Текст книги "Долина Новой жизни"
Автор книги: Федор Ильин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)
– Прошу не нервничать. Я вас вполне понимаю, но мы люди дела, и нам некогда терять время на пустые разговоры. Если вы приехали сюда, следовательно, вы приняли мое предложение. Все остальное есть только подробности, и нам не нужно обращать на них внимание. Успокойтесь, входите сюда, – он указал на дверь, – нам надо серьезно поговорить, время не терпит.
Под его взглядом мой гнев быстро улегся, и мне стало казаться, что подозрения и страхи напрасны. Я вошел в следующую комнату, посредине которой стоял большой письменный стол, заваленный различными бумагами и книгами. Около стола стояло несколько удобных кожаных кресел и рядом, в углу, весело пылал огонь в громадном камине. На столе стояла низкая лампа с абажурам, освещавшая только небольшую часть комнаты. Я присмотрелся и заметил, что все остальное пространство было занято ящиками различных размеров, различной высоты.
Мы уселись в кресла; хозяин предложил мне стакан горячего грога, который он сам приготовил на маленьком боковом столике.
В то время как он повернулся ко мне спиной, я рассматривал письменный стол – к своему удивлению, я увидел среди бумаг дамские перчатки и вуалетку.
Куинслей, поставив передо мной грог, возобновил разговор и незаметно прикрыл бумагами вещи, оставленные на столе какой-то женщиной.
– Итак, вы принимаете мои условия, – сказал он. – Завтра утром вы получите извещение из банка о переводе на ваше имя двухсот тысяч франков. Вслед за этим вы отправите свои распоряжения. В этот же день все ваши вещи, необходимые для нашего путешествия, будут доставлены куда следует. Вечером того же дня мы, то есть я и вы и все мои спутники, покидаем Париж. Да, у вас остается мало времени. В ваши распоряжения я не вмешиваюсь. Но все ваши письма пройдут через мою цензуру.
– Но позвольте, мистер Куинслей, – перебил я его, – позвольте, вы ничего не говорите мне о главном. Вы обещали мне исцеление от болезни. Каким же путем оно придет ко мне? Куда мы направляемся? Где мы будем жить? И каковы условия жизни? Как скоро я могу вернуться обратно? Какова будет моя работа? Наконец, не скрою, всё то, что я вижу и слышу, не внушает мне доверия. Где залог того, что ваши обещания будут исполнены, и какова гарантия, что вы можете меня спасти? Я давно уже утратил веру в чудеса, сам себе удивляюсь, как я мог хотя бы на минуту увлечься вашими обещаниями? Моту объяснить это себе только моим болезненным состоянием и слабостью воли.
Куинслей не перебивал меня, но, когда я замолчал, дружески похлопал меня по плечу, слегка улыбнулся и проговорил:
– Вам надо только довериться, я всё равно не смогу вам всего рассказать, да это ничему и не поможет. Подумайте сами, что вы можете сделать в вашем положении? Вы больны… Будем называть вещи своими именами. Вы смертельно больны; последний консилиум, приговор которого вы знаете, еще не сообщил вам всей истины, а между тем положение ваше настолько ухудшилось, что катастрофа близка. Вы думаете о самоубийстве. Пожалуйста, не удивляйтесь, я это знаю. Не перебивайте меня и дайте окончить.
Мне было так тяжело слушать эти беспощадные слова, что холодный пот выступил у меня на лбу, и в глазах потемнело. Я прислонился головой к спинке своего кресла.
– Я обещаю вам спасение, – продолжал Куинслей, – никто другой вам ничего не обещает. Я даю вам двести тысяч франков за то, за что другие обещают вам, – но не дают, заметьте, – двадцать пять-тридцать тысяч франков. Что остается вам делать при таких обстоятельствах? Я уже который раз повторяю: выбора нет. Каждый на вашем месте скорее пошел бы на риск, чем на верную гибель. Для вашего успокоения я скажу, что в вашем спасении не будет чуда. Только одни научные достижения, и больше ничего. Вы попадете в руки лучших специалистов. Где эти люди, кто они – всё это покуда тайна. Вы только должны довериться!
