Текст книги "Дневник писателя 1873. Статьи и очерки"
Автор книги: Федор Достоевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)
Из дачных прогулок Кузьмы Пруткова и его друга
Впервые опубликовано в газете-журнале «Гражданин» (1878. 10 окт. № 23–25. С. 495–496) с подписью: Друг Кузьмы Пруткова.
Настоящий фельетон – последний опыт Достоевского-пародиста.
Тексту фельетона предшествовало следующее редакционное предисловие, написанное В. Ф. Пуцыковичем: «Во время трехмесячного перерыва мы в свое время, в июле месяце, получили за подписью „Друга Кузьмы Пруткова“ нижеследующий фельетон, настоящий смысл которого, признаться, для нас не совсем ясен; притом же мы несколько не верим рассказанному событию, тем более что и пруда на Елагином острову, по отзыву знатоков, не оказывается. Во всяком случае, мы не совсем понимаем, что сей сон значит, но, однако, помещаем его. Ред.»
Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев
Ф. M. Достоевский познакомился с M. В. Буташевичем-Петрашевским, по собственному свидетельству, весной 1846 г., а собрания («пятницы») у Петрашевского начал посещать с марта-апреля следующего года. Ко времени их встречи Петрашевский, как видно из показаний Достоевского Следственной комиссии, уже был знаком с его другом – поэтом A. H. Плещеевым. Вероятно, Петрашевский успел прочесть незадолго перед тем появившихся «Бедных людей» и «Двойника»: по словам Достоевского, встретив его вместе с Плещеевым случайно в кондитерской и узнав от Плещеева, кто его собеседник, Петрашевский сам сделал первый шаг к знакомству с Достоевским и сразу же задал ему вопрос: «Какая идея вашей будущей повести?..».
Из материалов допроса Петрашевского явствует, что он считал талант Достоевского «не из маленьких в нашей литературе»[195]195
Дело петрашевцев. M.; Л., 1937. T. 1. С. 148.
[Закрыть]. Это, вероятно, побудило Петрашевского пригласить его участвовать в своих собраниях. Считая, что большие таланты «есть собственность общественная, достояние народное», и рассматривая литературу как важное средство пропаганды, Петрашевский стремился привлечь на свои собрания литераторов и возлагал на них обязанность «поселять свои идеи в публике»[196]196
Там же. С. 148, 334.
[Закрыть].
Посетив впервые одну из «пятниц» Петрашевского весной 1847 г., «около поста», Достоевский до второй половины года бывал у него раз в три-четыре месяца. Более регулярно он стал посещать собрания Петрашевского, к участию в которых привлек своего старшего брата M. M. Достоевского, зимой 1848/1849 г. Утром 23 апреля 1849 г. Достоевский, как и другие посетители «пятниц» Петрашевского, был арестован. Восемь месяцев он провел под следствием в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Признанный «одним из важнейших» среди привлеченных по делу петрашевцев, виновным «в умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка», он был приговорен к расстрелу. По определению генерал-аудиториата смертный приговор петрашевцев был заменен ссылкой на каторжные работы на разные сроки. Достоевский по решению царя был сослан на каторгу на 4 года с лишением дворянства и определением после каторги на военную службу рядовым. Об отмене смертного приговора осужденным, однако, было объявлено лишь после того, как 22 декабря 1849 г., стоя на Семеновском плацу в Петербурге, они прошли через мучительную психологическую пытку – выслушали чтение смертного приговора и команду о приведении первой их группы к расстрелу[197]197
Из литературы о петрашевцах см.: XVIII, 117–194; 306–365; Петрашевцы. M., 1907; Петрашевцы. M.; Л., 1926–1928. T. 1–3; Дело
[Закрыть].
Достоевский придавал участию своему в кружках и на сходках петрашевцев исключительное значение. В «Дневнике писателя» за 1873 г., отвечая критикам «Бесов», он писал, вспоминая о себе и друзьях своей молодости: «Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма <…> Мы еще задолго до парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей». И он указывал тут же, что в «правду… грядущего „обновления мира“ и во всю святость будущего коммунистического общества» он был посвящен еще в 1846 г. Белинским, закономерным, логическим следствием чего и стало его участие в кружках петрашевцев (153–154).
