Текст книги "M&D"

Автор книги: Федор Московцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава 35

На трэйнинге были те же сотрудники, что и в Будапеште, прибавилось ещё трое итальянцев. Андрей думал, что главным мудаком будет, как в прошлый раз, грек Костас, но уже через полдня его раздражали все, кроме него. Джеффри Коллинз, проводивший обучение, спокойный, уравновешенный, не лишенный чувства юмора, мог часами допытываться, в чём основные преимущества оборудования, которое обучаемые видят первый раз в жизни. Создавалось впечатление, что оно ему совершенно незнакомо – так же, как его ученикам.

Всё это напомнило Андрею женщину-экскурсовода, сопровождавшую группу по Италии во время летнего тура. Подъезжая к какой-либо достопримечательности, она открывала путеводитель, который каждый турист мог купить в магазине, сверялась, и произносила такую фразу: «Судя по описаниям, это галерея Уффица», или: «Судя по описаниям, это фонтан Треви».

Но Джеффри оказался в своей области гораздо более подготовленным, чем та экскурсовод. Просто у него была такая методика – чтобы обучаемые не спали на занятиях, а входили в активный процесс познания, и своим умом постигали базовые принципы. Конкретную информацию он выдавал без запинки тогда, когда считал нужным.

Программа предусматривала собственноручное выполнение некоторых манипуляций на изучаемом оборудовании, – например, удаление хрусталика на свином глазу при помощи факоэмульсификатора. Пришлось загубить немало расходного материала, прежде чем у кого-то что-то получилось. После занятия выносили полные корзины забракованных глаз. Хорошо, что недостатка в них не было – целый холодильник, и запасы ежедневно пополнялись. Джеффри Коллинз лишь развёл руками:

– За спиной у каждого хирурга, как вы думаете, что? Кладбище!

Экзамен, о котором говорилось в начале трэйнинга, к счастью, так и не состоялся. Андрей был вынужден признаться, что не смог бы объяснить конкурентные преимущества Legacy или рассказать что-либо о новых методах ведения деловых переговоров. Семидневная программа была столь насыщенной, что для осмысления потребовалось бы всё свободное время после занятия – до самого утра. Ну, а это уже какое-то мракобесие, особенно если в гостинице тебя ждёт восхитительная девушка.

– А нам эти знания ни к чему, коллега! – смеясь, подбодрил его Данила. – Это актуально только лишь в Европе, где у каждого доктора стоит несколько аппаратов класса Legacy. Нужно очень сильно изъебнуться, чтобы продать ему ещё один такой же. У нас все прекрасно понимают преимущества нового оборудования, только денег нет ни у кого. А если есть, то человека, подписывающего платежное поручение, эти преимущества не интересуют. Всё решают личные связи, и разные там интриги и подводные течения. А этому на миланских трэйнингах не учат.

Однако причина его спокойствия заключалась в другом. Данила Лошаков разбирался во всей этой технике так же, как афганский талиб разбирается в устройстве автомата Калашникова. То есть разбирал и собирал с закрытыми глазами. Ещё бы, несколько лет проработать сервис-инженером, починив десятки подобных аппаратов!

У него были, несомненно, инженерные мозги. Данила волок по всякой технике. Спроси его про любой бытовой прибор, и он рассказал бы обо всех технических преимуществах и недостатках, обо всех опциях и возможностях апгрейда. Всего лишь мечтая о Motorola StarTac, как у Паоло Альбертинелли, Данила знал об этой трубке больше, чем её хозяин.

Андрей был полной противоположностью – познания в технике не распространялись дальше информации о том, где включить, и где выключить. SMS с мобильного он до сих пор не научился отправлять. А изучать вещи, которыми не обладаешь – это, по его мнению, ментальная мастурбация.

