Текст книги "Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы"

Автор книги: Федор Сологуб

Федор Кузьмич Сологуб
Собрание стихотворений
Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы

Пламенный круг

Стихи. Книга восьмая

Предисловие

Рожденный не в первый раз и уже не первый завершая круг внешних преображений, я спокойно и просто открываю мою душу. Открываю, – хочу, чтобы интимное стало всемирным.

Тёмная земная душа человека пламенеет сладкими и горькими восторгами, истончается и восходит по нескончаемой лестнице совершенств в обители навеки недостижимые и вовеки вожделенные.

Жаждет чуда, – и чудо дастся ей.

И разве земная жизнь, – Моя жизнь, – не чудо? Жизнь, такая раздробленная, такая разъединённая и такая единая.

«Ибо всё и во всём – Я, и только Я, и нет иного, и не было и не будет».

«Вещи есть у меня, но ты – не вещь Моя; ты и Я – одно».

«Приди ко Мне, люби Меня».

Январь 1908 года

Эту книгу стихов посвящаю

Моей Сестре

Федор Сологуб

I
Личины переживаний

 
Я был один в моём раю,
И кто-то звал меня Адамом.
Цветы хвалили плоть мою
Первоначальным фимиамом.
 
 
И первозданное зверьё,
Теснясь вокруг меня, на тело
Ещё невинное моё
С любовью дикою глядело.
 
 
У ног моих журчал ручей,
Спеша лобзать стопы нагие,
И отражения очей
Мне улыбалися, благие.
 
 
Когда ступени горных плит
Роса вечерняя кропила,
Ко мне волшебница Лилит
Стезёй лазурной приходила.
 
 
И вся она быпа легка,
Как тихий сон, – как сон безгрешна,
И речь её была сладка,
Как нежный смех, – как смех утешна.
 
 
И не желать бы мне иной!
Но я под сенью злого древа
Заснул… проснулся, – предо мной
Стояла и смеялась Ева…
 
 
Когда померк лазурный день,
Когда заря к морям склонилась,
Моя Лилит прошла как тень,
Прошла, ушла, – навеки скрылась.
 

 
Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.
 
 
Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.
 
 
Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.
 
 
Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была – ненужный
И непонятный арабеск.
 
 
Владык встречая льстивым кликом, –
И клик наш соткан был из тьмы, –
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.
 
 
Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
 

 
Когда звенят согласные напевы
  Ойлейских дев,
И в пляске медленной кружатся девы
  Под свой напев, –
 
 
Преодолев несносные преграды,
  И смерти рад,
Вперяю я внимательные взгляды
  В их светлый град.
 
 
Отрад святых насытясь дуновеньем,
  С тебя, Ойле,
Стремлюсь опять, окованный забвеньем,
  К моей земле.
 
 
Во мгле земли свершаю превращенья.
  Покорен я, –
И дней медлительных влачатся звенья,
  О, жизнь моя!
 

 
Разбудил меня рано твой голос, о Брама!
   Я прошла по росистым лугам,
Поднялась по ступеням высокого храма
   И целую священный Лингам.
 
 
   Он возложен на ткани узорной,
   Покрывающей древний алтарь.
   Стережёт его голый и чёрный,
   Диадемой увенчанный царь.
 
 
На священном Лингаме ярка позолота,
   Сам он чёрен, громаден и прям…
Я закрою Лингам закрасневшимся лотосом,
   Напою ароматами храм.
 
 
   Алтарю, покрывалу, Лингаму
   Я открою, что сладко люблю.
   Вместе Шиву, и Вишну, и Браму я
   Ароматной мольбой умолю.
 

 
Насытив очи наготою
Эфирных и бесстрастных тел,
Земною страстной красотою
Я воплотиться захотел.
 
 
Тогда мне дали имя Фрины,
И в обаяньи нежных сил
Я восхитил мои Афины
И тело в волны погрузил.
 
 
Невинность гимны мне слагала,
Порок стыдился наготы,
И напоил он ядом жало
В пыли ползущей клеветы.
 
 
Мне казнь жестокая грозила,
Меня злословила молва,
Но злость в победу превратила
Живая сила божества.
 