Он сказал эти последние слова привычным тоном гипнотизера, и его рука, покоившаяся на моем плече, сжалась крепче.
– Но чего же вы требуете от меня за это? – вскричал я, снова в изнеможении падая на спинку кресла.
– Я ничего не требую, – спокойно отвечал Куинслей, – только немного доверия и послушания. Затем я предлагаю вам интересную работу в области ваших открытий и изобретений, спокойную, хорошую жизнь, при условии… – тут он несколько замялся, – при условии, что вы никогда не расстанетесь с теми людьми, с тем местом, куда уедете вместе со мной.
– Что же это за место? – опять перебил я его.
– Не всё ли вам равно? Я уже сказал, что в настоящее время не считаю возможным посвящать вас во все.
– В таком случае я буду не кем иным, как заключенным на вечные времена, – проговорил я в изнеможении; во мне разлилось какое-то безразличие; я не мог сопротивляться Куинслею.
А он еще ближе подвинулся ко мне и, не спуская глаз с моего лица, мерно отчеканивал слова:
– Еще одно условие. Надо сейчас же закончить наш разговор! Весь путь туда, куда я вас везу, будет совершен таким образом, что вы ничего не будете знать. Вы всё время будете спать – и это не принесет вам ни малейшего вреда. Относительно тюрьмы, о которой вы только что намекнули, вы получите представление только тогда, когда там окажетесь, и заверяю вас, что там вы не найдете ничего похожего на тюрьму. Прекрасная жизнь в полном благосостоянии, бесконечное счастье ученого, поставленного в наилучшие условия! Я сказал всё – больше ничего не могу прибавить. Я знаю, вы согласны.
Он протянул мне руку и крепко пожал мои холодные пальцы.
– Значит, путь не долог, – пролепетал я заплетающимся языком, – если он пройдет, пока я сплю?
– Да, не более двадцати суток, – улыбнулся Куинслей. – А теперь, дорогой друг, вам пора спать, вы много потратили сил, а ваше здоровье мне так же дорого, как и вам.
С этими словами он нажал кнопку электрического звонка. Вошел человек, тот, который сопутствовал мне в автомобиле, такой же безгласный, но в высшей степени предупредительный, помог мне встать, поддерживая меня, так как ноги мои едва волочились, и отвел меня в небольшую комнату. Куинслей проводил меня до порога своего кабинета и на прощанье еще раз пожал кончики моих пальцев, проговорив:
– Дело сделано, завтра вечером вы заснете на двадцать дней.
Комната, в которой я оказался, была небольшая, но очень уютная. Пол ее был покрыт мягким ковром, портьеры на дверях и на окнах были опущены, кровать застлана, и на ночном столике лежала небольшая книжка, какой-то легкий роман. Электрическая лампочка была прикрыта темным абажуром. Рядом с книжкой лежал лист бумаги, на котором я прочел: «Вы устали и голодны, но я нарочно не предлагаю вам ужина. Здесь лежат три таблетки – белая, желтая и розовая. Вы проглотите белую, запьете полустаканом воды и тотчас же ляжете в постель. Читайте книгу, через полчаса проглотите остальные две таблетки вместе, запейте их еще полустаканом воды. Больше ничего от вас не требуется. Спокойной ночи».
Я сделал так, как мне было предписано, и скоро почувствовал, что какая-то теплая волна начала разливаться по моему телу. Раздражение сменилось удивительным спокойствием, слабость исчезла. Всевозможные опасения сменились надеждой на будущее, и приключение, в котором я принимал участие, стало казаться интересным и увлекательным. Мне не хотелось двигаться и о чем-нибудь думать. Какие-то легкие обрывки мыслей проносились в моей голове. Я не долго мог читать и скоро погрузился в сон.
