Текст книги "M&D"

Автор книги: Федор Московцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава 31

Если Вениамин Штейн и доверял своему компаньону, то почему-то это тщательно скрывалось. Несмотря на недостаток времени, он ни разу не попросил зайти к клиентам, находящимся в Казани, Краснодаре, Саратове, Самаре, куда Андрею приходилось ездить в командировки от Эльсинора. Единственный клиент, которого он замкнул на Андрея, был заместитель главного врача по хирургии Ставропольской краевой клинической больницы. Объёмы продаж по Ставрополю были мизерные, и, видимо, Штейну было неохота туда ездить самому.

В волгоградском кардиоцентре Андрею было разрешено посещать старшую операционную сестру, которая делала заявки, и заведующую аптекой, принимавшую товар.

– Ты умеешь разговаривать с женщинами, можешь их расположить, тебе и карты в руки, – говорил Штейн, словно издеваясь.

– Да, разумеется, я бесконечно ценю беседу с пожилыми женщинами, – усмехался Андрей.

Единственным сотрудником Совинкома была Олеся Мищенко, невысокая хрупкая 19-летняя девушка, голубоглазая и светловолосая, с правильными чертами лица – что называется, ангельская внешность. Она была отобрана из пятнадцати кандидаток на должность бухгалтера. Но согласилась выполнять по офису любую работу. На собеседование она явилась в легкомысленном розовом костюмчике – короткая юбочка и жакетик, под которым виднелась белая рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами. Вообще на вид ей было лет пятнадцать, и в тот день своим развязным поведением она напоминала подвыпившую школьницу после выпускного вечера. Собеседования как такового не получилось – вместо того, чтобы рассказать о себе, кандидатка закурила, заявила, что устала и хочет спать (легла только в пять утра – должна же у неё быть личная жизнь!), после чего принялась усиленно стрелять глазками. Кое-как выпроводив её, Андрей решил взять на работу другую девушку, адекватную и опытную в плане бухгалтерии, а не… Созвонившись, уточнил условия, и еще больше задумался. Этой второй нужно было больше платить, и она не соглашалась на то, что ей придется выполнять секретарскую работу. Про работу с поставщиками Андрей даже не заикался. Обзванивая новых и новых кандидаток, он в конечном счете разделил их на две группы: неповоротливые курицы без опыта и без особого желания работать, и прожженные профессионалки, соглашающиеся за бешеные деньги просто сводить балансы, да еще с тем условием, что работать будут по совместительству, то есть сидеть дома, а в офисе появляться не чаще одного раза в месяц. Золотой середины не было. И он решил попробовать Олесю – с её слов, она была готова выполнять обязанности главного бухгалтера, ей будет помогать её родственница, бухгалтер с большим стажем. Андрей почувствовал в ней потенциал – по его мнению, Олеся была таким человеком, который смело берется за дело, даже в котором не смыслит, и благодаря интуиции и упорству успешно доводит его до конца. А заодно приобретает нужный опыт. Знакомый аудитор, к которому её водили после второго собеседования, остался ею доволен, и пообещал консультировать в случае необходимости. Олеся приступила к работе с необычайной серьёзностью, одевалась строго, держалась скромно, после того, первого собеседования, её словно подменили – это был совсем другой человек. Время показало, что она полностью оправдала ожидания работодателя. Никаких осечек с нею не было.

Штейн делал ей неуклюжие комплименты, и, находясь в офисе, казалось, готов был освободить её ото всякой работы, развлекать, поить чаем и кормить шоколадками. Узнав, какая ей назначена зарплата, он предсказуемо ужаснулся:

– Какой ужас! Почему так много?!

Андрей возразил: неужели полторы тысячи рублей, что эквивалентно пятидесяти долларам, это много для человека, который, считай, работает за троих? Поворчав, Штейн успокоился, и вернулся к этому вопросу при очередном дележе прибыли. Внимательно изучив смету расходов, включающую, кроме зарплаты бухгалтера, другие офисные расходы, он пересчитал доходность сделок, вычел из полученной суммы заниженную втрое сумму издержек за истекший месяц, разделил на два, и невозмутимо заявил, что «должен получить эти деньги на руки».

