Текст книги "Темные изумрудные волны"

Автор книги: Федор Московцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава 10

В комнате, занавешенной плотными шторами, было душно и темно. На письменном столе, который год уже не использовался по назначению, лежал свернутый надувной матрас, полотенце, и плавки. Дверца шкафа была открыта, оттуда виднелись небрежно набросанные вещи. На полках стеллажа в строгом порядке выстроились книги – их давно уже никто не читал. Постель была просто свернута и неубрана в кладовку, а половину дивана занимало то, что нужно выбросить. Количество хлама постепенно увеличивалось – Андрей избавлялся от всего ненужного, – вынимал из тумбочки, из шкафов, из-под стола старые тетради, записные книжки, иногда даже игрушки, старую одежду, и складывал все это в одну кучу. Находясь в кладовке, бросал оттуда вещи в комнату, и на полу образовалась новая куча. Радиодетали, микросхемы, шутовской наряд, в котором он развозил все это по магазинам, списки этих самых магазинов. Всё, всё это нужно выбросить. Выйдя, споткнулся о штангу, и чуть не упал. Выпрямившись, пригрозил маскам, изображенным на картине, которые, как ему показалось, вдруг заулыбались.

Собрав все в три больших пакета, Андрей отнес их на выход. Дома никого не было. Этим утром он собирался ехать за Волгу, но потом вдруг передумал, и решил избавиться от старых ненужных вещей. Сначала подумал, что за этим занятием ему придет озарение, чем заниматься дальше, после увольнения, но теперь был разочарован. Выброс старых вещей еще не означает приобретение новых. Сознание наполняла темнота и уныние, как полумрак наполняет занавешенную наглухо комнату, а будущее так же непроницаемо, как лица в масках на картине.

Андрей прошел в отцовский кабинет. Вот уже целое утро не заглядывая на часы, он потерял точное представление о времени. Через окно было видно, как по улице шли люди, ехали машины, – жизнь проходила своим чередом, в своем обычном ритме; но все, что касалось его самого, казалось ему странным, бесконечно томительным и долгим. Он посмотрел на небо, и представил, что следит откуда-то со стороны, откуда-то из этого воздушного пространства, за движением того невероятного множества самых разнородных вещей, – домов, растений, чужих воспоминаний, поворотов улиц, зрительных впечатлений; музыки, разложенной на атомы, и ясного света, образованного полнейшим слиянием составляющих его семи цветов; – всех тех вещей, в которых проходит его существование и жизнь других людей, его сограждан. Он видел мир не своими, а другими глазами, глазами некоего неземного существа, которое видит предметы, но не понимает, что это такое. Такое часто с ним бывало, и ему была непонятна природа этого явления. Иногда им не воспринимались предметы полностью, а видны только составляющие их части, не соединённые между собой; полная картинка почему-то не складывалась. В такие минуты он боялся, что сходит с ума.

Андрей вышел из отцовской комнаты и прошел в зал. Медленно рассекая горячую и сонную муть, вышел на балкон. Огненный диск, опаливший город, был высоко, воздух почти звенел от жары. Во дворе никого не было. На знойной земле черными пятнами лежали тени деревьев, неподвижных, как безмолвные статуи. В голубом воздухе дремали прозрачные ветви тополей. Ничем не нарушаемая завораживающая тишина наполняла двор.

В остановившейся вселенной Андрей был один, как путник, потерявшийся в пустыне. А зыбкий сладостный мираж – это обманное видение, завлекающее на верную погибель.

Нет! Это не мираж. Он почувствовал какое-то движение. Видение не исчезло, оно приняло отчетливые очертания. На соседнем балконе стояла девушка. Она улыбнулась прежде, чем посмотреть в сторону Андрея. Их глаза встретились, и сквозь наэлектризованное пространство до него донесся её голос:

– До мечты рукой подать?!

Это была Катя Третьякова. Последний раз они виделись семь лет назад. Тогда ей было пятнадцать.

– Привет! – услышал он собственный голос как будто издалека.

– Приветики.

– Давно приехала?

– Я никуда не уезжала.

Ему казалось, что все это привиделось. Она ласкала его бархатом своих глаз – полуобнаженная, в одной только легкой накидке. Словно ангел, спустившийся с небес на нежном белом облаке.