В учебной комнате, в офисе, в vetlab, незримо присутствовал дух некоего доктора Буратто. Коллинз, а вслед за ним итальянские сотрудники благоговейно произносили: методика Буратто, новые инструменты Буратто, доктор Буратто написал в своей статье… Выяснилось, что Буратто – прикормленный Эльсинором глазной хирург (один из лучших в Италии), ставший для компании не просто opinion-leader, но чуть ли не продакт-менеджером. За счет компании он издавал книги, в которых красной линией проходил призыв покупать продукцию Эльсинор, его именем назывались новые инструменты и расходные материалы, он выступал на международных конференциях, писал нужные статьи. За глаза его так и называли: доктор Эльсинор.

В один из дней планировалось посетить его клинику, но в последний момент всё сорвалось. Коллинз не осмелился загнать народ обратно в класс, и объявил выходной. Проигнорировав приглашение коллег пойти погулять по городу, Андрей устремился в гостиницу.

* * *

Имоджин призналась, что не любит глазеть на достопримечательности. Palazzo Marino, безусловно, красив, и базилика Sant’Ambrogio тоже, а уж Castello Sforzesco, в котором располагается несколько музеев, – просто чудо, но ради этого не стоило бы ехать туда, где нет тёплого моря и дикой природы. У неё были другие причины… Андрей, как бы не поняв подоплеку разговора, развил её мысль и подкрепил серьёзными рассуждениями, что называется, подвёл научную базу. Если ты не видел красивую архитектуру, достаточно двух-трёх визитов в некоторые европейские столицы, чтобы получить об этом представление. Нравятся древние развалины – к вашим услугам Помпеи. После них любые другие развалины будут смотреться как разрушенная хижина против Сталинграда сорок третьего. Любишь живопись, скульптуру – пожалуйста, Эрмитаж. Рядом с ним любой другой музей просто отдыхает. А, вообще, что за удовольствие просто так пялиться на то, что нельзя купить и привезти домой? В этой связи гораздо интереснее осматривать галереи, в которых произведения искусства выставлены на продажу.

Таким образом, остается открытым вопрос: зачем тратить отпуск на посещение экологически неблагоприятных районов (а большинство культурных центров находится именно там), если в своём родном городе ты надышался газами, и тебя уже трясёт от этих людских толп, а культурные центры, положа руку на сердце, все на одно лицо?! Здесь готика, там барокко, тут скульптура русалочки, а вон там писающие мальчики. Колонны дорические, кресты готические. Подумаешь, эка невидаль.

Совсем другое дело – море, где можно искупаться, понырять с аквалангом, походить на виндсерфере. Или горы. Заснеженные вершины, хребты, перевалы, скалистые террасы, водопады, ущелья, безмолвные озера, цветущие долины, грохочущие горные реки. Про горы он мог говорить до бесконечности, но Имоджин его плохо слушала. Её интересовало другое.

– Красивый город Милан, – сказала Имоджин, когда они вышли из метро на piazza del Duomo, – но когда я буду вспоминать об этой поездке, первое, что придёт мне в голову, это наш номер в Starhotel.

Они немного прошлись по площади, обсуждая, куда пойти.

– Пойдём туда, – предложила она, неопределенно махнув рукой. – Туда мы еще не ходили.

И они направились в сторону V Mercanti.

Да, они много гуляли, сходили в ночной клуб Casablanca, осматривали достопримечательности, побывали в музее театра «Ла Скала», и посетили выставку, в которой художественный хлам, который не удалось реализовать на улице по цене $10 за изделие, предлагали за десятки тысяч. В любом таком культурном походе они стремились поскорее найти какой-нибудь симпатичный ресторанчик, поужинать, и, запасшись вином, уединиться в номере.

Андрей рассказал про Данилу, которому пришлось купить новый чемодан, чтоб уложить туда все свои покупки. Вчера, например, он приобрёл костюм от Valentino всего за 900 долларов. Цены здесь по сравнению с Москвой просто смехотворные.

– А я в Неаполе купил поддельный Rolex за $10, и он до сих пор исправно ходит.

– Так это поддельный Rolex, не настоящий?

