Текст книги "Письма (1857)"

Автор книги: Федор Достоевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

209. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
19 ноября 1863. Москва

19 ноября/63 года. Москва.

Я очень хорошо знаю, любезный брат, что у тебя хлопот и забот теперь по горло, да что ж мне-то делать: столько навалилось забот и на меня, что и конца не вижу. Ты пишешь, что после 20-го приедешь в Москву. (1) Когда же? После 25-го, разумеется. Если раньше, то мы можем разъехаться, потому что все-таки я надеюсь до 25-го быть в Петербурге. А нам о многом и как можно скорее надо друг с другом переговорить. Главное, чтоб не обманывали обещаниями и действительно позволили бы поскорее "Правду". Я признаюсь тебе, что не очень в отчаянии, что совершенно нельзя воскресить "Время". "Правда" может произвести такой же эффект; если не больше, разумеется, при благоприятных обстоятельствах, это главное. Что же касается до названия "Правда", то, по-моему, оно превосходно, удивительно и можно чести приписать выдумку названия. Это прямо в точку. И мысль наиболее подходящую заключает, и к обстоятельствам идет, а главное, в нем есть некоторая наивность, вера, которая именно как раз к духу и к направлению нашему, потому что наш журнал ("Время") был всё время до крайности наивен и, черт знает, может быть, и взял наивностью и верой. Одним словом, название превосходное. Обертку можно ту же" как и у "Времени", чтобы напоминало собою "Время", раздел в журнале один, как в "Revue des deux Mondes", a в Объявлении о журнале, на 1-й строчке, в начале фразы напечатать (2) что-нибудь вроде: "Время требует правды ... вызывает на свет правду" и т. д., так чтоб ясно было, что это намек, что "Время" и "Правда" – одно и то же. За одно боюсь, за объявление. Друг мой, тут нужно не искусство даже, не ум, а просто вдохновение. Самое первое – избежать рутины, так свойственной в этих случаях всем разумным и талантливым людям. Напишут умно, кажется, ни к чему нельзя подкопаться, а выходит вяло, плачевно и, главное, похоже на все другие объявления. Оригинальность и приличная, то есть натуральная эксцентричность – теперь для нас первое дело. Пишешь, что уже сел писать объявление. Знаешь, какая моя идея? Написать лаконически, отрывочно, гордо, даже не усиливаясь делать ни единого намека, – одним словом, выказать полнейшую самоуверенность. Само объявление (3) (о духе журнала и проч.) должно состоять из 4-х – 5-ти строк. А там расчет с подписчиками тоже крайне лаконический. Надобно поразить благородной самоуверенностью. Александру Павловичу не понравилось название "Правда". Но ведь это страшный рутинер, и даже добрый знак, что не понравилось. Эти господа сначала завопят: не так, нехорошо, а потом вдруг, смотришь, все разом и начинают пощелкивать языком: хорошо, дескать, прекрасно. Это жрецы минутного. Что Страхову и Разину понравилось – это я понимаю. Люди с толком и, главное, с некоторым чутьем. Но остальные (может быть, и Милюков в том числе) должны забраковать. Кстати, ты ничего не пишешь о Милюкове – верно, и этот раз то же, что и прежде. Молодец! Вот люди-то!

Говорил о деньгах Александру Павловичу. Тот говорит, что не знает, как это сделать, и что это невозможно до раздела. Я и сам думаю, что невозможно. Саша в счет не идет: тут как-то случайно сделалось. Ты знаешь или нет, что бабушка неделю назад была в Петербурге и привезла Саше все остальные 8 тысяч руб.? Пожалуй, тебе и не сказали. Мое мнение: лучше как можно позже приезжай в Москву, в самом конце ноября; тут, может быть, и приедешь прямо к разделу. Да и не мешкать в Москву. Мы здесь нанимаем квартиру, и как только перееду, как только устроимся, – тотчас же я и в Петербург. Хлопоты не дают мне ровно ни капли времени писать. Припадков было у меня здесь уже два, из которых один (4) (последний) сильный.

