Текст книги "Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы"

Автор книги: Федор Сологуб

 
Елисавета, Елисавета,
  Приди ко мне!
Я умираю, Елисавета,
  Я весь в огне.
Но нет ответа, мне нет ответа
  На страстный зов.
В стране далёкой Елисавета,
  В стране отцов.
 
 
Её могила, её могила
  В краю ином.
Она скончалась. Её могила –
  Ревнивый дом.
Победа смерти не победила
  Любви моей.
Сильна могила, её могила. –
  Любовь сильней.
 
 
Елисавета, Елисавета,
  Приди ко мне!
Я умираю, Елисавета,
  Я весь в огне
Слова завета, слова завета
  Не нам забыть.
С тобою вместе, Елисавета,
  Нам надо быть.
 
 
Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя
  Пора пришла.
Земное злое растает бремя,
  Как сон, как мгла.
Земное бремя, – пространство, время
  Мгновенный дым.
Земное, злое расторгнем бремя,
  И победим!
 
 
Елисавета, Елисавета,
  Приди ко мне.
Я умираю, Елисавета,
  Я весь в огне.
Тебя я встречу в блистаньи света,
  Любовь моя.
Мы будем вместе, Елисавета,
  И ты, и я.
 

 
Поёт печальный голос
Про тишину ночную,
Глядит небесный лебедь
На линию земную.
 
 
На ней роса мерцает
От четырёх озёр.
В лазоревое море
Она подъемлет взор.
 
 
Поёт печальный голос
О чём-то непонятном.
Пред смертью ль горний лебедь.
В пути ли невозвратном?
 
 
Она в печали нежной,
Она как снег бела,
Её волна колышет,
Её лелеет мгла.
 

 
  Чиста любовь моя,
  Как ясных звёзд мерцанье,
Как плеск нагорного ручья,
Как белых роз благоуханье
 
 
  Люблю одну тебя,
  Неведомая дева,
Невинной страсти не губя
Позором ревности и гнева.
 
 
  И знаю я, что здесь
  Не быть с тобою встрече:
Твоя украшенная весь
От здешних тёмных мест далече.
 
 
  А мой удел земной –
  В томленьях и скитаньях,
И только нежный голос твой
Ко мне доносится в мечтаньях.
 

 
Я к ней пришел издалека.
  Окрест, в полях, прохлада.
И будет смерть моя легка
  И слаще яда.
 
 
Я взоры тёмные склонил.
  В траву роса упала.
Ещё дышу. Так мало сил.
  Так жизни мало.
 
 
Туман восходит, – и она
  Идёт, так тихо, в поле.
Поёт, – мне песнь её слышна, –
  Поёт о воле.
 
 
Пришёл. Она ко мне близка.
  В её очах отрада.
И смерть в руке её легка
  И слаще яда.
 

 
Я влюблён в мою игру.
Я играя сам сгораю,
И безумно умираю,
И умру, совсем умру.
 
 
Умираю от страданий,
Весь измученный игрой,
Чтобы новою зарёй
Вывесть новый рой созданий.
 
 
Снова будут небеса, –
Не такие же, как ваши, –
Но опять из полной чаши
Я рассею чудеса.
 

 
Невинный цвет и грешный аромат
      Левкоя
Пленительным желанием томят
      Покоя.
 
 
Так сладостно склоняться в полусне
      Под тенью
К желанному и радостному мне
      Забвенью, –
 
 
Простивши всё, что было в жизни злом
      И мукой,
Стереть и память даже о былом
      Разлукой.
 

 
Свободный ветер давно прошумел
И промчался надо мною,
Долина моя тиха и спокойна, –
А чуткая стрела
Над гордою башнею возвышенного дома
Всё обращает своё тонкое остриё
К далёкой и странной области
Мечты.
Уже и самые острые,
Самые длинные
Лучи
Растаяли в мглистом безмолвии.
Туман поднимается
Над топкими берегами реки.
Усталые дети чего-то просят
И плачут.
Наступает
Моя последняя стража.
 
 
Дивный край недостижим, как прежде,
И Я, как прежде, только я.
 

 
  Что было, будет вновь,
Что было, будет не однажды.
  С водой смешаю кровь
Устам, томящимся от жажды.
 
 
  Придёт с высоких гор.
Я жду. Я знаю, – не обманет.
  Глубок зовущий взор.
Стилет остёр и сладко ранит.
 
 
  Моих коснется плеч.
Приникнет в тайне бездыханной.
  Потом затопит печь,
И тихо сядет ждать за ванной.
 