 
Когда отравленное слово
В меня метал мой грозный враг,
Узрел внезапно без покрова
Мою красу ареопаг.
 
 
Затмилось злобное гоненье,
Хула свиваясь умерла,
И было – старцев поклоненье,
Восторг бесстрастный и хвала.
 

 
Нерон сказал богам державным:
«Мы торжествуем и царим!»
И под ярмом его бесславным
Клонился долго гордый Рим.
 
 
Таил я замысел кровавый.
Час исполнения настал, –
И отточил я мой лукавый,
Мой беспощадно-злой кинжал.
 
 
В сияньи цесарского трона,
Под диадемой золотой,
Я видел тусклый лик Нерона,
Я встретил взор его пустой.
 
 
Кинжал в руке моей сжимая,
Я не был робок, не был слаб, –
Но ликовала воля злая,
Меня схватил Неронов раб.
 
 
Смолою облит, на потеху
Безумных буду я сожжён.
Внимай бессмысленному смеху
И веселися, злой Нерон!
 

 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча.
 
 
И я учился в школе
В стенах монастыря,
От мудрости и боли
Томительно горя.
 
 
Но путь науки строгой
Я в юности отверг,
И вольною дорогой
Пришёл я в Нюренберг.
 
 
На площади казнили:
У чьих-то смуглых плеч
В багряно-мглистой пыли
Сверкнул широкий меч.
 
 
Меня прельстила алость
Казнящего меча
И томная усталость
Седого палача.
 
 
Пришел к нему, учился
Владеть его мечом,
И в дочь его влюбился,
И стал я палачом.
 
 
Народною боязнью
Лишённый вольных встреч,
Один пред каждой казнью
Точу мой тёмный меч.
 
 
Один взойду на помост
Росистым утром я,
Пока спокоен дома
   Строгий судия.
 
 
Свяжу верёвкой руки
У жертвы палача.
О, сколько тусклой скуки
В сверкании меча!
 
 
Удар меча обрушу,
И хрустнут позвонки,
И кто-то бросит душу
В размах моей руки.
 
 
И хлынет ток багряный,
И, тяжкий труп влача,
Возникнет кто-то рдяный
И тёмный у меча.
 
 
Нe опуская взора,
Пойду неспешно прочь
От скучного позора
В мою дневную ночь.
 
 
Сурово хмуря брови,
В окошко постучу,
И дома жажда крови
Приникнет к палачу.
 
 
Мой сын покорно ляжет
На узкую скамью.
Опять верёвка свяжет
   Тоску мою.
 
 
Стенания и слезы, –
Палач – везде палач.
О, скучный плеск берёзы!
О, скучный детский плач!
 
 
Кто знает, сколько скуки
В искусстве палача!
Не брать бы вовсе в руки
Тяжёлого меча!
 

 
Когда я был собакой
Седого короля,
Ко мне ласкался всякий,
Мой верный нрав хваля.
 
 
Но важные вельможи
Противно пахли так.
Как будто клочья кожи,
Негодной для собак.
 
 
И дамы пахли кисло,
Терзая чуткий нос,
Как будто бы повисла
С их плеч гирлянда роз.
 
 
Я часто скалил зубы,
Ворча на этих шлюх.
И мы, собаки, грубы.
Когда страдает нюх.
 
 
Кому служил я верно.
То был король один.
Он пахнул тоже скверно,
Но он был властелин.
 
 
Я с ним и ночью влажной,
И в пыльном шуме дня.
Он часто с лаской важной
Похваливал меня.
 
 
Один лишь паж румяный,
Весёлый мальчуган,
Твердил, что я – поганый
Ворчун и грубиян.
 
 
Но, мальчику прощая,
Я был с ним очень прост,
И часто он, играя,
Хватал меня за хвост.
 
 
На всех рыча мятежно,
Пред ним смирял я злость.
Он пахнул очень нежно,
Как с мозгом жирным кость.
 
 
Людьми нередко руган,
Он всё ж со мной шалил,
И раз весьма испуган
Мальчишкою я был.
 