– В Волгограде все просто с ума посходили от этих часов, я никому не признался, что они фуфловые. Джузеппе из Сицилии – это наш сотрудник, он такой гориллообразный, косматый, со свирепой физиономией, не понимаю, как его только взяли в медицинский бизнес – в общем, у него точно такой же Rolex, только настоящий. Он сказал, что мои часы – очень качественная подделка, и объяснил, как отличить настоящие часы от поддельных.

– И как тебе Неаполь?

– Очень грязный город.

– А где тебе понравилось больше всего?

– Мне очень понравилось в Сан-Марино, а вообще – Венеция! Да, Венеция – самый красивый, самый запоминающийся город. Мы там были два раза, и я бы с удовольствием снова туда поехал.

– Я никогда не была в Венеции.

Он отметил её безупречный вкус к одежде, и то, как тщательно подобраны аксессуары. Она одевается и причесывается ради какой-то двухчасовой прогулки, и не считает этот труд напрасным.

– Мы можем туда съездить, отсюда это три часа на поезде. У меня виза на пятнадцать дней. Надо только найти офис AlItalia, чтобы переложить билет.

Остановившись, Имоджин удивленно посмотрела на Андрея. Как! Sweetheart хочет свозить её в Венецию!?

– Уже сейчас мысленно любуюсь тобой на одной из улочек-каналов, – ответил он.

Отступив несколько шагов, она открыла объектив своей камеры.

– Хочу тебя сфотографировать на фоне церкви. Улыбочку!

Андрей улыбнулся. Сделав два снимка, она закрыла камеру и подошла к нему.

– Зайдём? Ты веришь в бога?

– А что это такое… У меня крепкий лоб, и божественные истины никак не могут проникнуть сквозь мой толстый череп.

– Перестань болтать глупости!

Ей хотелось коротким посещением этой церкви завершить сегодняшний культпоход и отправиться на поиски офиса Alitalia.

– У тебя билет с собой?

Андрей окинул взглядом здание, простое, с фасадом в три ордера, отделенных друг от друга пилястрами, но вместе с тем не лишённое неизъяснимого шарма, и прочитал табличку на входе:

«Chiesa di S. Maurizio»

– Да, церкви – это моя страсть, – рассеяно проговорил он, и внутренне содрогнулся, вдруг вспомнив своё предпоследнее посещение храма божьего (последним было венчание с Мариам). А то, особенным образом врезавшееся в память, было на Катино 23-летие, и это был Гелатский монастырь в Абхазии. Андрей обернулся, и на мгновение ему показалось, что окружающие дома расступаются, открывая горизонт, и в прозрачном воздухе засверкали сияющими пирамидами снежные хребты Кавказа.

– При чём тут церковь, darling, я спросила про билет.

Они ступили в холодный полумрак, в котором, как призраки, скользили монахи.

– Билет остался в гостинице, придётся за ним съездить.

Они медленно шли среди молитвенного безмолвия. Единственный неф был разделен на две части поперечной стеной, отделяющей пространство для прихожан от места для хора монахинь. Фрески, которыми были покрыты стены, поражали своей красотой.

– Все эти лица, – сказал Андрей, – их писали с натуры?

– Не знаю про все, darling, но я тут слышала про фреску «Тайная вечеря», которой Леонардо да Винчи украсил одну из стен церкви S. Maria delle Grazie.

Имоджин рассказала эту историю.

Леонардо уделил особое внимание двум фигурам – Иисусу, олицетворению добра, и Иуде, символу зла. Мастер никак не мог найти подходящих натурщиков и даже приостановил работу, несмотря на недовольство заказчика. В конце концов, художник нашел модель для образа Христа среди юных певчих. Подобрать второго натурщика оказалось значительно труднее. Три года Леонардо искал его по всему Милану и однажды наткнулся на пьяницу, валявшегося в сточной канаве. Мужчина был ещё молод, но беспробудное пьянство исказило его черты. Обрадованный мастер привёл пьянчужку в трапезную и принялся писать с него Иуду набело, не делая эскизов. Неизвестный тем временем пришёл в себя и вдруг заявил, что уже видел эту роспись три года назад. Оказывается, тогда он состоял в церковном хоре и Леонардо да Винчи написал с него Христа.

