Текст книги "За чужую свободу"

Автор книги: Федор Зарин-Несвицкий

VII

Герта сидела на маленькой скамеечке у ног отца, прижавшись к нему головой, а старый Готлиб гладил ее короткие кудри, и в глазах его стояли слезы, но лицо сияло гордостью и любовью. Никогда эта золотистая головка не была ему дороже и милее…

– Маленькая моя Герта, милая моя девочка, – шептал он.

А Герта, счастливая и оживленная, целовала его морщинистую руку и повторяла:

– Как я рада, как легко я себя чувствую! Твоя скрипка цела! Какое счастье!

В первый момент Готлиб не узнал своей дочери, но когда Герта бросилась к нему, молча показала заветное железное кольцо, старик все понял и заплакал от умиления и гордости…

– А ты и поверил, – весело говорила Герта, – что я пойду за работой к этому Мальцеру? Да, жди от него работы. Он дрожит над каждым грошем…

Она весело смеялась. Потом, как будто ничего не случилось, побежала по хозяйству, потом опять прибежала и села у ног отца.

– Теперь можно и отдохнуть, – сказала она, – будем ждать наших гостей.

Старик продолжал гладить ее голову.

– Ты теперь совсем мальчик, – любовно сказал он.

– Ах, – вздохнула Герта, – я бы и на самом деле хотела быть мальчиком. Я бы поступила в ландвер, как Фриц. Хотя, – задумчиво добавила она, – отчего нельзя поступить в ополчение и женщине. Мне Новиков говорил, что у них в армии есть женщина – герой, какая‑то Дурова. Что она долго служила, участвовала во многих сражениях, пока узнали, что она женщина. Сам император отличил ее.

Готлиб с беспокойством сказал:

– Она, должно быть, сильная и крепкая, а ты совсем ребенок.

Герта ничего не ответила, задумчиво глядя в окно.

– А вот и наши гости, – вся вспыхнув, воскликнула она. – Я пойду.

Она вскочила и выбежала из комнаты.

Новиков сразу прошел к себе наверх, предоставив князю поговорить со стариком относительно уплаты. Бахтеев вошел к Готлибу.

– Добрый день, дорогой хозяин, – произнес он.

– Добрый день, – ласково ответил старик. – Ну, что нового?

– Новости есть, – продолжал князь, садясь против Гардера, – завтра мы выступаем.

– Уже – с искренним сожалением проговорил Готлиб. – Это нам грустно, – но что же делать!

– И я пришел к вам, дорогой господин Гардер, – продолжал князь, беря старика за руку, – поблагодарить вас за ваше гостеприимство, за ваше отношение к нам. Мы никогда не забудем этого.

Растроганный старик пожал руку князю.

– О, об этом не стоит говорить, – сказал он, – мы исполнили свой долг.

– Но, – несколько запинаясь, начал князь, – кроме нашей сердечной, глубокой благодарности, между нами есть еще маленькие счеты. Вы не откажете покончить их. Мы бы не хотели быть вам в тягость. Жить теперь очень трудно…

Старик понял и сделал протестующий жест рукой.

– Нет, нет, – с достоинством произнес он, – никаких подобных счетов! Вы не захотите обидеть нас, князь, и не предложите нам денег за наше родственное отношение к вам!

– Дорогой господин Гардер, – настаивал князь, – Никакими деньгами нельзя заплатить за ваше внимание, за заботы вашей дочери, мы сознаем это. Но ведь можно заплатить за наш» фураж», – смеясь, закончил он.

Старик покачал головой.