 
Опасную игрушку
Придумал навязать
Он мне на хвост: гремушку,
Способную пылать.
 
 
Дремал я у престола,
Где восседал король,
И вдруг воспрянул с пола,
В хвосте почуяв боль.
 
 
Хвостом косматым пламя
Восставил я, дрожа,
Как огненное знамя
Большого мятежа.
 
 
Я громко выл и лаял,
Носясь быстрей коня.
Совсем меня измаял
Злой треск и блеск огня.
 
 
Придворные нашлися, –
Гремушка вмиг снята,
И дамы занялися
Лечением хвоста.
 
 
Король смеялся очень
На эту дурь и блажь,
А всё-таки пощёчин
Дождался милый паж.
 
 
Прибили так, без гнева,
И плакал он шутя, –
Притом же королева
Была совсем дитя.
 
 
Давно всё это было,
И минуло давно.
Что пахло, что дразнило,
Давно погребено.
 
 
Удел безмерно грустный
Собакам бедным дан, –
И запах самый вкусный
Исчезнет, как обман.
 
 
Ну вот, живу я паки,
Но тошен белый свет:
Во мне душа собаки,
Чутья же вовсе нет.
 

 
Струясь вдоль нивы, мёртвая вода
Звала меня к последнему забытью.
Я пас тогда ослиные стада,
И похвалялся их тяжёлой прытью.
 
 
Порой я сам, вскочивши на осла,
Трусил рысцой, не обгоняя стада,
И робко ждал, чтоб ночь моя сошла
И на поля повеяла прохлада.
 
 
Сырой песок покорно был готов
Отпечатлеть ослиные копыта,
И мёртвый ключ у плоских берегов
Журчал о том, что вечной мглой закрыто.
 

 
Высока луна Господня.
  Тяжко мне.
Истомилась я сегодня
  В тишине.
 
 
Ни одна вокруг не лает
  Из подруг.
Скучно, страшно замирает
  Всё вокруг.
 
 
В ясных улицах так пусто,
  Так мертво.
Не слыхать шагов, ни хруста,
  Ничего.
 
 
Землю нюхая в тревоге,
  Жду я бед.
Слабо пахнет по дороге
  Чей-то след.
 
 
Никого нигде не будит
  Быстрый шаг.
Жданный путник, кто ж он будет, –
  Друг иль враг?
 
 
Под холодною луною
  Я одна.
Нет, невмочь мне, – я завою
  У окна.
 
 
Высока луна Господня,
  Высока.
Грусть томит меня сегодня
  И тоска.
 
 
Просыпайтесь, нарушайте
  Тишину.
Сестры, сестры! войте, лайте
  На луну!
 

 
Я жил как зверь пещерный,
Холодной тьмой объят,
Заветам ветхим верный,
Бездушным скалам брат.
 
 
Но кровь моя кипела
В томительном огне, –
И призрак злого дела
Творил я в тишине.
 
 
Над мраками пещеры,
Над влажной тишиной
Скиталися химеры,
Воздвигнутые мной.
 
 
На каменных престолах,
Как мрачные цари,
В кровавых ореолах
Мерцали упыри.
 
 
Безумной лаской нежить
Во тьме и тишине
Отверженная нежить
Сбиралася ко мне.
 
 
И я как зверь скитался
В кругу заклятых сил
И скверною питался,
Но смерти не вкусил.
 

 
Степь моя!
Ширь моя!
Если отрок я,
Раскрываю я
Жёлтенький цветок,
Зажигаю я
Жёлтенький, весёленький, золотой огонек.
 
 
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой земной, золотой огонь!
 
 
Степь моя!
Ширь моя!
Если дева я,
Раскрываю я
Аленький цветок,
Зажигаю я
Аленький, маленький, красный огонёк.
 
 
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой ясный, красный огонь!
 
 
Степь моя!
Ширь моя!
Вею, вею я,
Раскрываю я
Жёлтенькие, аленькие цветки,
Зажигаю я
Золотые, красные огоньки.
 
 
Ты цветков моих не тронь, не тронь!
Не гаси ты мой красный, золотой огонь!
 