Сколько времени я спал, не знаю, только вдруг я проснулся от какого-то шума, доносившегося ко мне через стену. Я приподнял голову и прислушался. Слышались какая-то возня, глухие голоса; потом раздался пронзительный женский крик, хлопнула дверь, и всё прекратилось. Волнение мое сразу же улеглось, и я вновь был скован равнодушием и полнейшей беспечностью. Казалось, меня не трогало не только то, что происходит за стеной, но и всё то, что могло случиться со мной. Стоило ли беспокоиться, когда такое приятное чувство теплоты и довольства наполняло всё мое существо? Скоро я опять уснул.
Когда я проснулся, был уже день, и яркий дневной свет проникал в комнату через полураздвинутые шторы. Я чувствовал себя вполне отдохнувшим и бодрым. Я встал, осмотрел комнату и подошел к окну, чтобы попытаться угадать, где я нахожусь. Перед окном, очень близко, была стена, и я мог видеть лишь небо над крышей. Таким образом, мне ничего не оставалось, как позвонить прислуге.
Немедленно в комнате появился всё тот же молчаливый незнакомец и знаком попросил меня следовать за ним. Через короткий коридорчик он провел меня в ванную, а оттуда обратно в мою комнату, тщательно закрывая на ключ все двери, через которые мы проходили.
В комнате на столе я увидел на подносе стакан кофе, несколько маленьких печений и две таблетки – розовую и желтую, точно такие, какие я принимал вечером.
Тут же лежало извещение от Лионского банка о том, что на мое имя поступило двести тысяч франков.
Было еще одиннадцать часов, а Куинслей уже исполнил свое обещание. Это мне понравилось. Я быстро покончил со своим завтраком и в первый раз за многие месяцы принялся за туалет, весело напевая про себя какую-то песню.
Потом я занялся письмами и, по мере того как заканчивал их, отсылал незапечатанными Куинслею – для просмотра. Одно из первых писем было к моему домоправителю – о ликвидации моей квартиры с просьбой продать все вещи за исключением сложенного багажа, который немедленно будет взят. Объяснением своего поступка я выставил отъезд в далекое путешествие…
Так шло до вечера. В доме стояла полная тишина, только громыхание тяжелых грузовых автомобилей, доносившееся изредка со двора, указывало, что там производилась какая-то работа, наверное, подготовка к сегодняшнему отъезду.
Когда стало уже темнеть, и я зажег свет, ко мне в комнату постучали. Вошел Куинслей, одетый в серое дорожное платье. Он справился о состоянии моего здоровья. Получив ответ, что оно превосходно, сдержанно улыбнулся.
– Я так и знал, – проговорил он, – и вот видите, этим вы обязаны только лишь моим таблеткам. Доверие ваше должно еще более укрепиться после этого. Вместо обеда вы получите вот это.
С этими словами он приоткрыл крышку небольшого металлического ящика, который держал в руках.
– Вот шприц, наполненный этой красноватой жидкостью. Здесь двадцать граммов, это ваш обед. Не бойтесь, он сослужит вам лучшую службу, чем самое обильное угощение. Для вкуса вам подадут приятное блюдо, которое вы можете скушать, если вам захочется, а можете и не есть, это не важно.
С этими словами он приподнял рукав моего пиджака, расстегнул манжет сорочки, оголил мою руку до локтя и, быстро продезинфицировав кожу, весьма искусно ввел иглу в вену.
Он не спросил у меня даже разрешения, но я, казалось, потерял всякую волю и повиновался ему беспрекословно.
Он сознавал это и больше со мной не церемонился. Спрятав шприц и протирая ваткой место укола, он говорил:
– Ну, я думаю, вы закончили дела. Ваши письма я нашел вполне допустимыми, и они отосланы по назначению. Все ваши распоряжения выполнены. Вещи из вашей квартиры отосланы, так что они будут в вашем распоряжении по первому требованию. Думаю, вы можете быть довольны.
– Очень вам благодарен, мистер Куинслей, – отвечал я. – Пока всё идет отлично и, знаете, теперь я убежден, что был неправ, когда относился к вам с недоверием. Мне кажется, в моем состоянии произошел уже какой-то перелом, подозреваю, что чудесное лечение уже началось. Эти таблетки оказывают какое-то магическое действие. Я предчувствую, что сделанное мне сейчас вливание…
– Подождите, уважаемый господин Герье, – впервые он назвал меня по фамилии, – серьезное лечение вам еще предстоит, но теперь об этом не время. Вы обязаны написать еще два письма: одно в полицию, а другое вашему другу Камескассу. В этих письмах вы извещаете их о своем самоубийстве…
– Самоубийстве! – воскликнул я, вскакивая со стула. – О каком самоубийстве?
