Текст книги "За рычагами танка"
Автор книги: Федор Галкин
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Перед рассветом рота прибыла на передовую в назначенный пункт. У группы небольших деревянных строений, похожих на сараи с сорванными крышами, танкистов встретил капитан. Из ближайших окопов высунулось несколько голов в пилотках и стальных касках. Солдаты молча приветствовали танкистов, махая им кто руками, кто пилотками. Некоторые вылезали из окопов и, подойдя к танкистам, пожимали им руки.
Волков ответил за всех танкистов:
– Завтра ударим по фрицу и огнем и гусеницами, вы только помогите нам выкурить его из окопов, а дальше мы сами с ним расправимся.
Капитан назвался помначштаба полка, наступление которого утром должна поддержать танковая рота.
– По взводу на батальон, – распорядился он, показывая Петухову на карте расположение полка.
Петухов попробовал было протестовать против такого распыления сил роты, предлагал использовать ее целиком на главном направлении:
– Как только огонь артиллерии перенесется в глубину обороны противника, так мы на больших скоростях перемахнем через передние окопы и сотню человек пехоты подбросим туда на себе. Фрицы и головы не успеют поднять, как ударим и с фронта, и с тыла. Иначе, если распылим силы, наши танки противник перебьет поодиночке, – убеждал Волков капитана, но тот потребовал выполнения приказания, которое исходило от командования полка.
Первый взвод танков под командованием Волкова остался с одним из головных батальонов и сразу приступил к проверке заправки горючим и боекомплекта. А когда лучи восходящего солнца раздвинули над полем серую утреннюю дымку, ударили гаубицы за спиной танкистов. Вся передовая в полосе наступления дивизии огласилась громом орудий, а на переднем крае противника сплошным частоколом встали черные столбы земли и дыма. Минут через пятнадцать разрывы стали удаляться в глубину вражеской обороны. Первый батальон, имея в голове взвод танков, поднялся в атаку, то же сделали стрелковые подразделения справа и слева. Наши бойцы смело вступили в бой и, перепрыгивая через брустверы и воронки, упорно шли вперед, стараясь не отставать от танков.
Рагозин, приоткрыв люк, уверенно вел машину вперед. Он видел, как фашисты в грязно-зеленых мундирах выскакивали из окопов и, не оглядываясь, низко пригнувшись к земле, бежали в глубину своей обороны. Видел Рагозин и наших бойцов, которые с винтовками наперевес пытались обогнать БТ, преследуя противника с криками «Ура».
Иван наблюдал, как от огня их танкового пулемета падали отступающие фашисты, как один из бойцов батальона, передвигаясь прыжками, прицельно бил из своего карабина по захватчикам. После каждого выстрела солдат бросался вперед, перезаряжал на ходу карабин и, останавливаясь, делал новый выстрел.
Вот впереди танка Рагозина на опрокинувшейся треноге виден вражеский пулемет с распластавшейся рядом патронной лентой. А метрах в трех правее от него – двое гитлеровцев, уткнувшиеся головами в небольшой бруствер. Вдруг один из них стал приподниматься, пытаясь метнуть противотанковую гранату.
Рагозин рывком берет на себя правый рычаг. Оба гитлеровца скрываются под гусеницами танка…
Первую линию окопов заняли быстро, но по мере продвижения сопротивление фашистов нарастало. Наконец пулеметный и минометный огонь прижал наших бойцов к земле. «Сейчас бы и раздавить пулеметные гнезда, а пехоту провести за танками прямо до второй линии обороны», – думал Волков, наблюдая, как наши бойцы начинают оглядываться назад.
А в это время заговорила и немецкая артиллерия. Атака окончательно захлебнулась. Продвинувшись на два-три километра, полк перешел к обороне.
Хоть невелико продвижение, но все же для первого боя это была настоящая удача, и Волков, довольный ею, отводил свои танки с переднего края, устанавливая их в капониры, под которые быстро приспособили бомбовые воронки.
В этот день гитлеровцы не контратаковали. Танкисты, утомленные ночным переходом и утренним боем, получили возможность отдохнуть и даже поесть горячего. Располагаясь за кормой танка, Волков дружески журил Рагозина:
– Зачем рискуешь: с открытым люком в атаку идешь. Любая шальная пуля – твоя. К чему бравировать?