Особо Достоевский подчеркивал, что вступление в ряды петрашевцев не было результатом личного влияния на него Петрашевского, как не было вообще мимолетным, случайным эпизодом его биографии. Оно было следствием воздействия на него «тогдашних новых идей», мощно захвативших «сердца и умы» его самого и его товарищей: «…зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации» (там же). Самое обозначение его и его друзей как «петрашевцев» (укоренившееся уже в это время в исторической литературе и публицистике), вызывало у писателя возражения, так как он считал, что термин этот искусственно сужает размах движения, которое было в понимании писателя более широким, чем это представлялось Следственной комиссии. Имена многих его представителей, не знавших Петрашевского лично, но разделявших убеждения осужденных, остались правительству неизвестными.[198]198
Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч. СПб., 1883. T. 1. С. 60. Ср.: Милюков А. П. И. И. Введенский // Милюков А. П. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890. С. 62–81. О том, что лица, арестованные по делу Петрашевского, – лишь «случайно вырванная» часть членов тогдашних кружков, писал П. П. Семенов-ТянШанский, которому, однако, остались неизвестными революционные замыслы участников движения (см.: Семенов-Тян-Шанский П. П. Мемуары. Пг., 1917. T. 1. Детство и юность (1827–1855). С. 194–215; ср.: Достоевский в воспоминаниях современников. M., 1964. T. 1. С. 202–216; Ковалевский П. M. Стихи и воспоминания. СПб., 1912. С. 201.
[Закрыть]
О том, что воспоминание об участии в деле петрашевцев вызвало у Достоевского мысль о политическом заговоре, с особой очевидностью свидетельствуют строки, посвященные им в 1876 г. в «Дневнике писателя» M. М. Достоевскому. Говоря здесь о прикосновении своего старшего брата к делу петрашевцев, Достоевский замечает: «В сорок девятом году он был арестован по делу Петрашевского и посажен в крепость, где и высидел два месяца. По прошествии двух месяцев их освободили несколько человек (довольно многих), как невинных и неприкосновенных
петрашевцев. M.; Л., 1937–1951. T. 1–3; Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. M., 1953; статьи В. В. Семевского (Голос минувшего. 1913. № 10, 11; 1915. № 1, 3, 5, 11, 12; 1916. № 24, 11, 12; РуС. записки. 1916. № 9-11); Семевский В. И. M. В. Буташевич-Петрашевский и петрашевцы. M., 1922; Лейкина В. P. Петрашевцы. M., 1924; Лейкина-Свирская В. P. Петрашевцы. Л., 1956; История русской литературы XIX века: Библиографический указатель / Под ред. К. Д. Муратовой. M.; Л., 1962. С. 37–40; Sliwowska W. Sprawa pietraszewcow. Warszawa. 1964; Первые русские социалисты. Л., 1984; Егоров Б. Ф. Петрашевцы. Л., 1988. к возникшему делу. И действительно: брат не участвовал ни в организованном тайном обществе у Петрашевского, ни у Дурова. Тем не менее он бывал на вечерах Петрашевского и пользовался из тайной, общей библиотеки, склад которой находился в доме Петрашевского, книгами. Он был тогда фурьеристом и со страстью изучал Фурье <…> То, что он был фурьеристом и пользовался библиотекой, – открылось, и, конечно, он мог ожидать если не Сибири, то отдаленной ссылки как подозрительный человек» (XXII, 134).
Из приведенных слов очевидно, что Достоевский проводил между собою и своим старшим братом, также арестованным по делу Петрашевского, но вскоре освобожденным из-под следствия (хотя и остававшимся, как мы теперь знаем, до конца жизни под полицейским надзором), разделительную черту: M. M. Достоевский бывал у Петрашевского и Дурова, но не участвовал, по словам брата, «в организованном тайном обществе». Себя же писатель, напротив, причислял к тем осужденным, которые участвовали в «тайном обществе» (или «заговоре»), если пользоваться его собственным определением.[199]199
О том, что Достоевский главное в деле петрашевцев квалифицировал как «политический заговор» пишет и его дочь, – очевидно, со слов А. Г. Достоевской и Миллера. См.: Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской… M.; Пг., 1922. С. 23.
[Закрыть]
Совокупность приведенных не допускающих различных толкований свидетельств писателя заставляет ныне при анализе движения петрашевцев и изучении конкретных обстоятельств участия в нем Ф. M. Достоевского опираться не только на материалы следствия, но корректировать их с помощью других дошедших до нас разнообразных источников – документально-исторических, мемуарных и автобиографических.