 
Какие-то светлые девы
Сегодня гостили у нас.
То не были дочери Евы, –
Таких я не видывал глаз.
Я встретил их где-то далёко
В суровом лесу и глухом.
Бежали они одиноко,
Пугливо обнявшись, вдвоём.
И было в них много печали,
Больной, сиротливой, лесной,
И ноги их быстро мелькали,
Покрытые светлой росой.
Но руки их смелой рукою
Сложил я в спасающий крест,
И вывел их верной тропою
Из этих пугающих мест.
И бедные светлые девы
Всю ночь прогостили у нас, –
Я слушал лесные напевы,
И сладкий, и нежный рассказ.
 

 
Порой повеет запах странный, –
Его причины не понять, –
Давно померкший, день туманный
Переживается опять.
 
 
Как встарь, опять печально всходишь
На обветшалое крыльцо,
Засов скрипучий вновь отводишь,
Вращая ржавое кольцо, –
 
 
И видишь тесные покои,
Где половицы чуть скрипят,
Где отсырелые обои
В углах тихонько шелестят,
 
 
Где скучный маятник маячит,
Внимая скучным, злым речам,
Где кто-то молится да плачет,
Так долго плачет по ночам.
 

 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою её младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
 
 
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
 
 
Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
 
 
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
 
 
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –
 
 
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.
 
 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою её младенцу, отходящему ко сну,
 
 
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
 

 
Много бегал мальчик мой.
Ножки голые в пыли.
Ножки милые помой.
Моя ножки, задремли.
Я спою тебе, спою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Тихо стукнул в двери сон.
Я шепнула: «Сон, войди».
Волоса его, как лён,
Ручки дремлют на груди, –
И тихонько я пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
«Сон, ты где был?» – «За горой». –
«Что ты видел?» – «Лунный свет». –
«С кем ты был?» – «С моей сестрой». –
«А сестра пришла к нам?» – «Нет».
Я тихонечко пою.
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Дремлет бледная луна.
Тихо в поле и в саду.
Кто-то ходит у окна,
Кто-то шепчет: «Я приду».
Я тихохонько пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
Кто-то шепчет у окна,
Точно ветки шелестят:
«Тяжело мне. Я больна.
Помоги мне, милый брат».
Тихо-тихо я пою:
«Баю-баюшки-баю».
 
 
«Я косила целый день.
Я устала. Я больна».
За окном шатнулась тень.
Притаилась у окна.
Я пою, пою, пою:
«Баю-баюшки-баю».
 

II
Земное заточение

 
Веришь в грани? хочешь знать?
Полюбил Её, – святую девственную Мать?
Боль желаний утоли.
Не узнаешь, не достигнешь здесь, во мгле земли.
 
 
Надо верить и дремать
И хвалить в молитвах тихих девственную Мать.
Все дороги на земле
Веют близкой смертью, веют вечным злом во мгле.
 

 
Злое земное томленье,
Злое земное житьё,
Божье ли ты сновиденье,
  Или ничьё?
 
 
В нашем, в ином ли твореньи
К истине есть ли пути,
Или в бесплодном томленьи
  Надо идти?
 
 
Чьим же творящим хотеньем
Неразделимо слита
С неутомимым стремленьем
  Мира тщета?
 

 
Белая тьма созидает предметы
  И обольщает меня.
Жадно ищу я душою просветы
  В область нетленного дня.
 
 
Кто же внесёт в заточенье земное
  Светоч, пугающий тьму?
Скоро ль бессмертное, сердцу родное
  В свете его я пойму?
 
 
Или навек нерушима преграда
  Белой, обманчивой тьмы,
И бесконечно томиться мне надо,
  И не уйти из тюрьмы?
 

 
Равно для сердца мило,
Равно волнует кровь –
И то, что прежде было,
И то, что будет вновь,
И тёмная могила,
И светлая любовь.
 
 
А то, что длится ныне,
Что мы зовём своим,
В безрадостной пустыне
Обманчиво, как дым.
Томимся о святыне,
Завидуем иным.
 

 
Ветер тучи носит,
Носит вихри пыли.
Сердце сказки просит,
И не хочет были.
 