– Добро и зло… Где-то я уже слышал, что это управленческие категории, и придуманы для того, чтобы поддерживать порядок среди населения.

У третьей капеллы по правой стене, где группа посетителей осматривала роспись, они остановились.

– …Catherine… Saint Catherine…

Андрей прислушался:

– Что они говорят?

– Что-то про святую Екатерину. Ну, пойдём, помолясь.

Он стоял, сосредоточенно рассматривая роспись, изображавшую жития святой.

– Ты заинтересовался? – спросила Имоджин. – Давай послушаем.

И они приблизились к группе. Имоджин внимательно вслушивалась в то, что говорил экскурсовод, Андрей, внезапно побледнев, стоял, не в силах сосредоточиться.

Закончив, гид повёл группу к другой фреске.

– Послушал? Теперь пойдём. Нам нужно успеть… Что с тобой, darling?

Имоджин с тревогой смотрела на всё более бледнеющего Андрея.

– Что они говорили? – еле слышно проговорил он.

– Думала, ты слушаешь. Роспись изображает историю Святой Екатерины. Гид сообщил, что в обезглавливании этой святой…

Тут она махнула в сторону фрески.

– … традиционно подразумевается подобная смерть графини Бьянки Марии да Каллант, которой отрубили голову в 1516 г в Милане, а сама святая Екатерина обычно изображается с чертами лица этой графини.

И она взяла его под руку.

– Пошли…

Но Андрей не двинулся с места.

Екатерина! Это имя, отпрянув от высоких сводов, с грохотом, точно разбившись, упало ему на голову.

– Да что с тобой, sweetheart?!

Лицо его было неподвижно, и ей никак не удавалось поймать его взгляд, устремлённый в ему одному видимый мир, полный неугасимых страстей.

Наконец, он очнулся:

– Что ты говоришь… Офис Alitalia находится на via Albricci. Данила узнавал.

Имоджин всё ещё с тревогой смотрела на него. Заметив её взгляд, Андрей добавил:

– Нет, он не поедет с нами в Венецию. Он останется в Милане – ещё не обошёл все магазины на Quadrilatero d’Oro.

Глава 36

В это время года не было проблем с гостиницами, но они выбрали для проживания частный дом. Этот вариант, предложенный в турфирме, им понравился больше всего.

Casa del Boia – расположенный на Большом Канале недалеко от вокзала Santa Lucia одноэтажный дом тусклого кирпично-красного цвета, цвета запекшейся крови, с готическим остроконечным порталом, должен был приютить их на пять дней.

Здание хоть и выходило на оживлённую водную трассу, изнутри было наполнено таким безмолвием, что казалось, будто здесь, среди хмурых стен, даже забыли, как звучат шаги. Хозяин по имени Джованни, сухонький чернявый человек небольшого роста, объяснил правила проживания, и ввёл их в отведенную им комнату. Затем, пожелав приятного отдыха, удалился.

Они с любопытством осмотрелись. На стенах висело несколько полотнищ старинного ситца с изображениями персонажей комедии масок; от них веяло печальным очарованием минувшего веселья. У окна – картина с изображением спящей красавицы с янтарным телом, возлежащей в тенистой роще под изумрудным небом. Имоджин глядела на неё с тем напряженным любопытством, с каким женщина рассматривает другую женщину. Старинное кресло, белые стулья; на круглом столике – разрисованные чашки и венецианские бокалы. Во всех углах – пёстрые бумажные ширмы, с которых смотрели маски, шутовские фигуры, пасторальные образы в лёгком вкусе Венеции времён последних дожей. Угол кровати выглядывал из-за одной из этих весело разрисованных ширм. Зеркала, ковры – вот и всё, что здесь было.

– Здесь даже нет шкафа, – заметил Андрей.

– Ты разве не слышал, darling, он же сказал, что мы можем воспользоваться шкафом в прихожей, или комодом, который стоит в коридоре.