Другая фирма журнала ("Правда") не будет иметь никакого влияния на передовую статью. Разбор Чернышевского романа и Писемского произвел бы большой эффект и, главное, подходил бы к делу. Две противоположные идеи и обеим по носу. Значит, правда. Я думаю, что все эти три статьи (если только хоть 2 недели будет работы спокойной) я напишу. Здесь я никого не видал, кроме Писемского, которого случайно вчера встретил на улице и который обратился ко мне с большим радушием. Вчера же вечером шла его "Горькая судьбина" в 1-й раз. Я не был. Об участи драмы не знаю. Он говорил, что Анг<лийский> клуб и вся помещичья партия собирает кабалу. Прихвастнул, должно быть. Прощай, обнимаю тебя. Во всяком случае, скоро увидимся. Твой Д<остоевский>.

Кланяйся всем кому следует. О разделе наследства здесь ничего не знают, кроме того, что в конце ноября. А Алексей Куманин сдуру начал было формальное дело об уничтожении завещания, потому что дядя будто бы сделал его не в своем уме. Но его образумили, и теперь это дело втуне. Этот поступок Алексея, впрочем, величайший здесь секрет. Константина Константиновича (душеприказчика) хвалят.

(1) было: в Петербург

(2) было: сделать

(3) далее было начато: дол<жно>

(4) далее было: очень

210. В. Д. КОНСТАНТ
19 ноября 1863. Москва

Москва 19 ноября/63.

Любезнейшая Варвара Дмитриевна, пишу Вам только три строки и обращаюсь к Вам со всею уверенностью, что Вы меня выслушаете и мне поможете. Обстоятельства, видите, до которых пор задержали меня в Москве. Но к 25-му (не позже, а может, и раньше) я уверен, что буду в Петербурге. Сокрушаюсь я ужасно о Паше: что с ним и как он? Наконец, хватает ли ому денег, чтоб жить. Высланных мною Вам для него денег, может, мало. Да и за квартиру надо. Короче, вот в чем просьба: позовите к себе Пашу, разузнайте от него, как он живет, и, если надо, дайте ему денег (немного и лучше выдавая по частям), а если будут требовать после 20-го за квартиру, убедите, что я квартиру за собою оставляю. Хоть деньги у меня и есть, но я Вам не посылаю, во-1-х, чтоб дошло поскорее письмо, а во-2-х, сам скоро ворочусь и Вам отдам, а в-3-х, безделицу и посылать не стоит. Но и безделица ко времени дорога. И потому, будьте друг, исполните мою просьбу, а я за это по гроб жизни Ваш богомолец.

Пишу письмо на имя Юрия Егоровича (которому прошу поклониться) с передачею Вам, ибо вместе с саком потерял и все адрессы и номера квартиры Вашей не знаю.

Марья Дмитриевна, кажется, в Москве поправится. Мы хлопочем, ищем квартиру и проч. и проч. Я ее познакомил с родными. Как устрою, так и в Петербург. Дела по журналу стали страшно хлопотливы: требуют, чтоб мы изменили название "Время". Оно положительно запрещено. И потому брат переменил название: вместо "Времени" будет издаваться "Правда".

Как приеду, много расскажу. А теперь крепко жму Вам руку и пребываю Ваш весь

Ф. Достоевский.

Наследство раздадут в конце ноября – наверно. Марья Дмитриевна Вам и Юрию Егоровичу кланяется. Она Вам сама будет писать.

211. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ
5 декабря 1863. Петербург

Петербург, 5 декабря/63.