 
  Звенящие струи
Прольёт, открыв неспешно краны,
  И брызнет на мои
Легко означенные раны.
 
 
  И дверь мою замкнёт,
И тайной зачарует стены,
  И томная войдёт
В мои пустеющие вены.
 
 
  С водой смешаю кровь
Устам, иссохнувшим от жажды.
  Что было, будет вновь.
Что было, будет не однажды.
 

 
Мы были праздничные дети,
  Сестра и я.
Плела нам радужные сети
  Коварная Змея.
 
 
Стояли мы, играть не смея
  На празднике весны.
У злого, радостного Змея
  Отравленные сны
 
 
Хоть бедных раковин случайно
  Набрать бы у ручья, –
Нет, умираем, плача тайно,
  Сестра и я.
 

 
Настало время чудесам.
Великий труд опять подъемлю.
Я создал небеса и землю,
И снова ясный мир создам.
 
 
Настало творческое время.
Земное бремя тлеет вновь
Моя мечта, моя любовь
Восставит вновь иное племя.
 
 
Подруга-смерть, не замедляй,
Разрушь порочную природу,
И мне опять мою свободу
Для созидания отдай.
 

Лазурные горы

Предисловие

Стихотворения, собранные в этой книге, написаны в 1884–1898 годах; но далеко не все стихотворения тех лет помещены здесь. Выбор обусловлен желанием сохранить некоторую общность настроения. Стихи расположены в порядке, который для внимательного читателя покажется не случайным. Хронологический указатель напечатан в конце этой книги.

Предисловие

(к книге «Пламенный круг»)

Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, – хочу, чтобы интимное стало всемирным.

Тёмная земная душа человека пламенеет сладкими и горькими восторгами, истончается и восходит по нескончаемой лестнице совершенств в обители навеки недостижимые и вовеки вожделенные.

Жаждет чуда, – и чудо дастся ей.

И разве земная жизнь, – Моя жизнь, – не чудо? Жизнь, такая раздробленная, такая разъединённая и такая единая.

Ибо всё и во всём – Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет.

Вещи есть у меня, но ты – не вещь Моя; ты и Я – одно.

Приди ко Мне, люби Меня.

Январь 1908 года

«Где ты делась, несказанная…»

 
Где ты делась, несказанная
Тайна жизни, красота?
Где твоя благоуханная,
Чистым светом осиянная,
Радость взоров, нагота?
 
 
Хоть бы в дымке сновидения
Ты порой явилась мне,
Хоть бы поступью видения
В краткий час уединения
Проскользнула в тишине!
 

«Чиста любовь моя…»

 
  Чиста любовь моя,
  Как ясных звёзд мерцанье,
Как плеск нагорного ручья,
Как белых роз благоуханье
 
 
  Люблю одну тебя,
  Неведомая дева,
Невинной страсти не губя
Позором ревности и гнева.
 
 
  И знаю я, что здесь
  Не быть с тобою встрече:
Твоя украшенная весь
От здешних тёмных мест далече.
 
 
  А мой удел земной –
  В томленьях и скитаньях,
И только нежный голос твой
Ко мне доносится в мечтаньях.
 

«Морозная светлая даль…»

 
    Морозная светлая даль,
  И низкое солнце, и звёзды в снегу…
  Несут меня сани. Забыта печаль.
Морозные грёзы звенят надо мной на бегу.
Открытое поле всё бело и чисто кругом.
Раскинулось небо широким и синим шатром.
  Я вспомнить чего-то никак не могу,
  Но что позабылось, того и не жаль.
  Пуста и безлюдна морозная даль.
  Бегут мои кони. Ямщик мой поёт.
    Деревни дымятся вдали…
 
 
  Надо мною несётся мечта и зовет…
    Плещут волны, летят корабли…
Рассыпается девичий смех перекатной волной…
Ароматная ночь обаяла своей тишиной…
  Мы крылаты, – плывем далеко от земли…
  Ты, невеста моя, не оставишь меня…
  Нет, опять предо мною зима предстаёт,
  Быстро сани бегут, и ямщик мой поёт,
И навстречу мне снежная пыль мимолетного дня.
 

«Я не спал, – и звучало…»

 
Я не спал, – и звучало
  За рекой,
Трепетало, рыдало
  Надо мной.
 
 
Это пела русалка,
  А не ты.
И былого мне жалко,
  И мечты.
 
