Текст книги "За рычагами танка"
Автор книги: Федор Галкин
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
К этому времени механик-водитель Рагозин был награжден, кроме орденов Славы двух степеней, еще орденами Отечественной войны и Красной Звезды.
Боевой опыт, преданность делу и личная храбрость выдвинули Рагозина на одно из первых мест среди механиков-водителей батальона. В короткие минуты перерывов между боями Рагозин никогда не отказывал в совете молодым бойцам. Корпусная газета «За отвагу» в своем номере за 11 января 1944 года писала: «Рагозин часто делится своим боевым опытом с новичками танкистами.
– Мой танк, – рассказывает он, – шел вдоль дороги. Впереди я заметил немецкую колонну. Вырвался из-за поворота и обрушился на нее. На дороге, покрытой вражескими трупами, пылали подожженные машины. Один фашистский танк укрылся за возвышенностью. Командир моего танка решил уничтожить и его. Используя складки местности, я подобрался к противнику и, развив большую скорость, врезался в его борт.
В боях за Украину и Белоруссию броней своего танка Рагозин уничтожил тараном 26 орудий, 6 минометов, 7 автомашин, 3 бронетранспортера и несколько танков».
После освобождения Литвы перед танкистами встала новая задача – бить врага на его территории: танковая армия вышла на подступы к Восточной Пруссии.
Священная месть
Состав экипажа, в котором служил Иван Рагозин, почти полностью сменился.
После гибели Багрова командиром машины стал, тоже имевший боевой опыт, лейтенант Слободян. На замену погибшего Волкова пришел совсем еще молодой радист-пулеметчик Миша Марьин.
Оставил экипаж седой ветеран Василий Агеевич Мягков. Он ушел вместе со своим бывшим комбатом майором Малявиным, который после освобождения Литвы был назначен в штаб корпуса начальником оперативного отдела. Место Василия Агеевича занял молодой, но уже побывавший в боях младший сержант Матвеев. Это был крепкий и расторопный парень. Такие всегда, как говорится, ко двору.
Командование батальоном принял от Малявина тоже бывалый фронтовик – капитан Иван Петрович Бондаренко, сочетавший в себе требовательность и отеческую заботу о подчиненных.
Всем фронтовикам известно, как быстро и крепко завязывается дружба на фронте, а в танковом экипаже в особенности. Способствовало этому и то, что войска должны были теперь бить врага на его территории и готовы были вложить в этот удар всю ненависть к нему, накопленную за тяжкие годы войны, всю силу и мощь своего оружия.
Готовились недолго, но тщательно, и за этот короткий срок экипаж танка Рагозина сработался, сдружился настоящей боевой дружбой.
Наступление войск 2-го Белорусского фронта, в состав которого теперь вошла 5-я гвардейская танковая армия, началось 14 января 1945 года. Армия, ожидая команды на ввод в прорыв, вышла в район Макув, Беловежа. Танки, совершив семидесятикилометровый ночной марш, затаились в лесу.
На рассвете перед глазами танкистов развернулась неприглядная картина: вокруг, куда ни кинешь взор, торчали оголенные сосны и ели со сбитыми вершинами и расщепленными стволами. Некоторые деревья были срезаны взрывами бомб и снарядов под самый корень. Повсюду были воронки от снарядов и бомб различного калибра.
Два дня тому назад здесь красовался густой бор, скрывавший под своей хвоей фашистские блиндажи и окопы. Артиллерийский огонь первого эшелона войск фронта смешал все эти укрытия в общую бурую массу, а сильная поземка замела узкие тропки между землянками гитлеровцев, брошенную технику, оружие и прочую вражескую рухлядь. Да и не удивительно: как позднее стало известно, войска 2-го Белорусского фронта только в первый день наступления, то есть 14 января, выпустили по противнику 950 вагонов боеприпасов.
В 12 часов 17 января бригады первых эшелонов танковых корпусов начали выдвижение на рубеж ввода в прорыв. Пересекая снежные сугробы, гусеницы танков превращали их в белую пыль, которая подхватывалась встречным ветром, поднималась на наклонную носовую броню, больно секла глаза и щеки механиков-водителей, забивалась под танкошлемы, под воротники полушубков.
