Текст книги "Россия и Запад"
Автор книги: Федор Тютчев
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
В заключение обращаюсь к вам с просьбою, любезнейший Иван Сергеич. Анне писать трудно, вам некогда. – Скажите Ване, чтобы он хоть раз в неделю извещал меня о здоровье Анны: ее здоровье – это мой личный восточный вопрос, и когда-то он разрешится? Господь с вами.
Аксакову И. С., 19 ноября 1867
И. С. АКСАКОВУ 19 ноября 1867 г. Петербург
С.-Петерб<ург>. 19-го ноября <18>67
Что Анна? Что сказал Кох? Не без тревожного нетерпения жду известий – но не через вас, друг мой Иван Сергеич, потому что вам решительно нет времени для переписки, а через Kitty…
Спешу поделиться с вами отрадным впечатлением – я имел уже возможность убедиться по возвращении моем сюда, что все ваши последние статьи были здесь вполне поняты и оценены, – Горчаков, несмотря на пристрастие свое к немцам, с большими похвалами отзывался о статье вашей в ответ заявлению «Север<ной> почты», а это – много значит. Вам обязана печать, что по этому капитальному вопросу она удержала честь последнего слова. Тоже и все статьи ваши по вопросам иностр<анной> политики. Я не успел еще оценить впечатления, какое производит ваша только вчера полученная статья о конференции, но заранее уверен, что оно будет, как и следует, весьма значительно. Эта превосходная статья восполнит и довершит уже существующее настроение, потому что здесь твердо решено на конференции – буде она состоится – отстаивать право Италии против притязаний папства.
Но верьте мне, будет или не будет конференции, – в конце концов все-таки предвидится один и тот же исход, т. е. теснейший союз Франции с папством – во имя солидарности этих двух властолюбий. – И так как тысячелетний круг у нас перед глазами замыкается, то мы и увидим повторение старой были – Наполеон III, конечно, не Карл Великий, но французы все те же франки, а бедный Виктор Эммануил так и глядит Дезидерием. – Не худо было бы в современной памяти освежить историю всей этой процедуры. Выродившееся христианство в римском католицизме и выродившаяся революция в наполеоновской Франции – это два естественных союзника. И от этого сочетания произойдут такие последствия, каких мы и не предвидим. – Полученная вчера почта из Константинополя вполне определила настоящее положение Франции – по восточному вопросу. – Она действует заодно с Австриею, как и следовало ожидать.
Мне бы хотелось вашу последнюю статью – о конференции – повторить в иностр<анных>, т. е. в парижских газетах, не для назидания, а для собственного удовлетворения.
Простите. – Обнимаю вас и бедную нашу милую Анну. Ждем нетерпеливо известий.
Ф. Тчв
Самарину Ю. Ф., 24 ноября 1867
Ю. Ф. САМАРИНУ 24 ноября 1867 г. Петербург
Петерб<ург>. 24 ноября 1867
Убедительно прошу вас, почтеннейший Юрий Федорыч, располагать мною всевластно и переслать на мое имя что вам угодно.
Вчера вечером был у меня вручитель вашего письма Губин и много и очень занимательно рассказывал нам о посещенных им славянских землях. Но не совсем отрадны его показания. Впрочем, они подтвердили во мне то, что я всегда предполагал. – Есть у славянства злейший враг, и еще более внутренний, чем немцы, поляки, мадьяры и турки. – Это их так называемые интеллигенции. Вот что может окончательно погубить славянское дело, извращая его правильные отношения к России. Эти глупые, тупые, с толку сбитые интеллигенции до сих пор не могли себе уяснить, что для славянских племен нет и возможности самостоятельной исторической жизни вне законно-органической их зависимости от России. Чтобы возродиться славянами, им следует прежде всего окунуться в Россию. Массы славянские это, конечно, инстинктивно понимают – но на то и интеллигенция, чтобы развращать инстинкт.