– Я не бравирую, а для вас, товарищ лейтенант, удобство создаю: все впереди вижу, лишний раз не тряхну, в окоп не завалюсь, значит, вам огонь можно прицельнее вести.
Этот бой был боевым крещением танковой роты.
Утром следующего дня рассветную тишину с треском расколол разорвавшийся недалеко от танков Волкова крупнокалиберный снаряд. За ним другой, третий.
– Нас засекли, сейчас накроют, надо уходить, – решительно сказал Волков, оглядывая вокруг местность и выбирая, куда бы можно перегнать танки. Но в это время с неба донесся гул моторов. Десятка два фашистских бомбардировщиков шли прямо на позиции полка.
Заходя на цель, они образовали в воздухе замкнутый круг и обрушили на нашу оборону десятки бомб. Одновременно с этим открыли плотный огонь артиллерия и минометы противника. В воздух вместе с землей полетели обломки бревен и досок от исковерканных блиндажей и ходов сообщений. Пехота противника под прикрытием артиллерийского огня почти вплотную подошла к нашим окопам. Полку дальше держаться стало невозможно, его подразделения начали отход, прикрываясь заслонами. Волков, пользуясь тем, что район обороны полностью заволокло пылью и дымом, решил перевести танки в одну из ближайших балочек, откуда можно ударить противнику во фланг. Рагозин уже начал выводить свою машину из капонира, как по кормовой броне словно ударили кувалдой. Машину сильно тряхнуло, послышался звон и скрежет. Из боевого отделения пахнуло дымом и жаром. Рагозин щукой выбросился из люка и метнулся к корме. Из-под разбитого надмоторного листа брони валил дым.
«Снаряд разорвался на корме, – сообразил Рагозин.
– Бензопровод перебило, сейчас огонь доберется до бензобака, и тогда – взрыв. Где же башнер?.. Сгорит!»
Рагозин бросился к люку, а навстречу ему вывалился башнер. Пропитанный бензином и маслом, комбинезон на нем горел. Живым факелом он метнулся в сторону и, повалившись на землю, стал кататься по ней, стараясь потушить пламя.
Рагозин бросился к нему, схватил его, дымящегося, в охапку и потащил от машины.
Когда он оттащил товарища метров на двадцать, за спиной раздался взрыв: взорвался бензиновый бак. Из люков машины выбросило громадные языки пламени и клубы черного, как сажа, дыма. Упругая волна горячего воздуха опрокинула Рагозина на спину, сверху шипящим фейерверком падали горящие капли горючего. В сотне метров в стороне горела вторая машина, в которую ударила авиабомба.
Во второй половине дня, 9 июля, наши войска оставили Житомир. В роте танков больше не осталось. Рагозин подобрал винтовку с поврежденным прикладом и, влившись в одно из стрелковых подразделений, стал отходить вместе с ним.
В первой же контратаке, когда наступающих гитлеровцев отбросили от небольшой речушки, Рагозин захватил немецкий автомат с двумя запасными обоймами.
– Упорный ты, танкист, – заметил один из сержантов, увидя в руках Рагозина автомат.
Так и шел Рагозин с общевойсковыми частями, добросовестно решая все задачи бойца-пехотинца. Сколько раз доводилось ходить в контратаки, вместе со всеми отбиваться от наседающих вражеских танков. В таких схватках Рагозин не раз был примером для пехотинцев, страдавших первое время «танкобоязнью».