Mon trиs cher Monsieur,

Извините, что обращение к Вам написано по-французски. Я не знаю Вашего отчества (имя знаю, а отчества не знаю), а без имени и отчества русское обращение в письме невозможно. Не знаю и теряюсь в догадках, что можете теперь обо мне думать Вы и граф Толстой? Вы меня так радушно одолжили в Дрездене, а граф так искренно и прямо протянул мне руку, а я отсюда до сих пор ни слова. Но вот в чем дело: в Петербурге, по приезде, я пробыл только несколько дней, в хлопотах, и, узнав что жена моя, которая жила всё лето в Владимире, опасно заболела, поспешил к ней, намереваясь отвечать и Вам и графу из Владимира. Но дорогой я потерял мой саквояж, а с ним и письмо графа и все адрессы всех моих знакомых и здесь и за границей. Улицу и номер Вашего дома в Дрездене я забыл по чрезвычайно слабой моей памяти. Письма же мне хотелось послать так, чтоб не сомневаться, что верно дойдут. Я и отложил писать к Вам до возвращения моего в Петербург, рассчитывая, что возвращусь скоро. Но день за день уходили и приносили только новые хлопоты, явились дела в Москве, так что я только теперь, пять дней тому назад, успел воротиться в Петербург. Шмицдорф дал мне адресс, говорил, что дойдет верно. Хорошо бы. Граф же, как я услышал здесь, выехал из Дрездена, и я посылаю письмо, confiйe au soins obligeants de la Mission Impйrial de Russie. Убедительно прошу Вас, с получением этого письма, написать от себя графу (вероятно, Вы знаете, куда писать ему) и уведомить его, что я писал Вам, и изложить при этом всё, что написал я Вам теперь о потере адрессов и проч. Мне было бы слишком тяжело, если такой прекрасный, добрый человек, который сам первый протянул мне руку, худо обо мне подумает. А что может он думать обо мне теперь после такого долгого и неделикатного молчания с моей стороны? Что можете подумать Вы, так одолживший меня? Я потому прошу Вас написать обо мне графу, что, думаю, мое письмо к нему (которое отсылаю с этой же почтой) опоздает без точного адресса. И потому чем скорее он узнает, в чем дело, тем лучше. Напишите ему тоже, чтобы он дал мне адресс: куда выслать мне ему долг мой? Он мне дал адресс своего управляющего в Петербурге, но я забыл, а письмо его, как уже и писал я, пропало.

Простите меня, что утруждаю Вас моею просьбой. Ради бога, не откажите мне. Пишу, впрочем, Вам отчасти наугад: Вы говорили, что к Новому году приедете в Петербург. Что если письмо это придет поздно и не застанет Вас в Дрездене? Опять задержка.

Примите уверение в моем уважении и искренней моей благодарности.

Ваш весь Федор Достоевский.

Адресс мой на всякий случай:

Михаилу Михайловичу Достоевскому, в Петербурге, на углу Малой Мещанской и Столярного переулка, дом Евреинова, для передачи Федору Мих<айловичу> Достоевскому.

212. И. С. ТУРГЕНЕВУ
23 декабря 1863. Петербург

Петербург, 23 декабря/63.

Любезнейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, П. В. (1) Анненков говорил брату, что Вы будто не хотите печатать "Призраки" потому, что в этом рассказе много фантастического. Это нас ужасно смущает. Прежде всего скажу откровенно, мы, то есть я и брат, на Вашу повесть рассчитываем. Нам она очень поможет в 1-ой книге вновь начинающегося нашего журнала, следовательно, обязанного вновь пробивать себе дорогу. Предупреждаю Вас об этом нарочно для того, чтоб в дальнейших резонах этого письма Вы не подозревали, что я говорю из одних собственных выгод. Прибавлю еще одно обстоятельство, в верности которого даю Вам честное слово: нам гораздо нужнее Ваша повесть, чем щегольство Вашим именем на обертке журнала.

