Текст книги "Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы"

Автор книги: Федор Сологуб

 
Душа моя! На твоём пороге
Притаились больные, злые тревоги.
 
 
Они ждут, когда откроешь двери,
И шепчут про многие потери.
 
 
Когда ты спишь и глубоко дышишь,
Ты слышишь их ропот, ты слышишь?
 
 
Они стучат в окно клюками,
Тихо стучат дряхлыми руками, –
 
 
И твои сны мрачат виденья,
В которых слёзы, угрозы, томленья.
 
 
Едва проснёшься, едва станешь на пороге,
Тебя встретят злые тревоги.
 

 
На гармонике рёв трепака,
Безобразная брань мужика,
Соловья надоедливый треск,
Стрекотание звонких стрекоз,
И бессмысленный солнечный блеск,
И дыхание резкое роз, –
Всё телесно и грубо вокруг.
Пожалей меня, ласковый друг!
 

 
Слово, проклятое Богом,
отвергнутое небесами:
«Никогда».
Не говори его, –
оно сжигает уста,
как пламенеющий адским пламенем
уголь.
 

 
Печаль в груди была остра,
  Безумна ночь, –
И мы блуждали до утра,
  Искали дочь.
 
 
Нам запомнилась навеки
Жутких улиц тишина,
Хрупкий снег, немые реки,
Дым костров, штыки, луна.
 
 
Чернели тени на огне
  Ночных костров.
Звучали в мёртвой тишине
  Шаги врагов.
 
 
Там, где били и рубили,
У застав и у палат,
Что-то чутко сторожили
Цепи хмурые солдат.
 
 
Всю ночь мерещилась нам дочь,
  Ещё жива,
И нам нашёптывала ночь
  Её слова.
 
 
По участкам, по больницам
(Где пускали, где и нет)
Мы склоняли к многим лицам
Тусклых свеч неровный свет.
 
 
Бросали груды страшных тел
  В подвал сырой.
Туда пустить нас не хотел
  Городовой.
 
 
Скорби пламенной язык ли,
Деньги ль дверь открыли нам, –
Рано утром мы проникли
В тьму, к поверженным телам.
 
 
Ступени скользкие вели
  В сырую мглу, –
Под грудой тел мы дочь нашли
  Там, на полу.
 

(На четыре голоса)

 
Что вы, старцы, захудали,
Таковы невеселы,
Головы повесили?
  «Отошшали!»
 
 
Что вы, старые старухи,
Таковы невеселы,
Головы повесили?
  «С голодухи!»
 
 
Что вы, парни, тихи стали,
Не играете, не скачете,
Всё ревёте, плачете?
  «Тятьку угнали!»
 
 
Что вы, детки, приуныли,
Не играете, не скачете,
Всё ревете, плачете?
  «Мамку убили!»
 

 
Так жалки, так убоги!
Безжалостен и строг!
Измять босые ноги
Безмерностью дорог.
 
 
Твои ли, наши ль муки,
О, как нам разгадать!
Корой мозольной руки
Зачем-то заковать.
 
 
Невинная стихия!
Тебя ль к Суду привлечь?
Вложить в уста людские
Такую злую речь.
 

 
Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
   Дома.
 
 
Все лежали в общей груде…
Крови тёмные потоки…
Гвозди вбиты были в груди,
   В щёки.
 
 
Что любовью пламенело,
Грубо смято тёмной силой…
Пронизали гвозди тело
   Милой.
 

 
Проснусь я и думаю снова:
Ну, чем же сегодня опять,
Безумство блаженства земного,
Меня ты затеешь пытать?
 
 
Под яркой улыбкою Змея,
Над зыбким движеньем волны,
Какая дневная затея
Заменит мне милые сны?
 
 
Глаза бы мои не глядели
На эти кабинки, на пляж,
Но всё-таки встану с постели, –
Весь день проваляться нельзя ж!
 

 
В доме шатки половицы,
В небе блещет яркий диск.
Докучает голос птицы.
Скучно-звонкий визг и писк.
 
 
Глаз не зорок и не меток,
Душен телу вечный плен.
Кто же хочет этих клеток,
Этих окон, этих стен?
 

 
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
Ей не скажешь спасибо, госпоже Женевьеве,
Не похвалишь тот город, где царит Женевьева,
Непреклонная, злая, но прекрасная дева,
Что мечтает жестоко о кровавом посеве.
Не стремися в тот город, где царит Женевьева.
Госпожа Женевьева беспощадна во гневе.
 