Увидим, как эта пресловутая интеллигенция поймет и оценит начинающийся всемирный кризис и какой исход она найдет для католического славянства из его поистине трагического положения…
Сознавая перед лицом истории всю немощь наших личных усилий, я не могу, однако же, не думать и не верить, что вы, именно вы, промыслительно попали в Прагу в эту в высшей степени многознаменательную минуту.
Что ваше издание Хомякова? т. е., в особенности, вашего к его книге полновесного предисловия. – Кончина митрополита Филарета должна необходимо многое изменить в постановке вопроса…
Жду с нетерпением вашего приезда в Петербург. – Здесь по-прежнему царит и правит все та же бессознательность.
Вам душевно преданный
Ф. Тчв
Аксакову И. С., 26 ноября 1867
И. С. АКСАКОВУ 26 ноября 1867 г. Петербург
П<етербург>. Воскресенье. 26 ноября
Друг мой Иван Сергеич. – Надеюсь, что еще до получения моей телеграммы вы отказались от несчастной идеи прекратить издание «Москвы». Убедительно прошу вас – не делайте этого. Это было бы чем-то вроде японского поединка. Верьте мне, стоящему ближе к этой пакостной действительности, – положение вовсе не такое отчаянное, каким оно могло вам показаться…
По получении вашей телеграммы я тотчас отправился с нею к князю Горчакову, который только что вернулся из дворца. Императрица уже говорила с ним о постигшем «Москву» втором предостережении. Она знала, что предлогом, вызвавшим это предостережение, была статья, писанная не вами, и очень сетовала по этому случаю, но ее уверили, что эта статья чрезвычайно резка (d’une extrême violence, – говоря их глупым жаргоном, – un vrai vote de défiance contre le gouv
Предельно воинственна… подлинный вотум недоверия правительству по вопросу о тарифе (фр.).
[Закрыть]). С другой стороны, я узнал через Оболенского, что Рейтерн нисколько не требовал этой услуги от Валуева и был даже удивлен предостережению. Они хотели отвечать на статьи «Москвы» по делу о тарифе, находя в них много неточностей, но нисколько не требовали административного вмешательства. – Вот что важно и что следует довести до вашего сведения… Графиня Протасова обещала мне свое усердное содействие, и я уверен, что, при руководстве Оболенского, она выполнит это весьма удовлетворительно. Князь Горчаков также поручил мне сказать вам, что, по его мнению, вам нисколько не следует прекращать издание.
Общественное мнение, во всех кругах, в эту минуту – более за вас, нежели когда-либо. Все ваши последние статьи встретили здесь самый сочувственный прием. – Словом сказать, «Москва» в авантаже обретается против Валуева, который все более и более низится во мнении, и даже в недрах смиренномудрого Совета по делам печати возбудил к себе сильное недоброжелательство.
Вот задатки, которыми можно будет воспользоваться – при неминуемом содействии обстоятельств и всесокрушающей силе вещей.
Что же до вас касается, т. е. до положения, в какое поставлена «Москва» этим вторым предостережением, я вот что́ бы советовал сделать. – Пропустивши несколько дней, я бы в передовой статье изложил – со всевозможною сдержанностию и спокойствием – всю мою profession de foi по всем началам, защищаемым «Москвою», все учение вашего толка по всем вопросам – жизненным вопросам русского общества, начиная с самодержавия и кончая, пожалуй, тарифом… Вслед за этим или, лучше сказать, в сопоставлении с этим, я указал бы – смело и отчетливо – на все враждебные силы, вне и внутри России, грозящие ее существованию, – на те стихии, которые историческою необходимостию сближаются и совокупляются в одну громадную коалицию, направленную против не только политических интересов России, но против самого принципа ее существования, – Польша, католичество, клерикально-наполеоновская Франция, австрийские немцы, мадьяры, турки и проч. – имя их же легион – и все эти вражеские силы, уже сознательно действующие. Все это следует подкрепить фактами несомненными – осязательными – и вслед за этим предложить вопрос: есть ли какой смысл, ввиду предстоящих случайностей, ослаблять возможность противудействия, подрывая свою собственную нравственную силу в одном из самых жизненных органов русского общества? – Но все это должно быть высказано совершенно спокойно, с самоуверенностию, но без всяких личностей и намеков вроде катковских. Чем сдержаннее, тем действительнее.