– О том, что, отчаявшись в своем выздоровлении, вы бросились в Сену. Вашему другу Камескассу вы можете прибавить, что удачно продали мне свое изобретение и другие ваши открытия, после чего решили, что всё земное закончено для вас, и пора переселиться в лучший мир… Я советую вам употребить именно эти слова.
Я стоял как остолбенелый. Прежние подозрения вдруг завладели мною.
– Зачем эта мистификация? Вы мне ничего не говорили о том, что я должен разыгрывать самоубийство.
– Ваше состояние было таково, что я не мог вчера сказать вам об этом. А теперь я говорю вам, что время не ждет. Садитесь и пишите письма. Неужели вы думаете, что я возьму на себя ответственность за ваше исчезновение из Парижа? Нет, вы должны сами объяснить его, и единственное подходящее в данном случае объяснение – указание на то, что вы бросились в Сену. На одной из набережных будут найдены некоторые части вашего костюма. Об инсценировке мы позаботимся. От вас требуются только письма. Итак, через час вы мне их пришлете.
С этими словами он вышел.
Он обращался со мной как повелитель, и я не мог его ослушаться. Тем более что меня захватила опять волна беспечности и веселья. Как будто я смотрел в кинематографе интересную ленту, где я был и героем.
Я уселся писать письма и написал их превосходно. Я употребил много стараний, чтобы они вышли вполне правдоподобными, и весело смеялся, перечитывая их вслух.
«Каково будет лицо у Камескасса, когда он прочтет эти строки, как он удивится моему поступку, как забегают газетные репортеры, что будут писать обо мне в завтрашних газетах, как будет искать мой труп полиция! Возможно, через какое-то время водолазы найдут тело какого-нибудь утопленника и похоронят его вместо меня, а моя сестра, получившая от меня хорошее наследство, поставит прекрасный памятник с надлежащей надписью. Ха-ха-ха!..»
Я залился громким смехом при этой мысли.
Какой-то внутренний голос меж тем шептал мне, что я веду себя крайне странно. В голове у меня шумело, как от шампанского.
Я отправил письма и от нечего делать взялся за книгу. Она показалась мне крайне увлекательной. А собственная моя судьба отошла куда-то на задний план.
Мне было очень досадно, когда стук в дверь оторвал меня от чтения. Вошел Куинслей.
– Я очень извиняюсь, что прервал ваше занятие. Время настало. Я прощаюсь с вами в Париже, чтобы встретиться в другом мире, но, конечно, не в том, о котором вы сообщили вашему другу Камескассу. Вашу руку, мой будущий сподвижник. – Он крепко пожал мою руку и, не выпуская ее из своей, подвел меня к кровати и легким подталкиванием посадил на нее. – Ну, вот, продолжал он, – прилягте, вот так, примите удобную позу, сейчас я вам сделаю впрыскивание, и вы заснете. Это не будет наркоз, это будет сон, естественный для многих животных. Вы слышали, наверное, о зимней спячке; ну вот, это что-то вроде нее. Вас будут питать, и вреда от этого не получится. Иного пути в тот мир, куда я вас везу, нет.
С этими словами он приготовил шприц и ввел мне под кожу какую-то жидкость. Я не пробовал сопротивляться, потому что был вполне подготовлен и даже желал, чтобы всё кончилось скорее.
– Я верю вам, – проговорил я заплетающимся языком, – я очень… благодарен…
В голове моей уже шумели тысячи колес, а где-то сбоку лились потоки воды. В глазах кружились цветные пятна и вспыхивали фонтаны искр. Скоро всё это, однако, исчезло, наступили тишина и темнота, хотя я всё еще сознавал себя; вот я начал падать – падение всё ускорялось, и вот уже я больше ничего не чувствовал.