Выйдя на намеченный рубеж, остановились, укрывшись кто за кустом, кто в овражке. В ожидании команды экипажи не покидали танков. Рагозин еще и еще раз пробовал рычаги, педали газа и тормоза. Не застыли ли? Все в порядке. Нужна только команда. Неожиданно к его танку, вынырнув из белой замети, подбежал любимец батальона – сын полка Гриша Коншевич.
– Товарищ старшина Рагозин, фашистов бить идете?
Как ты сюда попал? Ведь мы в передовом отряде сейчас в бой пойдем.
– Я с ремонтной летучкой. Она здесь недалеко. Наши ремонтируют рацию в танке командира роты. Сейчас пойду к ним.
– Иди скорей, Гриша, иначе тебя нечаянно смять могут. Видишь, какая поземка перед танками, ничего не видно.
– Ухожу, дядя Ваня. Крепче бейте фашистов!
– Крепко будем бить, Гриша. У меня ведь с ними старые счеты!
Скоро передовые отряды танковых корпусов обогнали пехоту и вышли на шоссе Пшасныш – Цеханув, а к исходу дня достигли позиций Млавского укрепрайона на участке станции Конопки. Здесь встретились с сильным сопротивлением гитлеровцев и вступили в бой. Решительным ударом противник был опрокинут.
Темной ночью, открыв передний люк, Рагозин вел свою тридцатьчетверку в обход Млавского укрепрайона, прокладывая путь батальону.
К утру общими усилиями танковых корпусов и общевойсковых соединений Млава была взята штурмом и весь Млавский узел, прикрывавший подступы к Восточной Пруссии, был очищен от противника.
Теперь наметилась возможность рассекающим ударом выйти к берегам Балтики и отрезать восточно-прусскую группировку гитлеровцев от Померании.
32-й танковой бригаде надлежало нанести удар в направлении Гильденбург, Любава, Дёйч-Эйлау. И здесь снова оказал неоценимую услугу бригаде ее первый танковый батальон. Потребовалось любой ценой перерезать железную дорогу, идущую с запада на восток через Дёйч-Эйлау, чтобы лишить противника возможности подбросить гарнизону города подкрепление.
– Нам выпала почетная задача – перерезать железную дорогу, проходящую через Дёйч-Эйлау, и тем самым облегчить выполнение задачи бригаде, – сказал капитан Бондаренко, собрав командиров рот и взводов. – Вот тут и перехватим, – показал он на карте небольшую станцию северо-западнее Дёйч-Эйлау. – Цель ясна?
– Куда яснее, товарищ капитан. Все ближе к морю, у нас уже теперь рука набита к морю по тылам пробиваться, – улыбнувшись, сказал командир роты старший лейтенант Зарубин.
– Ну, если ясно, так посылай от себя взвод в разведку и – вперед! Сейчас дорога каждая минута. Ведь после потери Млавы гитлеровцы стали снимать части с других фронтов и подбрасывать подкрепление в Восточную Пруссию.
Скоро разведка донесла, что на станции четыре воинских эшелона.
– Вперед! – подал команду Бондаренко. – Нажимай, Иван!
Танк Рагозина, бросая из-под гусениц комья снега, понесся вперед. За ним устремились все танки батальона.
Не встретив особого сопротивления, батальон подошел к станции на прямой пушечный выстрел. Бондаренко в бинокль ясно видел, что там действительно стоят четыре эшелона с солдатами и вооружением. Танков не было видно. При подходе к станции комбат заметил, что эшелоны стоят на высокой насыпи, пересекающей широкий и глубокий овраг, не дающий возможности атаковать станцию непосредственно с флангов. Тогда капитан Бондаренко принял решение: одной ротой в двух-трех километрах западнее станции перехватить пути отхода, а отсюда огнем из пушек подбить паровозы, лишив эшелоны средств тяги.
Замысел удался; с удобной позиции, выбранной Рагозиным для своего танка, экипаж несколькими выстрелами вывел из строя все четыре паровоза. Открыли огонь из пушек и другие танки, обратив гитлеровцев в бегство.
– Вот и бой кончился, – тихо сказал комбат, – а подойти-то к эшелонам и нельзя, – с сожалением глянув на Рагозина, развел капитан руками.