Андрей под вежливой улыбкой скрыл недоумение и выдал требуемую сумму. Он давно уже заметил заранее отрицательное отношение Штейна ко всему, что касается расходов. Конечно, нужно было объясниться – либо они компаньоны и делят поровну прибыли и убытки, либо Штейн получает доход только со своих сделок, и не вмешивается в другие дела. Однако, такой спорный вопрос опасно было подвергать случайностям беседы, так как подавляющее большинство сделок обеспечивал Штейн, а «других дел» было очень мало. Ему и не нужен был равноправный компаньон, для него единственный смысл затеи состоял в том, что он мог позвонить Андрею в любое время суток, дать поручение, будучи уверенным, что его выполнят. Структура для него стала полностью прозрачной и контролируемой, в других местах такого не было, там ему не создавали таких комфортных условий, конечно, рады были тем сделкам, что он приносил, но при этом отводили роль обыкновенного менеджера по продажам. А на Совинкоме Штейну давали почувствовать, что он тут полновластный хозяин.

Андрею пришлось маневрировать, чтобы не вешать на себя все издержки – занижать доходность по своим личным сделкам; не выдавать комиссионные до получения согласия на то, какими будут условия обналичивания – Штейн никак не касался этого вопроса, и можно было говорить любые цифры; и так далее. Месячная сумма расходов, отображаемая в официальном отчете, оставалась неизменной даже тогда, когда реальные расходы превышали её в десять раз. Олесе было сказано, чтобы молчала о том, сколько она на самом деле получает.

Осознавая, что такой подход приносит мало пользы, Андрей всё-таки шёл на подлог. Если бы Штейн узнал, что израсходовано больше, чем установленная им сумма, это вызвало бы бурную и неадекватную реакцию. Он загнал себя в раковину скопидомства, и, казалось, одно только слово «расходы» вызывает у него физическую боль.

А отказаться от расходов означало потерять сотрудника, лишить себя элементарных удобств, и даже потерять клиентов.

Казалось, Штейн бравирует своим таким исключительным положением.

Был период, когда больше недели не было движения по расчетному счёту, и не было отгрузок. Андрей находился в командировке, и не занимал своего единственного сотрудника работой. Когда вернулся, Олеся призналась, что целыми днями бездельничала:

– Штейн ни разу не звонил. Не сбросил ни одной заявки. Что делать? Мы ведь от него зависим, правда?

Эти слова укололи самолюбие Андрея. Он заверил Олесю, что её положение не зависит от Штейна, и что у Совинкома далеко идущие планы.

Чем дальше, тем больше надеялся Андрей на взаимозачет с железнодорожной больницей. Эта сделка принесла бы реальную прибыль, позволила бы сделать прорыв, и выйти на качественно новый уровень. Андрей уже видел себя руководителем крупной компании со своей, а не контролируемой мудаковатым компаньоном, клиентской базой, с серьезными оборотами и внушительным оборотным капиталом.

Глава 32

Имоджин чувствовала себя счастливой, – впервые с того дня, как уехала из Москвы. Она радовалась жизни, радовалась необузданности своего нового друга, Ференца. Ей казалось, что его страсти хватит ненадолго, что, добившись её, он успокоится. Она ошиблась. Он делал ей признания, одно удивительнее другого.

«Мне казалось, что я тебя любил, когда ты была всего только тенью, воспламенявшей мои желания. Теперь ты моя, ты – плоть, в которую я вложил свою душу. Люди, которые окружают меня, воображают, что живут. Я один живу».

Ей впервые встретился человек, у которого слова не расходятся с делом. До этого ей казалось, что если кто-то что-то убедительно доказывает, то с неизбежностью смены времён года обнаружится прямо противоположное. Стоит хоть как-то похвалить мужчину, как он тут же опровергает все твои наблюдения.