ГЛАВА II
Приходилось ли вам, просыпаясь после крепкого сна, чувствовать, что вы не знаете, сколько спали, где вы и что с вами произошло?
Я приоткрыл глаза – и тотчас же их закрыл: меня поразил яркий свет. Я прикрыл глаза ладонью и открыл их не сразу. Осмотрелся. Справа была стена, прямо – спинка кровати, дальше двери. Где я? Что со мной? Я силился привести в порядок перепутанные мысли. Санаторий? Нет. Париж? Но из Парижа я уехал. Да, да, мне предстояло длинное путешествие. Куинслей… И вдруг все прояснилось. Я вспомнил все, вплоть до усыпления. Значит, теперь я уже в каком-то новом мире. Что со мной? Я чувствую себя таким слабым!
Силясь приподняться, я почувствовал твердую руку, которая легла на мою грудь, и увидел нагнувшееся надо мной незнакомое лицо.
Я услышал голос, говорящий по-английски:
– Лежите спокойно, вам нельзя двигаться.
– Но что со мной?
– Вы были больны, а теперь выздоравливаете. Спокойно, вот так.
Я почувствовал укол – опять впрыскивание – и погрузился в небытие.
Когда я очнулся, в комнате была полутьма. Я сразу пришел в себя и вспомнил все случившееся. Чувствовал я себя бодро.
Против кровати было большое окно, густо задрапированное. Однако сквозь щели проникал в комнату солнечный свет. Какая-то неловкость на спине заставила меня потрогать тело рукой. Я был ужасно удивлен. На спине была неровность, как будто складка. Отчего она? Боли я не чувствовал, голова была свежа…
Я сел на кровати. В небольшой комнате, кроме меня, никого не было. Под потолком висел большой фонарь, по-видимому, с электрической лампочкой, но он теперь не горел. Около кровати, на стене, я увидел какое-то странное приспособление – как бы музыкальный инструмент с натянутыми на раму тончайшими нитями. В углу, под потолком, я заметил выпуклую стеклянную поверхность, накрывающую металлический шар, от которого шел в стену толстый кабель.
Я с любопытством рассматривал все эти подробности и не мог понять, что они значат. У дверей на стене красовался целый ряд кнопок и ручек над небольшими медными дверцами, которые были закрыты. Заинтересованный, я решил встать и осмотреть все эти приспособления. На стуле рядом с кроватью лежал белый халат, а на ковре стояли туфли. Я осторожно оделся и встал. В ногах чувствовалась слабость, и я должен был некоторое время держаться за спинку стула, чтобы не упасть. Потом, передвигаясь вместе со стулом, я приблизился к окну и отдернул в стороны драпировку.
То, что я увидел, навсегда осталось в моей памяти.
Далеко на горизонте поднимались снежные вершины высочайших гор. Солнце – громадный огненный шар – еще только всходило, и низины были полны мглой, в то время как вершины были залиты ярким светом. На уступах гор покоились белые облака, из теснин подымался легкий туман.
К подножьям гор уходили ряды многоэтажных построек.
«Что это за город? – спрашивал я себя. Постройки похожи на американские небоскребы, хотя не так высоки, не более двадцати этажей. Зато весь город состоит только из одних небоскребов, и расположены они довольно далеко друг от друга, между ними – обширные зеленые лужайки, зелень, сады».
Вдруг я услышал топот сотен ног, мерно отбивающих шаг. Ниже холма, по прекрасно мощеной улице шли войска: так, по крайней мере, мне казалось, ибо там двигалась стройными рядами масса людей, одетых в однообразную серую одежду. Но что это? Я увидел, как по небу в разных направлениях проносились какие-то удивительные существа, слишком большие для птиц и слишком мелкие, чтобы можно подумать – аэропланы.
На дороге, ведущей на холм, где стояло здание, в котором я находился, появилось существо, поразившее меня больше всего. Это был, без сомнения, человек, но руки и ноги у него были похожи на клещи гигантского рака.
Пораженный увиденным, я опустился на стул. У меня тряслись ноги.