 
Земная жизнь везде всё та же,
Всё тот же люд, и тот же труд,
И те же тихие на страже,
И тот же непреклонный суд.
 
 
И что бы небо ни вещало,
И как бы гром ни грохотал,
И как бы сердце ни дрожало
От тёмной боли тайных жал, –
 
 
Везде, всегда одно и то же,
Всё повторяется в веках,
И радость жизни так похожа
На боль, омытую в слезах.
 

 
Не сказал мне ласкового слова
И ушёл, мечтая о другой.
Я к разлуке уж была готова,
Истомлена вещательной тоской.
 
 
Ну так что же! Буду гувернанткой,
Позабуду яркие мечты,
Жизнь отбуду скромной иностранкой,
Храня сентиментальные цветы.
 
 
Я умру, вздохнувши так же ровно;
Возвестит газетный некролог:
«Незабвенная Любовь Петровна
Скончалася, наш милый, верный друг».
 

 
Мне так и надо жить, безумно и вульгарно,
Дни коротать в труде и ночи в кабаке,
Встречать немой рассвет тоскливо и угарно,
И сочинять стихи о смерти, о тоске.
 
 
Мне так и надо жить. Мучительную долю
Гореть в страстном огне и выть на колесе
Я выбрал сам. Убил я царственную волю,
В отравах утопил я все отрады, все.
 

 
Цветы дня наглых, вино дня сильных,
Рабы послушны тому, кто смел.
На свете много даров обильных
Тому, кто сердцем окаменел.
 
 
Что людям мило, что людям любо,
В чём вдохновенье и в чём полёт,
Все блага жизни тому, кто грубо
И беспощадно вперёд идёт.
 
 
О правде мира что б ни сказали,
Всё это – сказки, всё это – ложь.
Мечтатель бледный, умри в подвале,
Где стены плесень покрыла сплошь.
 
 
Подвальный воздух для чахлой груди,
И обещанье загробных крыл.
И вы хотите, о люди, люди,
Чтоб жизнь земную я полюбил.
 

 
Под сводами Утрехтского собора
  Темно и гулко.
Под сводами Утрехтского собора
  Поёт орган.
С Маргрет из Башенного переулка
Венчается сапожник Яков Дан
Под пение торжественного хора.
 
 
Под сводами Утрехтского собора
  В слезах невеста.
Под пение торжественного хора
  Угрюм жених.
«Вы все из одинакового теста», –
Он думает, нахмурен, зол и тих
Под сводами Утрехтского собора.
 
 
Под пение торжественного хора
  Венчай их, Боже!
Под сводами Утрехтского собора
  Чуть брезжит свет.
В коморке плётка есть из новой кожи,
И знает это бледная Маргрет
Под сводами Утрехтского собора.
 

 
  От кладбищенских болот
Облаками поднимались оводы.
  Кто терял надежду, тот
Знает, как безумно-горьки проводы.
 
 
  В тихом шёпоте луны,
Над землею, медленно колдующей,
  Ты ушла в лесные сны
Девой утомлённой и тоскующей.
 
 
  С лунной бледностью лица
Головой о сосны кто-то стукался.
  Тёмный голос мертвеца
С девою насмешливо аукался.
 

 
  Людское стадо, чему ты радо?
  Чего ты хочешь? Чего ты ждёшь?
  «Пить-есть нам надо, одеться надо,
  Да и без крова не проживёшь».
  Людское стадо, людское стадо,
Куда тебя погонят, туда ты и пойдёшь!
 
 
  Ленивы, злобны и бестолковы,
  Между собою у вас вражда.
  Но кто же, кто же куёт оковы?
  Кому же нужны труды раба?
 
 
  Людское стадо, твоя услада –
  Дурман словесный и злая ложь.
  Едва успеет упасть преграда,
  Уже другую ты создаёшь.
  Людское стадо, людское стадо,
Куда тебя погонят, туда ты и пойдёшь!
 

 
Надоело уж нам, зеркалам,
В эти тусклые лица глядеться.
Ах, когда же, когда же года
Перестанут пред нами вертеться?
 
 
Если трещины есть, перенесть
Это вовсе не больно, не стыдно.
И сквозь трещины нам, зеркалам,
Было б радужных ангелов видно.
 