– Как жарко-то сегодня, – пробормотал Андрей.

Он услышал её смех. Она проговорила весело:

– Почему нигде не сказано, что делать с недогадливыми?

…Когда она открыла ему дверь, на ней была темная шелковая безрукавка и джинсы. Темно-каштановые волосы были прихвачены золотистым ободком. Он зашел в квартиру и сказал:

– Ты успела одеться…

– Ты считаешь, не надо было?

«Хорошее начало!» – подумал он.

Она провела его в зал. Это была обычная комната – пианино, стенка, мягкая мебель, ворсистый ковер, телевизор, развесистая люстра. На журнальном столике возвышалась хрустальная ваза, обвитая белой лентой, а в вазе – букет жасминов. Окна почти полностью занавешены, и в полутемной комнате витал запах свежих цветов. Повсюду он видел следы прошлого, со школьных лет тут ничего не изменилось. Они дружили с Катей, встречались во дворе, ходили на набережную, в кино. Пока… Пока она не уехала с родителями во Владивосток. А здесь, в этой квартире, осталась её бабушка.

Он вдруг почувствовал себя неловко. Вспомнился непростительный афронт, случившийся перед её отъездом. Андрей подозревал, что её отъезд был с этим связан.

Рассказывая о себе, о том, как окончила институт, и чем собирается сейчас заняться, Катя держалась уверенно и даже кокетливо. А когда она сообщила, что приехала к бабушке на пару летних месяцев, а осенью выходит замуж, ему показалось, что в её зелёных глазах заиграли искорки.

Андрей моргнул раз, другой. Планы рушились. А на что он, слепой ёж, собственно, рассчитывал? Они расстались, как друзья, они не давали друг другу клятву верности, они не общались семь лет!

И он устыдился той поспешности, с которой примчался к своей соседке с этой бутылкой шампанского, которая, хоть и стояла рядом с благоухающим жасминовым букетом, но казалась неуместной для встречи двух «просто школьных друзей».

Ему стало грустно. Катя легонько толкнула его кулачком в живот:

– Ты чего такой стал? Я это не поддерживаю. Разве тебе было сказано, что я не оставила тебе никакихшансов!

Поднявшись с места, она направилась к серванту и принесла оттуда два фужера и, ставя их на столик, задела жасминовую веточку. Цветы качнулись, источая головокружительный аромат.

Катя опустилась на диван, подобрав под себя ноги. Когда Андрей разлил им игристый напиток, первой взяла свой бокал.

– Давай за встречу, – сказал Андрей. – Я вспоминал тебя. Мне все время казалось, что ты где-то рядом. Сегодня утром перебирал старые вещи, которые со школы остались, снова о тебе подумал. Просмотрел фотографии. Все это я положил поближе – чтоб было всегда на виду…

Катины глаза были серьёзны, она не улыбалась. Отпив глоток, поставила бокал на стол.

– Андрюша! Свежо предание, да верится с трудом. Говоришь складно, но ты ведь самый несерьёзный человек на свете.

– Дело не в этом, это я так, для поддержания разговора…

Он запнулся, не зная, что сказать. И заговорил об учёбе в институте. Всё больше вдохновляясь, становился всё увереннее. И, отдавшись очарованию этой почти дружеской встречи с такой знакомой, и такой вдруг незнакомой девушкой, осмелев, позволял себе изредка, как бы случайно, прикасаться к ней. Он рассказал о том, как, учась на первом курсе, после первой, зимней, сессии, устроился на работу в судебно-медицинскую экспертизу и проработал там шесть с половиной лет. Почему туда? Потому что там помногу зарабатывают. Попасть туда было непросто. Пришлось ходить и уговаривать. Так получилось, что уволили санитара, и удалось устроиться на освободившееся место. Период адаптации прошел быстро – хватило двух недель. Специфика не смущала, вот только запах… Да, деньги оказывают серьёзное влияние на наши поступки. Понимаешь это, когда держишь их в руках. Имеется в виду, большие деньги.

– Ты считаешь, что деньги – это главное?

– Нет, я считаю, что деньги – это ответственность. Спускаешь ты их, или тратишь с умом – все это ответственность.