– Можно, товарищ комбат, по полотну пройдем, – разглядывая насыпь, подсказал Рагозин.
– А проведешь?
– Как по нитке, товарищ капитан!
– Тогда давай, пошли принимать капитуляцию. Вон, видишь, кажется, белый флаг выбросили? А ты, старший лейтенант, гляди, если заметишь подвох, открывай огонь прямо по эшелонам, – приказал капитан командиру первой роты Зарубину.
Рагозину удалось с ходу выскочить на высокое полотно дороги. Осторожно развернувшись, он повел машину по рельсам прямо к эшелону.
– Закрыть люки! – скомандовал капитан Бондаренко, видя, что уверенные в окончательном успехе, командир танка и механик открыли люки. – Черт знает, что у них на уме.
– Куда им теперь деваться, – подумал Рагозин и медлил с выполнением приказания.
– Закрыть люк, старшина Рагозин! – уже более строго приказал комбат, когда танк стал приближаться к эшелонам.
Рагозин нехотя закрыл люк. И почти в это же время на броне танка разорвалась ручная граната, за ней другая, третья.
Не раздумывая, экипаж открыл по эшелону ответный огонь из пушки. Загорелся один вагон, вдребезги разлетелся другой. Видя, что танк командира батальона ведет огонь по вагонам, открыли стрельбу и другие экипажи, оставшиеся за оврагом. Некоторые вагоны загорались, другие разлетались в щенки от разорвавшихся в них осколочных снарядов.
Но вдруг кто-то из экипажа, наблюдавший в смотровой прибор, крикнул:
– Товарищ капитан, солдаты на руках сняли с платформы легковую машину и в нее кто-то садится!
«Так вот для чего понадобилось белый флаг выбрасывать, им нужно было выиграть время!»– возмутился такому вероломству капитан.
– Рагозин, выходи на открытое место!
Рагозин быстро сманеврировал, а командир машины Слободян тотчас поймал легковушку в перекрестие прицела. Выстрел, и машина ткнулась в полотно дороги.
В машине оказался гитлеровский генерал, раненный взрывом снаряда. Смачно выругавшись, Бондаренко проговорил, скрипя зубами:
– Вот она, гитлеровская тварь. Ради личного спасения поставил под удар своих подчиненных и пошел на полный обман – использовал силу белого флага!
– Закон фашизма, – сказал Слободян, забирая генеральский портфель с документами, – других губи, а свою шкуру спасай! Наш офицер сам бы пошел на смерть ради спасения подчиненных, – продолжал он, качая головой, – а этот…
– Ну и черт с ним, собаке собачья смерть. Надо заняться тушением вагонов: имущество может пригодиться, – распорядился Бондаренко. – Да принять все меры, чтобы продержаться до подхода главных сил бригады.
В то время как танкисты расправлялись с гитлеровцами, километрах в двух от станции, с северо-запада, послышалась стрельба.
– Наши дерутся, – сказал Бондаренко, прислушавшись. – Верно, подкрепление на подходе обнаружили. Ну-ка, Миша, – попросил он радиста, свяжись с командиром роты, не нужна ли помощь.
Но пока радист пытался вызвать машину командира роты, стрельба прекратилась. А минуты через две командир роты сам доложил, что по шоссе, параллельно железной дороге, проходила к фронту колонна в пятнадцать автомашин с боеприпасами и продовольствием. Пришлось ее уничтожить…
– Ну и неплохо, если пришлось, – заметил комбат, выслушав доклад, – продолжайте и дальше в том же духе.
Однако гитлеровцам не хотелось так дешево отдавать ни станцию, ни сам город Дёйч-Эйлау. Днем 21 января они сделали несколько попыток пробиться к станции большой группой автоматчиков на бронетранспортерах, но, встреченные огнем из танков, отошли.
Вскоре показалась группа танков с автоматчиками на броне. Они шли вдоль полотна железной дороги, вступили в бой с третьей танковой ротой и несколько потеснили ее, приблизившись к железнодорожной станции. Комбату пришлось бросить на помощь первую роту.