Если человек на первый взгляд кажется утонченным, то впоследствии он оказывается просто лицемерным, если он писаный красавец, то вскоре знакомит со своим другом, пластическим хирургом. А если мужчина всячески старается доказать свою независимость и обеспеченность, значит, он образец неблагополучия и весь в долгах. Глядя на одного такого, утверждавшего, будто он знает, где нужно правильно питаться, знает, в каких магазинах надо покупать одежду, а в каких – нельзя, знает, на чём можно заработать в этом сезоне, и чем заняться в следующем; глядя на этого знатока, Имоджин думала: «Бог ты мой, если ты всё это знаешь, почему не делаешь?»

Она даже вывела некоторые закономерности жанра. Они чем-то напоминали народные приметы. Возможно, именно потому, что сбывались только один раз. Вот что следовало из её наблюдений. Когда мужчина говорит, будто занимается недвижимостью, то вскоре выяснится, что ему негде жить. У него на заднем сиденье машины небрежно раскинулась карта европейских автодорог? Ему по каким-то причинам не выдают загранпаспорт. У него на столе лежат альбомы по искусству? Стоит обратить внимание, распечатанные ли они или до сих пор остаются запаянными в пластик, и не путает ли он часом Ренуара с пеньюаром.

Музыкант-гомосексуалист, алкоголик, наркоман, ведущий рассеянный образ жизни, утверждающий, будто не напишет ни строчки, пока не вмажется, на самом деле – натурал, примерный семьянин, спортсмен, что называется, ни капли в рот, ни сантиметра в задницу. А все его утверждения – рекламный трюк, часть маркетинговых мероприятий, направленных на продвижение нового альбома.

Человек, добивающийся социальной справедливости, бичеватель пороков современности, обвиняющий олигархов в том, что они разворовали страну, при благоприятной возможности сам готов разворовать не только отдельно взятое государство, но и весь континент.

Когда же дело касается секса, раскрываются самые что ни на есть вопиющие несоответствия. Мускулистый мачо, покрытый татуировками с ног до головы, вдруг смущенно достает из своего тайника нечто, по размеру сопоставимое с окурочком. Он пожимает плечами: «Авиакатастрофа». А в ответ на недоверчиво-вопросительный взгляд поясняет: «В раннем детстве». И вообще, если мужчина строит из себя жеребца, одно из двух – это извращенец или импотент.

Было одно исключение. Парень утверждал, что является хозяином своего слова. Так оно и оказалось – он был хозяином только слова. Больше у него ничего не было.

То же самое происходит с женщинами. Многообещающе-сексуально одетая девушка, скорее всего, знает только две позиции: в рот и как обычно. Женщина в деловом брючном костюме и в очках – наверняка набитая дура без высшего образования, и очки её – без диоптрий. Заумную девицу, «интеллектуалку», хочется номинировать на «Оскар» – так искусно она разыгрывает простушку, честную давалку перед понравившимся ей мужчиной, пытаясь заманить его в постель. А неприступная красотка, демонстрирующая свою независимость, так и норовит присесть кому-нибудь на шею.

Конечно, правда не всегда хороша. По крайней мере, если сразу же выложить перед собеседником все свои карты – свои, а не неиспользуемые карты европейских автодорог – то и говорить окажется по сути дела не о чем. Людям свойственно маскироваться. Имоджин и за собой замечала такую тенденцию. Знакомясь с кем-то симпатичным, сразу начинала судорожно врать про здоровый образ жизни, ежедневные пробежки, про то, что давно бросила курить, не пьёт, ничего вредного не употребляет, и не воспринимает никаких ночных развлечений, кроме безопасного секса. Несмотря на то, что всё это – враньё, говорить такие вещи приятно. Чувствуешь себя лучше, а заодно и симпатичного человека озадачиваешь – нечего ему расслабляться.