 
До зари недалёкой
  Как заснуть!
Вспоминал я жестокий,
  Долгий путь.
 
 
А русалка смеялась
  За рекой, –
Нет, не ты издевалась
  Надо мной.
 

«Покрыла зелень ряски…»

 
Покрыла зелень ряски
Дремотный, старый пруд, –
Я жду, что оживут
Осмеянные сказки:
Русалка приплывёт,
Подымется, нагая,
Из сонных тёмных вод
И запоёт, играя
Зелёною косой,
А в омуте глубоком
Сверкнет огромным оком
Ревнивый водяной…
Но тихо дремлет ряска,
Вода не шелохнёт, –
Прадедовская сказка
Вовек не оживёт.
 

«На лбу её денница…»

 
На лбу её денница
Сияла голубая,
И поясом зарница
Была ей золотая.
 
 
Она к земле спускалась
По радуге небесной,
И в мире оставалась
Блаженно-неизвестной.
 
 
Но захотела власти
Над чуждыми телами,
И нашей буйной страсти
С тоской и со слезами.
 
 
Хотелось ей неволи
И грубости лобзаний,
И непомерной боли
Бесстыдных истязаний, –
 
 
И в тёмные, плотские
Облекшися одежды,
Лелеяла земные,
Коварные надежды.
 
 
И жизнь её влачилась
Позором и томленьем,
И смерть за ней явилась
Блаженным избавленьем.
 

«На песке прихотливых дорог…»

 
На песке прихотливых дорог
От зари догорающий свет
Озарил, расцветил чьих-то ног
  Тонкий след…
 
 
Может быть, здесь она проходила,
Оставляя следы на песке,
И помятый цветок проносила
  На руке.
 
 
Поднимая раскрытую руку,
Далеко за мечтой унеслась
И далёкому, тайному звуку
  Отдалась.
 
 
Тосковали на нежной ладони
Молодой, но жестокой руки
По своей ароматной короне
  Лепестки…
 
 
Молодою и чуждой печалью
Не могу я души оживить
И того, что похищено далью,
  Воротить.
 
 
Мне об ней ничего не узнать,
Для меня обаяния нет.
Что могу на земле различать?
  Только след.
 

«Молода и прекрасна…»

 
Молода и прекрасна,
Безнадёжно больна,
Смотрит на землю ясно
И бесстрастно луна.
 
 
Отуманились дали,
И тоскует земля,
И росою печали
Оросились поля.
 
 
Простодушные взоры
Подымает жена
На лазурные горы,
Где томится луна.
 
 
Что не спит и не дремлет,
Всё скорбит о луне,
И лучам её внемлет
В голубой тишине.
 
 
Но не плачет напрасно
Золотая луна,
Молода, и прекрасна,
И смертельно больна.
 
 
Умирая не плачет,
И уносится вдаль,
И за тучею прячет
Красоту и печаль.
 

«Туман не редеет…»

 
   Туман не редеет
Молочною мглою закутана даль,
   И на сердце веет
    Печаль.
 
 
   С заботой обычной,
Суровой нуждою влекомый к труду,
   Дорогой привычной
    Иду.
 
 
   Бледна и сурова,
Столица гудит под туманною мглой,
   Как моря седого
    Прибой.
 
 
   Из тьмы вырастая,
Мелькает и вновь уничтожиться в ней
   Торопится стая
    Теней.
 

«Короткая радость сгорела…»

 
Короткая радость сгорела,
И снова я грустен и нищ,
И снова блуждаю без дела
У чуждых и тёмных жилищ.
 
 
Я пыл вдохновенья ночного
Больною душой ощущал,
Виденья из мира иного
Я светлым восторгом встречал.
 
 
Но краткая радость сгорела,
И город опять предо мной,
Опять я скитаюсь без дела
По жёсткой его мостовой.
 

«Запах асфальта и грохот колёс…»

 
Запах асфальта и грохот колёс,
  Стены, каменья и плиты…
О, если б ветер внезапно донёс
  Шелест прибрежной ракиты!
 
 
Грохот на камнях и ропот в толпе, –
  Город не хочет смириться.
О, если б вдруг на далёкой тропе
  С милою мне очутиться!
 
 
Ясные очи младенческих дум
  Сердцу открыли бы много.
О, этот грохот, и ропот, и шум, –
  Пыльная, злая дорога!
 

«Иду я влажным лугом…»

 
Иду я влажным лугом.
Томят меня печали.
Широким полукругом
Развёрнутые дали,
Безмолвие ночное
С пленительными снами,
И небо голубое
С зелёными краями, –
Во всём покой и нега,
Лишь на сердце тревога.
Далёко до ночлега.
Жестокая дорога!
 