 
Но глядеться во что ж? В эту ложь,
Что пред нами трясут балаболки?
Нет, разбиться бы нам пополам,
Иль на мелкие лучше осколки.
 

 
«Отчего у тебя утомлённые руки?»
  «Я швеёю прилежной была,
Я сшила много саванов разлуки,
  И вот к Тебе я ушла». –
 
 
«Отчего у тебя запылённые ноги?»
  «Я ходила по горам, по долам,
Но нигде к Тебе не нашла дороги.
  Пожалей, проводи меня сам».
 

 
Тебя Господь накажет
За то, что ты – смешной;
Тебя навеки свяжет
Он с мукою земной.
 
 
Смеяться горько будешь
Над тусклой жизнью ты
И сам себя осудишь
За яркие мечты.
 
 
В немую бездну канут
Огни святых минут,
А люди не устанут
Кричать: «Эй, старый шут!»
 
 
Насмешками измучат, –
Ведь ты – смешной дурак!
И на лоб нахлобучат
Изношенный колпак,
 
 
И на арену кинут.
«Пляши, когда велят!»
Ну что ж! Колпак надвинут,
Бубенчики звенят,
 
 
Смешные слёзы мочат
Морщины блёклых щёк,
И все кругом хохочут
На каждый твой прыжок.
 

 
Опять из первозданной глины
Возник первоначальный змей,
И смотрит на простор долины,
На пляски лёгкие алмей.
 
 
Здесь распаять он должен снова
Кольцо сомкнувшихся времён,
И обольстительное слово
Уже слагает втайне он.
 
 
И снова возникает дева,
Чтоб, хитрую послушав речь,
Неиссякаемого гнева
Грозу на мир опять навлечь.
 

 
Нужны врачи и фельдшера, –
Так объявляют все газеты, –
Нужны портные-мастера.
А вот кому нужны поэты?
 
 
Где объявление найдёшь:
«Поэта приглашаем на дом
Затем, что стало невтерпёж
Обычным объясняться складом,
 
 
И мы хотим красивых слов,
И души в плен отдать готовы!»
Купить имение готов.
Нужны молочные коровы.
 

 
Не верьте этой изысканной притче,
Которая исходит из уст ересиарха, –
Там нет ничего пригодного дня вас.
Жизнь должна быть весёленький ситчик.
Она не должна быть глубокий бархат
Или таинственно-нежный атлас.
 
 
Что вам делать с дорогим товаром?
Чем заплатите? Душою, – фальшивым сплавом
Из старой неправды и новой лжи?
На бархат и атлас не набрасывайтесь яро.
Мало желанья, надо иметь право.
Мимо недоступного иди, толпа, не тужи.
 

Четверостишия

 
Пускай толпа возносит над собою
Лик человека новых дней,
Но человек склоняться пред толпою
Не смей и не умей.
 

 
Что ни песня, всё было мечтою мятежной,
Но не всё, что промечтано, вылилось песней:
Не облечь мне стихами мечты самой нежной,
Всех мечтаний светлее, душистей, прелестней.
 

 
Пойду на речку слушать соловья,
  И ничего, что очень сыро.
Там не ужалишь ты меня, змея
  Всегда враждебного мне мира.
 

 
Безочарованность и скуку
Давно взрастив в моей душе,
Мне жизнь приносит злую муку
В своём заржавленном ковше.
 

 
Умри, изнеженное племя!
Дай место племени героев!
  Уж близко время
  Могучих боев!
 

 
Зелёный сон под небом голубым
Разорван утром молчаливым.
Рассвета серого ползучий дым
Предстал очам моим пугливым.
 

 
Отрекись от себя, человек, –
Нам лишь это одно и возможно.
Всё другое в ничтожный наш век
Мимолётно, забвенно и ложно.
 

 
Взвивая тучи пыли сизой,
Внезапно ветер загудёт,
И тонкой и прозрачной ризой
Просторы улиц облечёт.
 

 
Из черепа исходит свет лампадный,
  Не разгоняя тьмы.
О чём, о страж, угрюмый и злорадный,
  Смеёшься вечно ты?
 

 
Боже мой! Сколько душевной усталости!
Сколько раз в бездну греховную падано!
Сколько раз молено Божеской жалости
В синем курении тихого ладана!
 