Он рассказал, как трудно ему приходилось, как дважды нападали на него – это только на основной работе. Были и другие дела, но про них было упомянуто вскользь. Катя заинтересовалась, он это понял по её вопросам и замечаниям. До этого она немного играла. Ему было легко рассказывать – так, будто семь лет готовился к этому разговору. Речь лилась сама собой, непринужденно. Он узнавал Катю. Это была та самая девчонка, с которой было интересно поговорить – понимающая, глубокая, остроумная. Подруга школьных лет. Но она повзрослела, и теперь стала интересна еще и как девушка.

Катя не могла не заметить его откровенный интерес, почувствовать обращённый к ней зов, скрытый обычной дружеской беседой, – сценой без репетиций и заученных слов.

– Ты возмужал, – вдруг сказала она. – У тебя хорошая осанка, нордические внешние черты, голубые глаза. Настоящий ариец. У тебя какая группа крови?

– Первая.

– Я так и думала. Стопроцентный норманн. У тебя красивая фигура. Ты занимаешься спортом?

– Да, рукопашным боем. Но… перестань меня смущать… Ты слишком привлекательна, чтобы делать комплименты мужчинам.

– Я не хочу выглядеть ледышкой и капризной недотрогой. И если я испытываю симпатии, то почему должна их скрывать?

Немного наклонившись вперед, она порывистым движением взяла бокал. Веточка жасмина вновь качнулась. Катя устроилась на диване более непринужденно. Она заговорила, и её грудной голос разлился стремительно, отрывисто, стаккато. Она спросила:

– Так ты считаешь, что деньги – не главное. Что же, по-твоему, главное?

Пригубив, она поставила бокал на столик. Потом взглянула на Андрея; она ждала.

– Деньги многое определяют, но не все. Я, например, заинтересован в деньгах и в их количестве. Деньги нужны для того, чтобы наиболее полно ощутить вкус жизни. Это пошлый взгляд, у тех, кто так считает, деньги обычно не водятся. Обычно деньги водятся у тех, кто на первое место ставит выгоду, а всё остальное как-то размещает в этой рублёво-долларовой системе координат. Что лучше – об этом можно говорить вечно, и ничего не выяснить. Какое мировоззрение выбрать, не знаю; знаю только, что в деньгах нуждается человек. Вот я приложил все усилия к тому, чтобы уволиться с работы, которая приносила неплохой доход. Ушел, не обеспечив отступления. Пусть это неразумный шаг, но так было надо. То было не решение – ведь решение можно менять. То было нечто более серьезное – особое состояние души. Я иду своей дорогой с уверенностью лунатика.

Какое-то время Катя хранила молчание, не отрывая от него взгляда своих проникновенных глаз, и её ресницы трепетали. Потом спросила:

– В чем ты видишь главное, если не в деньгах?

И он, не побоявшись показаться нелепым и смешным, сказал так естественно, как было сказано все остальное:

– В любви.

Она встретила смехом эти слова. Тогда он, заявив, что хочет воспользоваться своим шансом, привлек её к себе и поцеловал долгим поцелуем. Она замерла, откинув голову, закрыв глаза. Ободок соскользнул, волосы рассыпались. Она прошептала:

– Мне не нравится то, что мне все это очень нравится.

Мягко отстранившись, продолжила:

– Может, я эгоистка. Я повела себя кокетливо. Я сделала все, чтобы ты пришел ко мне и повел себя так, как ты себя сейчас ведешь. Мое поведение внушило тебе мысли, которых иначе бы не было. Но… не знаю, может, это было слишком неосторожно с моей стороны.

Катя стала рассуждать. Она сомневалась, правильно ли поступает, и пыталась доказать сама себе свою правоту.