– Прошу вас, кончите этот разговор, – серьезно сказал он. – Вы наши дорогие гости. Мы гордимся, что могли принести хоть ничтожную пользу. Я прошу вас кончить это. Итак, – продолжал он, – к моему стыду должен сознаться, что наши власти относятся к русским офицерам не так, как надлежит. Мне стыдно за них! И наш магистрат забыл, что вы наши защитники и наши освободители. Почему он распорядился отвести бесплатные квартиры всем немецким офицерам и даже, по возможности, солдатам, а о русских офицерах не позаботился? Почему он строго требует, чтобы доставляли немецким офицерам провиант, а про русских молчит? Я знаю, много ваших офицеров живут под открытым небом, между тем как немецкие солдаты имеют квартиры! А ведь вы сделали тяжелый поход, вы забыли зло, которое мы приносили вам во время этой несчастной войны. Ваш император, весь народ русский так великодушны… Так позвольте мне заплатить хоть часть моего долга. Я не хочу быть неблагодарным. Предстоит великая война, великий подвиг, в котором вы помогаете нам. Предстоит борьба за вечные идеалы, за свободу нации и за свободу духа.

Старик разволновался, он покраснел, глаза его блестели. Он встал с кресла и большими шагами ходил взад и вперед по комнате.

Князь тоже встал. Слова Гардера поразили его. Они подтверждали все, что он видел и слышал, и вместе с тем будили в нем смутное сознание о странной двойственности той страны, спасать которую пришли русские. – И, словно угадывая его мысли, Гардер продолжал: – Вас удивляет, что я так говорю? Я скажу вам больше. Вы слышали о Тугенбунде, основанном Штейном и Яном? С гордостью могу сказать, что я был одним из первых членов его.

Князь кивнул головой.

– Тугенбунд был основан не только для борьбы с Наполеоном, – продолжал Гардер, одушевляясь. – Есть две Пруссии. Одна – наглая, грубая, неблагодарная – Пруссия Гогенцоллерна, Бюлова, Калькрейта, Фосса и других, и есть Пруссия, хранящая лучшие идеалы, благородная и свободолюбивая – Пруссия Виланда, Гете, Шиллера, Пруссия Штейна и Арндта!..

Князь с жадным вниманием слушал пылкие слова старика.

– О, – с жаром продолжал Гардер, – мы страдаем не от одного Наполеона. Мы имеем лозунгом – борьбу не только за внешнюю свободу! Нет! Мы измучились под властью феодалов. Мы, основатели Тугенбунда, были гонимы не одним Наполеоном, но и своим королем. Где прекрасные обещания канцлера Гарденберга, торжественно три года тому назад на собрании областных депутатов обещавшего от имени короля представительный образ правления, наделение крестьян землею?.. Где все это? Сам король со своими приспешниками – фельдмаршалом Калькрейтом, министром Фоссом и другими заведомо обманывали народ! Штейн в свое время сумел добиться личной свободы для крепостных крестьян, и что же? Тогда само наше правительство, боясь его, донесло на него французскому правительству… И Штейн бежал из родной страны, гонимый, как зверь, и наконец нашел себе защиту в лице вашего великодушного монарха. А народ остался по – прежнему рабом! Я и другие члены Тугенбунда едва спаслись и разбежались по глухим углам. И только теперь, когда вы пришли спасать нас, мы снова можем поднять голову!.. Они дошли до того, что не хотели всеобщего ополчения, боясь, что народ, свергнув иго Наполеона, обратит свое оружие против них! Но ополчение вызвано к жизни народной душой, упорными стараниями Штейна и благородным призывом вашего государя! Король ненавидит Штейна и не верит вам и боится вас!..

Взволнованный старик замолчал.

Никогда князь не ожидал от этого кроткого старика такой бури негодования, такого страстного порыва. Пламенная речь Гардера осветила ему положение дел. Мысли роем закружились в его голове. «Всемирный союз за свободу народов», – вспомнил он слова Монтроза. Да, угнетенные народы могут соединиться для общей борьбы. Яснее представилась ему и роль Штейна при русском дворе. Он вспомнил насмешливую, но полную глубокого значения фразу дяди: «Штейн великий патриот, но он хочет подменить прусского короля русским императором».

Со стороны Штейна это был гениальный ход. Всем была известна склонность императора к либеральным идеям. И, поставив его во главе союза, можно было смело надеяться провести при его помощи, помимо желания короля, самые широкие реформы.