Тяжелый бой длился больше двух часов. Наконец противник не выдержал натиска, отошел. Понесли потери и наши танкисты, был ранен и сам комбат капитан Бондаренко, руководивший боем.
На следующий день главные силы бригады в тяжелом бою разгромили гарнизон Дёйч-Эйлау и овладели городом.
Несмотря на ранение, капитан Бондаренко успел оформить материал о награждении отличившихся в бою солдат и офицеров. В числе их был представлен к награждению орденом Славы I степени и механик-водитель Иван Федорович Рагозин.
Потеря такого важного узла железных и шоссейных дорог, как Дёйч-Эйлау не могла не обескуражить гитлеровское командование, и оно, боясь окружения, стало выводить войска из ряда опасных районов. Надо было помешать этому маневру и быстрым выходом к морю в районе Эльбинга отрезать пути отхода гитлеровцев. Танкистам было приказано взять курс на Эльбинг.
Наши передовые общевойсковые соединения к этому времени достигли только рубежа Тоненберг, Гильгенбург, и танкистам пришлось самостоятельно прорубать мощную оборону врага, а по существу, совершать рейд по его тылам. Поэтому нередки были случаи, когда враг подстерегал танкистов не только с фронта и флангов, но и с тыла.
В один из таких моментов танк Рагозина был обстрелян из засады в районе Заальфельда. Болванка, ударившая в лобовую броню, срикошетила, оставив глубокий след у закраины люка механика. От закраины, вогнутой ударом снаряда внутрь танка, оторвался осколок и впился выше колена правой ноги водителя. Резкая боль прошла по всему телу механика. Нога соскользнула с педали газа, и танк, постепенно замедляя ход, остановился. Мотор заглох.
– Что с тобой, Иван? – крикнул командир машины.
Рагозин молчал. Повернув голову, он глянул на командира испуганными глазами и зажал руками правое колено.
– Ранен? Говори!
– Вроде коленку разбило, нога немеет.
– Давай выходи через передний люк. Ребята, помогите механику, а я отведу машину в укрытие.
Сержант Матвеев и Миша Марьин помогли Рагозину выбраться из переднего люка и отвели к ближайшему кусту, чтобы перевязать рану. В это время рядом с танком, который отгонял командир в сторону, разорвался снаряд. Черные клубы дыма показались на крыле танка, башню лизнуло багровое пламя. Рагозин раньше других сообразил: «Горит запасной бачок, пробило осколком!»
– Бегите, ребята, помогите командиру потушить пожар, а я немного отлежусь, сделаю перевязку – и к вам.
Матвеев и Миша бросились к машине. Обернувшись на ходу, Матвеев крикнул:
– Сейчас вернемся, поможем! Разрежь пока штанину осторожно.
Рагозин вынул из кобуры пистолет и сунул его за пазуху, подумав: «Все может случиться, немцы кругом…» Потом достал нож и начал вспарывать штанину, и вдруг каким-то шестым чувством уловил шорох в ближайшем кусту. Осторожно повернув голову, он увидел метрах в пяти слева высовывающееся из куста дуло автомата, а за ним гитлеровца в каске. Фашист вскинул автомат, направил его в сторону горящего танка и выпустил длинную очередь.
Рагозин выхватил из-за пазухи пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Немец, опустив дымящийся автомат, стал валиться вперед, подгибая колени. В это время из куста показался второй гитлеровец. Он, вероятно, не слышал выстрела Рагозина из-за прозвучавшей очереди автомата и, не понимая в чем дело, наклонился над повалившимся на землю.
Рагозин, уже прицелившись, выстрелил и в него. Гитлеровец резко выпрямился, вскинул к животу свой автомат, направил его к кусту, под которым лежал Рагозин, но выстрелить не успел: вторая пуля старшины уложила его наповал.
– Это ты их? – спросил командир машины, подходя к Рагозину, спокойно бинтовавшему свое колено.
– Я. Рассчитался напоследок.
– Как рана?
– Больно. Но думаю, что ничего страшного, только вот коленную чашечку не разбило ли: что-то начинает пухнуть.
– Надо спешить к медикам. Давай-ка в танк. Там уж все в порядке.
В штабе бригады распорядились отправить Рагозина на танке в ближайший медсанбат.