Это письмо будет вручено вам Полонским. Поговорите с ним.
Что моя бедная Анна? Господь с вами.
Ф. Т.
Боткину В. П., 5 декабря 1867
В. П. БОТКИНУ 5 декабря 1867 г. Петербург
Вторник
До последней минуты я все надеялся, почтеннейший Василий Петрович, что я в состоянии буду явиться к вам по обещанию, но проклятая ревматическая боль, которая вот уже третий день одолевает меня, решила иначе – я был бы при ней слишком недостойным собеседником в вашем кругу… Итак, заявляя a priori мое полнейшее сочувствие со всем, что будет говориться у вас по вопросам дня, – жму вашу руку и пребываю вам душевно преданный
Ф. Тютчев.
P. S. Обращаю ваше внимание на диплом<атические> акты, сообщенные нашим М<инистерством> ин<остранных> дел в нынешнем № «Journal de St-P<étersbourg>». Жаль было бы думать, что это – заключительный финал, пропетый на прощанье нашим добрейшим госуд<арственным> канцлером, а между тем есть, по несчастью, причины предполагать, что это в самом деле так.
Аксакову И. С., 18 декабря 1867
И. С. АКСАКОВУ 18 декабря 1867 г. Петербург
Петерб<ург>. 18 декабря
Друг мой Иван Сергеич.
При такой живой грамоте, как возвращающийся к вам И. К. Бабст, всякая моя приписка совершенно лишняя. Впрочем, положение достаточно ясно. – Последнее слово все-таки за вами, т. е. за печатью, за общественным мнением, и этим успехом вы обязаны единственно самому себе. Даже в официальной среде кредит Валуева по делу печати подорван. Все поняли дикую несообразность подчинить всю мыслящую Россию личному произволу этого крайне ограниченного пустого фразера, отсталого на тридцать лет от современного движения и к тому еще по всем главным вопросам идущего наперекор правительственной системе. – Так что можно надеяться, что при первом удобном случае это зреющее сознание негодности теперешнего контроля по делу печати перейдет в положительный протест.
Толки об удалении князя Горчакова угомонились. Вся эта кутерьма вышла вследствие глупой истории с Акинфьевой, за которую государь досадует на Горчакова, да и не без причины. Но об замещении его кем-нибудь другим государь, вероятно, и не думал. – Хотя при дворе есть люди, которым популярность князя весьма не по душе, но на этот раз их происки, вероятно, не достигнут предполагаемой цели.
Что касается до нашей иностранной политики, то она, слава Богу, как-то попала на хорошую колею – римский вопрос все более и более определяется так, как вы его уразумели. Он ляжет непременно поперек вопроса национальностей и страшно усложнит предстоящую борьбу. – При прощальном свидании с Наполеоном Будберг, чтобы уяснить себе настоящие отношения его к римскому вопросу, поздравил Наполеона с таким энергическим заявлением католического чувства во Франции, на что Наполеон сделал гримасу и отвечал, что в этом заявлении много посторонней примеси. Словом сказать, Наполеонова личная политика на буксире у клерикальной партии, но эта партия все-таки увлечет его – тем скорее, что она сделалась единственным союзником французского интереса во всей Европе. Уже в Рейнских провинциях это влияние начинает обозначаться. То же скоро будет и в Южной Германии – и в Бельгии – и повсюду.
Здесь с нетерпением ждут появления «Москвича». Если подписка идет в уровень с вашею популярностию, то вас можно поздравить с блистательным успехом.
Простите. Анну обнимаю. Знаю, что ее здоровье удовлетворительно, но прошу ее еще долго и долго беречь себя.