Теперь скажу Вам два слова о Вашей повести по моему впечатленью. Почему Вы думаете, Иван Сергеевич (если только Вы так думаете), что Ваши "Призраки" теперь не ко времени и что их не поймут? Напротив, бездарность, 6 лет (2) сряду подражавшая мастерам, до такой пошлости довела положительное, что произведению чисто поэтическому (наиболее поэтическому) даже были бы рады. Встретят многие с некоторым недоумением, но с недоумением приятным. Так будет со всеми понимающими кое-что, и из старого и из нового поколения. Что же касается из ничегонепонимающих, (3) то ведь неужели ж смотреть на них? Вы не поверите, как они сами-то смотрят на литературу. Ограниченная утилитарность – вот всё, чего они требуют. Напишите им самое поэтическое произведение; они его отложат и возьмут то, где описано, что кого-нибудь секут. Поэтическая правда считается дичью. Надо только одно копированное (4) с действительного факта. Проза у нас страшная. Квакерство. После этого и на них смотреть нечего. Здоровая часть общества, которая просыпается, жаждет смелой выходки от искусства. А Ваши "Призраки" довольно смелая выходка, и превосходный будет пример (для всех нас), если Вы, первый, осмелитесь на такую выходку. форма "Призраков" всех изумит. А реальная их сторона даст выход всякому изумлению (кроме изумления дураков и тех, которые, кроме своего квакерства, не желают ничего понимать). Я, впрочем, знаю пример одной утилитарности (нигилизма), которая хоть и осталась Вашей повестью недовольна, но сказала, что оторваться нельзя, что впечатление сильное производит. Ведь у нас чрезвычайно много напускных нигилистов. Но тут главное – понять эту реальную сторону. По-моему, (5) в "Призраках" слишком много реального. Это реальное – есть тоска развитого и сознающего существа, живущего в наше время, уловленная тоска. Этой тоской наполнены все "Призраки". Это "струна звенит в тумане", и хорошо делает, что звенит. "Призраки" похожи на музыку. А кстати: как смотрите Вы на музыку? Как на наслаждение или как на необходимость положительную? По-моему, это тот же язык, но высказывающий то, что сознание еще не одолело (не рассудочность, а всё сознание), а следовательно, приносящий положительную пользу. Наши утилитаристы этого не поймут; но те из них, которые любят музыку, ее не бросили и занимаются у нас ею по-прежнему.

Форма Ваших "Призраков" превосходна. Ведь если в чем-нибудь тут сомневаться, так это, конечно, в форме. Итак, всё дело будет состоять в вопросе: имеет ли право фантастическое существовать в искусстве? Ну кто же отвечает на подобные вопросы! Если что в "Призраках" и можно бы покритиковать, так это то, что они не совсем вполне фантастичны. Еще бы больше надо. Тогда бы смелости больше было. (6) У Вас являющееся существо объяснено как упырь. По-моему бы, не надо этого объяснения. Анненков не согласился со мной и представил доводы, что здесь намекается на потерю крови, то есть положительных сил, и т. д. А я тоже с ним не согласен. Мне довольно, что я уж слишком осязательно понял тоску и прекрасную форму, в которую она вылилась, то есть брожением по всей действительности без всякого облегчения. И тон хорош, тон какой-то нежной грусти, без особой злости. Картины же, как утес и проч. – намеки на стихийную, еще неразрешенную мысль (ту самую мысль, которая есть во всей природе), которая неизвестно, разрешит ли когда людские вопросы, но теперь от нее только сердце тоскует и пугается еще более, хоть и оторваться от нее не хочется. Нет-с, такая мысль именно ко времени и этакие фантастические вещи весьма положительны.

(1) вместо: В. – в подлиннике ошибочно: А.

(2) было: 4 года

(3) было: немного по<нимающих>

(4) вместо: Надо ... ... копированное – было: копир<ование>

(5) далее было: тут

(6) далее было: Если и

1864

213. В. Д. КОНСТАНТ
10 января 1864. Москва

Москва 10 января/64.

Любезнейший друг Варвара Дмитриевна, спешу Вам написать несколько строк с Пашей, который высылается в Петербург обратно несколько раньше, чем, может быть, сам рассчитывал. Он не произвел здесь того эффекта, на который, видимо, надеялся. Случилось то, что я (1) предвидел и ему предсказывал, а именно: он был довольно несносен Марье Дмитриевне. Легкомыслен он чрезвычайно, и, разумеется, неуменье вести себя с очень больною Марьей Дмитриевной (при всех его стараниях) тому причиною. Впрочем, Марья Дмитриевна от болезни стала раздражительна до последней степени. Ей несравненно хуже, чем как было в ноябре, так что я серьезно опасаюсь за весну. Жалко ее мне ужасно, и вообще, жизнь моя здесь не красна. Но, кажется, я необходим для нее и потому остаюсь. В Петербург я приеду в начале февраля. Ради бога, голубчик, Варвара Дмитриевна, хоть очень изредка, нисколько не утруждая себя, наблюдайте отчасти с Пашей. Денег ему выдано столько, сколько надо, и, я думаю, он нуждаться не будет. Но если я запоздаю, то не оставьте его. Впрочем, этого, может быть, не случится. Я к своему времени ворочусь.