Важнейшее значение при этом приобретают письма A. H. Майкова к П. А. Висковатову о Достоевском-петрашевце и его устный рассказ на ту же тему, записанный поэтом А. А. Голенищевым-Кутузовым.
Вот отрывок из письма Майкова к Висковатову 1885 г.: «Раз, кажется, в январе 1848 г., приходит ко мне Ф. M. Достоевский, остается ночевать – я жил один на своей квартире – моя кровать у стены, напротив диван, где постлано б<ыло> Дост<оевско>му. И вот он начинает мне говорить, что ему поручено сделать мне предложение: Петрашевский, мол, дурак, актер и болтун; у него не выйдет ничего путного, а что люди подельнее из его посетителей задумали дело, которое Петр<ашевско>му неизвестно, и его туда не примут, а именно: Спешнее, Пав<ел> Филиппов (эти умерли, так я их называю, другие, кажется, еще живы, потому об них все-таки умолчу, как молчал до сих пор целые 37 лет обо всем этом эпизоде) и еще пять или шесть, не помню, в том числе Достоевский. И они решили пригласить еще седьмого или восьмого, то есть меня. А решили они завести тайную типографию и печатать и т. д. <…> И помню я – Д<остоевск>ий, сидя как умирающий Сократ перед друзьями, в ночной рубашке с незастегнутым воротом, напрягал все свое красноречие о святости этого дела…».
Приведенное письмо дополняет устный рассказ A. H. Майкова о Достоевском и петрашевцах в записи А. А. Голенищева-Кутузова:
«Лежу я утром в постели. Является жандармский офицер и штатский какой-то. Спрашивает: «Вы А. Н. Майков?» <…>
– Знакомы ли были с Достоевским (Фед<ором> Мих<айловичем>) и какие имели с ним сношения?
Вопрос был тяжел потому, что я решительно не знал, до какой степени он компрометирован, что он показал, а между тем с Достоевским был у меня одни очень важный разговор.
Приходит ко мне однажды вечером Достоевский на мою квартиру в дом Аничкова, – приходит в возбужденном состоянии и говорит, что имеет ко мне важное поручение <…>
– Надо для общего дела уметь себя сдерживать. Вот нас семь человек: Спешнее, Мордвинов, Момбелли, Павел Филиппов, Григорьев, Владимир Милютин и я – мы осьмым выбрали вас; хотите ли вы вступить в общество?
– Но с какой целью?
– Конечно, с целью произвести переворот в России…»
– Свидетельства A. H. Майкова (его старший брат, рано умерший критик Валериан Майков, был близко связан с Петрашевским и его кругом, а сам он привлекался по делу петрашевцев и хорошо знал многих участников последнего) впервые дали возможность расшифровать смысл замечания Достоевского о «заговоре», оставшемся в 1849 г. неизвестным правительству, и об участии в нем Достоевского. Следует особо подчеркнуть, что A. H. Майков с молодых лет был близким другом Достоевского. Именно поэтому он раскрыл доверенную ему писателем тайну лишь после его смерти, да и то решился сообщить о ней частным лицам, не предназначая своих сообщений для печати.
Свидетельства Майкова подтверждают и разъясняют слова Достоевского о том, что петрашевцам в своих показаниях удалось скрыть от Следственной комиссии ряд обстоятельств дела, которые еще больше отяготили бы их вину. Только с учетом раскрытых Майковым обстоятельств могут быть верно оценены тогдашние настроения Достоевского, его место среди петрашевцев.
В общих чертах эволюция взглядов Достоевского в 1847–1849 гг., когда он посещал кружки петрашевцев, рисуется в следующем виде. Еще до знакомства с Петрашевским и посещения его собраний Достоевский, увлекавшийся с конца 1830-х годов романами Ж. Санд и внимательно следивший за новинками французской литературы и журналистики, познакомился с идеями французских утопических социалистов. Особое значение для приобщения Достоевского к идеям тех направлений европейской общественной мысли, которые идеологически подготовили революцию 1848 г. на Западе, сыграло сближение с Белинским, знакомство с Валерианой Майковым и участие в 1846 г. в кружке братьев Бекетовых, организовавших под влиянием идей тогдашних социалистов род своеобразной бытовой «ассоциации» (коммуны), в которой участвовал и Достоевский (коммуна эта распалась в начале 1847 г. в связи с отъездом Бекетовых в Казань).