Вам от всей души пред<анный>
Ф. Тчв
Аксакову И. С., 4 января 1868
И. С. АКСАКОВУ 4 января 1868 г. Петербург
Петерб<ург>. Четверг. 4 января 1868
Посылаю вам довольно куриозную вещь. Мне сообщили ее по секрету из Министерства ин<остранных> д<ел>, и по секрету я передаю ее вам, прося вас убедительно не оглашать ее ни прямо, ни косвенно, – предоставляя вам, впрочем, заключающимися в ней данными воспользоваться по усмотрению вашему. Эта записка сообщена нашим тайным агентом в Париже, потому что, по причине крайней неудовлетворительности нашего официального представителя, мы должны содержать еще дополнительную, более дельную дипломацию.
Обратите вниманье на то́, что сказано в конце письма о различии воззрения французского министерства касательно Греции и славянского дела. В этом заключается вся суть современного положения. Это новая попытка, и, вероятно, последняя, того, что уже несколько раз повторялось в истории Европы, попытка общими силами союзного Запада подавить славянские племена, и вот почему всякое заявление со стороны России о своей солидарности с славянами уже считается Западной Европою чем-то вроде вызова и заключает в себе как бы зародыш враждебной нам коалиции. – И потому еще раз и с большою, против прежнего, уверенностию повторяю, что если будущею весною не произойдет столкновения на Рейне, вследствие ли итальянских дел или по какой другой причине, то нам предстоят большие тревоги и опасности по восточному вопросу… Мы навязали их себе нашим глупейшим бестолковым миротворничаньем прошлою весною, как я тогда еще предсказывал кн. Горчакову.
Слишком, слишком поздно начинает приходить к самосознательности наша политика. Время упущено. – Mors Caroli – vita Conradini, mors Conradini – vita Caroli, – вот чего мы вовремя не поняли по отношению к Западу.
Ваши две последние статьи о предостережениях здесь произвели сильный эффект и, разумеется, сильно раздражили против вас предержащую власть, которая упрекает вас в недостатке всякой деликатности, почти что в неблагодарности.
Я имел вчера, по этому случаю, довольно оживленный разговор с Похвисневым, не приведший, понятно, ни к какому заключению.
Простите. Анну обнимаю.
Ф. Т.
Аксакову И. С., 30 января 1.868
И. С. АКСАКОВУ 30 января 1868 г. Петербург
Петербург. 30 января <18>68
Ваши последние статьи – касательно интимидации – очень метки и своевременны. Податливость всякого рода интимидациям всегда соразмерна с бессознательностию. – Впрочем, что касается до турецких славян, т. е. до восточных христиан, то тут инстинкт довольно силен, чтобы устоять против каких бы то ни было внушений, – в этом вопросе политика наша не изменится. Другое дело – вопрос об австрийских славянах. Вот что следует выяснить и определить.
Следует, еще раз, создать по этому вопросу для русской политики легальную почву, т. е. заявить, во всеуслышание целой Европы, наше полнейшее сочувствие к австрийским славянам на основании их законной равноправности, ничего не скрывая, ничего не умалчивая, и чем откровеннее будет наше заявление, тем менее возбудит оно подозрений и нареканий.
Вот как, по-моему, следовало бы поставить вопрос.
Австрия – по существу своему – есть и не может не быть федеративным государством. Славянскому элементу принадлежит числительное большинство. Желать, чтобы это большинство не лишено было равноправности, – не только не заключает в себе ничего враждебного существенному интересу Австрии, но самое ее существование немыслимо вне этого условия, следственно, настаивать на этом условии – не посредством дипломатического вмешательства, на которое мы не имеем никакого положительного права, а свободным словом русской печати – не представляет ничего такого, что бы могло быть истолковано в смысле заклятой вражды против настоящих, законных интересов Австрии. – Это нерв всей аргументации. – Мы нисколько не обязаны признавать Австрию исключительно немецкою или мадьярскою державою, – для нас она, по преимуществу, славянская, и желанием, чтобы славянскому большинству принадлежала подобающая ему в судьбах Австрии доля влияния, мы свидетельствуем о желании установить и упрочить с этою державою самые дружественные отношения…
Вот, мне кажется, как надо поставить вопрос, чтобы завоевать для нашей антиавстрийской агитации законную почву.