– Господин Гардер, – сказал князь, – вы открыли мне новые горизонты. Я понимаю вас и сочувствую вам. В моей стране тоже рабство, но мы в лучших условиях, так как наш монарх едва ли не сильнее нас чувствует, что настало время разбить цепи, сковавшие народ.

– Да, в этом вы счастливее нас, – ответил Гардер. – И дай Бог вашей великой и великодушной родине скорее увидеть солнце свободы!

Их разговор был прерван приходом Новикова. С некоторым удивлением он взглянул на взволнованные лица собеседников. Особенно поразило его волнение князя, в последнее время словно окаменевшего в холодном, мрачном равнодушии.

Старик по обыкновению радушно встретил его.

– Ваш товарищ передал грустную весть, – сказал он, – вам надо завтра выступать. Куда вы назначены?

Новиков сказал.

– Бог сохранит вас, – с чувством произнес Гардер.

Новиков оглянулся по сторонам, ища глазами Герту, и вдруг вскрикнул:

– Фрейлейн Герта! Вы!..

Его возглас имел такое странное выражение, что князь быстро обернулся и застыл пораженный.

Вся розовая от смущения, на пороге стояла Герта. Но где ее великолепные косы!..

Несколько мгновений длилось молчание. Старый Готлиб с глубокой нежностью глядел на свою дочь.

Первым опомнился Новиков. Он быстро сделал несколько шагов к Герте.

– Фрейлейн Герта, – с волнением произнес он, – что вы сделали!

Она еще больше покраснела, но не опустила глаз.

– Вот, – гордо ответила она, протягивая руку, украшенную железным кольцом.

С глубоким, почти благоговейным чувством Новиков бережно взял эту тонкую детскую ручку и, наклонившись, поднес ее к губам. Герта не отняла руки, и порыв молодого офицера и самому Гардеру показался вполне естественным.

Князь тоже был тронут.

– Фрейлейн Герта, нам нечего говорить. Дайте и мне вашу руку, – произнес он.

Герта протянула ему руку, и он тоже поцеловал ее.

К Герте сразу вернулась ее непринужденная веселость. Она казалась счастливой.

– А где же третий? – спросила она.

– Он ушел готовиться к отъезду, – ответил Новиков. – Он завтра выступает.

– А вы? – спросила Герта.

– И мы с ним, – отозвался князь.

Герта мгновенно побледнела и резко отвернулась.

– Вот как, – тихо сказала она. – Я пойду распоряжусь..

И она торопливо выбежала из комнаты. Верный Рыцарь ждал ее у порога.

Девушка сбежала с крыльца и бросилась в глубину сада. Рыцарь тихо, без обычного лая, бежал за ней. Он понимал, что Герта бежит по глухим дорожкам сада не для игры. В заросшем травой и кустами углу сада под большим столетним каштаном девушка тихо опустилась на старую скамейку и закрыла руками лицо. Верный Рыцарь тихо и ласково ткнул в ее руки холодным носом. Герта открыла лицо, порывисто обняла Рыцаря за шею и, прижавшись лицом к его морде, закрыла глаза и замерла…

VIII

Поговорив еще несколько минут со стариком, молодые люди прошли к себе наверх.

– Через час обед, приходите, – сказал Гардер.

Молодые люди поблагодарили.

У себя князь передал Новикову свой разговор со стариком. Новиков слушал его с большим интересом.

– Да, – с горечью сказал он, – это все так. Конечно, мы дадим им свободу. Мы купим ее для них нашей кровью. Мы расчистим перед ними пути к процветанию и могуществу, а сами останемся жалкими рабами.

– А император! – воскликнул князь.

Новиков покачал головой.

– Улита едет – когда‑то будет, – ответил он. – Да и когда кончится эта война? Но у нас есть свой Тугенбунд и, с Божьей помощью, мы тоже постараемся что‑нибудь сделать.

Друзья принялись за сборы своего несложного багажа, продолжая обмениваться замечаниями.

– Да, – говорил Новиков, – после того, что ты мне сказал, для меня многое понятно. И эта странная рознь между офицерами регулярной армии короля и ополченцами, и разница отношений к нам со стороны властей и народа. Нет, уж если сражаться рука об руку, то я предпочел бы стоять в рядах ландвера, а не с господами Герцфельдами.