– Моя жизнь – сплошной мятеж. Я всегда бросаю вызов, всегда все испытываю на прочность. Наверное, нельзя достичь гармонии и порядка, не подобравшись к самому краю. Я многого добивалась, а, получив своё, тут же отказывалась. Вот этим летом: мой друг, с которым у меня все хорошо, пригласил меня на Фиджи… и получил отказ. Не объяснившись с ним, я уехала с родителями в Москву. Бывший сослуживец отца, он живет в Москве, предложил хорошую работу. В день собеседования мне вдруг пришло в голову сорваться, бросить всё, и уехать в Волгоград. И вот я здесь. Отец приехал вслед за мной повидаться со своей матерью, давно не видел. Со мной он даже не разговаривает. Сейчас они с бабушкой на даче. А мы тут. Мы можем оставить всё, как есть. Мною сделано всё, чтобы привлечь тебя: я сюда приехала из Владивостока, повела себя откровенно, когда тебя увидела. Если бы мы не встретились сегодня, это произошло бы в другой день. Но сейчас мне кажется: что-то здесь не так. Но все равно, хоть я не чувствую себя невиновной в случившемся, думаю, что это должно было произойти. А сейчас… мы должны остаться друзьями. Ты изменился. Ты стал другим. Думала об одном, а все получилось иначе. У нас все будет не просто так. У нас не будет просто близость, и это меня пугает. Мне страшно. Страшно, несмотря на то, что я никогда не боюсь. Давай оставим все, как есть. Пока еще не поздно…

С этими словами она поцеловала его легко, по-дружески. Он обнял Катю, и, опьяненный горячей упругостью её тела, крепко сжал, боясь, что вот сейчас все может кончиться. Откуда-то у него появилось предчувствие, что сегодняшняя попытка соблазнения – неважно, будет ли она успешной – запомнится ему на всю жизнь, что, когда бы ни стал он кого-то соблазнять ещё, тотчас оживёт перед ним этот день и этот час.

– Поздно…Ты меня заманила в царство надежд.

– Надежды, Андрюша, не всегда растут возле школьных подруг.

– Вблизи тебя растут желания – настоящие, сильные желания!

Она снова отстранилась, тяжело дыша, она горела, как солнце, брызжущее и ослепляющее.

– Может, подождем – неделю… один день… Я не хочу, чтоб так все выглядело… будто я слишком легкомысленна. Что ты подумаешь обо мне?! Мне это очень важно; ведь я доверяю тебе не просто свое тело…

Он чувствовал терпкую сладость её губ, все вокруг поплыло и закружилось.

– Катя… моя Катя… – прошептал он, чувствуя, как сладкая мука срывает голос. – Ни блеску благополучной жизни, ни королевам красоты, не затмить волнующий поток твоих кудрей и изумрудные озера глаз!

Она отдалась, уже не сопротивляясь.

Два часа спустя, когда она, приподнявшись на локте, хотела его поцеловать, то, бросив случайный свой взгляд на часы, и увидев, сколько сейчас времени, воскликнула:

– Андрюша! Сейчас они придут – папусик и бабушка. Давай скорее оденемся!

И, выпорхнув из его объятий, стала убирать со стола фужеры и недопитое шампанское. Он медлил, любуясь, как она, обнаженная, мягко движется по ковру, слегка раскачивая бедрами. Оглядевшись вокруг, Катя подняла с пола майку и спросила:

– Признавайся, старый фетишист: куда подевал мои трусики?!

– Женские трусики – это моя страсть, – ответил он, оглядывая, в свою очередь ковер. – Правда, куда они делись?

Щелкнул замок входной двери, в квартиру кто-то вошел. Схватив джинсы, Катя стала их спешно натягивать, Андрей сделал то же самое. Откуда-то появилась коробка конфет. Когда в комнату вошел Катин отец, Андрей успел засунуть в рот конфету.

– Привет, пап! – сказала Катя. – Как съездил, что там на даче?

Андрей встал, чтобы представиться. Он смутно помнил её отца, и, если бы встретил на улице, то вряд ли бы его узнал. То был высокий, широкоплечий, внушительного вида мужчина с суровым обветренным лицом. Сейчас Андрею показалось, что перед ним не тот человек, которого он видел последний раз десять лет назад. «Может, отчим?» – промелькнула мысль. Он подал руку:

– Андрей.

– Сергей Владимирович.

Взгляд его не смягчился, когда он посмотрел на дочь:

– Чем вы тут занимаетесь?

– Пьем чай, – беззаботно ответила она, взяв конфетку.