С Ференцем она себя чувствовала комфортно, могла быть сама собой, и не играть. Он принимал её такую, какая есть, со всеми достоинствами и недостатками. Имоджин говорила себе: «Я отдалась ему, потому что он меня любит». Это была правда. Но правда была и то, что она не испытала того опьянения, которое узнала с Andrew. Имоджин уступила Ференцу, как только увидела, что возбуждает любовь, близкую к страданию. Она и её сознание поверили в подлинное чувство, согласились на него, пожелали его. Но руководясь интуицией, она постаралась скрыть цену дара, который принесла, и ничего не сказать такого, что могло бы связать её друга помимо его чувств. Он и не подозревал о некоторых её сомнениях и тревоге, продолжавшейся, впрочем, всего несколько дней и сменившейся совершенным спокойствием. Имоджин была подругой хорошего и порядочного человека, пользовавшегося успехом у женщин, обеспеченного, с безупречным вкусом, он слыл презрительным и привередливым, а ей выказывал искреннее чувство. То удовольствие, которое она ему доставляла, и радость быть красивой ради него привязывали её к другу. Он делал для неё жизнь если и не пленительной, то всё же весьма сносной и приятной. На их взаимную симпатию не влияли ни ум, ни душа. Она питала к Ференцу спокойную и ясную привязанность, и это было прочное чувство.

Из-за него она решила больше не появляться на Vaci utca, – как консуматорша, завлекающая клиентов в бар. Это занятие, вполне безобидное, могло вызвать осуждение в кругах, в которых вращался Ференц. Оставшись без работы, Имоджин сказала ему, что уволилась из отцовской фирмы, и попросила подыскать ей какое-нибудь интересное место. И он нашел – в редакции журнала Voqq, в котором главным редактором был его друг, Cžonka Gabor. Её взяли фотографом (она увлекалась художественной фотографией, и её снимки вызвали восторг у всей редакции, недовольным остался лишь один неприятный тип по имени Bydlowski, обвинивший её в китче). Кроме того, Габор сказал, что она может писать очерки и статьи на заданные темы, и он будет пропускать их, если они окажутся лучше других. Имоджин честно призналась, что совсем не умеет писать, и Габор в шутливой форме обрисовал, как это делается (разговор происходил на вечеринке, когда все уже изрядно набрались).

– … входишь в интернет, забиваешь в поисковик слово из пяти букв, смотришь, что выстрелило, и сохраняешь понравившиеся ссылки. Затем повторяешь то же самое со словом из трех букв. Из полученного материала комбинируешь фразы, предложения, абзацы, – статья готова. Мы не делаем революций и обращаемся к беспроигрышным темам о взаимоотношении полов: рассказывать мужу о прошлых связях или нет, отдаваться на первом свидании или на сто первом, степень свободы в семье, отношения с друзьями мужа, грань между комплиментами и домогательством, etc. Эти сюжеты можно эксплуатировать до бесконечности, не опасаясь вызвать реакцию отторжения. Причём ты можешь описать одну точку зрения, а в следующем номере – диаметрально противоположную; разницы – абсолютно никакой. Те же яйца, вид сбоку. Привлекай рекламодателей – за это отдельный бонус, все сотрудники этим занимаются. Например, если пишешь статью о жизни богатых людей в элитном пригороде, раскрути своего друга Ференца, чтобы он раскошелился на рекламный модуль с информацией о своей риэлторской конторе. Кстати, о богатых и знаменитых – не возбраняется их фотографировать. Мы освещаем события светской жизни – актриса Затычкина в пятый раз выходит замуж, модельер Шлаков сделал пластическую операцию и увеличил губы, и всё такое. О стоимости фотосессии со знаменитостями договариваюсь я сам. Да, да – мы платим, у нас серьезное издание, мы не пользуемся услугами папарацци – нам не нужны суды. Будь осторожна в этом плане.

Воспользовавшись его советом, она набрала в интернете материал и скомпилировала рассказ, причем название к нему придумывала дольше, чем потратила времени на саму работу.