– Не все ли равно, где умирать, – прежним тоном произнес князь, к которому вновь вернулось обычное настроение.

Его взгляд упал на аккуратно сложенные в глубине чемодана кружевные женские перчатки. Это были перчатки, данные ему при его посвящении в масоны. Он суеверно хранил их, не решаясь расстаться с ними. Эти перчатки были предназначены им Ирине, но он не отдал их, по какому‑то странному чувству, перед отъездом. Они казались ему» ее» вещью – тонкой связью, оставшейся между ними, и он не хотел порывать этой связи… Как будто он имел какое‑то поручение к Ирине, еще не исполненное, но исполнение которого доставит ему и радость и счастье. Эти перчатки будили в нем и тоску, и мечты, и воспоминания.

Задумался и Новиков.

Когда они спустились вниз, Герта уже сидела за столом. В ней не было обычного оживления. Она была спокойна и серьезна. Новиков делал неудачные попытки оживить общее настроение, но это ему плохо удавалось. Его шутки были принужденны, его смех натянут. За обедом почти не ели, и обед кончился в тягостном молчании.

Всех выручил приход Зарницына. Он ворвался в комнату радостный и сияющий.

– Добрый день, дорогой господин Гардер; добрый день, фрейлейн…

Он словно поперхнулся и остался с раскрытым ртом и изумленным взором.

Лицо его было до того комично, что ему невольно ответили дружным смехом. Веселее всех смеялась Герта.

Зарницын улыбнулся.

– А, – воскликнул он, – все смеются, значит, все хорошо. Так вот кто эта девушка с золотыми косами, о которой говорит уже весь город!

Герта вспыхнула.

– Не смущайтесь, дорогая фрейлейн, – продолжал Семен Гаврилыч, – ей – богу, вы сегодня героиня. О вас уже известно королю, и, знаете, ей – богу, это правда, из ваших волос плетут уже кольца и браслеты и продают в ратуше. А ведь прошло только несколько часов!

– Что ты говоришь! – воскликнул Новиков.

– Вот тебе крест, – быстро крестясь, ответил Зарницын, – я сам слышал разговор двух ополченцев.

Герта закрыла лицо руками.

– Ура, дорогая фрейлейн, – подбежал к ней Зарницын, – а вы, ей – богу, стали лучше прежнего! Какой из вас вышел бы теперь дивный кавалерист. – Он бесцеремонно отвел от лица ее руки и горячо пожал их. – А теперь, дорогая фрейлейн, ради Бога, помогите.

Весело улыбаясь, Герта кинула на него вопросительный взгляд.

– В чем дело?

– Сейчас с партизанским отрядом я отбил обоз одного из маршалов, – балагурил Зарницын, – и не знаю, куда деть провиант. А так как мы завтра уезжаем, то имеем честь пригласить вас сегодня на ужин или, как говорим мы русские, на отвальную. Помогите же мне распорядиться.

Герта, смеясь, последовала за ним. В сенях стояли два солдата с большими корзинами. Герта даже всплеснула руками.

– Да тут, действительно, целый транспорт, – воскликнула она.

Рыцарь уже суетился около корзин, жадно обнюхивая их.

– Погоди, приятель, – смеялся Зарницын, лаская собаку, – и ты покушаешь сегодня не хуже французского маршала.

Корзины были перенесены в кухню, и Герта только ахала, вынимая их содержимое. Представлялось прямо удивительным, где и как мог добыть Зарницын эти коньяк, рейнские вина, ликеры, паштеты, страсбургские пироги, дичь и Бог знает что еще! Он только посмеивался, но своей тайны не открыл.

Оба солдата были оставлены в помощь Герте и со свойственной русским солдатам расторопностью и деловитостью принялись за работу.

Когда Зарницын вернулся в столовую, он не застал Новикова. Не было его и наверху, Данила Иваныч куда‑то исчез.