Идейная атмосфера второй половины 1840-х годов, общение с Белинским, В. H. Майковым, A. H. и H. H. Бекетовыми, A. H. Плещеевым, Д. В. Григоровичем, чтение французских газет и журналов, Шиллера, Ж. Санд, Э. Сю, Бальзака, Гюго, Герцена, знакомство с идеями Сен-Симона, Фурье, Консидерана, Ламенне, Л. Блана, Д. Ф. Штрауса, M. Штирнера, Л. Фейербаха, вокруг имен которых в кругу знакомых писателя постоянно вспыхивали острые дискуссии (на которых он часто присутствовал), – все это подготовило Достоевского к участию в кружках петрашевцев.
Познакомившись с Петрашевским, Достоевский, как мы уже знаем, первые два года редко бывал на его собраниях. Это объясняется, однако, не отсутствием у него общих интересов с Петрашевским и его кругом или идейными расхождениями с ними, но другими причинами: несмотря на охлаждение с начала 1847 г. отношений с Белинским, вскоре после чего Достоевский посетил впервые «пятницу» Петрашевского, он продолжал бывать у Белинского и в 1847 г. Напряженная литературная работа, длительная поездка на лето к брату в Ревель в 1846 г. и жизнь на даче в Парголове в 1847–1848 гг., замкнутость Достоевского, болезненный для него конфликт с литераторами из круга Белинского (Тургеневым, Некрасовым), дружеское общение с A. H. Плещеевым, Я. П. Бутковым, В. H. и A. H. Майковыми – причины, достаточные для объяснения редких посещений Достоевским в 1847 и первой половине 1848 г. «пятниц» Петрашевского.
Из показаний Достоевского видно, что он слышал у Петрашевского речь К. И. Тимковского, в которой последний призывал перестать бесплодно толковать «о превосходстве одной социальной системы перед другою», но действовать каждому «в своем кружке» для «торжества новых идей», пока реакция не задавила «социального движения». Писатель присутствовал также на одной из лекций И. Л. Ястржембского по политической экономии. Наряду со спорами по социальным вопросам он был в курсе происходивших у Петрашевского философских дискуссий о религии и атеизме. Выступал Достоевский на собраниях Петрашевского и сам – на близкие ему темы о цензуре, положении литературы и писателя в николаевской России и о соотношении в литературе общественного и художественного содержания. При обсуждении вопроса о том, какое из трех преобразований – освобождение крестьян, свобода печати и судебная реформа – является для России наиболее насущным, Достоевский, как и докладчик В. А. Головинский, высказался за первоочередность уничтожения крепостного права, разойдясь с M. В. Петрашевским, отстаивавшим приоритет судебной реформы. Громадное впечатление на присутствующих произвело чтение Достоевским на «пятнице» Петрашевского 15 апреля 1849 г. антикрепостнического письма Белинского к Гоголю, – чтение, исполненное страстного пафоса и повторенное на собрании дуровского кружка. Одна из тем, на которые, как мы знаем, Достоевский говорил у Петрашевского, – «о личности и об эгоизме» – связана с основной философской проблематикой его творчества как 1840-х годов, так и позднейшего времени. Достоевский охарактеризовал в этом выступлении, по собственному признанию, вредные последствия эгоизма и ложной «амбиции» (ведущих к «размельчению личности») и противопоставил им свое понимание «настоящего человеческого достоинства».
Достоевский способствовал привлечению на собрания Петрашевского новых участников – В. А. Головинского и своего старшего брата M. M. Достоевского. Это свидетельствует о том, что антипатия к Петрашевскому, как и скептическое отношение писателя к «кружкам», выраженное в апреле 1847 г. в «Петербургской летописи», не помешали ему в 1847–1849 гг. продолжать посещение собраний петрашевцев, причем именно в конце этого периода, в последние месяцы перед арестом участников собраний, посещения эти становятся более регулярными, а участие в них Достоевского – более активным.
Этому можно дать лишь одно объяснение: под влиянием событий революции 1848 г. на Западе и усилившейся в связи с ними реакции в России Достоевский в конце 1848 – начале 1849 г. испытывает растущее острое недовольство русской самодержавно-крепостнической государственностью. И так как аналогичную эволюцию переживают одновременно многие другие участники собраний Петрашевского, их сближение и совместные усилия кладут начало общему новому периоду деятельности петрашевцев.