 
Молитвы сладкогласный гений,
Твой кроток взор и речь тиха,
Но пояс твой из вожделений,
Твоя одежда из греха.
 

 
Без чарований и обаяний нельзя мне жить.
Отравлен воздух моих долин
Тоской страданий, и увяданий, и злых кручин.
Иль чары деять, или тужить.
 

 
Неведомый цветок благоухает слаще.
  Слова мертвят и запах, и мечты.
Мы улыбаемся тем радостней и чаще,
  Чем менее словами заняты.
 

 
Взойдёт любовь, нетленно-молодая,
Блаженные настанут времена,
И, без зачатия детей рождая,
  Возникнет дивная жена.
 

 
Обширный мир тончайших очертаний,
  Бесцветный, но изящный круг!
Вне жизни он, но в нём – родник мечтаний,
  Он любит медленный досуг.
 

 
Безумных дней томительная смена,
Ночей безумия томительная мгла, –
Их ткань легка, как злая пена,
И входит в жизнь, как хитрая игла.
 

Отдых

 
В час, лишь Господу известный,
В час полуночи глухой
К нам сойдёт Жених Небесный
Потаённою тропой, –
 
 
И блажен, кто бодр и светел,
Ждал Желанного в ночи,
Кто ночные тени встретил
Ясным пламенем свечи.
 
 
Кто ж, печалясь в мёртвом мраке,
Не поддерживает свет,
  Для того на браке
    Места нет!
 

 
Наконец надо мной зазвучал
Твой призыв, чародейка весна!
Я услышал его и восстал
От глубокого зимнего сна.
 
 
И расстался я с тёмной тоской.
Пред тобою, весна, я стою.
Я разнежен твоей красотой
И весеннюю песню пою.
 
 
Я пою о восстаньи моём, –
Я о тёмном паденьи забыл!
Я о громе пою, – этот гром
Благовестно меня разбудил.
 

 
Наконец-то добились мы счастья,
Но какою ценой!
Выносили мы холод ненастья
И палящий томительный зной.
Миновало тяжёлое время.
Позабудь истомившее бремя.
 
 
Говоришь ты: «Промчались невзгоды,
Но глубокий оставили след,
И не смоют Летийские воды
Отпечатков промчавшихся лет».
 
 
Милый друг, не крушися напрасно,
Не мрачи опасеньем души.
Если небо над нами так ясно,
Наслаждаться и верить спеши.
 
 
Если б снова порывы печали
О прошедшем тебя взволновали,
Подымая рыданьями грудь, –
Поскорей осуши свои глазки,
Расточай мне желанные ласки,
И былую тоску позабудь.
 

 
Благоуханье по весне,
В прозрачной ночи трепетанье,
Лучи от звёзд и блеск в луне,
В реке порожистой журчанье,
 
 
И ветер, нежное дыханье,
Подъемлет шёпот по волне,
И ты, полночное мечтанье,
Опять разбужено во мне.
 
 
Опять в душе встаёт тревога,
И совесть поверяет строго
Всю жизнь безумную мою.
 
 
Но то, что было горьким чадом,
Теперь блаженным стало ядом,
И этот яд я тихо пью.
 

 
Трава свежа, земля мягка,
Ничто не мучит, не заботит.
На небе тают облака,
А солнце ноги мне золотит.
 
 
Тропы над берегом реки
Не знаю я, куда приводят.
Мои мечтания легки
И так беспечно колобродят.
 
 
На берегу ряды кустов
Порою ветер нежно клонит,
А лес от птичьих голосов
Поёт, звенит и нежно стонет.
 
 
Покой над тихою рекой
С покорной кротостью знакомит,
И ветки гибкой ни одной
Моя рука не переломит.
 
 
Душа, как верная раба,
У Бога ничего не просит,
Но если что ей даст судьба,
Возьмёт и ничего не бросит.
 
 
А если горе ей сулит,
А если муки ей готовит,
Она за всё благодарит,
За всё Владыку славословит.
 
 
Всегда покорна и светла,
Она ни с чем, ни с чем не спорит,
Не разделит добра и зла,
И смерти с жизнью не поссорит.
 
 
От зноя не стремится в тень,
И вечной ночи не торопит,
Настанет неизбежный день,
И будет кубок жизни допит.
 

 
Он пойдёт с безумием во взоре,
С радостью, разлитой на лице,
На восток, где ярко блещут зори,
Где два солнца в золотом венце.
 