– Да попутно и лейтенанта из мотострелкового с перебитой ключицей подбросьте до санбата. Только машину не задержите, доставьте раненых до места и обратно, – распорядился начштаба.
Осколок в колене
Рагозина с лейтенантом усадили на брезент на корме танка и отправились в путь. Командир машины, провожая своего механика, напутствовал:
– Тут недалеко. Вынут твою занозу и через несколько дней догонишь. Под Берлин еще успеешь. Ждем, Иван.
В медико-санитарную часть прибыли уже в сумерках. Высадив раненых у большой палатки, тускло освещавшейся внутри, танкисты ушли, как и было приказано. Рядом с большой палаткой стояла обыкновенная солдатская, в ней на раскинутом брезенте сидели и лежали раненые, дожидаясь своей очереди. Некоторые из них тихо стонали. Другие, попыхивая самокрутками, спокойно разговаривали.
– Посиди, старшина, я попробую поговорить с начальством: может, примут тебя без очереди, – сказал лейтенант, усаживая Рагозина на брезент в палатке, а сам направился к задернутому пологом входу в большую палатку. Не успел он протянуть руку к полотняной «двери», как она распахнулась, и ему навстречу шагнул мужчина в светло-коричневом от неоднократной стерилизации халате и со сдвинутой на шею марлевой маской. В правой руке он держал зажатую между, двумя пальцами незажженную папиросу. В левой – зажигалку, сделанную из гильзы. Его бледное лицо в синеватых пятнах, с припухшими веками глаза красноречивее всяких слов говорили о чрезмерной усталости и нервном перенапряжении.
Встретившись лицом к лицу с ним и не видя знаков различия на погонах, выделяющихся под халатом, лейтенант начал и запнулся:
– Товарищ…
– Майор… майор медицинской службы, – подсказал человек в халате, закуривая папиросу.
– Товарищ майор, мне бы… кто здесь старший?
– Я здесь за старшего, товарищ лейтенант, слушаю вас, – сказал майор, и в голосе его угадывались нотки безразличия.
– Я привез танкиста, у него осколок в коленном суставе. Необходима срочная операция, иначе…
– Резать надо… А вашего танкиста ни срочно, ни несрочно оперировать не могу. Здесь не санбат, а лишь небольшая его часть с ограниченным числом медперсонала, а у меня своих раненых видите сколько, и всем надо оказать помощь, и всем срочно. И все вы спешите выздороветь и снова на фронт, фашистов бить. Это ведь и понятно.
Майор, вспомнив о папироске, затянулся с каким-то особым наслаждением и, немного помолчав, спросил, насупившись:
– Как вы его сюда доставили?
– На танке.
– На танке везите и дальше. Километрах в десяти по направлению к Дёйч-Эйлау развернулся медсанбат одного из механизированных соединений, туда и доставьте, коли срочно надо.
– Товарищ майор, танк вернулся в часть, там идет бой. Другого транспорта у нас нет.
– Ну коли нет, ждите очереди или идите пешком, – отрезал майор и, бросив окурок, скрылся за дверью.
– Мы не свои, мы чужие, – обиженно проговорил Рагозин, слышавший весь разговор майора с лейтенантом. – Пошли, товарищ лейтенант, своих искать. Не хотите, я один пойду.
– Подожди, старшина, не горячись, отдохни, а утром, когда рассветет, либо транспорт перехватим, либо пехом побредем. Куда ночью, видишь, сколько мокрого снега намело? А оставить тебя одного я не могу.
С рассветом, опираясь на плечо лейтенанта, Рагозин поковылял в тыл. Выпавший вечером снег превратился в мокрую кашицу. Шлепая по ней, шли в тыл раненые, мелькая бурыми от крови повязками. Пробегали грузовики до отказа загруженные тяжелоранеными. А навстречу им тянулись, ревя моторами, тягачи с орудиями, цистерны с горючим и машины со снарядными ящиками. Шли пешие автоматчики, перебрасываясь между собой остротами.