– Ты не беги от него, в спину ему сподручней бить, – советовал Рагозин необстрелянному пехотинцу, когда тот терялся при виде танков. – Он на тебя, а ты в окоп нырни. Подпусти его метров на десять, когда он ни пулеметом, ни пушкой тебя не достанет, быстро вставай из окопа и с расчетом бросай гранату прямо под гусеницу, а сам снова в окоп. Иначе может поразить осколками своей же гранаты. Гранатой разорвет гусеницу, и танк тебе не страшен, жги его бутылкой. А если не удалось разорвать гусеницу, пропусти танк через свой окоп, не беда, если он тебе за воротник земли насыпет, отряхнешься. Когда же перейдет через твой окоп, тотчас вставай снова и теперь уж бросай гранату не под гусеницу, а на корму, на моторное отделение, граната разорвется на жалюзи и повредит или подожжет двигатель. Другие, без понятия, бросают гранату под гусеницу и тогда, когда танк от них уходит, то есть вдогонку, а потом удивляются – почему танк не подрывается. Гусеница на заднем колесе снизу вверх идет и гранату не накрывает, а выбрасывает. Дело простое, только понимать надо. Бутылку с горючкой тоже бросай на корму: разобьется, горючка через жалюзи или щели в мотор попадет, и уж тогда пожара не миновать.
– А что сподручнее, танкист, граната или бутылка с горючкой? – спросил юркий конопатый пехотинец.
– Сподручнее то, что танк подобьет. Даже ручная граната может танк повредить, если она попадет, например, на корму. А коли попадет в башню или на носовую часть, – танку, как слону дробинка. А горючка везде себе проход найдет, в любую щель проберется и вызовет пожар. Вот и думайте, когда что бросать.
Молодые солдаты полюбили Рагозина за его смекалку и опыт. И когда между Орлом и Мценском его вызвали в штаб батальона и приказали поступить в распоряжение капитана танкистов, который пришел в батальон узнать, нет ли у них танкистов, расставались с ним очень неохотно.
Рагозин прибыл к капитану, пропахшему соляркой и прокопченному пороховым дымом и, доложив о себе, спросил:
– Танк найдется, товарищ капитан, или так же «безлошадным» ходить буду? Тогда уж я лучше с ними, пехотинцами, потому как привык за три месяца…
– Твоя специальность? – спросил в свою очередь капитан.
– Механик-водитель танка БТ-7.
– Ну БТ-7 я тебе не дам: их у нас уже нет, а тридцатьчетверку, пожалуй: вчера одного механика ранило, пришлось в тыл отправить. Тридцатьчетверку водил?
– Не водил, но уж постараюсь! – загорелся Иван.
– Машина, говорят, классная!
– В хороших руках любая машина будет классная, а Т-34 тем более. Вещмешок есть?
– Сгорел в танке, а другого еще не заслужил… В подразделение разрешите сходить: проститься надо с ребятами.
– Иди. Через сорок минут быть тут. А еще приблудных танкистов у вас нет?
– Нет, один я только, – ответил Рагозин и, козырнув, вышел, взглянув на часы.
Дул холодный октябрьский ветер, срывая последние листья с деревьев березового лесочка, куда привел капитан пятерых танкистов, отысканных им в стрелковых частях.
В дороге капитан поведал танкистам, что вчера механизированные соединения врага ценой больших потерь ворвались в Орел и продвигаются вдоль магистрали Орел – Тула. Передовые соединения Брянского фронта упорно дерутся за каждый метр земли, но им удастся лишь частично сдерживать противника, а остановить его они не в силах. Не завтра так послезавтра враг может подойти к Мценску.
– Наша задача, – продолжал капитан, – остановить его и дальше не пускать. Это можем сделать только мы, танкисты, так как располагаем мощной боевой техникой и людьми редкой смелости. – Он показал рукой на балку, лежащую перед перелеском и еще раз твердо заявил: – Вот тут его и остановим.
В предвечерних сумерках Рагозин внимательно разглядывал близлежащую балочку и опушку лесочка, надеясь заметить хотя бы признаки подготовленной обороны, но все было тщетно: ни одного танка, ни одного артиллерийского орудия не выдавало присутствия здесь каких-либо войск. Было непривычно тихо. Только с юго-запада изредка доносились стонущие, раскатистые взрывы. Вздрагивала земля, да там, на горизонте, изредка полыхали бледно-розовым пламенем зарницы.
– Ночь ваша. Отдыхайте, а завтра – по экипажам. Размещайтесь в этой землянке, – показал капитан на еле заметный бугорок у купы орешника.