Между князем и Готлибом опять возобновился разговор на прежнюю тему

– Поверьте, – говорил Гардер, – народ ценит и любит русских освободителей. Недоброжелательство администрации исходит от придворной партии…

Веселое лицо Зарницына приняло серьезное выражение

– К сожалению, господин Гардер, – вмешался он в разговор, – не все похожи на вас. Я имею и другие сведения.

Гардер насторожился.

– Что такое? – спросил князь. – Я не замечал со стороны населения дурного отношения к нам.

– Это потому, – ответил Зарницын, – что ты не шел вместе с армией. Конечно, пока мы где‑нибудь были, население показывало нам расположение, может быть, из боязни, а, может быть, и в искреннем порыве. Но стоило уйти с места, как вслед за нами летели жалобы и требования вознаграждения за убытки, якобы причиненные нами.

– Не может быть! – воскликнул Гардер. – Это единичные случаи.

Зарницын покачал головой.

– Да, беднейшее население, – сказал он, – было искренно и радушно. Но тот, у кого хоть что‑нибудь было, спешили с жалобами. Все убытки, что понесли они во время прохождения в прошлом году французских войск, они старались возместить за счет русских. Это печальная правда, господин Гардер. Наши штабы завалены жалобами и исками. Ваши бюргеры бессовестно лгали, обманывали, приписывали нам то, что сделали французские войска. Я сейчас из полка. Там уже образовали комиссию для рассмотрения этих жалоб…

– О, Боже мой, – прошептал Гардер, – это выродки!

– Ты увидишь, – быстро произнес Зарницын по – русски, обращаясь к князю, – что будет дальше…

– Нет, – воскликнул Гардер, – это не будет так продолжаться. Клянусь вам, что лучшая часть народа презирает этих мирных мародеров. Вы увидите, что чем дальше вы будете подвигаться, тем больше вас будут ценить. Правительство старается внушить недоверие к вам, распускаются слухи, что вы хотите оставить навсегда за собой Силезию и Померанию, пользуясь нашей слабостью… Нет, нет, этого не может быть! Вы увидите…

– Да, мы увидим, – ответил Зарницын,

Князь слушал, опустив голову. Что же происходит на самом деле? Или этот старый идеалист увлекается, или Зарницын преувеличивает.

– Увидим, – тихо повторил он. – Может быть, прусский народ поверит в наше бескорыстие, когда поймет, что мы идем за его свободу, гремя собственными цепями…

– Одно я могу сказать, – начал Зарницын, – только ратники ландвера видят в нас братьев по оружию. Но они сами в пренебрежении у регулярной армии. Их чуть не открыто называют сбродом и бродягами. Ни один последний волонтер – солдат королевской армии не согласится пойти в ландвер даже офицером. Но, господин Гардер, – добавил Зарницын, видя искреннее огорчение старика, – ведь поход только что начался, вы правы, мы еще недостаточно знакомы друг с другом. Может быть, все эти углы сгладятся. Я хотел бы верить этому для вас самих…

Лицо старого мечтателя просияло. Он горячо пожал руку Зарницыну.

– И верьте, верьте, – с жаром сказал он, – я знаю мой народ.

«По Шиллеру и Гете, пожалуй», – с невольной насмешкой подумал князь.

И князь, и Зарницын, оба почувствовали неловкость такого разговора, тем более что они не хотели огорчать старика. Они постарались перевести разговор на другие темы, и старик скоро повеселел и оживился.

IX

Шум города замирал, сливаясь в один неопределенный гул… Где‑то далеко прозвучал и замер призыв труб на вечернюю молитву. Донесся рокот барабанов. Тишина опускалась на шумный город, и, казалось, с этой благоуханной тишиной весенней ночи слетали блаженные грезы и мирные сны на грозные полки, готовящиеся к кровавым боям, и на жителей города, обреченного неведомой судьбе в ужасах войны.

Столовая была ярко освещена, и стол убран по праздничному. Никогда на скромном столе старого музыканта не было такого разнообразия вин и всякой еды. Старик только покачивал головой.