Darling посмотрел на неё, сидящую в кресле совершенно прямо, в задумчивом напряжении.

– Я пробыла в Милане семь дней, сделала кучу снимков, но ни строчки не написала. Здесь будет то же самое. У меня нет способностей к сочинительству.

Он подошёл сзади, и погрузил пальцы в её пышные волосы. Расслабившись, она зажмурила глаза, и откинулась на спинку кресла.

– Чтобы написать про Венецию, совсем необязательно сюда приезжать. Стивенсон писал свой «Остров сокровищ», будучи прикованный к постели. Он представлял себе морские волны, глядя на складки своей простыни. Тут, в Венеции, жили и работали Хемингуэй, Генри Джеймс, Сомерсет Моэм; известные режиссёры отсняли здесь кучу фильмов. После них бедняжке Имоджин ничегошеньки не осталось. Что бы ты не написала, это уже было кем-то написано и отснято.

Она выгнулась, сильнее упираясь головой в его пальцы, которыми он её массировал.

– Что же мне делать, sweetheart?

– Взять что-нибудь из других журналов, желательно заграничных, переставить знаки препинания, добавить немного своих мыслей, и получится неплохая статья. Так делал один мой одноклассник, в школе у него были неудовлетворительные оценки по русскому и литературе, и конечно же, он стал впоследствии известным репортёром.

– Давай поконкретнее, что я должна написать?

– А что ты должна написать…

На мгновение его пальцы остановились, и она пошевелила головой, заставляя продолжить массаж.

– …все только и пишут про то, что Венеция – романтическое место, куда съезжаются влюблённые со всего света. Особенно весной. А ты напиши, что сюда надо ехать в декабре, когда город не заслоняют собой толпы ротозеев с камерами, а молодёжь не слюнявит друг дружку по всем мостам. Быть здесь нужно непременно одной или одному, чтобы ничто не отвлекало от созерцания города. Только так можно почувствовать Венецию, пропитаться её атмосферой.

Она открыла глаза:

– Где ты прочитал такую дичь?

– В одном глянцевом журнале, и, кажется, он сохранился, валяется на даче.

Она попросила, чтобы он нашёл этот журнал и выслал ей. Переодевшись, они вышли на прогулку.

Они брели по лабиринту зданий, странных перекрёстков, уединённых внутренних двориков, тупиков. Имоджин захотелось увидеть «знаменитый дом, который есть на всех картинах про Венецию». Когда Андрей спрашивал прохожих, как пройти к Дворцу Дожей, ему неизменно отвечали: «Идите прямо», и неопределённо махали рукой. Самое интересное, что в этом городе нет ничего «прямого». И они двигались дальше узкими переулками, поражающими своим немым выражением, в которых шаги редкого прохожего звучали как будто очень издалека. Они звучали и умолкали, их ритм оставался как след и уводил за собой воображение в страну неведомых грёз. Вода странно приковывала и поглощала все мысли, так же как она поглощала там все звуки, и глубочайшая тишина ложилась на сердце. На каком-нибудь мостике через узкий канал можно было забыться, заслушаться, уйти взглядом надолго в зеленое лоно слабо колеблемых отражений.

– Ты можешь разбить статью на несколько частей. Первая: «Венеция Хемингуэя», и вкратце о том, что он тут делал и о чём писал. Затем: «Венеция ещё какого-нибудь дяди Васи», и его мысли по этому поводу. Далее: «Самый кинематографичный город Европы – Венеция глазами таких-то режиссёров». И последний пункт: «Моя Венеция», в нём ты описываешь как декабрьская смурь помогла тебе постичь этот удивительный город.

– Я лучше перепечатаю ту статью, что ты мне пришлёшь, darling. Вникать во все эти премудрости – кто что там накропал про Венецию, это слишком муторно.

– Кажется, мы приближаемся, – предположил Андрей, заметив, что прохожих заметно прибавилось.

Открыв фотоаппарат, Имоджин сфотографировала узенькую улочку с множеством ярко освещённых витрин магазинов, вдоль которых с обеих сторон симметрично тянулись ярко-красные ковровые дорожки.