 
Он пойдёт, счастливый и прощённый,
Солнце знанья и любви встречать,
И, огнём могучим не сожжённый,
Будет он лучи их целовать,
 
 
И когда вернётся он к народу,
Светом весь проникнут и облит,
Он давно желанную свободу
Изнемогшим братьям возвестит.
 

 
Как ты злобно рыдал! Как ты гневом горел!
  Как вздымалась порывисто грудь!
Ты на битву рвался, головы не жалел,
И казалось стыдом отдохнуть.
 
 
Но порыв твой утих, успокоился гнев,
  В сердце снова любовь и покой,
И опять, как толпа восхитительных дев,
  Пролетают часы над тобой.
 
 
Снова жизнь хороша для влюблённой души,
  Снова сладки и ночи, и дни,
Впечатления жизни и сны хороши,
  Всё отрадно, куда ни взгляни.
 

 
«О чём прикажешь мне пропеть,
  Блистательный барон?
Всё, что изволишь повелеть,
Я воспою под лирный звон». –
 
 
«Изволь, тебе я тему дам,
Да только справишься ли с ней?
Спой прежде славу господам,
Могучим, славным словом нам,
Потом о бедных пожалей,
О нищете пропой своей». –
 
 
«О, господа и госпожи!
  Мне жаль не нас.
Как много зол, и бед, и лжи
  Везде у вас!
Как вы боитесь нищеты!
  Не прочен ваш покой!
Богатство – чуждо красоты.
Тот, кто боится наготы,
Он друг ли истине нагой?» –
 
 
«Довольно. Песнь твоя смешна,
  Безумен ты, старик,
Иль дамам роскошь не нужна?
Или работать я привык?
Уж не пустить ли наших жён
По нивам бегать босиком?
Старик, старик, ты нам смешон,
Пропой-ка лучше о другом». –
 
 
«Беден я, но не жалею
  О себе ничуть.
Я борьбой тоску развею,
И от жизни я успею
  Сладко отдохнуть,
 
 
Жизнь изжив в труде упорном,
В день, когда зелёным дёрном
  Мне прикроют грудь.
 
 
Жизнь с борьбою неразлучна,
Кто покоен, не живёт.
Жить в покое сердцу скучно,
А в борьбе грозовотучной
Бог к победе нас ведёт.
Счастье с честной нищетою,
С простодушной красотою
Только в хижинах живёт».
 

 
Творение выше Творца
И мир совершеннее Бога,
Но всё же мы любим Отца,
И чтим его свято и строго.
Бывает безумною мать,
И часто творящие слабы.
Но кто бы решился восстать
На мать и в безумстве хотя бы?
 

 
Знаю я, – во всей вселенной
Нет иного бытия.
Всё, что плачет и смеётся,
  Всё и всюду я.
 
 
Оттого и отдаётся
Больно так в душе моей
Всё, что слёзы вызывает
  На глаза людей.
 

 
Не говори, что мы устали,
И не тужи, что долог путь.
Нести священные скрижали
В пустыне должен кто-нибудь.
 
 
Покрыты мы дорожной пылью,
Избиты ноги наши в кровь, –
Отдаться ль робкому бессилью,
И славить нежную любовь?
 
 
Иль сделать выбора доныне
Мы не хотели, не могли,
И с тяжкой ношею в пустыне
Бредём бессмысленно в пыли?
 
 
О нет, священные скрижали
Мы донесём хоть как-нибудь.
Не повторяй, что мы устали,
Не порицай тяжёлый путь.
 

 
Напрасно хочешь позабыть
  Господню весь.
Не может сердце полюбить
  Того, что здесь,
Что, докучая, предстоит
  В тоске и в зле.
Мечта строптивая летит
  К иной земле,
В иную весь, где всё цветёт
  Господним сном, –
И торжествует, и поёт
  В краю святом.
 

 
И молчаньем мы скажем друг другу,
И мерцаньем мечтательных глаз,
Что пришли мы к заветному кругу,
Где любовь перед нами зажглась.
 
 
На заветной черте застоялись,
Не боялись и ждали конца,
И дрожащие руки сплетались,
И печалью горели сердца.
 

 
Как вставший от долгой болезни,
Ещё со слабостью в дрожащих коленях,
В день первый, в день последний
На последних я медлю ступенях.
 