В землянке пахло сырой глиной и прелыми листьями. Кем-то чиркнутая спичка вырвала из раздвинувшейся темноты два снопа соломы в углу и березовый пень посреди землянки, на котором стояла плошка с фитилем. Зажженная, она осветила тусклым светом всю небольшую яму, прикрытую ветками. Расстелив солому, улеглись вповалку. Скоро все заснули, кроме Рагозина. Ивану не спалось: все то, что довелось видеть во время отхода, никак не удавалось переварить его уставшей от тяжких дум голове…
Рагозин под дружный храп товарищей стал было засыпать, но услышал снаружи торопливые шаги и знакомый голос:
– А ну, товарищи, подъем!
Все пять танкистов поднялись, как по боевой тревоге. Рагозин первым выскочил из импровизированной землянки и оказался лицом к лицу с капитаном. В стороне были видны в сумерках еще три силуэта.
– Вести неладные, товарищи, придется спешить в экипажи, – сказал капитан и, тотчас же вынув из кармана листок бумаги, стал при свете карманного фонарика читать, кто в какой экипаж назначается.
Батальон, в который был назначен Рагозин, сосредоточился километрах в двух, в пологом овражке, заросшем кустарником. В пути лейтенант коротко объяснил Рагозину, что тут, в лесочке, укрылось два батальона недавно сформированной танковой бригады с противотанковыми средствами и автоматчиками, а там, куда они идут, сосредоточился резерв комбрига; что, по полученным сведениям, противник танковыми и механизированными соединениями рвется вдоль шоссе Орел – Тула на Москву; что по данным разведки его передовые части находятся километрах в пятнадцати отсюда и утром возможна встреча с ними.
Лейтенант, как бы между прочим, поинтересовался – доводилось ли Рагозину водить танк Т-34.
– Не довелось, – ответил Рагозин, – но поведу, не сомневайтесь, товарищ лейтенант. Опыт инструктора по вождению имею. Конечно, немного потренироваться надо…
С появлением солнца низко прошел самолет-разведчик. Он сделал небольшой круг над леском и, оставив за собой белую дымовую дорожку, ушел на юго-запад. Скоро с переднего края донеслись громовые раскаты артиллерийской канонады, качнули и вздыбили землю разрывы авиационных бомб.
– Как, механик, познакомился с машиной, не подведешь, если атаковать придется? – спросил Рагозина командир танка лейтенант Зубарев.
– Не волнуйтесь, командир, все знакомо по БТ, только броня здесь раза в три мощнее, ну и пушка тоже, машина потяжелее, конечно… В общем – класс!
К полудню на шоссе показалась гаубичная батарея на конной тяге. Она на рысях прошла на восток. За ней другая, третья…
– Артдивизион отходит, видать, дела неважные, – проговорил Зубарев, наблюдая за шоссе в бинокль.
Скоро на легких тягачах «Комсомолец» подошла к лесочку противотанковая батарея сорокапяток. Развернувшись, она встала у опушки и стала готовиться к бою. Позднее показались на шоссе отступающие части нашей пехоты. Шли они в полном порядке и занимали ранее подготовленные рубежи. Можно было понять, что отходят они под прикрытием сильных арьергардов. К вечеру движение войск прекратилось. Однако ночь была неспокойной: то в одном, то в другом месте вспыхивали не только ружейно-пулеметные, но и артиллерийские перестрелки. Осветительные ракеты почти не покидали ночного неба, обливая местность мерцающим светом.
А утром, когда солнце выкатилось из-за горизонта, тяжелые вражеские бомбардировщики несколькими волнами пошли на позиции сосредоточившихся за ночь наших войск. С поразительной наглостью фашисты снижались до трехсот метров, отыскивая цели, но по всему было видно, что бомбят неприцельно, по площадям, надеясь вызвать панику в наших войсках и вскрыть их точное расположение.