Я закрыл глаза руками.
«Боже мой, – думал я, – я нахожусь, видимо, в каком-то новом мире. Это уже не сон. Не похоже, что я брежу. Значит, все, о чем говорил Куинслей, правда».
Когда я открыл глаза, передо мной стоял высокий человек, одетый в серое свободное платье, с красными выпушками на воротнике и на рукавах; на груди красовался номер – числитель и знаменатель. Лицо человека не имело растительности, и если бы не мужской костюм, я положительно не мог бы сказать, кто это – мужчина или женщина.
Ничего не было в нем типично мужского, и в то же время рост, фигура, манера держать себя говорили за то, что передо мной молодой мужчина.
Я всмотрелся в правильные черты его лица, и вспомнил, что видел его, когда проснулся в этой комнате в первый раз.
– Кто вы? – спросил я его по-английски.
– Я присматриваю за вами, – отвечал он. – Я принадлежу к медицинскому корпусу. Пока я не доктор. Я исполняю обязанности брата милосердия. Вы перенесли тяжелую операцию, но теперь состояние ваше не внушает никаких опасений. Вы почти здоровы, и сегодня доктор разрешил вам встать.
– Значит, я поступил правильно, когда встал, хотя и без вашего разрешения.
– Нет, именно с нашего разрешения, – улыбнулся мой собеседник.
– Не понимаю. Когда это разрешение было мне дано? Почему вы знали, что я исполнил его? Вас не было в комнате.
– Вот видите, сэр, эти приспособления, – он указал мне на непонятные предметы, возбудившие раньше мое любопытство. – Благодаря им я могу знать все, что происходит в этой комнате. Из очень отдаленного места я могу всё видеть и всё слышать, и передавать вам свои распоряжения так, что вы об этом и не подозреваете. Я видел, что вы проснулись, я видел, как вы прощупывали у себя на спине рубцы, оставшиеся после операции. Я знал, что вам разрешено сегодня встать, и передал вам это разрешение.
– Но каким путем вы передали его? – воскликнул я. – Я не слышал никакого приказания или разрешения.
– Оно непосредственно шло к вам в голову и претворилось в желание, спокойным голосом ответил он.
Я сидел некоторое время в молчании: так удивителен мне казался его ответ.
– Как вас зовут? – наконец промолвил я.
– Номер…
– Я вижу ваш номер, я хочу знать ваше имя, как мне вас называть.
– Так и называйте: номер такой-то, имени мы не имеем. Впрочем, среди своих близких мы называем друг друга условно. Меня зовут Гай, хотя это вовсе не соответствует особенностям моего характера.
– А почему вы носите такой большой номер? – осведомился я.
– Нас здесь очень много, я занимаю место 4220-е в 109-м разряде. Каждый разряд заключает 10000 человек.
– У вас должна быть какая-нибудь фамилия. Почему вас не называют по фамилии отца? – подумав, спросил я.
– У меня нет отца.
– Но у вас есть мать?
– У меня нет матери.
– Вы хотите сказать, что у вас нет ни отца, ни матери? Вы шутник.
– Нисколько. Я не шучу, сэр. Отцы и матери имеются у вас, чужестранцев, у нас же нет родителей, – так же спокойно возразил мой собеседник.
В это время медная дверца на стене около двери открылась с особым металлическим звоном, как будто прозвучал легкий гонг.
Брат милосердия быстрыми шагами подбежал к этой дверце и взял с подставки небольшую тарелку и подносик со стаканом какой-то жидкости, поставил всё это передо мной на легкий передвижной столик.
– Ваш завтрак, сэр.
Я увидел знакомые мне уже три таблетки.
– Я оставляю вас, так как мне надо спешить по делам.
И он, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью. всё виденное и слышанное так меня поразило, что я машинально проглотил всё поставленное передо мною и только тогда спохватился, что уже окончил свой завтрак. В это время в комнату вошел высокий, одетый в совершенно такой же костюм, как у моего первого посетителя, человек с номером 8912 на груди.