«Закрывая глаза, я целую тебя…»

 
Закрывая глаза, я целую тебя, –
  Бестелесен и тих поцелуй.
Ты глядишь и молчишь, не губя, не любя,
  В колыханьи тумана и струй.
 
 
Я плыву на ладье, – и луна надо мной
  Подымает печальный свой лик;
Я плыву по реке, – и поник над рекой
  Опечаленный чем-то тростник.
 
 
Ты неслышно сидишь, ты не двинешь рукой, –
  И во мгле, и в сиянии даль.
И не знаю я, долго ли быть мне с тобой,
  И когда ты мне молвишь: «Причаль».
 
 
Этот призрачный лес на крутом берегу,
  И поля, и улыбка твоя –
Бестелесное всё. Я забыть не могу
  Бесконечной тоски бытия.
 

«Под холодною властью тумана…»

 
Под холодною властью тумана,
Перед хмурой угрозой мороза,
На цветках, не поблекнувших рано.
Безмятежная, чистая грёза.
 
 
С изнемогшей душой неразрывны
Впечатленья погибшего рая,
И по-прежнему нежно призывны
Отголоски далекого мая.
 

«Не ужасай меня угрозой…»

 
Не ужасай меня угрозой
Безумства, муки и стыда,
Навек останься лёгкой грёзой,
Не воплощайся никогда,
 
 
Храни безмерные надежды,
Звездой далёкою светись,
Чтоб наши грубые одежды
Вокруг тебя не обвились.
 

«Я от мира отрекаюсь…»

 
Я от мира отрекаюсь,
Облекаюсь тёмной схимой
И душою устремляюсь
В тот чертог недостижимый,
 
 
Где во мгле благоуханий,
В тихом трепете огней
Входит бледный рой мечтаний
В круг больных и злых теней.
 
 
И к сокрытому престолу
С необычными дарами
Мы подходим, очи долу,
С необутыми ногами,
 
 
И приносим жертву Богу,
Службу ясную поём,
Но к заветному порогу
Человека не зовём.
 

Ариадна («Сны внезапно отлетели…»)

 
Сны внезапно отлетели…
Что ж так тихо всё вокруг?
Отчего не на постели
С нею мил-желанный друг?
 
 
Смотрит, ищет, – и рыдает,
И понятно стало ей,
Что коварно покидает
Обольщённую Тезей.
 
 
Мчится к морю Ариадна, –
Бел и лёгок быстрый бег, –
И на волны смотрит жадно,
Голосящие о брег.
 
 
Лёгким веяньем зефира
Увлекаемы, вдали,
В синем зареве эфира
Исчезают корабли.
 
 
Парус чёрный чуть мелькает, –
И за милым вслед спеша,
Улетает, тает, тает
Ариаднина душа.
 

«Из мира чахлой нищеты…»

 
Из мира чахлой нищеты,
Где жёны плакали и дети лепетали,
Я улетал в заоблачные дали
В объятьях радостной мечты,
И с дивной высоты надменного полёта
Преображал я мир земной,
И он сверкал передо мной,
Как тёмной ткани позолота.
Потом, разбуженный от грёз
Прикосновеньем грубой жизни,
Моей мучительной отчизне
Я неразгаданное нёс.
 

«Для чего в пустыне дикой…»

 
Для чего в пустыне дикой
Ты возник, мой вешний цвет?
Безнадёжностью великой
Беспощадный веет свет.
 
 
Нестерпимым дышит жаром
Лютый змей на небесах.
Покоряясь ярым чарам,
Мир дрожит в его лучах.
 
 
Милый цвет, ты стебель клонишь,
Ты грустишь, ты одинок, –
Скоро венчик ты уронишь
На сухой и злой песок.
 
 
Для чего среди пустыни
Ты возник, мой вешний цвет,
Если в мире нет святыни,
И надежды в небе нет?
 

«Этот сон-искуситель…»

 
Этот сон-искуситель,
  Он неправдою мил.
Он в мою роковую обитель
Через тайные двери вступил, –
 
 
  И никто не заметил,
  И не мог помешать.
Я желанного радостно встретил,
И он сказочки стал мне шептать.
 
 
  Расцвели небылицы,
  Как весною цветы,
И зареяли вещие птицы,
И пришла, вожделенная, ты…
 
 
  Этот сон-искуситель,
  Он неправдою мил.
Он мою роковую обитель
Безмятежной мечтой озарил.
 