Вскоре из полосы дыма и пыли, поднятых разрывами авиабомб и артиллерийских снарядов, стали выползать фашистские танки. Приземистые черные стальные коробки с черно-белыми крестами на бортах и башнях двинулись по шоссе и полю, направляясь к лесочку. За танками спешили бронетранспортеры с пехотой. Сначала шли медленно, словно прощупывая каждый метр чужой земли, но видя, что лесок молчит, передние танки стали наращивать скорость. За ними перешли на увеличенные скорости и задние машины, ведя беспорядочный огонь из своих короткоствольных пушек. На отшлифованных о грунт гусеницах плескались лучи утреннего солнца, от бега танков содрогалась земля, от выстрелов пушек разрывался воздух, и казалось, что все это стальное стадо уже ничем не остановить, не повернуть назад…
Но вдруг один из вырвавшихся вперед танков завертелся на месте. Его гусеница, описав в воздухе причудливую кривую, распласталась на земле. В это же мгновение на борту машины сверкнул сноп желто-белых искр, и она смрадно задымила. Вслед за этим загорелись второй и третий танки. Следовавшие позади танки попытались обойти горящие, но их постигла та же участь.
Выстрелов со стороны лесочка не было слышно из-за общего грохота боя. Только белые прозрачные хлопья дыма с острыми языками пламени взметывались то здесь, то там. Это била по противнику из засад та самая танковая бригада, о которой сказал Рагозину Зубарев. Танковым пушкам тридцатьчетверок крепко помогали своим огнем отошедшие сюда сорокапятки. Выбирая уязвимые места в машинах противника, они стреляли по ним с близких дистанций.
Скоро первая волна фашистских танков замедлила бег, а потом, развернувшись, стала отходить, оставляя на поле боя десяток дымящих машин, а на ее место уже выплескивалась другая, еще более многочисленная армада танков, но, встреченная прицельным огнем из засад, скоро развернулась и тоже отошла.
Подобное произошло и на противоположной стороне шоссе. Там укрылась в засаде другая танковая бригада. Не менее трех десятков бронированных немецких машин на больших скоростях пошли к опушке мелколесья, не подозревая засады. Подпустив противника поближе, наши танкисты встретили его с коротких дистанций таким губительным огнем, что, оставив на поле боя половину своих танков, фашисты поспешно отошли за ближайшие высотки. Не добившись успеха атакой в лоб, противник перестроился и, теперь уже зная расположение наших сил, бросился в обход на фланги. Здесь-то и пригодились наши резервы.
Когда батальону поступила команда «В атаку», командир взвода лейтенант Зубарев вырвался на своем танке вперед и понесся во фланг атакующим фашистам. Рагозин ясно видел, как танк Зубарева, мелькая между кустами, вел огонь то из пушки, то из пулемета, а у Рагозина, как нарочно, не включалась коробка.
– Не суетись, механик, – выдохнул командир машины, наклонившись к Рагозину, – выжимай главный до упора, отпусти рычаги вперед!
Рагозин, злясь на себя, с силой двинул левой ногой педаль главного фрикциона, скорость, рыкнув, включилась, танк вздрогнул и резко взял с места. Но что это: на перехват танку Зубарева, подминая под гусеницы чахлый кустарник, несется машина с черно-белым крестом на борту. Не дождавшись команды, Рагозин доворачивает свой танк влево и жмет на педаль газа. Мотор бешено ревет, посылая тридцатьчетверку на перехват вражеской машины. Вот уж остается до нее 150–100 метров. Рагозин лихорадочно соображает, как перехватить ее и со всего маху ударить в борт, Но в это время в его наушниках слышна команда: «Бронебойным! Короткая!»
Рагозин рванул оба рычага на себя. Тридцатьчетверка, клюнув носом, встала как вкопанная. В этот же миг клацнул затвор орудия, а через полсекунды корпус танка вздрогнул от выстрела. Рагозин увидел, как на борту фашистской машины сверкнул сноп искр и тут же занялось пламя пожара. Теперь механик уже совсем уверенно вел свою машину туда, где в огненной карусели крутились наши и вражеские танки. Вышедшие из засад остальные машины быстро завершили схватку.
После короткой, но стремительной контратаки Рагозин вылез из переднего люка своей тридцатьчетверки, спрыгнул на землю, снял с мокрой от пота головы танкошлем, проговорил уверенно:
– Если так и дальше будем воевать, – фашисту крышка!
Лейтенант – командир взвода подошел к Ивану и, протянув заскорузлую руку, проговорил:
– Поздравляю с боевым крещением, товарищ старший сержант.