На журнальном столике, кроме коробки конфет, ничего больше «чайного» не было, а букет жасминов в хрустальной вазе, своим душистым шепотом, казалось, доносил всю правду о том, что здесь происходило.

– Ну и как чаек? – задумчиво спросил Сергей Владимирович, поднимая с пола пробку от шампанского. – Вкусный?!

– Чай так себе, вот конфеты – вкусные!

Сергей Владимирович покачал головой и, подбросив пробку, на лету поймал её ладонью. Затем он посмотрел наверх, лицо его при этом вытянулось:

– А нижнее белье зачем висит на люстре? Чтоб «чай» удобней было пить?!

Они подняли головы – Андрей с испугом, Катя – с легким недоумением. На люстре, зацепившись за рожок, висели бежевые трусики.

Катя громко засмеялась. Откинувшись на спинку дивана, она смеялась, хохотала заразительно, так, что Андрей, сначала сконфузившись, вдруг глупо улыбнулся.

Красное лицо Сергея Владимировича еще больше покраснело.

– Ну… молодежь! – выпалил он в сердцах, и четко, по-военному, развернувшись, вышел вон из комнаты.

Катя толкнула Андрея локтем:

– Доставай скорее вещдок с люстры!

Андрей взобрался на столик, встал на цыпочки и потянулся. Катя вновь расхохоталась:

– Ты бы видел себя сейчас со стороны, у тебя такой серьезный вид!

– Сейчас, достану твой аксессуар, – пробормотал он, пытаясь снова встать на цыпочки.

Заметив летящий в него предмет, – пробку от шампанского, которую Катя запустила в него, – Андрей попытался увернуться, но, не удержав равновесие, свалился на пол.

Глава 11

За кормой пенилась легкая волна, широко расходясь по обе стороны и теряясь среди волжских перекатов. Разрезая воду, катер несся по реке. Справа проносились дубовые заросли острова Сарпинский, слева – песчаные отмели. Сидя на заднем сиденье, Андрей наблюдал за легкой фигуркой, скользившей по волнам на водных лыжах вслед за катером.

– Твоя девушка – настоящая спортсменка! – перекрикивая ветер, сказала Алина, жена Вадима.

Сам он, изредка поглядывая через плечо, находился за штурвалом.

Эти слова – «твоя девушка» – прозвучали для Андрея дивной музыкой.

«А если она отменит свою чертову свадьбу, – промелькнула мысль, – то станет для меня не просто девушкой!»

Приближаясь к отмели, Вадим снизил обороты. Андрей наблюдал за Катей. Двигаясь всё медленнее, она постепенно зарывалась в воду. Наконец, отпустила фал.

Она ждала Андрея, пока он подойдет к ней.

– Ты молодец! – сказал он, поднимая лыжи. – Всем очень понравилось.

Увидев его восхищенный взгляд, она улыбнулась, глаза её засияли.

– Ты совсем не загоревший.

– Я не люблю загорать.

– Почему? Тебе бы очень пошел загар.

– Правда? А ты, мой нежный персик, идеально выглядишь и так, без загара.

– Пойдем в тень, а то испортится твой персик.

– Сейчас я завидую ветру, который тебя обдувает.

– А я нет – у меня руки свободны!

С этими словами она стала щекотать его живот.

Вадим принес из лодки раскладной столик и начал его собирать. Алина сидела в шезлонге. Она сказала:

– На вас приятно смотреть. Вы словно голубки.

– У нас конфетно-букетный период, – ответила Катя.

– Сколько вы уже знакомы?

– Мы знакомы с детства.

– Ты слышал, Второв? – обратилась Алина к мужу.

– Они не видятся годами, а мы канаемся с тобой на ста квадратных метрах день и ночь, сутки прочь!

– Он ничего не понимает, – грустно вздохнула Алина. – Дальтоник, как большинство мужчин.

Она записала Катю в конфиденты и стала ей рассказывать о своих женских делах. Андрей с Вадимом направились к лодке, чтобы выгрузить оттуда все вещи.

Пока носили сумки с продуктами, Вадим рассказывал, что нового на работе.