Первые километра полтора Рагозин, опираясь на плечо лейтенанта, прошел без отдыха, превозмогая усиливающуюся боль, а потом попросил привала. Отдохнув, он поднялся с большим трудом и, подобрав на обочине дороги разбитый карабин, приспособил его вместо костыля. Вскоре попался еще один немецкий карабин. Использовали и его. Шли долго, отдыхая через каждые один-полтора километра. Приближались сумерки. Все кругом начало расцвечиваться отблесками пожаров, обозначавшихся днем только столбами дыма. Горели деревянные постройки хуторов, с треском рушились стропила, придавленные тяжелой черепицей, пламенем вспыхивали кровли сараев.
Уже темнело, когда от одного хутора, тенью появившегося у дороги, донеслась воркотня бензинового движка.
– Походная электростанция, – проговорил Рагозин обнадеживающе и сразу почувствовал неодолимую слабость в ногах и усиливающуюся боль в коленном суставе. Поморщился, пошатнувшись.
Это не ускользнуло от внимания лейтенанта, и он сказал подбадривающе:
– Не падай духом, старшина, сейчас обработают рану, сделают, что нужно, и отдохнешь.
Первой их встретила молодая женщина в военной форме и с красным крестом на белой косынке. Вся ее небольшая, опрятно одетая, гибкая фигурка и приятная улыбка как-то сразу расположили к себе ребят и внушили им уверенность в добром приеме.
– Откуда ж это вы? Лица на вас нет, – посочувствовала она, принимая у Рагозина карабины, заменяющие костыли. – Садитесь. Я сейчас доложу дежурному хирургу. Располагайтесь, как дома, – ласково сказала она, пододвигая белый топчанчик, и, мило улыбнувшись, юркнула за дверь.
– Если и здесь за чужих признают, не выдержу, нагрублю, – проговорил Рагозин.
– Не дерзи, крепись, если что. Тут, видать, другая обстановка: по приему видно. Без шума договоримся.
– Легко сказать – крепись! Что у меня в жилах не кровь, а чайная заварка? Договоримся! Меня не уговаривали на орудия лезть. А тут – договоримся, – Рагозин собрался еще что-то сказать, но из боковой двери флигелька в сопровождении той же женщины вышел мужчина в белом халате.
– Вот, товарищ капитан, они пешком пришли, а у этого осколок в коленном суставе, – пролепетала женщина своим бархатным голоском, показывая на Рагозина.
– Сейчас посмотрим и наведем порядок, – сказал капитан, подходя с улыбкой к Рагозину. – Ну-ка раздевай его, Олечка. А у вас, лейтенант, что? – спросил капитан, ощупывая взглядом правое плечо лейтенанта, где из-под воротника показывался краешек бинта. – Давайте я осмотрю вас, пока Олечка старшину распаковывает.
Сестра осторожно сняла с ноги Рагозина грязный сапог и, вымыв руки в умывальнике, стала снимать бинт, предварительно разрезав штанину до низа. Когда она сняла последний слой грязного, окровавленного бинта, ахнула, прижав к щекам ладони. Капитан строго взглянул на нее, укоризненно покачал головой.
– Кажется, сильное нагноение, Дмитрий Васильевич, рана рваная, – шепотом доложила она капитану, не пытаясь скрыть своего испуга.
Капитан внимательно и долго осматривал рану, потом покачал головой, сказал сокрушенно:
– Да, рана нехорошая, осколок мог проникнуть до крупного сосуда, пробить его и закупорить. Вскрывать рану и извлекать осколок в наших условиях, без рентгена, крайне опасно: может открыться кровотечение, и потребуется ампутация ноги. Завтра, при дневном свете, внимательно осмотрим. А сейчас, Олечка, тщательнее обработай рану и дай старшине нормально отдохнуть. У вас же, лейтенант, дело проще. Правда, перелом ключицы с большим смещением обломков, но мы их выправим как надо, так что через пару-тройку недель вернетесь в часть.
Несмотря на чрезмерную усталость, Рагозин никак не мог заснуть. Одна мысль, что может потребоваться ампутация ноги, приводила его в отчаяние. «Значит, не только танком, но и автомобилем управлять не смогу, – думал он сокрушенно. – Какой же из меня будет танкист или горняк? Не дам!» С этой мыслью Рагозин стал засыпать тяжелым бредовым сном. То он слышал хрипловатый мужской голос, похожий на голос начальника шахты, то какие-то непонятные команды. Рагозин попытался открыть глаза, но не смог. Сквозь опущенные набрякшие веки он увидел, будто перед ним стоит высокий человек с огненно-рыжими всклокоченными волосами и вытянутым, как дыня, лицом. Человек что-то громко говорит, но Рагозин разобрал только слова: «Куда тебе в шахту! Не пустят!..»