Рагозин крепко пожал руку лейтенанта, потом сделал два шага назад и вскинув правую ладонь к виску доложил:
– Механик-водитель танка старший сержант Рагозин!
– Знаю, знаю. В лесу вчера в темноте познакомились по голосу, так сказать. А действовал ты правильно, ловко перехватил фашиста, который на мою машину с борта набросился. А в начале контратаки ты что-то нерешительно выдвигался.
– Рычаги надо было еще освоить, – смутившись, сказал Рагозин. – А машина, товарищ лейтенант, классная, что по брони, что по огню.
Положение наших войск на московском направлении продолжало оставаться тяжелым. Бригаде, в которой теперь был Рагозин, пришлось отходить.
В один из ненастных октябрьских дней танкисты пошли в атаку на небольшую, но важную высотку, которой не могла овладеть пехота. Экипаж танка Рагозина, получив приказание подавить пулеметную точку, вырвался вперед. Под гусеницами их танка уже заскрежетал металл, когда над головой механика что-то загрохотало, а через приоткрытый люк хлынула упругая и волна горячего воздуха, сильно ударив Рагозина им головой о левый борт. Танк еще некоторое время продолжал двигаться неуправляемым, но скоро, запылившись одной гусеницей в окоп, остановился. Мотор заглох. Рагозин сидел на своем месте, крепко сжимая руками рычаги управления. Глаза, не мигая, устремились вперед, ничего не видя. В ушах звенело, голова клонилась на грудь, наливаясь свинцовой тяжестью. Артиллерийский снаряд, разорвавшись на наклонном переднем листе брони танка, сильно контузил механика.
Подавив огневые точки врага, танкисты вывели пехоту на высоту, и Рагозина решили срочно отправить в медсанбат. Ехать же в полевой госпиталь Иван категорически отказался:
– Отлежусь чуть-чуть – и снова в часть, – рассуждал Рагозин, немного придя в себя. – Надо фрицев бить, пока они до Москвы не дошли.
– Если ты одного фрица убьешь, то уж точно – в Москву они не войдут, – насмешливо заметил пожилой солдат.
– Одного. – я, второго – ты, третьего – твой сосед, четвертого – сосед того соседа… Если все мы по одному фрицу положим, так некому будет в Москву входить! – парировал Рагозин.
Подъехала санитарная машина. Солдат-санитар, вытаскивая носилки, крикнул:
– А ну, который здесь ранен? Живо в санбат!
Во второй половине ноября под Москвой задымились метели, в березовых рощах, смешиваясь с грохотом орудий и пулеметными очередями, выли осенние ветры. Земля гудела от разрывов фашистских снарядов и авиационных бомб.
В один из таких дней Рагозин подошел к врачу и заявил:
– Выписывайте! Голову починили, руки, ноги в порядке. И нечего мне здесь отсиживаться.
Рагозина выписали, но ему не удалось попасть в свою часть. Его назначили в другую танковую бригаду. Это было как раз в дни, когда противник развернул второе генеральное наступление на нашу столицу и наши войска всеми силами сдерживали натиск врага.
Не один, не два, а десятки раз вместе с другими ходил в контратаки и механик-водитель Рагозин на своей тридцатьчетверке. Многими вмятинами от снарядов и осколков был помечен броневой корпус его танка. Но экипаж оставался невредимым. А вот день 25 ноября чуть было не стал для Рагозина роковым. Вот как это было.
Отразив несколько атак противника, танкисты отошли на исходные позиции. Экипаж вышел из машины, чтобы хоть немного поразмяться, а тут привезли обед.
– Давай заправляться, ребята, пока фрицы отдышатся, – крикнул Рагозин товарищам и, достав котелок, стал устраиваться возле гусеницы танка. В это время около него белым веером полыхнуло пламя, раздался сильный треск, над головой, противно фырча, пронеслись осколки, царапнув по танкошлему. Рагозина, перевернув, отбросило метра на два в сторону. Вгорячах он вскочил на ноги, стараясь понять, что произошло, но ничего не видел: глаза сковало мучительной режущей болью. «Выбило, вытекли», – мелькнула страшная догадка. Он стал лихорадочно ощупывать глаза. Пальцы нащупали под веками глазные яблоки целыми и невредимыми. Боль же от прикосновения к ним еще больше усилилась. Горький протяжный стон вырвался из груди Рагозина, и он, оторвав руки от глаз, сел на землю, поджав к груди колени.