Аксакову И. С., 9 февраля 1868
И. С. АКСАКОВУ 9 февраля 1868 г. Петербург
Петербург. 9 февраля
Эту статью получил я от Феофила Толстого с просьбою препроводить ее к вам, любезнейший Иван Сергеич, для помещения в «Москвиче», но буде помещение не состоится, то просят о возвращении рукописи.
И здесь статья ваша об отчете прокурора Св<ятейшего> Синода произвела очень живое впечатление. Мне говорили, что граф Толстой был несколько им затронут, но в конце концов в этой статье более высказано для него лестного, по кр<айней> мере in spe, чем неприятного в настоящем, потому что настоящее это – не что иное, как безобразный хвост независимого от него прошлого.
И вчера полученная статья ваша от 7 февраля чрезвычайно хороша и своевременна. Положение точно таково, как вы его определили. Здесь уже несколько дней, как получены депеши от Штакельберга, высказывающие серьезные опасения касательно занятия турецк<их> провинций Австриею. – Но знаем ли мы, что́ в таком случае нам надлежит делать, – это, увы, подлежит большому сомнению, – и вот почему печать должна, самым решительным образом, высказывать то́, чего Россия имеет право ждать и требовать, а именно, чтобы на занятие Боснии и Герцеговины было с нашей стороны отвечено немедленным занятием Галиции. Мне очень понятна вся роковая громадность подобного решения, но ничего другого нам не остается… Вот чего нельзя терять ни на минуту из виду.
Здесь в известной среде страшное нравственное бессилие… Так что есть от чего прийти в отчаяние.
Благодарю Анну за письмо. Буду писать на днях. Господь с вами.
Аксакову И. С., 17 февраля 1868
И. С. АКСАКОВУ 17 февраля 1868 г. Петербург
Петербург. 17-го февраля
Вчера писал к Анне, сегодня к вам, в ответ на ваше вчера вечером полученное письмо. – Понимаю ваше удивление, и здесь оно было всеобщее, – не из тучи гром. Но все-таки в свете нет следствия без причины, а эту-то объяснить не совсем удобно… Стратегическое же движение было таково: довольно ловким маневром ключ позиции был захвачен еще до начала дела, и этим самым исход его предрешен заранее. Почему же так легко было завладеть этим ключом позиции? Это опять требовало бы объяснений не совсем удобных… Главная причина, полагаю, состояла в том, что самое существование «Москвича» представлено было в виде фальши, подлога, злокозненного глумления над великодушною добросовестностию администрации. – И этому-то взгляду на дело заявлено было положительное сочувствие, и этим сочувствием и было, разумеется, все порешено.
Логически запрещение «Москвича» должно повлечь за собою устранение «Москвы». – Теперь вопрос: следует ли вам предупредить добровольно это устранение или продолжать до последнего не́льзя? Если бы это было делом только личного достоинства, то я бы, не обинуясь, советовал бы сойти со сцены. – Решением 13 февраля, как бы оно ни состоялось, вы как публицист поставлены вне закона, а при таких условиях борьба не только невозможна, но и бесславна. Это не подлежит сомнению. – Но с другой стороны, в этой mise hors la loi [32]32
Постановке вне закона (фр.).
[Закрыть] кроется большая доля недоразумения, совершенно преднамеренного для некоторых его вызвавших, но совершенно невольного и добросовестного в высшей среде, при содействии которой только и могло оно выработаться в осуждение.
Ваша публицистика связана неразрывною солидарностию со всею русскою печатью в ее лучших представителях. Вы и они защищаете одно и то же дело: национальность в политике, законность в правительстве. Итак, предоставьте же вашим неблагоприятелям уяснить до последней осязательности, оттого ли они чествуют вас самою избранною неблагосклонностию, что видят в вас самого искреннего и энергичного представителя этих двух начал? В таком случае игра стоила бы свеч. Претерпевший до конца, тот спасен будет. Разумеется, есть еще и другая сторона – финансовая, которую, конечно, нельзя терять из виду, – но это вне моей компетентности.