Рагозин наотмашь хватил длинного кулаком, тот исчез, зло засмеявшись.
– Вставай, Ванюша, уже утро, надо на осмотр к капитану, – услышал он ясный певучий голос сестры.
– На какой осмотр? – недоумевая, спросил Рагозин, протирая кулаком слипающиеся глаза.
– Как, на какой? Надо исследовать вашу рану, чтобы принять решение, можно ли ее вскрывать без рентгена, – с недоумением глянув на старшину, тихо сказала Оля.
– Решит, что можно, а потом окажется, что нужна ампутация ноги. Ампутировать не дам! – ударив ребром ладони по здоровому колену, решительно заявил Рагозин.
– Смотри, Ванюша, твое дело, человек ты крепкий, может, и не потребуется ампутация… – сочувственно сказала сестра и пошла к хирургу.
После разговора с Рагозиным хирург сказал, подумав:
– Ну что же. Не будем рисковать без рентгена, но и тянуть нельзя, ведь третьи сутки пошли после ранения, всякое может случиться. Сейчас обработаем рану, и с первой же партией раненых отправим тебя в Дёйч-Эйлау, там армейский полевой госпиталь.
Рагозин тепло попрощался с лейтенантом, позабыл второпях записать его адрес. Капитан подошел к Рагозину, когда тот был уже в машине, и, помахав ему рукой, сказал успокаивающе:
– Не отчаивайся, старшина.
– Ногу, может быть, удастся и сохранить. Нужно только точно определить положение осколка.
В армейском полевом госпитале в Дёйч-Эйлау двое хирургов долго осматривали рану Рагозина. Потом отошли в сторону, о чем-то тихо и долго совещались. Наконец, один из них сказал:
– Я не решаюсь без рентгена. Может быть, осколок в сосуде, откроется кровотечение, и придется оставить парня без ноги.
Вскоре подошел в тщательно отутюженном белом халате третий человек, которого те двое называли полковником. Он долго и больно исследовал рану и наконец сказал Рагозину:
– Извлечь осколок здесь мы не можем: рентгена сейчас у нас нет. Завтра санитарным поездом отправим в Белосток.
По тем же причинам не стали оперировать Рагозина и в Белостоке. Лишь наложили гипс, снабдили костылями и отправили санитарным поездом в Саратов, а оттуда на левый берег Волги – в госпиталь города Энгельса.
Что-то родное напомнили эти места Рагозину, воскресив в его памяти детство, время, проведенное в Ярославле, колонию имени Н. К. Крупской, добрую воспитательницу тетю Катю.
…Неплохое впечатление произвела встреча в госпитале несмотря на то, что раненые приехали поздно вечером. Размещением их командовал сам начальник госпиталя полковник Будников.
Утром следующего дня один из хирургов, назвавшийся Петром Николаевичем, долго и подробно выяснял все обстоятельства ранения и эвакуации. Измерял температуру, просчитал пульс и внимательно посмотрев на бледное лицо Рагозина, сказал решительно:
– Температурите, молодой человек, и пульс учащен, бледность болезненная, не исключена возможность осложнения. Сестра, старшину в перевязочную! Сейчас же снять гипс.
Когда в перевязочной сняли гипс, двое врачей, в том числе и Петр Николаевич, переглянувшись, покачали головами.
– Газовая, – негромко сказал Петр Николаевич, осторожно ощупывая рану.
– Явно, газовая, – подтвердил другой врач.
– Случилось, старшина, то, чего я боялся, – гангрена, – сказал Петр Николаевич. – Ничего не поделаешь, придется ампутировать ногу. Другого выхода, к сожалению, нет. Случай тяжелый, лечением здесь ничего не поправишь.
– Не дам ампутировать, – вспыхнув, отрезал Рагозин, не раздумывая. – Лечите! Кому я без ноги нужен? Я горняк, мое дело шахты, отбойный молоток. Что я без ноги буду делать?