Действительно, пройдя немного, они вышли на Piazza San Marco, неописуемую комбинацию разнообразных элементов, пропорций, и, даже казалось, отголосков удивительных событий. Слева мерцал цветными отблесками собор с многочисленными башенками, пять порталов его главного фасада были увенчаны мозаичными тимпанами. Это был собор Сан-Марко, а рядом с ним красовался Дворец Дожей. Прямо поднималась высокая башня с колокольней и золотым флюгером – Кампанила.

Полчаса потребовалось, чтобы, обойдя площадь, идентифицируя каждое здание с изображением в путеводителе, выйти к лагуне, на набережную, украшенную двумя колоннами – Сан-Марко и Сан-Теодоро. Эти колонны обозначали место, где проходили публичные казни.

Далее шли частоколом шесты с пришвартованными гондолами, в перспективе над водой возвышался изящный классический фасад церкви San Giorgio Maggiore на одноимённом острове, а рядом – похожие на театральные декорации постройки острова Джудекка, самую интересную из которых, церковь Реденторе, украшали две башенки, напоминающие минареты.

Море голубело на горизонте, и сверкающая зеленоватая волна, слегка отороченная пеной, разбивалась о камень. Небо в лёгкой влажной дымке замыкало округлый горизонт. Имоджин без устали фотографировала. Ветер, дувший с лагуны, играл оборками её юбки.

Когда она закончила, они двинулись через мост Ponte della Paglia, с которого хорошо виден знаменитый Ponte dei Sospiri, мост Вздохов, высоко над каналом соединяющий Дворец Дожей с тюрьмой; и далее по Riva degli Schiavoni (Славянской набережной).

На каждом шагу попадались виды, так и просящиеся в кадр, и Имоджин поминутно щёлкала камерой.

– Кто-то говорил, что терпеть не может достопримечательности, кто бы это мог быть?! – шутливо заметил Андрей.

– Это я по работе снимаю.

– Нет, я просто говорю, мне здесь тоже нравится гораздо больше, чем в других городах.

Там воспринимаются отдельные достопримечательности, а здесь всё вместе – вода, воздух, дома и памятники, создают цельный образ.

Стемнело, когда они набрели на уютный ресторанчик на одном из каналов. Меню оказалось столь запутанным, что Имоджин, изрядно проголодавшаяся, доверила Андрею выбор блюд. Он заказал морского окуня в ризотто, лазанью, и Prosecco, венецианское белое шипучее вино.

Когда они, чокнувшись, выпили за приезд, она сказала:

– Ты будто не любовницу привёз зависнуть, а приехал – я не знаю, со своей девушкой, или невестой. Ты совсем не похож на женатого мужчину, Andrew, такое впечатление, будто ты холостяк. Не дёргаешься по поводу жениных звонков.

Он сразу не нашёлся, что ответить. Немного помолчав, сказал:

– Во-первых, насчёт звонков. Зачем дёргаться, если тебе известно про жену? Насчет поведения вообще – я советовался по поводу свадьбы со всеми своими друзьями и родственниками. Один человек сказал мне: «Горел бы желанием, никого бы не спрашивал. Нелюбимая жена и рыба без соли одинаковый вкус имеют». Я не обратил внимания на эти слова, и никогда не вспоминал. Могу сказать точно: тогда у нас была любовь. А потом произошло событие, которое я стараюсь не вспоминать. Тут был замешан ещё один человек… девушка, её больше нет, она ушла. В общем, с тех пор я чувствую себя холостяком.

Он пил крупными глотками, вино в его бокале быстро убывало.