Фурман сделал еще один гнусный выпад – написал новую докладную. Сначала Шалаев пообещал ему, что тщательным образом проверит все факты, которые в ней содержатся. Потом, переговорив с Вадимом, вызвал к себе Фурмана и дал ему понять, что не усматривает в действиях судмедэксперта Второва каких-либо нарушений. Но, тем не менее, Вадим собрался увольняться. То, что предложил Еремеев, гораздо интереснее работы с трупами. И, если дело пойдет так, как запланировано, то он, Вадим, обязательно позовет своего школьного товарища.

Собрав дрова, они разожгли костер, чтобы сварить раков. Раки, еще живые, копошились в ведре среди стеблей укропа.

– … ребенок – это здорово, – говорила Алина. – Но представляешь, Кать, каково одной сидеть целыми днями в четырех стенах. Абсолютно не с кем пообщаться. Разве что с кастрюлями и кухонным комбайном. Второв, этот молчальник, когда приходит с работы, ничего мне не рассказывает, и меня не слушает. Спросит про ребенка, и начинается игра-молчанка. Живу с глухонемым. С галапагосским истуканом.

Катя понимающе кивала ей в ответ.

– Что надо делать? – переспросил Вадим Андрея. – У Еремеева есть знакомый на химзаводе. Этот человек будет отпускать нам сырье, сырьё мы будем отгружать на фармацевтические заводы – Белгородский, Пензенский, и другие – в обмен на их продукцию. На «химию» будет хорошая наценка, поэтому мы сможем продавать медикаменты по ценам ниже заводских.

– Так все просто?

– Да, дружище, все офигительно просто. Самое сложное в этой схеме – выбрать сырье с химзавода.

Они сидели у костра и пили пиво. Андрей оглянулся, чтобы посмотреть на Катю, словно боясь, что она куда-нибудь денется. Она была на месте, смеялась, слушая то, что говорит ей Алина.

– Ты помнишь Женю Захарова? – спросил Вадим.

– Рыжего? Летчика?

– Его. Он уехал в ЮАР на постоянное место жительства.

– Это была его страсть – куда-нибудь уехать за границу.

– Он там открыл фирму по обслуживанию аэропорта. Живет в собственном доме, до соседнего ранчо – три километра. Говорит, скучно, пообщаться не с кем. Дом – работа, работа – дом. В гости ходить у них не принято. Живут с женой, как отшельники.

– Помню его жену. Никогда не была приятной собеседницей, а тем более желанной гостьей.

– Я бы никогда не уехал из России, – сказал Вадим. – И даже из Волгограда. Я патриот нашего города.

– Вы там еще не все пиво высадили? – спросила Алина.

Вадим, не обращая внимания на вопрос, встал, чтобы проверить раков, тогда Андрей ответил, что пива полно.

Раки оказались сваренными. Вадим снял ведро с треноги, слил воду, а раков высыпал в таз.

– Готово, девчата! – сообщил он. – Пока раком не нагнули, раков ставлю я на стол.

Он ушёл за пивом, охлаждавшимся в реке, Андрей и Катя слушали Алину.

– Сейчас все бегут устраиваться медицинскими представителями в иностранные фирмы. Один наш знакомый – забыла, как его зовут – работает в голландской фирме, ничего, доволен. А что? Зарплата от пятисот долларов, еще дают машину. Начальство в Москве, он тут один, график работы – свободный. Ездишь, общаешься с народом. Нет, я обязательно добью Второва, чтоб он меня куда-нибудь устроил.

Вернулся Вадим с пакетом пива.

– Второв, что за парень у тебя такой… помнишь, мы обсуждали… похожий на крестьянку с недобрым мужским лицом… при этом он так и светится интеллигентностью…

– Офигительное описание.

– … с фамилией, похожей на название какого-то джина или таблеток от печени.

– Гордеев?

– Вот-вот, это он распространяет таблетки.

– Как раки? – спросил Вадим.

– Изумительные! – ответила Катя за всех. – Все большие, один к одному. Это что, специальная селекция?

– Жена моего троюродного дяди, она из Калмыкии, – стал объяснять Андрей. – Муж её родной сестры ездит туда на охоту и на рыбалку. Его родной дядя работает в охотничьем хозяйстве – одним словом, главный браконьер Калмыкии. Он как раз организовывает моему дяде охоту и рыбалку. Эти раки – оттуда, из Калмыкии.