Когда дым и пыль, поднятые взрывом, рассеялись, товарищи, хлопотавшие у других машин, бросились к нему.
Мина упала рядом и разорвалась в тот момент, когда Рагозин наклонился над котелком. Осколками, к счастью, его не поранило, но световой вспышкой обожгло глаза и запорошило их земляной крошкой, так что попытки открыть веки вызывали нестерпимую боль в глазах.
Санинструктор, вызванный командиром взвода, проговорил с сожалением, разведя руками:
– Ничего не могу сказать – смотреть не дает, больно. А если и посмотрю, так что я скажу – ведь это глаза. В госпиталь надо.
– А видеть я буду? – с отчаянием в голосе спросил Рагозин.
– А разве я знаю, – пожав плечами, ответил санинструктор. – В госпитале скажут, только надо спешить. Это глаза!
Танкисты молча окружили сидящего на земле Рагозина, искоса бросая друг на друга взгляды, сокрушенно качая головами.
– Пойду за носилками, – нарушил молчание санинструктор, – тут недалеко.
– А коли недалеко, так зачем – носилки, – возразил Рагозин, вставая, – ведь не ноги, а глаза повредили. И сам дойду, только проводите, не вижу. А в госпиталь мне ни к чему, промоют глаза – и в танк, сейчас не время отлеживаться. Немец рядом с Москвой…
– Не сомневайся, Иван, немца мы и без тебя в Москву не пустим, лечись. До Берлина еще далеко, скорей вылечивайся и догоняй, – напутствовал Рагозина лейтенант.
В медсанбате Рагозину сказали:
– Глаза – дело серьезное. Световым лучом роговицу обожгло. В условиях медсанбата такое лечение не положено да и невозможно. Обработаем – и в госпиталь.
В полевом госпитале Рагозин снова попытался получить ответ на мучивший его вопрос. Только врач приступил к осмотру, а он снова за свое:
– Доктор, а видеть я буду, танк водить смогу?
– И видеть будешь, и танк, возможно, водить будешь, если быстро попадешь в руки специалистов. Поэтому с ближайшей же партией отправишься в глубокий тыл.
Через несколько дней санитарный вагон, в котором вместе с другими ранеными ехал Рагозин, отцепили в Омске.
Выписался Рагозин из госпиталя после того, как на весь мир прогремела весть о победе советских войск под Москвой.
Идя в запасной полк, он мечтал с первой же маршевой ротой уйти на фронт: коль наши гонят фашистов, так механики на фронте во как нужны!
С таким же мнением встретился Рагозин и в полку. В штабе полка ему сказали:
– Механики на фронте сейчас очень нужны, а готовить их будем здесь, вы назначаетесь инструктором по вождению танков.
Выслушав решение полкового начальства, Рагозин закусил нижнюю губу и долго стоял молча. А какой довод он мог противопоставить такому решению? Только то, что он хочет бить фашистов? Ну а разве, готовя механиков для фронта, он будет решать не ту же самую задачу? Один он поведет в бой только один танк, а за месяц-полтора подготовит столько механиков, что они одновременно смогут повести в бой батальон танков. Рассудив так, Рагозин молча покорился своей судьбе. Да только ненадолго хватило ему «благоразумного» терпения. И вот однажды, не выдержав, он пришел к начальнику штаба полка, заявил:
– Сколько сижу здесь, людей учу врага бить, а сам не бью. Невмоготу больше, товарищ подполковник! Отпустите на фронт…
– Ты вот за полгода подготовил столько механиков, что они способны вести в бой целый полк, а не одну машину, которую бы сам повел. Вот и рассуди – имею я право отпустить тебя на фронт или нет?
– Да это я и сам понимаю, товарищ подполковник…
Рагозин сопел и краснел, переминаясь с ноги на ногу, и, не найдя другого обоснования своей просьбы, вышел наконец из штаба.