– Опять же, что такое семья? Если отвлечься от общепринятого определения – «семья – ячейка общества», то можно дать другое определение: «минимальное неделимое сообщество, в котором человек себя чувствует максимально комфортно». В этом сообществе он наиболее искренен и открыт, члены сообщества знают максимальное количество тайн. Этого индивидуума никто так хорошо не знает, как они, его ближайшее окружение. Как тут не вспомнить сицилийские кланы? Какой-нибудь дон Корлеоне, неужели его жену можно рассматривать как члена семьи? Это скорее фабрика по изготовлению детей, которые – далеко не все – станут полноценными членами клана. Люди образуют группы, куда входят необязательно родственники, но только те, кто полностью доверяет друг другу. Вот они-то и составляют неделимую ячейку, которая противостоит миру. Основная масса людей не имеет такой семьи – переходя из сообщества в сообщество, человек вольно или невольно предаёт тех, кто ему близок. Например, с женой обсуждает в плохом свете друзей и сослуживцев, с друзьями и любовницами обсуждает жену, у зубного врача или автослесаря обсуждает всех предыдущих, и так далее. Поэтому я так подчеркнул: «неделимая ячейка» – это когда один член сообщества может полностью передать свои полномочия другому, не опасаясь измены.

Подошедшего официанта он сразу попросил принести ещё бутылку, и продолжил:

– Что касается супруги вообще, то стать женой, полностью оправдывающей ожидания мужчины, может либо полная дура, либо блестящая актриса. Только этим двум категориям женщин под силу убедить своего мужчину в том, что она действительно считает его самым лучшим мужем на свете. Моя жена, она живая, настоящая, а не мифическая личность. Для неё неделимой ячейкой, кланом, является весь конклав её родственниц – мать, бабушка, сёстры, тётки, – я их называю «женсовет». Им она поверяет все свои тайны, в том числе наши самые сокровенные, «женсовет» принимает все решения. Это настоящий коллективный разум, никогда не видел такого сплоченного, монолитного коллектива. Если честно, я не имею такого влияния на свою жену, как женсовет. Можно сказать, что я женат на всём этом сообществе. Ну и что, собственно, не самый плохой вариант. Хуже, если б вместо этих милых тётушек, от которых ничего не жди, кроме добра, оказался бы публичный дом.

И он привел пример из зоологии. Сурикаты, очаровательные африканские зверьки, похожие на собачек, сусликов и обезьянок одновременно, имеют необычные семейные традиции. Живут они в больших разветвленных норах. В основном это связанные родством самки: бабушки, внучки, дочки, тетки и сестры. Они всё делают сообща – воспитывают детенышей, собирают пищу и сторожат жилье. А самцы живут сами по себе – кочуя по саванне от одной женской колонии к другой и заводя в них романы. В норе самец остается на время, необходимое для зачатия детенышей, и особого участия в жизни семьи не принимает. Когда же самец состарится или заболеет, он селится в одной из колоний и начинает вести себя как женщина: сурикатий дедушка активно включается в воспитание молодняка и почтительно уступает дорогу молодым гостям своих внучек.

– Я не провожу аналогию между своей семьей, а привожу пример монолитного сообщества, настоящей семьи, – заключил Андрей.

Имоджин стремилась поскорее утолить свой голод, и до неё медленно доходил смысл сказанного, но всё равно она была неприятно поражена. Однако, не подав виду, она поинтересовалась, чья это была девушка – его или её, из-за ухода которой мысли Andrew приобрели такой философический, и, можно сказать, бескомпромиссный вектор.

Он сразу уловил её настроение, и тут же опомнился – конечно же, он сюда приехал не с психотерапевтом, которому можно сливать все свои мысли, а с обворожительной девушкой, нуждающейся именно в его мужском внимании, которой нужно говорить только то, что ей хочется слышать.

– Прости меня. Больше не буду болтать ерунду… и постараюсь ни в чем тебя не разочаровывать.

Единственным для неё утешением было то, что этот холодный, циничный и расчётливый тип не только её, он вообще никого не любит. Но это было очень слабым утешением. Она решила переменить тему, и спросила, действительно ли Данила оказался таким несерьёзным, что предложил начать бизнес, а потом дал задний ход, в итоге darling, поиздержавшийся на организационных расходах, остался в одиночестве.