– Какая странная и длинная пищевая цепочка, – заметила Катя. – А почему раки все одинаковые? Твой дядя, он что, со штангенциркулем на рыбалку ходит?!

– А… размер, – рассеяно сказал Андрей. – Из целого мешка мы с Вадимом выбрали самых крупных, а мелочь оставили дома.

Алина забеспокоилась, как там их ребёнок, которого они оставили со свекровью. Вадим принялся на все лады ругать Шавликова.

– Ума не приложу, как этот сын осла подобрался к Еремееву. Как бы не спутал мне все карты. Всю дорогу висит на хвосте. Куда ни глянь, везде его уши торчат. И когда он избавится от своего цитатного поноса и этих своих речевых расстройств?

– От этого только смерть помогает, – философски заметил Андрей, разламывая рака.

Узнав о том, что Катя недавно приехала из Москвы, Алина воскликнула:

– Вот ты мне сейчас расскажешь про модные адреса! Второв обещал меня свозить в Москву за шмотками. Мне совсем стало нечего носить. Нужны сапоги на длинных каблуках и всякое другое. Знаешь, какая мне фирма нравится?

Она напряглась, пытаясь вспомнить название марки.

– Похоже на название затонувшего корабля.

– «Iceberg», – подсказал Вадим.

Андрей посмотрел на Катю. Он любовался её нежным овалом лица, потом взгляд его заскользил ниже. Верх купальника темно-абрикосового цвета Андрей мысленно снял и представил то, что стал бы делать потом. Заметив его взгляд, Катя улыбнулась.

Вадим рассказывал анекдот.

– Сын спросил отца: «Папа, что такое альтернатива?» Немного подумав, отец ответил, что понятие это сложное. И привел такой пример. Вот, говорит, представь, что у тебя есть два куриных яйца. Ты можешь их съесть, но это будет туфта и лажа, потому что двумя яйцами ты не наешься. Вместо этого ты можешь отнести яйца в инкубатор, там из них вылупятся цыплята. Но это тоже – туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит наш сарай, в котором цыплята будут жить. А теперь представь, что у тебя двадцать яиц. Ты можешь наесться до отвала, и еще останутся яйца, чтобы поместить их в инкубатор. Но это все равно туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит сарай. Ему ведь все равно, сколько там цыплят, – два или двадцать два. Все спалит к едрене фене. Понятно? Сыну было непонятно. Он спросил: «Папа, а что такое альтернатива?» Отец ответил: «Альтернатива, сынок, это утки – они на воде живут!»

Где-то далеко-далеко, в безбрежных просторах, рождался ветер и, точно шум прорвавшейся воды, приближался и порывисто нёсся на камни. Огромные валуны, срываясь, устремлялись вперед, сбивали на пути другие, и, увлекая за собой каменные глыбы, образовывали плотную смертоносную массу, сметавшую на своём пути все живое. Накатываясь друг на друга, камни образовывали исполинские горы. Каменные руины заполняли все видимое пространство. Разобраться в рельефе невозможно – все однообразно, все затянуто густой дымкой. Горы привораживали взор непередаваемым хаосом. Они толпились, ненадолго уснувшие, со следами недавней катастрофы. Их вершины казались бесконечно старыми и уставшими. Нигде не видно ничего живого. Все желто-серое, безмолвное, умершее, прикрытое стареньким-стареньким небом.

Приближался адский рокот, и гигантское цунами, поднятое все тем же неутомимым ветром, стало сметать горные хребты, заполняя водой глубокие ущелья.

Стоя у воды, Андрей наблюдал за тем, как ветер играет песком, и мысленно увеличил песчинки до гигантских размеров.

– Алина называет мужа строго по фамилии, – сказала Катя. – Хочешь, я буду тоже тебя так называть? Буду говорить: Разгон, налей мне пива, Разгон, свози меня в Москву за шмотками. Хочешь?

– Тебе нравится моя фамилия?

– Да, хорошая фамилия.

– Хочешь такую?

– Да, хочу, – непринуждённо ответила Катя. – Я готова к тому, чтобы сидеть в четырех стенах, нянчить детишек, и причитать, что со мной никто не разговаривает.