Здесь нашлось у меня кой-какое знакомство. Стараюсь по возможности меньше себя развлекать, чтоб больше работать. У Марьи Дмитриевны поминутно смерть на уме: грустит и приходит в отчаянье. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы у ней раздражены в высшей степени. Грудь плоха, и иссохла она как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть.

До свидания, голубчик мой, передайте мой поклон Юрию Егоровичу. Целую Ваши ручки и пребываю Ваш весь

Ф. Достоевский.

(1) далее было начато: ему

214. П. А. ИСАЕВУ
28 января 1864. Москва

Москва 28 янв./64.

Скажи, пожалуйста, что с тобою делается, Паша? Или ты болен, так что не можешь двух слов написать, или ты окончательно глуп. Ты отвез от меня в Петербург 545 р. и не почел за нужное уведомить меня: довез ли их, отдал ли? Но ты с ума сошел! Если б не брат, который уведомил меня о получении, что бы я мог подумать об этих деньгах? Но брат меня уведомил слишком слегка, не называя даже всей суммы, так что я до сих пор не знаю, все ли деньги доставлены. Ты, может быть, потерял (часть) и боишься признаться? Если ж все деньги доставлены и ты надеешься, что меня уведомит Мих<аил> Михайлович, то знай, что ты должен и обязан был тоже меня тотчас же уведомить, во-1-х, потому, что об деньгах нельзя не уведомлять, во-2-х, что это невежливо, а в-3-х, потому, что это с твоей стороны в высшей степени неделикатно. Но ты этого не поймешь.

Ты должен был написать мне о квартире, о твоих занятиях, о Родевиче, о тетке, о том, как тебя приняли у брата. Ты ничего до сих пор не написал. Ты не только дурной сын, с скверным, ехидным сердцем (о здоровье матери хоть бы осведомился, (1) по крайней мере) – но ты просто глуп. Воображаю, как ты ведешь себя в Петербурге. Я строго спрошу по приезде, будь уверен.

А теперь, с получением этого письма, пиши мне, не медля ни одной минуты, о всем, об чем я тебя спрашивал. Письма пиши аккуратно каждую неделю. Не то будет худо, Паша.

Ф. Достоевский.

Р. S. Реши теперь сам, когда улика налицо, – можно ли обходиться с тобой как с порядочным человеком? Что ты не болен и доехал благополучно, это я знаю из письма брата. Следовательно, ты кругом виноват.

Д<остоевский>.

(1) было: узнал

215. П. А. ИСАЕВУ
31 января 1864. Москва

Москва 31 января/64.

Любезный друг Паша, мне хоть и жаль, что я принужден был тебя в прошлом письме бранить, но, конечно, ты всему сам виноват. Так небрежно нельзя обращаться ни с мамашей (которая очень тобой обижена), ни со мной. Ты должен был давным-давно написать мне, тотчас же по приезде, а не откладывать на такой глупый срок. Простая вежливость этого требовала. Не говорю уже о требованиях внутренней, сердечной деликатности, которую я в тебе всегда предполагал, но которой в тебе не оказалось. Лень, самолюбие и развлечения, в которые ты кинулся и в которых ты не можешь отказать себе о сю пору, – вот причины твоего грубого поступка. Всё это, конечно, должно принять другой вид.

Ты ничего не пишешь о своих занятиях. Я, Паша, спрошу отчета, потому что тебе надо заниматься.

Ничего не пишешь тоже о поручении мамаши к Николаю Михайловичу. Это ей очень неприятно было. Значит, ты на ее слова и малейшего внимания не обращаешь.

