злоключения. Я чувствую, что иначе нельзя назвать все то, что вы пережили; хотя у вас здоровый вид, но я сразу заметил, что вы много перестрадали.
Мы с Камескассом просидели на этих камнях всю ночь. Он курил папиросу за папиросой и слушал меня, не перебивая, иногда только он задавал короткие вопросы, если ему казалось что-нибудь непонятным. Я рассказал ему все и не скрыл ничего. Мой добрый старый друг должен был знать всю мою жизнь.
Когда солнце показалось из-за гор, мы поднялись и вялой походкой направились домой. Камескасс вдруг остановился.
– Дорогой друг, я согласен с мадам Гаро: вам и ей надо бежать. Теперь вы будете иметь третьего компаньона – это я, – и он ткнул себя пальцем в грудь.
Мартини был нездоров; он чувствовал сердцебиение и общую слабость. Я и Камескасс решили посетить его и посоветоваться с ним относительно задуманного нами побега. Я пришел раньше. Мартини лежал на кушетке, укрывшись пледом: несмотря на жаркую погоду, ему было холодно. Он попросил меня сесть рядом с ним.
– Вы можете говорить здесь, совершенно не стесняясь, – сказал он, – все меры приняты: зная о вашем приходе, я выключил все провода.
Он откинулся на подушку, и лицо его изобразило страдание.
– Резкая боль в сердце, – пояснил он.
– Нехорошо, старина. – Я дружески погладил его по плечу. – Что с вами? Вы начинаете что-то сдавать.
– Старый дурак, который еще до сих пор не перестает увлекаться, а за увлечением, как водится, следует разочарование. Ну, вот, я нахожусь теперь в периоде страшнейшего душевного упадка.
Я подозревал его увлечение, но никогда не пытался расспрашивать. Теперь я молчал. Мартини приподнялся на локте и, схвативши меня за руку, излил свои страдания:
– Подумайте, что вы будете испытывать, если женщина, которой вы очарованы, скажет вам: «Ах, это любовь? Я думала, что это совсем другое». Или во время вашего страстного порыва она воскликнет: «Вы жмете меня так больно. Неужели это нужно для любви?» В другой раз вы услышите такое замечание: «Прикладывать губы к губам – это так нечистоплотно». Нет, дорогой, такие кажущиеся мелочи могут сразить и более крепкого человека. А я… я… для меня женщина всегда играла важную роль в жизни.
Я пожал протянутую мне руку друга и сочувственно сказал:
– Я вполне понимаю вас.
– Женщина, о которой я говорю, – красавица: божественные черты лица, фигура Дианы, цвет кожи и волос, каких я никогда не видел, все – очарование. Такая-то внешность при полном отсутствии внутреннего содержания. Мужские качества недоразвиты, женские – безвозвратно потеряны.
– Гм, может быть, они не пробудились, или не вам суждено пробудить их, – осторожно возразил я.
– Вы думаете, я слишком стар, чтобы мог заставить трепетать молодое сердце? Если бы это было так, я примирился бы с законом природы, но дело не в этом; это прелестное создание лишено женственности искусственным образом. Она относилась ко мне более чем хорошо, но она не могла дать того, чего у нее нет. Проклятие Куинслею, калечащему человеческий род? Я ненавижу его, и я должен бежать отсюда, иначе я его убью.
– Мы подходим как раз к тому, ради чего я пришел сюда, – заявил я. – А вот и Камескасс.
При этих словах в комнате появился мой старый друг. Он взял стул и сел с другой стороны кушетки.
Камескасс закурил папиросу, которых он выкуривал в день, я думаю, не меньше сотни, и начал:
– Я знаю теперь всю внешнюю сторону вашей жизни, но мне непонятны характеры главных героев. Я считаю, их здесь два – Куинслей и созданный им народ. Вы все – иностранцы, играете случайную роль, и вы не интересны. Что такое Куинслей?
– Куинслей – человек, потерявший всякую меру, лишенный понятия о морали, человек, считающий, что ему все позволено, – отвечал я.
Мартини сел на кушетке.
– Куинслей – негодяй. Его отец был сумасшедший; он, принимавший прямое или косвенное участие в разных революциях, пришел к убеждению, что прежде всего надо изменить человеческую природу. Без этого условия, по его мнению, результаты всех революций сводятся к нулю. Отсюда родились инкубатории и все последующее, вплоть до постоянного внушения мыслей, которыми должны жить его подчиненные. Идейной стороной было желание совершенствовать мир и принести на землю общее счастье. Сын его Макс, обуреваемый страстями, преследует личные цели, часто самого низменного характера. Он, создатель, воспитатель и постоянный руководитель многих миллионов, не считается ни с чьим мнением, кроме своего. Жизнь человеческая не представляет для него никакой ценности, он порождает и он убивает. Он лжет, он клевещет, он насилует. Я имею право назвать его негодяем.
Камескасс спокойно выслушал и так же спокойно повторил второй вопрос.
– Созданный Куинслеем народ однообразен. Механическое производство людей уподобляет их штампу, где не найдете тонкой, искусной ручной работы. Это все штампы, отлитые по одному образцу. Дальнейшая жизнь их не вносит разнообразия, не кладет разных черточек, составляющих индивидуальность. Общее воспитание, машинное образование, машинное мышление. Здешний человек представляет собой превосходное орудие в руках Куинслея. Все думают, как он хочет, и все делают, что он пожелает. Народ, лишенный многих страстей, избавляется от многих пороков, но ему не хватает и многих достоинств: талантов, темперамента, блеска. Такие люди могут быть овцами, но не пастырями. Я не представляю себе, что случилось бы, если бы им пришлось занять место последних. Я думаю, что из них вряд ли мог бы выйти даже маленький Куинслей. Они рабы, физические и духовные рабы от начала до конца жизни. Они могут существовать только тогда, когда кто-нибудь посторонний, сильный руководит ими.
Мартини окончил свою речь и, опустившись на подушки, тяжело дышал. Лицо его опять исказилось от боли.
Мартини добавил:
– Настоящий Куинслей мог образоваться только на здешней благоприятной почве.
Камескасс, согласно своей старой привычке, заходил по комнате из угла в угол.
– Теперь я еще более убеждаюсь, что нам надо оставить как можно скорее эту страну, – сказал он после длинной паузы.
Мартини резким движением сбросил с себя плед и вскочил на ноги.
– Я присоединяюсь к вам! – воскликнул он.
– В таком случае займемся выработкой плана.
Камескасс снова занял свое место.
Мы наклонились друг к другу и, хотя не было никакой необходимости, весь дальнейший разговор вели шепотом.
Я посвятил друзей в свой разговор с Чартнеем. Мартини заявил:
– Я умею управлять аэропланом.
– А я – последний год работал на фабрике аэропланов, – добавил Камескасс, – и знаю механизм до тонкости.
– Таким образом, пилот и механик имеются, – заключил я.
– Дело стало за немногим. У нас нет никого на Высоком Утесе, кто бы нам мог помочь, а без этой помощи ничего не выйдет, – с тоской вздохнул Мартини.
– В этом отношении я могу сделать попытку, – промолвил я. – Я имею в виду одно лицо, которое при надлежащей обработке может годиться для намеченной цели.
Друзья очень заинтересовались моими словами, и я должен был подробно рассказать им о своем знакомстве с Уром.