Герта была лихорадочно оживлена и без умолку говорила, словно не хотела дать себе возможности задуматься. В таком же настроении был и Новиков. Князь старался тоже быть веселым, но ему это плохо удавалось. Его сердце болело все той же неперестающей тупой болью, которая почти ни на минуту не оставляла его с самого выезда из Петербурга. Один только Зарницын был искренне и неподдельно весел. Он чувствовал себя свободным, как птица. Он был молод, здоров. Война была его стихией, и судьба, казалось, берегла его среди самых отчаянных предприятий. Он шутил, смеялся, подливал вина то Герте, то Гардеру, выдумывал всевозможные здравицы. Когда он провозгласил здравицу за Герту, то все трое крикнули» ура!».

Новиков подошел чокнуться с молодой девушкой. Когда он протянул бокал, чтобы чокнуться, Герта чуть не выронила своего бокала. Она увидела на мизинце правой руки Данилы Ивановича искусно сплетенное из золотистых волос кольцо. Она сильно побледнела и расширенными глазами взглянула прямо в глаза Новикова. Он ответил ей глубоким взглядом, полным тайного ожидания.

Она чокнулась, и их пальцы на мгновение соприкоснулись.

Окна в сад были открыты, и широкая, благоухающая волна вливалась в них. Озаренный луною, сад походил на сказочную декорацию. Город совсем затих.

– Боже, какая ночь! – вздохнул старик. – Разве в такую ночь не наполняется душа ужасом при мысли о морях крови, проливаемых в братоубийственной резне. Ведь мир Божий так прекрасен…

– Он отвратителен, – резко произнес князь. – Человек в этом мире – игралище чуждых враждебных сил. Позор, нищета, болезни, предательство, разочарования, бессмысленные мечты и кровь – вот из чего сплетается жизнь человека!

Новиков с удивлением взглянул на князя. Он не ожидал от своего всегда сдержанного товарища такой вспышки.

– Грустно, если человек в вашем возрасте может так думать, – тихо сказал Гардер.

– Оставим этот разговор, – сухо сказал князь. – Зачем портить настроение другим?

Он встал и подошел к окну. Эта ночь раздражала его и томила его душу… Бесконечная жажда любви наполняла его сердце. Все его существо рвалось и тянулось к далекому северу, где теперь белые ночи, где золотая заря, не померкнув, дробится на гладкой поверхности Невы, где оставил он то, что было единственно дорого ему в жизни и от чего он должен был отречься.

Послышался отдаленный топот. Все ближе.

– Кавалерийский отряд! – крикнул Зарницын.

Все бросились к окнам.

Теперь уже ясно слышался мерный стук копыт на улице за садом.

Прошло несколько мгновений, и вот, заглушая шум копыт, вдруг раздались звуки воинственной песни.

Чей‑то мужественный голос пел:

 
Живее, друзья! На коня, на коня!
На поле, на волю честную!
На поле, на воле ждет доля меня,
И сердце под грудью я чую!
Мне в поле защитников нет никого,
Один я стою за себя одного [3]3
  «Военная песня» Шиллера, перевод Л. Мея.


[Закрыть].
 

При первых звуках песни Герта насторожилась.

– Это ландвер! – воскликнула она и бросилась из комнаты.

Через минуту ее светлая фигура промелькнула в саду, в полосе лунного света.

Не долго думая, Новиков в одно мгновение был уже в окне и, спрыгнув в сад, побежал за ней.

Он нашел Герту там же, где и утром, на заборе, и примостился рядом с ней. Вся бледная, она взглянула на него блестящими глазами, с легкой улыбкой.

Озаренные луной, медленно продвигались по улице всадники.

А голос крепнул, ширился и звучал, как вызов.

 
Нет воли на свете! Владыки казнят
Рабов безответно послушных.
Притворство, обман и коварство царят
Над сонмом людей малодушных!
Кто смерти бестрепетно выдержит взгляд,
Один только волен… А кто он? – солдат!
Житейские дрязги с души он долой;
Нет страха ему и заботы!
Он смело судьбу вызывает на бой —
Не нынче, так завтра с ней счеты.
А завтра – так что же! Ведь чаша полна!
Сегодня ж ее мы осушим до дна!
 