Аксакову И. С., 23 апреля 1868
И. С. АКСАКОВУ 23 апреля 1868 г. Петербург
Петербург. 23 апреля
Друг мой Иван Сергеич. Вам по праву принадлежала честь почина по самому главному, по самому жизненному из современных вопросов. Начало сделано, решительно и блистательно… увидим последствия. – Успех дела зависит, по-моему, от одного обстоятельства. Есть ли в нашей церкви еще какая-либо жизненность? Буде она есть, то из самой среды духовенства живые голоса откликнутся на ваш голос, и тогда дело может пойти на лад, – но при полном бездействии с этой стороны, которое не замедлит перейти в противодействие, ваша попытка, как она ни своевременна, останется, увы, одною попыткою.
Уже вчера говорили мне, – о чем писал к вам и Бабст, – что Синод неблагоприятно отнесся к вашим статьям, но зато, как уверяют, Тимашев за вас… Тоже и князь Горчаков, который в восхищении от ваших статей, не вполне понимая их… Здесь по этому поводу обличились разные прекуриозные явления – при этой совершенно для него неожиданной и непонятной встрече космополитического индифферентизма с фанатическою Москвою. Что это? Мираж оптический ли, или какой-то другой обман? Словом сказать, бессознательность и непонимание нашего общества проявились тут во всем своем блеске.
Намедни добрейший Алексей Толстой читал при мне статью вашу с большим сочувствием, но не без крайнего удивления, и еще более удивился, когда я сказал ему, что тут нет никакой непоследовательности, что все это прямо, логически, неудержимо вытекает из всего вашего учения… Что это за страшная бездна всякого рода недоразумений!.. Поэтому мне казалось бы совершенно своевременным, если бы вы посвятили хоть одну статью для вразумления всех этих непонимающих, в которой бы вы им выяснили, как органически вяжется поднятый вами вопрос со всеми вашими основными воззрениями на христианское начало и православную церковь – и чем отличается ваше учение о свободе совести от учений западных рационалистов (тут, может быть, кстати было бы упомянуть о Хомякове и о имеющем выйти в свет его втором томе с предисловием Самарина). – Необходимо также было бы искренне и положительно определить отношения этого вопроса к польскому делу.
Подобные объяснения необходимы для наших скудоумных либералов. – Но что касается до наших казенных ревнителей православия, то им следовало бы указать в резком очерке современных событий, на каком роковом перепутьи стоит в данную минуту русская церковь: с одной стороны, римский кризис, эта окончательная и страшно убедительная поверка всей лжи принципа, отрицающего свободу совести, – с другой стороны, начинающееся в Англии движение против другого вида лжи, воплощенного в образе политической англиканской церкви, – и ввиду этих двух как бы противуположных явлений, но неизбежно ведущих к одной и той же цели, т. е. к полнейшему разрыву церкви с государством, – исконно православное, христианское учение как единственно руководящее начало из этого безысходного лавиринфа. И что же – при этих данных, в эту неизмеримой важности историческую минуту – вдруг, что же? Русская церковь, не сознавая своего православного призвания, из какого-то умственного отупения и нравственного растления, отрицанием этого жизненного своего начала свободы христианской совести – ни с того, ни с сего – станет вдруг непризванной прихвостницею отживающего папизма и непрошеной сообщницею разлагающегося англиканизма. – До чего, до какого позора и посрамления может дойти духовное начало, подчинившее себя полицейской опеке! Вот тот неискупный грех, та хула на Духа святого, о котором говорится в Писании. Все это так, но, увы, – откуда же ждать спасения? Только ли от случайной, и то еще лишь предполагаемой, доброй воли Тимашева?..