В конце 1848 г. группа петрашевцев организует кружок С. Ф. Дурова, куда вошел и Достоевский. Первый биограф Достоевского писал, что «в кружке Дурова были, по-видимому, самые пылкие люди, и эта пылкость доводила их до неосторожности, которую вовсе не одобрял Петрашевский».[200]200
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. СПб., 1883. T. 1. С. 85
[Закрыть]
Из рассказа Миллера и воспоминаний Майкова не следует делать вывода, что кружок С. Φ. Дурова состоял из одних «пылких людей». Ни сам Дуров, ни его друг А. И. Пальм, ни M. M. Достоевский, да и ряд других посетителей собраний Дурова не принадлежали к числу наиболее решительных петрашевцев и даже не знали о задуманном «деле» (а тем более не были его участниками). С другой стороны, Петрашевский, как явствует из слов Миллера, не одобрял «неосторожности» «самых пылких» из дуровцев не потому, что не сочувствовал их конечным целям, а потому, что в наличных условиях считал их действия «неосторожными» в точном смысле слова, т е. опасными с полицейской точки зрения, в условиях глубокой реакции 1848–1849 гг. и не соответствующими задачам момента, как он их понимал.
За короткое время кружок Дурова[201]201
Кроме названных лиц, на заседаниях кружка бывали: Спешнее, Плещеев, Момбелли, Львов, Григорьев, Филиппов, Головинский, а также M. M. Достоевский, H. А. Кашевский, E. И. и П. И. Ломанские, А. П. Милюков, H. А. Мордвинов, А. Д. Щелков.
[Закрыть] пережил два этапа. На первом из них, по крайней мере внешне, на его собраниях преобладали музыкально-литературные темы и интересы. Но уже на одном из первых вечеров у Дурова H. А. Момбелли выступил с призывом к тесному сплочению людей с «одинаковым настроением и образом мыслей».[202]202
Петрашевцы. M.; Л., 1928. T. 3.
[Закрыть] Что кружок организовывался с самого начала с политическими целями, причем одним из инициаторов создания его был Достоевский, свидетельствует Спешнев, показавший на допросе, что «в ноябре или в конце октября 1848 г. <…> пришли к нему Плещеев и Достоевский и сказали, что имхотелось бы сходиться со своими знакомыми в другом месте, а не у Петрашевского», мотивируя это, между прочим, боязнью шпионов, что и положило начало собраниям кружка. Сам Спешнев, как свидетельствует найденный в его бумагах проект обязательной подписки для членов тайного «Русского общества», еще с 1845 г. носился с идеей вооруженного восстания, признавая необходимым создание для этой цели строго законспирированной революционной организации. Вскоре политические цели кружка вышли на поверхность. После чтения Достоевским письма Белинского к Гоголю П. H. Филиппов предложил «заняться общими силами разрабатыванием статей в либеральном духе, относящихся до современного состояния России в юридическом и административном отношении…».[203]203
Петрашевцы. M.; Л., 1928. T. 3. С. 202.
[Закрыть] Тогда же Филиппов предложил завести для печатания антиправительственных статей домашнюю литографию. Это новое предложение повело к расколу кружка, так как M. M. Достоевский, А. Д. Щелков,H. А. Кашевский и некоторые другие его члены, испуганные предложением Филиппова и не сочувствовавшие ему, выступили с резким протестом против него. Но идейный раскол кружка и последовавшее в результате этого официальное прекращение собраний у Дурова с середины апреля 1849 г. не означали ликвидации возникшего в его недрах «заговора».H. А. Момбелли, H. А. Спешнее, Ф. H. Львов – уже давно склонялись к созданию узкого тайного общества заговорщицкого типа, составленного из наиболее решительно настроенных петрашевцев, которые бы смело взяли на себя инициативу и сразу приступили к началу организованных практических действий. Такое именно «особое тайное общество» и возникло, как рассказывает Майков, в конце 1848 – начале 1849 г. под руководством H. А. Спешнева.