«Скоро солнце встанет…»

 
Скоро солнце встанет,
В окна мне заглянет,
Но не буду ждать, –
Не хочу томиться:
Утром сладко спится, –
Любо сердцу спать.
 
 
Раннею порою
Окон не открою
Первому лучу.
С грёзою полночной,
Ясной, беспорочной,
Задремать хочу.
 
 
Дума в грёзе тонет.
На подушку клонит
Голову мою…
Предо мной дороги,
Реки и чертоги
В голубом краю.
 

«Просыпаюсь рано…»

 
Просыпаюсь рано, –
Чуть забрезжил свет,
Тёмно от тумана, –
Встать мне или нет?
Нет, вернусь упрямо
В колыбель мою, –
Спой мне, спой мне, мама:
«Баюшки-баю!»
 
 
Молодость мелькнула,
Радость отнята,
Но меня вернула
В колыбель мечта.
Не придёт родная, –
Что ж, и сам спою,
Горе усыпляя:
«Баюшки-баю!»
 
 
Сердце истомилось.
Как отрадно спать!
Горькое забылось,
Я – дитя опять,
Собираю что-то
В голубом краю,
И поёт мне кто-то:
«Баюшки-баю!»
 
 
Бездыханно, ясно
В голубом краю.
Грёзам я бесстрастно
Силы отдаю.
Кто-то безмятежный
Душу пьёт мою,
Шепчет кто-то нежный:
«Баюшки-баю».
 
 
Наступает томный
Пробужденья час.
День грозится тёмный, –
Милый сон погас.
Начала забота
Воркотню свою,
Но мне шепчет кто-то:
«Баюшки-баю!»
 

«Запоздалый ездок на коне вороном…»

 
Запоздалый ездок на коне вороном
  Под окошком моим промелькнул.
Я тревожно гляжу, – но во мраке ночном
  Напряжённый мой взор потонул.
Молодые берёзки печально молчат,
  Неподвижны немые кусты.
В отдалении быстро копыта стучат, –
  Невозвратный, торопишься ты.
Одинокое ложе ничем не согреть,
  Бесполезной мечты не унять.
Ах, еще бы мне раз на тебя посмотреть!
  Ах, еще б ты промчался опять!
 

«Ангельские лики…»

 
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий, –
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий.
 
 
  Ангел вопрошает:
«Бледный отрок, ты откуда?
Рано дни тебе наскучили».
  Отрок отвечает:
«На земле мне было худо.
Мать с отцом меня замучили».
 
 
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий, –
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий.
 
 
  «Целый день бранили,
Ночью руки мне связали,
На чердак свели раздетого,
  Долго палкой били,
Долго розгами терзали, –
Вот и умер я от этого».
 
 
  Ангельские лики,
  Светлое хваленье,
  Дым благоуханий, –
  У Творца-Владыки
  Вечное забвенье
  Всех земных страданий.
 

«Отвори свою дверь…»

 
  Отвори свою дверь,
И ограду кругом обойди.
  Неспокойно теперь, –
Не ложись, не засни, подожди.
 
 
  Может быть, в эту ночь
И тебя позовёт кто-нибудь.
  Поспешишь ли помочь?
И пойдёшь ли в неведомый путь?
 
 
  Да и можно ли спать?
Ты подумай: во тьме, за стеной
  Станет кто-нибудь звать,
Одинокий, усталый, больной.
 
 
  Выходи к воротам
И фонарь пред собою неси.
  Хоть бы сгинул ты сам,
Но того, кто взывает, спаси.
 

«Суровый друг, ты недоволен…»

 
Суровый друг, ты недоволен,
  Что я грустна.
Ты молчалив, ты вечно болен, –
  И я больна.
 
 
Но не хочу я быть счастливой,
  Идти к другим.
С тобой мне жить в тоске пугливой,
  С больным и злым.
 
 
Отвыкла я от жизни шумной
  И от людей.
Мой взор горит тоской безумной,
  Тоской твоей.
 
 
Перед тобой в немом томленьи
  Сгораю я.
В твоём печальном заточеньи
  Вся жизнь моя.
 

Медный змий

 
Возроптали иудеи:
«Труден путь наш, долгий путь.
Пресмыкаясь, точно змеи,
Мы не смеем отдохнуть».
 
 
В стан усталых иудеев
Из неведомой земли
Вереницы мудрых змеев
Утром медленно ползли.
 