Мало тоже ты пишешь мне о квартире и о тетке. Насчет пальто переговорим, когда приеду. Стало быть, ты деньги за пальто оставил у себя.

Надеюсь приехать к 7-му или к 8-му числу. Мамаша всё в прежнем положении, то есть очень хворает. Сохрани ее бог.

До свидания, Паша, учись и занимайся. Не таскайся и не привыкай к подлой праздности. Кто ничего не хочет делать, тому одна дорога смолоду: быть ш<е>напаном и подлецом. И не хочешь, так поневоле сделаешься. Надеюсь, что ты не пойдешь по этой дороге.

Особенно кланяйся тетке. Прощай.

Тебе всей душою преданный

Ф. Достоевский.

216. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
9 февраля 1864. Москва

Москва 9 февраля/64.

Милый друг, Миша, медлил тебе отвечать, потому что действительно думал поминутно ехать в Петербург. А между тем я вот уж две недели всё болен и в последнее время всё хуже. Было два припадка, но это бы еще немного, а главное, геморрой бросился на мочевой пузырь и таки довольно неприятно. Боюсь, чтоб не разболеться. Если не разболеюсь, то, разумеется, должен буду скоро вылечиться. Тогда тотчас же отправлюсь в Петербург. Теперь же не рискую; во-первых, немного лечусь, а во-вторых, 20 часов сидеть, тогда как мне и сидеть-то прямо нельзя. Я, впрочем, не лежу, а так – ни стать, ни сесть.

Через это работа моя остановилась совершенно. Не можешь представить, сколько мучений я вытерпел от мысли, что к 1-м книгам моего ничего не будет. Но нечего делать; надо наконец в этом сознаться. До самого сегодня мучил себя мыслию, что авось успею. С одной Тургенева повестью выходить мало; достань, голубчик, хоть что-нибудь и не жалей матерьялу. Я же к марту. Не скрою от тебя, что и писанье мое худо шло. Повесть вдруг мне начала не нравиться. Да и я сам там сплошал. Что будет, не знаю.

Я, может быть, приеду на будущей неделе. Всё не хотел и письма писать в надежде, что сам приеду. Это же пишу на всякий случай, то есть на случай, если и еще разболеюсь.

Никогда не прощу себе, что раньше не успел кончить. Вся-то повесть дрянь, да и та не поспела: это значит – записался. И вышло не то. Мнителен я ужасно стал.

Трудно тебе должно быть, милый, две-то книги разом издавать. Здесь я слышал, что подписка на толстые журналы – мизерная (даже "Московские ведомости", то есть газета – ждали себе больше), вообще на журналы. Надо так сделать, чтоб "Эпоха", в продолжение года, взяла решительное первенство между толстыми.

Про себя вот что скажу: отсюда (1) нельзя сотрудничать в Петербург. Журнал издается походя, а я далеко; здесь я бы мог только повести писать, да и то не сумел.

Впрочем, скоро приеду – это наверно, тогда, по крайней мере, переговорим. Если же заболею – уведомлю.

Мне бы хотелось выехать послезавтра или в середу. Может быть, я так и сделаю. Алек<сандр> Павл<ович> обнадеживает, что сегодня-завтра пройдет у меня. Его бы устами.

А кстати: о деньгах по твоему счету он мне, в последний раз, ни слова не ответил.

Если получишь какое-нибудь письмо, не пересылай ко мне до тех пор, пока я не напишу.

Марья Дмитриевна очень нездорова, и это много задерживает меня в Москве (то есть будет задерживать).

7-го числа у Базунова было 40 подписчиков. Новых очень мало. Они говорят, что и не может быть до выхода книжки. Я там не был. Был Алек<сандр> Павлович.

У Черенина тоже есть около 25. Кажется так.

До свидания, голубчик, обнимаю тебя.

Мне кажется, Паша не должен нуждаться. Всем кланяйся, всем, а мне пожелай здоровья. Да не пеняй на меня. Болезнь и многое что мне помешало.

Твой весь Ф. Достоевский.

У Аксакова за болезнию давно не был. Островского тоже не видал.

(1) было: здесь