– Мне удалось найти ему замену – это региональный сотрудник «Джонсон и Джонсон», компании конкурирующей с Эльсинор по шовному материалу.

– У вас с ним что-то вроде ячейки?

– Нет, Имоджин, он слишком эгоцентричен для этого.

– Получается, ты холостяк не только в личной жизни, но и в бизнесе, у тебя нет вообще никакой «неделимой ячейки».

Он сделал неопределённый жест, и она, чтобы окончательно не испортить вечер своими двусмысленными вопросами, сделав большой глоток вина, произнесла с очаровательной улыбкой:

– Я безумно рада, sweetheart, что ты меня сюда привёз. Наша поездка останется незабываемой, я это чувствую.

Чтобы попасть домой, им пришлось воспользоваться услугами водного такси, пешком они бы плутали до утра.

В прихожей они сняли верхнюю одежду и разулись. Имоджин, к которой вернулось хорошее настроение, заторопилась в комнату разбирать постель, Андрей немного задержался в холле, одновременно служившем кухней. Джованни что-то спросил насчёт усталости, и Андрей ответил, что устали, конечно, но немного.

На самом деле ему было грустно, он устал и томился непонятной тоской. Мрачные и дикие образы осаждали его. Фрамуга была приоткрыта, слышно было завывание ветра, и порывы его раскачивали люстру. Он уже собирался пройти в коридор, в конце которого находилась их комната, и там ждала Имоджин, как вдруг, обернувшись, увидел на противоположной стене неподвижную тень – тень обнажённой девушки. Вся его усталость и грусть моментально растворились в другом чувстве – чувстве необъяснимого ужаса. Он оглянулся, чтобы посмотреть на ту, которая отбрасывала такую прелестную и такую знакомую тень. В помещении никого не было, кроме Джованни, закрывавшего фрамугу. Он улыбнулся и спросил, не угодно ли сеньору ещё что-нибудь.

Обернувшись, Андрей снова посмотрел на стену. Тень исчезла. Он спросил, нет ли в доме женщин. Джованни ответил, что никого, кроме сеньориты, ожидающей сеньора в их комнате. Тогда Андрей попытался при помощи точных законов физики определить то место, где должно было находиться тело, тень которого он видел. Получалось, рядом с обеденным столом. Галлюцинация? Он не сводил глаз со стены, на которой видел тень. Ясно видел! Очертания её были более чёткие и тонкие, чем у тени, естественно отбрасываемой тем же самым столом.

Сконфуженный, Андрей прошёл по коридору. Он видел приоткрытую дверь и представлял то, что через секунду предстанет его глазам – комнату с ширмами и масками, Имоджин, её неистовое смуглое тело. Одновременно с этим глазам его предстала тень на стене, он мог бы подумать, что ошибся, но эта вторая картина запечатлелась в его глазах с яркостью, равной её мимолетности.

Ему было трудно справиться с его душевным порывом, и он на мгновение остановился перед дверью. Перед его умственным взглядом с неумолимой чёткостью возник образ девушки. Он не был лишён способности, известной под названием зрительной памяти. Глаз его был насыщен воспоминаниями, как глаз художника, хранящего в какой-то извилине своего мозга обширные и бесчисленные картины, и он без особого усилия и довольно верно воспроизводил в уме раз виденное, если оно остановило на себе его внимание. Он берёг в альбоме своей памяти очертание изящной женщины, запечатлевшееся однажды у него в глазу. Но никогда ещё в его мозгу не возникал такой отчётливый, яркий, точный, выписанный до мелочей и в то же время сильный, полный, цельный, крепкий и властный образ, как возникший сейчас образ тени обнажённой девушки. Это представление целиком соответствовало действительности, а именно Катиной тени на огромном валуне в тот момент, когда она, выйдя из горной речки, потянулась от удовольствия, прежде чем наклониться и поднять с камней купальник. Создаваемая им иллюзия придавала происшествию невыносимую продолжительность, и, когда он подошёл к кровати, тень на камне, отбрасываемая не призраком, а живой Катей, всё еще стояла перед его глазами.