Впрочем, он отличался от первого цветом волос: он был брюнет, в то время как брат милосердия был блондин. На костюме у него не было никаких цветных нашивок. Лицо – ни мужское, ни женское. Он начал убирать комнату, причем прежде всего взял со стола посуду, оставшуюся после моего завтрака и, спрятав в нишу, захлопнул дверцу с тем же самым характерным металлическим звоном. Потом открыл дверцу другой ниши, и я тотчас же почувствовал на себе движение воздуха, быстро увлекаемого из комнаты невидимым вентилятором.
Я продолжал сидеть на стуле посреди комнаты и безмолвно наблюдал за действиями пришельца. Наконец я спросил:
– Вы исполняете обязанности слуги?
– Да, сэр.
– Скажите, вы давно здесь служите?
– Всего два года.
– Чем вы занимались раньше?
Я задавал вопросы, чтобы выяснить себе положение, которое казалось мне непонятным.
– Я служил в общественных казармах.
– А прежде этого чем занимались?
– Учился.
– Сколько вам лет?
Сам я не мог бы ответить на этот вопрос, настолько неопределенным казался мне возраст этого человека.
– Мне десять лет.
– Десять лет! – воскликнул я. – Вы что, смеетесь надо мной?
Я в негодовании соскочил со стула и, подбежав к слуге, схватил его за плечо.
– Вы принимаете меня за какого-то дурака?
– Я говорю вам сущую правду, сэр. Это у чужестранцев принято говорить неправду. Мы не знаем лжи.
– Да, но как же вам может быть десять лет, когда вы выше меня на целую голову? Вы – взрослый, мужчина, а не мальчик.
– Конечно, я взрослый, – вежливо ответил слуга, – но мне десять лет. Вот брат милосердия Гай немного моложе, ему еще не исполнилось девяти.
– Но это черт знает что! Вы хотите, чтобы я поверил всем этим вашим дурацким шуткам! – вскричал я и, не желая больше разговаривать, отошел к окну.
Но то, что я здесь увидел, сразу охладило меня, и я почувствовал, что готов поверить всему.
Совсем близко от моего окна, на балконе четвертого этажа появился странный, очень толстый человек с высокой острой шляпой на голове и небольшим ящиком на спине. Он подошел к краю балкона, на котором не было перил, и вдруг за спиной у него выросли длинные серые крылья. Он взмахнул ими и бросился вниз головой. Через мгновение я уже видел его над крышами соседних домов. Я понял тогда, что те порхающие в воздухе существа, которых видел раньше, были люди; и теперь еще их можно было видеть вдали несущимися по всем направлениям. Нет, право, для меня всего этого слишком много. Я почувствовал сильную слабость, в глазах потемнело, я с трудом добрался до кресла, где и потерял сознание. Когда я очнулся, передо мной стоял опять кто-то в сером, такой же высокий. Я только что открыл глаза и заметил его номер на груди и зеленые треугольники на вороте. Он нагнулся надо мной и проговорил по-английски с тем же акцентом, с которым говорили мои первые собеседники:
– Небольшая слабость, много впечатлений сразу. Теперь прошло. Я как раз вошел к вам, чтобы последний раз взглянуть на вас. Сегодня вечером вы перемещаетесь из госпиталя на квартиру. Ваше состояние в настоящее время отличное. Вы не нуждаетесь ни в каком медицинском уходе.
Я окончательно пришел в себя и, вытирая платком лицо, спросил:
– Мне кажется, вы доктор. Таким образом, я могу узнать от вас, что сталось с туберкулезом моих почек?
– Ваши почки, – отвечал всё так же отрывисто доктор, – выброшены вон и заменены новыми. Операция прошла прекрасно. Оперировал мистер Левенберг. Потом вы находились под моим попечением. Туберкулеза других органов нет. Вы здоровы. Итак, до свиданья!