 
Сидеть за стеною, работником быть, –
О, ветер, – ты мог бы и стены разбить!
 
 
Ходить по дорогам из камней и плит, –
Он только тревожит, он только скользит!
 
 
И мёртвые видеть повсюду слова, –
Прекрасная сказка навеки мертва.
 

 
Неустанное в работе
Сердце бедное моё, –
В несмолкающей заботе
Ты житьё куешь моё.
 
 
Воля к жизни, воля злая,
Направляет пылкий ток, –
Ты куёшь, не уставая,
Телу радость и порок.
 
 
Дни и ночи ты торопишь,
Будишь, слабого, меня,
И мои сомненья топишь
В нескончаемости дня.
 
 
Я безлепицей измучен.
Житиё кляну моё.
Твой тяжёлый стук мне скучен,
Сердце бедное моё.
 

 
  Мы – пленённые звери,
  Голосим, как умеем.
  Глухо заперты двери,
  Мы открыть их не смеем.
 
 
Если сердце преданиям верно,
Утешаясь лаем, мы лаем.
Что в зверинце зловонно и скверно,
Мы забыли давно, мы не знаем.
 
 
К повторениям сердце привычно, –
Однозвучно и скучно кукуем.
Всё в зверинце безлично, обычно.
Мы о воле давно не тоскуем.
 
 
  Мы – пленённые звери,
  Голосим, как умеем.
  Глухо заперты двери,
  Мы открыть их не смеем.
 

 
В дневных лучах и в сонной мгле,
В моей траве, в моей земле,
В моих кустах я схоронил
Мечты о жизни, клады сил,
И окружился я стеной,
Мой свет померк передо мной,
И я забыл, давно забыл,
Где притаились клады сил.
 
 
Порой, взобравшись по стене,
Сижу печально на окне, –
И силы спят в земле сырой,
Под неподвижною травой.
Как пробудить их? Как воззвать?
Иль им вовеки мирно спать,
А мне холодной тишиной
Томиться вечно за стеной?
 

 
Объята мглою вещих теней,
Она восходит в тёмный храм.
Дрожат стопы от холода ступеней,
И грозен мрак тоскующим очам.
И будут ли услышаны моленья?
Или навек от жизненных тревог
В недостижимые селенья
Сокрылся Бог?
 
 
Во мгле мерцают слабые лампады,
К стопам приник тяжёлый холод плит.
Темны столпов недвижные громады, –
Она стоит, и плачет, и дрожит.
О, для чего в усердьи богомольном
Она спешила в храм идти!
Как вознести мольбы о дольном!
Всему начертаны пути.
 

 
Суровый звук моих стихов –
Печальный отзвук дальной речи.
Не ты ль мои склоняешь плечи,
О, вдохновенье горьких слов?
 
 
Во мгле почиет день туманный,
Воздвигся мир вокруг стеной,
И нет пути передо мной
К стране, вотще обетованной.
 
 
И только звук, неясный звук
Порой доносится оттуда,
Но в долгом ожиданьи чуда
Забыть ли горечь долгих мук!
 

 
Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.
 
 
«Так надо, так надо», –
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, –
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.
 
 
Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.
 
 
А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.
 
 
Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.
 

 
Змий, царящий над вселенною,
Весь в огне, безумно злой,
Я хвалю тебя смиренною,
Дерзновенною хулой.
 
 
Из болотной топкой сырости
Повелел, губитель, ты
Деревам и травам вырасти,
Вывел листья и цветы.
 
 
И ползущих и летающих
Ты воззвал на краткий срок.
Сознающих и желающих
Тяжкой жизни ты обрёк.
 
 
Тучи зыблешь ты летучие,
Ветры гонишь вдоль земли,
Чтоб твои лобзанья жгучие
Раньше срока не сожгли.
 
 
Неотменны повеления,
Нет пощады у тебя.
Ты царишь, презрев моления,
Не любя и все губя.
 

 
Опять сияние в лампаде,
Но не могу склонить колен.
Ликует Бог в надзвёздном граде,
А мой удел – унылый плен.
 