Ставя своей конечной целью «произвести переворот в России» (т. е. выдвигая на первый план политическую задачу борьбы с самодержавием и, видимо, полагая, что решение более широкого комплекса вопросов о будущем социально-экономическом устройстве России, которые усиленно обсуждались в 1847–1848 гг. другими кружками петрашевцев, должно не столько предшествовать ей, сколько явиться ее результатом), участники спешневского заговора начали свою практическую деятельность с заведения типографского станка (так как первоначальный проект заведения литографии оказался дорогим и малоэффективным) «для печатания разных книг и даже журналов». Тем самым они пошли по пути, который еще в XVIII в. был предуказан Радищевым, и в какой-то мере предварили в своих планах идею создания вольной русской печати, осуществленную через несколько лет в Лондоне А. И. Герценом. Арест петрашевцев, за которыми к этому времени уже в течение нескольких месяцев велась слежка, в том числе членов спешневского кружка (хотя правительственному агенту Антонелли и не удалось проникнуть в их тайну), помешал претворению этого плана в жизнь.[204]204
В ходе следствия на определенном этапе Комиссии стал известен проект устройства типографии, но она не разобралась в нем и не придала ему значения. В качестве материалов, специально подготовленных для печатания в будущей типографии Спешнева – Мордвинова, мы можем рассматривать обращенную к солдатам «Солдатскую беседу» H. П. Григорьева и предназначенные для пропаганды в народе «Десять заповедей» П. H. Филиппова.
[Закрыть]
То, что мы узнаем о Достоевском-петрашевце из его показаний, из воспоминаний Майкова и Милюкова, дополняет рассказы некоторых других петрашевцев – И. M. Дебу, А. И. Пальма, П. П. Семенова-Тян-Шанского,[205]205
Последнему, как и многим другим, посещавшим только собрания у Петрашевского, споры в кружке Дурова и спешневский заговор остались неизвестными, а потому воспоминания его дают неполное представление о движении петрашевцев и о роли в нем Достоевского.
[Закрыть] а также позднейшие припоминания самого писателя.
«По внешнему виду, как заметил один из знакомых Спешнева, – рассказывает Миллер, – истый тип заговорщика сказывался в Федоре Михайловиче: он был молчалив, любил говорить один на один, был скорее скрытен, чем откровенен <…> Но этот самый тихий и скромный человек, как мы <…> слыхали от И. M. Дебу, способен был доходить в своих речах до самого потрясающего пафоса». Поэтому, по словам Дебу, «для пропаганды наиболее подходящей представлялась членам различных кружков страстная натура Достоевского, производившая на слушателей ошеломляющее действие». «Как теперь, – говорит он, – вижу я перед собою Федора Михайловича на одном из вечеров у Петрашевского, вижу и слышу его рассказывающим о том, как был прогнан сквозь строй фельдфебель Финляндского полка, отмстивший ротному командиру за варварское обращение с его товарищами,[206]206
П. П. Семенов, видевший в Достоевском в отличие от Петрашевского не «революционера», а «человека чувства» и также слышавшийэтот рассказ, вспоминает: «…в минуты таких порывов Достоевский был способен выйти на площадь с красным знаменем, о чем, впрочем, почти никто из кружка Петрашевского и не помышлял».
[Закрыть] или же о том, как поступают помещики со своими крепостными». «Не менее живо, – добавлял Дебу, – помню его, рассказывающего свою „Неточку Незванову“ гораздо полнее, чем была она напечатана; помню, с каким живым человеческим чувством относился он и тогда к тому общественному „проценту“, олицетворением которого у него явилась впоследствии Сонечка Мармеладова (не без влияния, конечно, учения Фурье)».[207]207
Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч. СПб., 1883. T. 1. С. 90, 91, 95.
[Закрыть]
В романе «Алексей Слободин» (1873), по свидетельству Миллера, Пальм воспроизвел в лице Слободина «некоторые черты молодой поры Ф. M. Достоевского. Тут во время одного из обычных споров в описываемом в романе кружке „одни грудью стояли за гласное судопроизводство; другие видели все спасение в свободе печатного слова; третьи провозглашали выборное начало и т. д. <…> Слободин тихо и медленно сказал: „Освобождение крестьян несомненно будет первым шагом к нашей великой будущности“. Эти слова, сказанные спокойным тоном давно уже воспринятого и отстоявшегося убеждения, сильно подействовали на разгоряченных спорщиков, примирили все мнения». В том же романе выставлен другой спор по поводу политического переворота во Франции, причем Слободин замечает: «Политические вопросы меня слишком мало занимают <…> Мне поистине все равно, кто у них будет – Луи-Филипп, или какой-нибудь Бурбон, или даже хоть и республика… Кому от этого будет легче? Народ выиграет несколько громких фраз, причтет несколько новых имен к своему мартирологу и пойдет на ту же самую работу, прибыльную только для одного буржуа, а стало быть, и жизнь ни на волос не будет лучше… я не верю в полезность игры в старые политические формы[208]208
Из этого свидетельства Пальма не следует делать вывода, что молодой Достоевский, как многие социалисты 1840-х годов, был равнодушен к политике. «Я <…> между прочим, пострадал за свои слова о том, что Россия служит политике Меттерниха», – вспоминал он, рассказывая о деле петрашевцев. В словах этих отразились не столько «славянофильские задатки Достоевского», как ошибочно полагал Миллер, сколько устойчивое отрицательное отношение его к политическому режиму Николая I и к его внешней политике, разделявшееся и другими петрашевцами.