– Позвольте, позвольте, доктор, – мне не хотелось отпускать его так скоро, – присядьте, пожалуйста, вот здесь. – Я указал ему на кресло. – Я хочу расспросить вас кой о чем. Мне хотелось бы узнать, как я прибыл сюда, где я нахожусь, какая мне была сделана операция, как можно заменить почки новыми, здоровыми, откуда могли быть взяты эти почки? Что это за мир, куда я попал? Где я нахожусь? На земле или на другой какой-нибудь планете? Что значат рассказы вашего слуги? По его словам, ему десять лет, а между тем…
– Вы задаете мне массу вопросов, – осторожно перебил меня доктор. – Я не могу вам на них отвечать. Ваш мозг плохо справляется со всем тем, что вас окружает. Прошу вас соблюдать спокойствие. Постепенно ваше любопытство будет вознаграждено, вы всё узнаете; здесь нет никаких чудес, всё естественно. Но на главное я вам отвечу. Вы на земле, вы здоровы, скоро вы увидите своих соотечественников и других иностранцев, вы войдете в жизнь и ничему не будете удивляться. А теперь я не могу дольше оставаться здесь, я должен торопиться. У нас правило: не терять ни одной минуты напрасно.
Он решительно встал и вежливо раскланялся со мной.
– Одно только слово, – преследовал я доктора до дверей. – Я могу видеть Куинслея?
– Конечно, можете, и увидите, но когда – не могу этого сказать: он очень занят и назначает свидания только в случае большой важности.
– Еще последний вопрос, – просил я, нелепо улыбаясь, – скажите, сколько вам лет?
– О, я один из самых старых здесь, мне уже двадцать лет, – отвечал он спокойным голосом. – Но я не хочу сказать, что я старый, – пояснил он, – мне предстоит еще долгая жизнь. Простите, больше я не скажу ни слова.
С этими словами он запер за собой дверь.
Я почувствовал непреодолимое желание спать. Было ли это результатом какого-то неведомого мне внушения, или на меня подействовали таблетки, или, быть может, я очень устал? Мне было всё равно, и едва я успел лечь, как заснул.
Когда я проснулся, было уже совершенно темно. Я включил свет. Портьеры на окне были задернуты; на столе около кровати я увидел приготовленный мне ужин или обед, не знаю. Он состоял из тех же таблеток и жидкости, на этот раз наполнявшей целый графин. Я с жадностью опустошил два стакана и проглотил таблетки.
В комнате появился знакомый мне уже Гай. Он предложил мне надеть костюм и принес теплое свободное пальто и мягкую шляпу.
– Я провожу вас на вашу квартиру, сэр, – сказал он, помогая мне одеваться.
Мы быстро собрались и вышли из комнаты. Я не задавал никаких вопросов. Мне не хотелось разговаривать. Он тоже молчал. Через длинный коридор, в который вело много дверей, запертых наглухо, мы вышли на открытую темную площадку. Внизу передо мной виднелся город с улицами, обозначенными тысячами фонарей. Небо было темное, и на нем горели звезды северного полушария.
Я осмотрелся. Рядом были открытые двери освещенного внутри купэ аэроплана. По бокам виднелись небольшие крылья. Свежий ветер посвистывал в проволочных креплениях и развевал мое широкое пальто. Я запахнулся покрепче, ежась от непривычного холода, и поспешил войти в купе. Оно было прекрасно отделано кожей. Я опустился на мягкую подушку сиденья, а мой проводник захлопнул дверь и поместился со мною рядом. Когда я взглянул в зеркальное окно, мы неслись уже над городом. Момента, когда аэроплан снялся с места, я не заметил. Линии огней теперь были где-то глубоко под нами и быстро уносились в пространство. А мы, казалось, стояли на месте: так плавен был наш полет. Площадь города была очень велика, судя по количеству пересекаемых нами улиц. Потом, по-видимому, город остался позади – под нами расстилалась темнота с редкими освещенными дорогами, расходящимися в разные стороны.
Навстречу нам, то выше, то ниже, проносились аэропланы различных размеров с ослепительными прожекторами впереди. Меня поразило, что я совершенно не слышал звука моторов; стояла полная тишина.
Мой спутник дремал в углу, нахлобучив на нос свою дорожную кепку.
Прошло не более двадцати минут. Сбоку угадывались очертания высоких гор; на одном из уступов сверкало много огней.