«Издали доносится шум морских волн, в оцепеневшем безмолвии ветер нежно треплет тугие листья. Её фигура обтянута платьем матового шелка с золотисто-белой каймой; тонкую нежную шею обрамляют огненно-рыжие косы. В уединенной комнате Брунгильды ещё не зажигали свет, и стройные пальмы высились словно волшебные серые тени от драгоценных китайских ваз; посредине комнаты, словно привидения, белели античные мраморные статуи, по стенам угадывались картины в тускло поблескивающих тяжелых золотых рамах. Сидя за фортепиано, Брунгильда едва касалась клавиатуры: она была вся погружена в сладостные грёзы. Торжественно и важно звучало «ларго» – оно было похоже на клубы дыма, поднимающиеся от раскаленной золы, разрываемые ветром и сплетающиеся в затейливые узоры при разлуке с бесплотным пламенем. Постепенно нарастая, величавая мелодия разрешалась бурными аккордами, а затем возвращалась к самой себе, растворяясь в детских голосах – умоляющих, зачарованных, исполненных невыразимой прелести; она лилась над ночными лесами, глубокими пустынными ущельями огненного цвета с затерянными в них античными стелами, обволакивала заброшенные сельские кладбища. Буйно цветут весенние луга с резвящимися на них стройными фигурками, их стройность делала лохмотья не такими броскими в глаза; но вот пришла осень – и лишь ворчливая старуха осталась сидеть посреди пожухлых цветов и листьев. Придёт зима, и громадные, ослепительно ангелы, достигающие самого неба, но не касающиеся заснеженной земли, склонятся к застывшим в безмолвии пастухам и возвестят им о рождении в Вифлееме чудесного Младенца, улыбающегося беззвучно, но многословно.

Небесное блаженство, проникнутое таинственностью Святого Рождества, наполняет погруженное в глубокий сон зимнее ущелье: словно откуда-то издалека доносятся приглушенные звуки арфы, кажется, сама таинственность печали прославляет Божественное рождение. Снежинки величиной с кулак мягко струятся по морозному воздуху, оставляя неизгладимый след в душах мятежных ангелов. Очаровательная Зеферина углом зрения уловила летевшего к ней порывистого Теофила, и они устремились на южную часть неба. А на улице ночной ветер нежно овевает золотой дом, и звезды мерцают в зимнем сумраке».

Так и не решив, как назовет свой шедевр, Имоджин подумала, что это лучше, чем если бы она, как поступают многие, придумала удачное название, а к нему бы дописала бестолковый текст. И она отнесла в таком виде рукопись Габору. Он пришел в восторг от произведения, похвалил за дебют, и придумал название, наиболее полно отражавшее суть рассказа: «Покурить».

Удача не вскружила ей голову. Отложив на время литературные изыскания, она приступила к основным обязанностям. Новая работа открывала перед ней заманчивые перспективы. Имоджин мечтала о времени, когда никто из знаменитостей не сможет быть уверен в прочности своей звездной репутации, пока со своей камерой к нему не придет она, знаменитый фотограф. Под чары её объектива попадут все известные звёзды. А она будет посмеиваться над их неуемным тщеславием.

Для начала ей захотелось сделать нечто такое, что заставило бы людей замереть, как перед щитом с рекламой Marlboro. Пригласив знакомых владельцев модных бутиков с Vaci utca в качестве рекламодателей, Имоджин сделала эпатажную сессию с участием моделей; в дело пошли интерьеры гостиницы Corvinus Kempinski и замкового театра Varszinhaz с соответствующим театральным реквизитом. Композиции были выстроены так густо, что хотелось разглядывать каждую деталь. Мелочей для неё не было. Габор посчитал её снимки вычурными, буйство краски вульгарным, обилие наготы необоснованным, и назвал Имоджин сюрреалистом от фотографии, но меркантильные соображения оказались сильнее всех остальных, и ему ничего не оставалось делать, как принять работу.

Энергия её била через край, ей хотелось заполнить активной деятельностью всё своё время. В своем письме к Andrew она попросила выслать ей подборку российских модных журналов, чтобы почерпнуть оттуда новые идеи. Не нужно было это делать. Зря она вспомнила того, кого нужно было позабыть. Andrew, несомненно, был из тех, ради которых бросают всё, предают близких, совершают безумства. Он ничего не утверждал, не доказывал, и не обещал, не высказывал отношение. Она сама в нём видела то, что больше всего хотела видеть. Он маг, волшебник, чародей.

Да, его нет рядом. Да, Имоджин молода, и хотела бы прожить жизнь и состариться на глазах у любимого и любящего человека, а не возле Памятника Тысячелетия, что на площади Героев. Она никогда не хотела быть героем. Разве только… героиней бурного романа.