[Закрыть] <…> Слободин в романе г-на Пальма заводит сношения с раскольниками <…> Ф<едор> М<ихайлович>, действительно, думал о сближении с раскольниками». «…А. И. Пальму помнится, что когда однажды спор сошел на вопрос: „Ну а если бы освободить крестьян оказалось невозможным иначе как через восстание?“, то Достоевский своею обычною впечатлительностью воскликнул: „Так хотя бы через восстание!“».[209]209
Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч. СПб., 1883. T. 1. С. 85; ср. там же. С. 87.
[Закрыть]
Важнейшее значение кружки петрашевцев имели для развития русского искусства, науки и литературы. Через них прошли, испытав в различные годы их идейное воздействие, наряду с Ф. M. Достоевским, критик В. Н.Майков, М. Е. Салтыков-Щедрин, поэты А. Н. Плещеев и С. Ф. Дуров, романист и драматург А. И. Пальм, автор «России и Европы» Н. Я. Данилевский. В среде петрашевцев бывали будущий географ П. П. Семенов-Тян-Шанский, юный А. Г. Рубинштейн, а одно из собраний кружка в 1849 г. посетил M. И. Глинка. Первый переводчик «Сущности христианства» Л. Фейербаха на русский язык петрашевец А. В. Ханыков, а позднее близкие к кругу Петрашевского И. И. Введенский и И. Д. Минаев (отец поэта-«искровца» Д. И. Минаева) были знакомы с юношей Чернышевским и способствовали формированию его убеждений.
Петрашевцы стремились установить связь с революционными кружками вне Петербурга (в Прибалтике и Сибири), искали поддержки среди различных разрядов населения, недовольных царской монархией (в том числе раскольников), среди крестьян и солдат. Часть из них, возглавляемая Спешневым, как мы уже знаем, хотела осуществить печатание в Петербурге нелегальной антиправительственной литературы. Но все эти попытки перейти к практической революционной работе в условиях России 1840-х годов натолкнулись на огромные, зачастую непреодолимые трудности. Трудности эти усугублялись тем, что, несмотря на критические прозрения, скрытые в учениях Фурье и других ранних социалистов, на идеи которых опирались петрашевцы (догадки и прозрения, по достоинству оцененные ими), учения эти имели утопический характер, оставались оторванными от реальной жизни и практических нужд крепостной России.
Тем не менее полиция Николая I и сам царь не были обмануты мирной внешностью кружков петрашевцев.
Внимание правительства к деятельности петрашевцев было привлечено распространенной M. В. Буташевичем-Петрашевским в феврале 1848 г. в Петербурге литографированной программой, предназначенной для обсуждения в столичном дворянском собрании. Министр внутренних дел Л. А. Перовский, которому его подчиненный чиновник особых поручений И. П. Липранди доставил экземпляр проекта Петрашевского, снесся по этому поводу с шефом жандармов графом А. Ф. Орловым. Перовский и Орлов «равномерно усмотрели важность содержания» этого документа, «и оба они заметили, что это должно быть плодом тайного, обдуманного предначертания». По их «обоюдному согласию» сбор сведений о Петрашевском был поручен Липранди, как первому обратившему на него внимание, причем обязанность, возложенная на него, держалась в тайне от всемогущего III Отделения.
Весьма вероятно, что беспрецедентный факт изъятия столь ответственного дела из компетенции III Отделения и передачи его соперничающему ведомству – Министерству внутренних дел – был санкционирован Николаем I, которому Перовский первым донес о плане Петрашевского; император в то время был недоволен тайной полицией. Престиж III Отделения был ущемлен; информированный мемуарист писал, что граф Орлов «пообещал „согнуть в бараний рог“ всякого, кто посмеет раздуть дело, открытое Министерством внутренних дел (Перовским)…».[210]210
Ковалевский П. M. Стихи и воспоминания. СПб., 1912. С. 201.