 
С иконы тёмной безучастно
Глаза суровые глядят.
Открыт молитвенник напрасно:
Молитвы древние молчат, –
 
 
И пожелтелые страницы,
Заветы строгие храня,
Как безнадёжные гробницы,
Уже не смотрят на меня.
 

 
Короткая радость сгорела,
И снова я грустен и нищ,
И снова блуждаю без дела
У чуждых и тёмных жилищ.
 
 
Я пыл вдохновенья ночного
Больною душой ощущал,
Виденья из мира иного
Я светлым восторгом встречал.
 
 
Но краткая радость сгорела,
И город опять предо мной,
Опять я скитаюсь без дела
По жёсткой его мостовой.
 

 
Давно мне голос твой невнятен,
И образ твой в мечтах поблёк.
Или приход твой невозвратен,
И я навеки одинок?
 
 
И был ли ты в моей пустыне,
Иль призрак лживый, мой же сон,
В укор неправедной гордыне
Врагом безликим вознесён?
 
 
Кто б ни был ты, явись мне снова,
Затми томительные дни,
И мрак безумия земного
Хоть перед смертью осени.
 

 
Я напрасно хочу не любить, –
И, природе покорствуя страстной,
  Не могу не любить,
Не томиться мечтою напрасной.
 
 
Чуть могу любоваться тобой,
И сказать тебе слова не смею,
  Но расстаться с тобой
Не хочу, не могу, не умею.
 
 
А настанут жестокие дни,
Ты уйдёшь от меня без возврата,
  О, зачем же вы, дни!
За утратой иная утрата.
 

 
  Цветик белоснежный
  У тропы тележной
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, простился с домом,
  Ты ушёл далеча, –
  Суждена ль нам встреча?
 
 
  Цветик нежный, синий
  Над немой пустыней
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, расстался с домом,
  От тебя хоть слово
  Я услышу ль снова?
 

 
Скучная лампа моя зажжена,
Снова глаза мои мучит она.
 
 
  Господи, если я раб,
  Если я беден и слаб,
 
 
Если мне вечно за этим стоном
Скучным и скудным томиться трудом,
 
 
  Дай мне в одну только ночь
  Слабость мою превозмочь
 
 
И в совершенном созданьи одном
Чистым навеки зажечься огнем.
 

 
Над безумием шумной столицы
В тёмном небе сияла луна,
И далёких светил вереницы,
Как виденья прекрасного сна.
 
 
Но толпа проходила беспечно,
И на звёзды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.
 
 
И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели чёрной
Их вещанья его не могли.
 

 
Целуйте руки
У нежных дев,
Широкий плащ разлуки
На них надев.
 
 
Целуйте плечи
У милых жён, –
Покой блаженной встречи
Им возведён.
 
 
Целуйте ноги
У матерей, –
Над ними бич тревоги
За их детей.
 

 
Ты в стране недостижимой, –
Я в больной долине снов.
Друг, томительно любимый,
Слышу звук твоих шагов.
 
 
Содрогаясь, внемлю речи,
Вижу блеск твоих очей, –
Бледный призрак дивной встречи,
Привидение речей.
 
 
Расторгают эвмениды
Между нами все пути.
Я изгнанник, – все обиды
Должен я перенести.
 
 
Жизнью скучной и нелепой
Надо медленно мне жить,
Не роптать на рок свирепый,
И о тайном ворожить.
 

III
Сеть смерти

 
Забыв о родине своей,
Мы торжествуем новоселье, –
Какое буйное весепье!
Какое пиршество страстей!
 
 
Но всё проходит, гаснут страсти,
Скучна весёлость наконец;
Седин серебряный венец
Носить иль снять не в нашей власти.
 
 
Всё чаще станем повторять
Судьбе и жизни укоризны.
И тихий мир своей отчизны
Нам всё отрадней вспоминать.
 

 
Пламенем наполненные жилы,
Сердце знойное и полное огнём, –
В теле солнце непомерной силы,
И душа насквозь пронизанная днём.
 
 
Что же в их безумном ликованьи?
Бездна ждёт, и страшен рёв её глухой.
В озарении, сверканьи и сгораньи
Не забыть её, извечной, роковой.