 
День единственный и вдохновенный!
Уже вся мгла рассеется скоро.
Завет мой был завет верный.
Какая радость для сердца и взора!
 
 
Я давно, смиренный и покорный,
Пред Господней волею преклонился,
И обман разъединения, побеждённый,
Ослабел, распался, сокрылся.
 
 
О Свете тихий, вечный Боже!
Твоя мечта – всё мирозданье.
Я догораю в божественной грёзе.
Я – Твоё тихое мерцанье.
 

 
Смерть не уступит, –
Что ей наши дни и часы!
И как мне её не любить!
  Ничто не иступит
Ее быстролётной косы, –
Как отрадно о ней ворожить!
 
 
  Может быть, на пороге
Стоит и глядит на меня,
И взор её долог и тих, –
  И о смертной дороге
Мечтаю, голову склоня,
Забыв о томленьях моих.
 

 
Идёт покорно странник бледный,
Тоску земли в пыли влача.
Венец на нём сияет медный,
И в грудь вонзились три меча.
 
 
Не озаряет путь бесследный
В руке дрожащая свеча,
И ни единого луча
Ему не шлёт дракон победный.
 
 
О камни жёсткие истёрт
На крутоярах и откосах
Его убогий пыльный посох,
 
 
И соблазняет хитрый чёрт
Воззвать в кощунственных вопросах
К Творцу, – но странник тих и тверд.
 

 
Пылай бесстрастною любовью
И невозможное пророчь.
Моя сестра, с твоею кровью
Вино я выпил в эту ночь.
 
 
В моей душе стонала жалость, –
Но от неправедной тоски
Меня спасла святая алость
Твоей протянутой руки.
 
 
В священный миг мы задрожали, –
Ты боль сумела побороть,
Когда игла из тонкой стали
Твоей руки пронзила плоть.
 
 
Соединились мы над чашей,
Разъединённые давно,
И в чашу капля крови нашей
Упала в красное вино.
 
 
Устами к чаше мы припали,
И пламенеющая кровь
Сожгла порочные печали,
Зажгла невинную любовь.
 

 
Даль безмерна, небо сине,
Нет пути к моим лесам.
Заблудившийся в пустыне,
Я себе не верил сам,
 
 
И безумно забывал я,
Кто я был, кем стал теперь,
Вихри сухо завивал я,
И пустынно завывал я,
Словно ветер или зверь.
 
 
Так унижен, так умален, –
Чьей же волею? Моей! –
Извивался я, ужален
Ядом ярости своей,
Безобразен, дик и зелен,
И безрадостно-бесцелен,
Непомерно мудрый Змей.
 
 
Вдруг предвестницей сиянья,
Лентой алою зари,
Обвилися в час молчанья
Гор далёких алтари.
 
 
Свод небес лазурно-пышен
В лёгкой ризе облаков.
Твой надменный зов мне слышен,
Победивший мглу веков.
 
 
Ты, кого с любовью создал
В час торжеств Адонаи,
Обещаешь мне не поздно
Ласки вещие твои.
 
 
Буйным холодом могилы
Умертвивши вой гиен,
Ты идёшь расторгнуть силы,
Заковавшиеся в плен.
 
 
Тайный узел ты развяжешь,
И поймёшь сама, кто я,
И в восторге ярком скажешь,
Кто творец твой, кто судья.
 

 
Когда меня ты грозно гонишь
От здешней милой жизни прочь
И душу трепетную клонишь
В твою таинственную ночь, –
 
 
Покорен я. Мои светила
По предначертанным путям
Текут, – и будет всё, как было,
И здесь, жестокая, и там.
 
 
Очей моих не отвращая
От бездны той, куда стремлюсь,
И злобу всю твою прощая,
Я, умирая, улыбнусь.
 

 
Иных не ведая миров,
Иных миров не стоя,
Мы на земле найдём покров
От тягостного зноя.
 
 
Вода, которая течёт,
Милей воды стоячей.
Пастух стада свои пасёт
Не на скале горячей.
 
 
В полдневный зной приятна тень
И веселит прохлада,
Но краше ночи ясный день,
Лобзанья слаще яда.
 
 
Всё это так, не спорю я,
Согласно всё приемлю.
Так сладок воздух бытия
Тому, кто любит землю.
 
 
Не ведая миров иных,
Миров иных не стоя,
Мы обретём в веках земных
Все радости покоя.