– Я буду другим, вот увидишь.

– Мне все равно, лишь бы ты пораньше приносил с работы свою аппетитную задницу.

– Я безработный, – рассмеялся Андрей и провел ладонью по её лицу. – Поэтому смогу быть всегда с тобой рядом.

И подумал: «Надо же так влюбиться».

Посмотрев ему в глаза, Катя спросила, что это за вскрытие, «определяющее жизнь», про которое они так увлеченно разговаривали с Вадимом.

– А-а… это Виктор Кондауров…

Она вздрогнула.

– Никак не могу освоиться с мыслью, что ты шесть лет проработал в морге.

И попросила поподробнее рассказать о вскрытии Кондаурова.

Андрей рассказал про этот случай – в самых общих чертах, опустив все то, что с точки зрения закона и общепринятой морали считается недопустимым. Внимательно выслушав, Катя спросила:

– Что же такого определяющего было в этой истории, поражающей своей необычностью?

– Заведующий решил, что мы срубили кучу денег с этих клиентов, и устроил допрос. Я ответил на понятном ему языке, что забыл вообще, как эти деньги выглядят, но разве иудею объяснишь. Ему везде мерещатся шекели. Он предложил написать заявление. Можно было пожаловаться начальнику, но я не стал. Всё это пустое, всё лирика.

– Но ведь Вадим тоже собрался уходить. Почему же он стал прикрываться шефом?

– Вадим – ходячий калькулятор, всё просчитывает. Сегодня так, завтра этак. Опять же, ему надо дописать протоколы вскрытий, там много всяких тонкостей.

– То самое – «определяющее» – вскрытие?

– И это тоже.

– И что, там много таких тонкостей?

– Не особенно, – там все просто и ясно. Огнестрельное ранение, что тут может быть такого сложного? Дело не в этом. Убит известный человек, поэтому все нужно сделать с особой тщательностью. Мало ли, какие проверки. Все может быть.

– Что же в нём такого значительного, в убитом?

Андрей объяснил. Удовлетворив свое любопытство, она спросила:

– Хочешь, расскажу стихотворение?

– Любишь стихи?

– Я их пишу.

Поймав его удивлённый взгляд, добавила:

– Пишу… и, забыла тебя предупредить, кроме этого, ничего не умею делать. Но мне на это всё равно. Вот, послушай.

Угодила в свои сети,

Жилки палого листа,

Перепутала я ветер

И дыхание Христа.

Мне смеяться или плакать?

Мне молчать или кричать?

Я как рваный тертый лапоть

На ноге у богача.

Я танцую, я играю

На свирели грустных глаз.

Что творю, сама не знаю,

Я топчу святой алмаз.

Мое небо под землею,

Мое море в облаках,

С лучезарною звездою

На одних живу ролях.

Моя честность оступилась,

Моя смелость умерла,

Я с собою той простилась,

А другая не пришла.

Угодила в свои сети,

Только я их не плела.

Не хотела жить на свете.

Я «убила и спасла».

Закончив, она спросила:

– Ты любишь стихи?

– Стихи – это моя страсть.

Она обрызгала его водой:

– Женские трусики, женские стихи… что у нас на очереди?! – На очереди – приготовление еды и стирка. Ты ведь это не умеешь делать.

Светлое небо отражалось в воде, темная вода дышала, и солнце словно подпрыгивало на речной волне. Тревожно кричали чайки. Стремительно убегали вдаль песчаные отмели и заросли тополиного молодняка острова Голодный. Еще поворот, и словно из воды выплыл высокий береговой откос – правый берег Волги. Показалась центральная набережная с широкой лестницей, поднимавшейся от воды, высокие ротонды с колоннами, поросший зеленой травой спуск, на котором по праздникам собираются люди, чтобы посмотреть салют. Вправо от центральной набережной береговой откос был сплошь заросший деревьями и кустарниками – вплоть до того места, где во время войны оборонялась дивизия генерала Родимцева. Однажды, во время бомбежки, в блиндаж, в котором находился штаб, хлынула вода, и вся канцелярия выплыла на берег. На военных картах шутники отметили место впадения родимцевского штаба в Волгу.