– Не нервничай, старшина, – строго сказал Петр Николаевич. – Не маленький ведь, пойми: или половину ноги, или всю жизнь. Другого не дано. И решать нужно сегодня же, иначе можно опоздать. Отдохни немного, успокойся и подумай…
Лежа на госпитальной койке, Рагозин долго молчал. В его голове одна мысль сменяла другую.
Сосед по койке справа, словно читая мысли Рагозина, спросил участливо:
– Что, танкист, небось резать предлагают? Не давай, пускай лечат. Им только попади, отхватят за милую душу.
Вскоре в палату вошел хирург и, тронув Рагозина за плечо, сказал тихо:
– Вставай, танкист, надо готовиться, решайся, не тяни. Для тебя сейчас каждый час дорог, с гангреной шутить нельзя. Начальник распорядился ампутировать безоговорочно и немедленно.
– Резать не дам. Лечите!
– Не можем. Мы за твою жизнь несем ответственность и обязаны ее спасти.
– Не уговаривайте…
На другой день в палату вошла женщина в военной форме и в белом халате внакидку. Из-под соскользнувшего с плеча халата Рагозин увидел полковничий погон. Остановив взгляд на койке Рагозина, она сказала тоном, не допускающим возражения:
– Раненый Рагозин, сегодня не завтракать: в десять часов пойдете на операцию. Сестра, сделать все необходимое, – сказала она сопровождавшей ее медсестре, – а к десяти подать в операционную.
– Я не дам резать ногу, – заявил Рагозин запальчиво.
– А я вас и не спрашиваю, дадите вы или не дадите. За вашу жизнь здесь в госпитале отвечаю я. Позвольте мне и решать, как вам ее сохранить. – Повернувшись, она вышла.
– Не возражай, Ванюша, это главный хирург госпиталя, с ней спорить бесполезно, она точно знает, что нужно делать и в таких случаях, как у тебя.
Через час старшина Рагозин лежал на операционном столе.
Сознание вернулось к Рагозину только вечером.
Вскоре пульс больного стал приходить в норму, сердце билось ритмично, дежурная сестра, уверенная, что ничего не произойдет, вышла по делам. Как раз в это время Рагозин проснулся и попытался встать с койки на правую ногу, не понимая, что она отсутствует, и, не найдя опоры, упал на пол, больно ударившись культей о край железной койки. Рагозин с полминуты лежал на полу с блуждающими глазами, пытаясь осмыслить случившееся. Глянул на ногу и, обнаружив вместо нее забинтованный обрубок, пришел в ярость. Все происходившее вчера в операционной восстановилось в его сознании как, тяжелый сон. Уцепившись руками за койку, Рагозин застонал, отбросив наотмашь соседа, попытавшегося помочь ему подняться. Потом сдернул с койки подушку и запустил ей во вбегавшую в палату дежурную сестру. За подушкой туда же полетела алюминиевая кружка, свалившаяся с тумбочки, а за ней перевернулась и сама тумбочка с шумом и грохотом.
Подбежавшая сестра обняла его, стала успокаивать. Неслышно вошла в палату хирург Софья Давыдовна, положила Ивану руку на плечо, сказала ласково:
– Что же ты делаешь, Ванюша, опомнись!
Рагозин глянул на нее глазами полными слез, сжал было кулаки, но верно осмыслив все сразу, взобрался на койку, сел и с болью в голосе спросил:
– Где моя нога? Кем теперь буду? Обузой государству? Кому нужен безногий горняк!
– Успокойся, Ванюша, и прости меня за некоторое сравнение: есть люди без головы, и то работают. А ты – классный специалист, метростроевец. В конце концов можешь учиться, избрать такую специальность, где и головой поработать можно. А голова у тебя, как видно, светлая. Вот только если голову повесишь, сломаешься духом, тогда действительно будешь обузой для общества.
Рагозин еще долго слушал молча материнскую воркотню Софьи Давыдовны, наконец сказал, глубоко вздохнув:
– Спасибо вам, Софья Давыдовна, за науку, а за горячность простите: нервы сдали, не выдержал, не смог…