[Закрыть] «Перовский, признававший отдельное существование III Отдел<ения> ненужным, старался доказать, что и общая полиция может предупредить всякие политические перевороты и знать о зародышах таких стремлений ранее III Отдел<ения>. В этом отношении образование кружка Петрашевского представило очень удобный случай…».[211]211
Петрашевцы. M.; Л., 1926. T. 1. С. 125.
[Закрыть]
Липранди взялся за розыск компрометирующих данных о Петрашевском и его кружке после 10 марта 1848 г. Задача его облегчалась тем, что, по воспоминаниям современников, «о пятницах Петрашевского знал весь город». Особые усилия прилагал Липранди к тому, чтобы ввести в круг Петрашевского своего агента П. Д. Антонелли, который ради этого бросил университет. Первое донесение Антонелли, адресованное Липранди, помечено 9 января 1849 г. Однако на собрания Петрашевского агент долгое время не допускался. Впервые он присутствовал у Петрашевского на очередной «пятнице» 11 марта 1849 г.; характерно, что он явился без приглашения. С этого времени Липранди получал систематическую, информацию о Петрашевском и его посетителях от Антонелли и двух других агентов – H. Ф. Наумова и В. M. Шапошникова, снявших в апреле 1849 г. помещение в доме Петрашевского под табачную лавку.
В донесении от I марта 1849 г. Антонелли впервые называет имя Ф. M. Достоевского: «Перед обедом сегодня в Hôtel de princes известное лицо[212]212
Формула, принятая в донесениях Антонелли для обозначенияПетрашевского.
[Закрыть] заходило к Достоевскому (сочинителю), и при моем вопросе – давно ли оно знакомо с ним, оно сказало, что знакомство уже давнишнее и что он очень дружен с обоими братьями». В следующем донесении сообщалось о посещении братьями Достоевскими «пятницы» Петрашевского и о споре между ними и хозяином о «манере писания». Вскоре Липранди узнает о некоем «обществе, составленном из литераторов, в котором главную роль разыгрывают братья Майковы и Достоевские». Наконец, 16 апреля 1849 г. агент донес о том, _что днем ранее, в собрании у Петрашевского, Достоевский[213]213
В донесениях агент часто ошибочно именовал Ф. M. Достоевского «Петром Михайловичем»; в данном случае Липранди собственноручно исправил имя «Петр» на «Федор».
[Закрыть] читал письмо Белинского Гоголю. Имя Ф. M. Достоевского фигурировало и в других донесениях Антонелли.[214]214
См.: Дело петрашевцев. M.; Л., 1957. T. 3. С. 411–414, 416, 433,437, 442,
[Закрыть]
Таким образом, к моменту ареста петрашевцев Липранди собрал сведения, в достаточной мере компрометировавшие Достоевского. О ходе розыска Липранди регулярно ставил в известность своего непосредственного начальника – Перовского.
Вечером 20 апреля 1849 г. Орлов пригласил к себе Липранди и в присутствии начальника штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельта объявил ему, что по воле императора Липранди должен был прекратить дальнейшее расследование и передать все материалы Дубельту. Последний был возмущен: важнейшее и прямо к нему относящееся дело скрывали от III Отделения и его шеф, и его старинный друг; о «негодовании» и «оскорбленном самолюбии» Дубельта сообщал Липранди в донесениях Перовскому.
21 апреля 1849 г. Орлов представил Николаю I свое резюме, списки петрашевцев, составленные на основании донесений Антонелли, и план их ареста, а через несколько часов доложил императору о готовности III Отделения к производству арестов. На этом документе Николай I наложил резолюцию: «Я все прочел; дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь; точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных».[215]215
Былое. 1906. № 2. С. 245.
[Закрыть]
22 апреля 1849 г. Орлов подписал предписание об аресте петрашевцев. Вечером того же дня состоялась последняя «пятница» у Петрашевского, на которой присутствовал Достоевский.
В пятом часу утра 23 апреля 1849 г. был произведен арест большинства петрашевцев, в том числе Ф. M. Достоевского (одновременно был арестован по ошибке его младший брат Андрей вместо старшего – M. M. Достоевского). Арест сопровождался обыском. Все арестованные, а равно отобранные у них бумаги и книги были доставлены в III Отделение.