Да неужели в самом деле из среды нашего духовенства ни один голос не откликнется сочувственно на ваши статьи? Неужели все вымерло, всякое призвание, всякая потребность жертвы своим убеждениям?..
Пока простите, дорогой мой Иван Сергеич. – Смотрю на вашу газету, и от души хотелось бы сказать: «Пред взорами Москва – и нет Москве конца», потому что с ее концом порвалось бы многое. – Вас и Анну обнимаю.
Ф. Т.
Погодину М. П., 30 августа 1868
М. П. ПОГОДИНУ 30 августа 1868 г. Москва
Простите авторской щепетильности. – Мне хотелось, чтобы, по крайней мере, те стихи, которые надписаны на ваше имя, были по возможности исправны, и потому посылаю вам их вторым изданием…
Простите, завтра еду… Чем будет мир при первом нашем свидании?.. Продолжится ли все та же агония отживающего порядка вещей или разрешится она тем роковым взрывом, который, после страшных потрясений, должен расчистить место для нового европейского строя?..
Что в Западной Европе боятся этого поворота, как светопреставления, это понятно… Для нее он то́ и будет. Но чтобы мы, Россия, смотрели на это дело с теми же малодушными опасениями, это просто глупо и свидетельствует о нашей крайней умственной несостоятельности…
Лозунг завтрешнего дня – это возрождение Восточной Европы, и пора бы нашей печати усвоить себе это слово: Восточная Европа как определенный политический термин… Покажите и в этом пример. Этот почин принадлежит вам по праву.
Михаилу Петровичу Погодину
Стихов моих вот список безобразный – Не заглянув в него, дарю им вас – Не совладал с моею ленью праздной, Чтобы она, хоть вскользь, им занялась… В наш век стихи живут два-три мгновенья – Родились утром, к вечеру умрут – О чем же хлопотать? Рука забвенья Как раз свершит свой корректурный труд…
Ф. Тютчев
Аксакову И. С., 22 сентября 1868
И. С. АКСАКОВУ 22 сентября 1868 г. Петербург
Петербург. 22 сентября
Пишу к вам, только чтобы предупредить вас, что писать буду. Мы накануне разных решений. Сегодня ждут приезда государева. Как только что́ узнаю, не премину вам сообщить. – В письме моем к Kitty я высказал мои опасения. Я боюсь общей меры вследствие последних заявлений печати, предвижу кризис. Не думаю, не надеюсь, чтобы власть имеющие согласились добровольно предоставить печати ту долю простора, какую она себе отмежевала.
Ваши последние статьи чрезвычайно удачны, статьи об Австрии превосходны, желательно было бы, чтобы они попали в «Nord». Пора самым решительным образом предъявить Западной Европе, что есть Восточная и что имя ей – все та же проклятая Россия, с давних пор столь подозрительно ненавистная всему цивилизованному миру!..
Здоровье мое все еще плохо. Ревматизм гуляет во мне и потому мне гулять мешает, что для меня равносильно болезни.
Анну обнимаю, давно не имею от нее известий.
P. S. Вчера я послал к вам в редакцию несколько вирш по случаю кончины Егора Ковалевского, но стихов мало. Хорошо было бы, если бы вы посвятили ему целую передовую статью. Он этого стоил. Много любопытно-поучительного можно было бы рассказать о той поистине трагической роли, навязанной ему в последнюю Восточную войну нашей беспутно-бестолковою политикою… А что до стихов, то если вы им дадите место, то напечатайте их так.
Памяти Е. П. Ковалевского
И вот в рядах отечественной рати Опять не стало смелого бойца – Опять вздохнут о горестной утрате Все честные, все русские сердца. Душа живая, он необоримо Всегда себе был верен и везде – Живое пламя, часто не без дыма Горевшее в удушливой среде… Но в правду верил он, и не смущался, И с пошлостью боролся весь свой век, Боролся – и ни разу не поддался… Он на Руси был редкий человек. И не Руси одной по нем сгрустнется – Он дорог был и там, в земле чужой, – И там, где кровь так безотрадно льется, Почтут его признательной слезой.