Но в своих мыслях она продолжала жить в сказке, фотографии с его изображением были точно припорошены волшебной пылью и несли на себе отпечаток его своеобразного юмора. Имоджин сама его придумала, поэтому не могла забыть свою сказку, ибо эта сказка стала частью её самой.

В ответном сообщении Andrew написал, что в середине декабря у него состоится training-course в Милане, и что он готов после этого приехать в Будапешт, и лично передать ей в руки то, что она попросила. Прочитав, она почувствовала себя сначала листом пальмы, затрясшегося под порывом обжигающего ветра пустыни; затем ощутила себя провалившейся в прорубь северной реки. Что делать? Сказка, превратившись в действительность, могла разрушить саму себя, а заодно и весь реальный мир. Ференц, прочная привязанность, долгожданное благополучие. Запутавшись в мыслях, как в сетях, Имоджин не ответила сразу, хотя готовый ответ напрашивался сам собой: «Под любым предлогом не встречаться!» На свидании в тот вечер она была грустна и задумчива, затем, сославшись на недомогание, попросила Ференца отвезти её домой. Ночью она перебирала в памяти всё, что было связано с Andrew. Их знакомство, их прогулки, их вечера и ночи. Её переживания, его письма.

Ей не спалось, и пришлось сесть за компьютер, – чтоб написать письмо, и решить проблему раз и навсегда. Письмо получилось длинным, она его писала два часа. В нём были раскрыты все её переживания, высказано всё невысказанное. Она написала о том, как вела бесконечные мысленные диалоги с ним и теперь пришла к философскому состоянию духа, когда о прошлом можно думать спокойно, можно анализировать и делать выводы. Сообщила о том, что способствовало этому – новое знакомство. Всё, что ей нужно сейчас от Андрея – получать от него письма, знать, что у него всё в порядке, что дела у него идут хорошо, настроение отличное, в семье царит гармония.

Тут она усмехнулась, и произнесла язвительно:

– Гармония… У него всегда в семье будет именно эта фальшивая гармония, а не любовь.

И продолжила. Sweetheart ей дорог, хотелось бы сохранить с ним дружбу, возможно… стать его ангелом-хранителем – знать о его делах, советовать, радоваться удачам, поддерживать в трудную минуту. Ведь то, что они любили друг друга… Тут она вспомнила их безумные ночи, и, вместо «любили друг друга» написала: «Только бы я могла говорить себе, что была с тобой доброй, простой, откровенной, и что ты этого не забыл».

Заканчивалось письмо словами:

«Я очень дорожу нашей дружбой, и рассчитываю на взаимность».

Перечитав письмо, исправила ошибки, что-то добавила, что-то убрала.

– Очень много надрыва, прямо истерика какая-то! – сказала она, перечитывая в десятый раз. – Надо убрать переживания, а то он подумает, что я шизофреничка. А я ведь нормальная, уравновешенная девушка. Просто была любовь, она прошла, и вот я пишу, как всё происходило.

Он вносила исправления, читала и перечитывала, вновь правила. Так прошёл ещё час. Получился текст, сильно отличающийся от исходного. Но и в таком виде он ей не нравился. Слишком прилизанный, так, если вдуматься, получается, что письмо ни о чём. Любила, но не сильно, переживала, но не очень, грустила, но чуть-чуть, хочу остаться другом, но наполовину. Бульон какой-то.

Имоджин вышла на кухню, закурила – впервые за неделю. Почувствовав лёгкое головокружение, открыла шкаф, вынула оттуда бутылку токайского, налила стакан, и выпила жадными глотками.

«Так делал sweetheart, после того, как… У него всегда после ЭТОГО жажда. Он может пить, пить, пить… Потом снова любить, любить, любить…»

Подумав вновь об этом, она вернулась в комнату, села за компьютер, уничтожила созданный файл, открыла почтовую программу, и написала сообщение:

«Я приеду к тебе в Милан. Буду признательна, если darling сообщит точную дату своего прибытия уже сегодня – мне нужно скорректировать мои планы. Целую, в нетерпеливом ожидании нашей встречи. Имоджин».

Не проверяя и не перечитывая, она уверенно кликнула «Отправить». Убедившись, что сообщение успешно отправлено, выключила компьютер, и легла спать.