 
Подымался к небу ропот:
«Нет надежд и нет дорог!
Или нам наш долгий опыт
Недостаточно был строг?»
 
 
Рано утром, в час восхода,
Голодна, тоща и зла,
В стан роптавшего народа
Рать змеиная ползла.
 
 
И, раздор меж братьев сея,
Говорил крамольник злой:
«Мы отвергнем Моисея,
Мы воротимся домой».
 
 
Чешуёй светло-зелёной
Шелестя в сухой пыли,
По равнине опалённой
Змеи медленно ползли.
 
 
«Здесь в пустыне этой пыльной
Мы исчахнем и умрём.
О, вернёмся в край обильный,
Под хранительный ярём».
 
 
Вдруг, ужаленный змеёю,
Воин пал сторожевой, –
И сбегаются толпою
На его предсмертный вой.
 
 
И, скользя между ногами
Старцев, жён, детей и дев,
Змеи блещут чешуями,
Раззевают хищный зев,
 
 
И вонзают жала с ядом
В обнажённые стопы
Их враждебно-вещим взглядом
Очарованной толпы.
 
 
Умирали иудеи, –
И раскаялись они.
«Моисей, нас жалят змеи! –
Возопил народ. – Взгляни:
 
 
Это – кара за роптанье.
Умоли за нас Творца,
Чтоб Господне наказанье
Не свершилось до конца».
 
 
И, по слову Моисея,
Был из меди скован змей,
И к столбу прибили змея
Остриями трёх гвоздей.
 
 
Истощили яд свой гости
И, шурша в сухой пыли,
Обессиленные злости
В логовища унесли.
 
 
Перед медным изваяньем
Преклоняется народ,
И смиренным покаяньем
Милость Божию зовёт.
 

«Твоих немых угроз, суровая природа…»

 
Твоих немых угроз, суровая природа,
  Никак я не пойму.
От чахлой жизни жду блаженного отхода
  К покою твоему,
И каждый день меня к могиле приближает
  Я каждой ночи рад,
Но душу робкую бессмысленно пугает
  Твой неподвижный взгляд.
Лесов таинственных ласкающие сени,
  Немолчный ропот вод,
И неотступные и трепетные тени,
  И неба вечный свод, –
Враждебно всё мечте и чувству человека,
  И он ведёт с тобой
От самых древних лет доныне и до века
  Непримиримый бой.
Но побеждаешь ты, – последнего дыханья
  Подстерегая час,
Огнем томительным напрасного страданья
  Ты обнимаешь нас.
 

«В поле не видно ни зги…»

 
В поле не видно ни зги.
Кто-то зовёт: «Помоги!»
   Что я могу?
Сам я и беден, и мал,
Сам я смертельно устал,
   Как помогу?
 
 
Кто-то зовёт в тишине:
«Брат мой, приблизься ко мне!
   Легче вдвоём.
Если не сможем идти,
Вместе умрём на пути,
   Вместе умрём!»
 

«Опять сияние в лампаде…»

 
Опять сияние в лампаде,
Но не могу склонить колен.
Ликует Бог в надзвёздном граде,
А мой удел – унылый плен.
 
 
С иконы тёмной безучастно
Глаза суровые глядят.
Открыт молитвенник напрасно:
Молитвы древние молчат, –
 
 
И пожелтелые страницы,
Заветы строгие храня,
Как безнадёжные гробницы,
Уже не смотрят на меня.
 

«Забыв о родине своей…»

 
Забыв о родине своей,
Мы торжествуем новоселье, –
Какое буйное весепье!
Какое пиршество страстей!
 
 
Но всё проходит, гаснут страсти,
Скучна весёлость наконец;
Седин серебряный венец
Носить иль снять не в нашей власти.
 
 
Всё чаще станем повторять
Судьбе и жизни укоризны.
И тихий мир своей отчизны
Нам всё отрадней вспоминать.
 

От злой работы палачей

Валерию Брюсову

Баллада

 
Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.
 
 
Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Её пленяла похвала.
 
 
Её в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.
 
 
Сверкало золото чертога,
Горел огнём и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздроблённых вод.
 
 
Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоён.
 
 
Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.
 
 
И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она склоняла взор тяжёлый,
Она таила тёмный гнев.
 
 
К забавам лёгкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.
 
 
Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжёлая лилась.
 
 
Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.
 
 
В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.
 
 
Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.
 
 
И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она клонила взор тяжёлый.
Она таила тёмный гнев.