Ф. Т.
Аксакову И. С., 29 сентября 1868
И. С. АКСАКОВУ 29 сентября 1868 г. Петербург
Петерб<ург>. 29 сентября
Вот на чем остановились пока относительно самаринских изданий. Сборник не будет допущен в продажу, но разрешено выдавать его, не стесняясь, желающим. – Полумера – но знаменательная. Мне сдается, что впечатление было сильное, нечто вроде откровения, и что оно отзовется на деле. Но надо дать время лекарству подействовать на организм, и, по-моему, хорошо было бы приостановить, на время, полемику по этому вопросу.
О какой-либо законодательной мере противу печати до сих пор ничего не слышно. Личных полицейских преследований также не предвидится. Канцлер отзывается о самаринском издании с большою похвалою и сознается, что он узнал из него много нового, ему вовсе неожиданного, уверяет даже, что он дал знать влиятельным лицам Остзейского края, что если они самым положительным образом не выскажутся в смысле полнейшей органической солидарности с Россиею, то чтобы они не рассчитывали на его сочувствие… Но все это, разумеется, одни слова.
Автор баденской брошюрки теперь известен. Это наш поверенный в делах в Веймаре. – Канцлер знал это, но не дочитал брошюрки до конца, и когда я указал ему на этот глупо-гнусный намек на последней странице, он вознегодовал.
Теперь перейдем к чему-либо более серьезному. – Из беседы с канцлер<ом> я заметил какое-то вновь возникающее поползновение к сближению с римским двором. Странно, невероятно, немыслимо, но оно так. Теперь перечитайте всю нашу дипломатическую переписку по случаю разрыва с папою, наши обвинения, наши улики в неискренности, в злонамеренности, в явной лжи и проч. – и вопреки всему этому… По прочтении книги Попова, так наглядно выставившей все положение дела, высказано ему было также полнейшее сочувствие – и все-таки…
Тут, мне кажется, был бы повод для нашей печати, хоть бы для редакции «Москвы», серьезно и вполне чистосердечно заняться разрешением психологической задачи: отчего в наших правительственных людях, даже лучших из них, такая шаткость, такая податливость, такая неимоверная, страшная несостоятельность? Дело, мне кажется, объясняется удовлетворительно следующим анекдотом, рассказанным мне графом Киселевым. Раз, беседуя с ним о каком-то политическом вопросе, покойный государь сказал ему: «Я бы мог подкрепить мои доводы примерами из истории, но в том-то и беда, что истории-то меня учили на медные гроши». – Слово это и теперь применимо ко всем почти правительствующим, и потому следовало бы, чтобы печать, без желчи, без иронии, в самых ласковых и мягких выражениях сказала бы им: «Вы все люди прекрасные, благонамеренные, даже хорошие патриоты, но всех вас плохо, очень плохо учили истории». – И потому нет ни одного вопроса, который бы они постигали в его историческом значении, с его исторически-непреложным характером. – И затем следовало бы сделать перечень, короткий, но осязательный, указывая на их глубокие, глубоко скрытые в исторической почве корни.
Касательно, напр<имер>, наших отношений к католичеству, их что́ смущает! Почему, при всей нашей терпимости, мы осуждаем себя на нескончаемую борьбу с западною церковью. Итак, придется, в сотый раз, им выяснить дело, что в среде католичества есть два начала, из которых, в данную минуту, одно задушило другое: христианское и папское. Что христианск<ому> началу в католичестве, если ему удастся ожить, Россия и весь православный мир не только не враждебны, но вполне сочувственны, между тем как с папством раз навсегда, основываясь и на тысячелетнем и на трехсотлетнем опыте, нет никакой возможности ни для сделки, ни для мира, ни даже для перемирия. Что папа – и в этом заключается его raison d’être [33]33
Смысл существования (фр.).
[Закрыть] – в отношении к России всегда будет поляком, в отношении к православным христианам на Востоке всегда будет туркою.