Всадники уже проехали, и издали донесся, как боевой клич, последний аккорд напева:

 
Живей же, друзья, вороного седлай;
Бой жаркую грудь расхолодит!
И юность, и жизнь так и бьют через край.
 

Последние звуки замерли вдали, а Герта все еще смотрела вслед темным силуэтам всадников.

– О чем вы думаете, Герта? – тихо спросил ее Новиков, как‑то невольно называя ее просто Гертой.

Она медленно повернула к нему бледное лицо и ответила:

– Я завидую им.

И она тихо повторила напев:

 
А завтра. Так что же! Ведь чаша полна!
Сегодня ж ее мы осушим до дна!
 

Герта легко спрыгнула и медленно пошла по дорожке к дому.

Новиков догнал ее.

– Да, сегодня, Герта, – начал он, осторожно беря ее за руку, – завтра уже не принадлежит нам. Завтра мы расстанемся надолго, может быть, навсегда.

Он почувствовал легкое пожатие ее руки и поднес ее к своим губам.

Она не отняла руки и все так же медленно шла с опущенной головой.

– Будете ли вы вспоминать обо мне, Герта? – спросил он.

– Я не забуду вас, – услышал он тихий ответ.

Она освободила свою руку. Лицо ее приняло строгое, печальное выражение.

– Я не забуду вас, – продолжала она, – но, может быть, мы увидимся с вами скоро… Кто знает!

Новикову безумно хотелось схватить в объятия эту бледную, такую прекрасную девушку и целовать ее печальные глаза, ее золотые кудри. Но мгновенная мысль обожгла его. Зачем? И что будет дальше? Какое право имеет он возмущать ее покой, он, идущий на бой? Разве может связать он теперь свою жизнь, ему не принадлежащую, с чужой, едва расцветающей жизнью? Он сдержал свой порыв.

– Герта, – начал он, – эти немногие дни, которые я провел здесь, останутся моим лучшим воспоминанием. И если я останусь жив, я вернусь к вам, я вернусь сюда…

Его голос прервался. Он удержал готовое сорваться признание.

Она вдруг остановилась и словно ждала. Она казалась светлым видением в своем белом платье, в лунном мягком сиянии.

Несколько мгновений длилось молчание. Она первая нарушила его.

– Прощайте, – печально сказала она, – но только помните всегда, в минуты опасности, в бою, что вы дороги мне, что моя мысль, моя душа неотступно будет с вами, и если небо не остается глухим к нашим молитвам, – Бог сохранит вас. – Она подняла на звездное небо вдохновенный взор. – Прощайте же! Здесь ли, там ли, – она подняла руку к далекому небу, – но мы еще встретимся.

И прежде чем Новиков успел сделать движение, она повернулась и побежала к дому.

Он долго стоял и смотрел ей вслед. Страшная тоска, словно сознание безвозвратной потери, наполнила его душу. Разве он не безумен! Отчего не взял он счастья, которое так неожиданно встретило его на пути? Отчего не обогатил своей пустынной жизни хоть одной минутой счастья? Этих минут так мало, так бесконечно мало, и они не повторяются!..

Он вернулся домой. Его друзья уже прощались с Гардером.

– Мы еще увидимся, увидимся завтра, – твердил растроганный старик. – Мы проводим вас…

Окончив последние приготовления, друзья решили отправиться из дому на рассвете прямо в легкий кирасирский полк, где служил Зарницын, устроивший для Новикова и князя лошадей из числа заводных, и продолжать путь уже вместе с полком.

Зарницын и Бахтеев скоро заснули. Но Новиков заснуть не мог.

Он сидел у открытого окна, и сладкие и печальные мысли овладели им. Непробудная тишина царила вокруг. Но вдруг он вздрогнул и прислушался. Снизу послышались тихие, печальные звуки какой‑то незнакомой мелодии. Сперва тихие, словно издалека доносившиеся звуки стали громче, отчетливее и, казалось, наполняли собой весь дремлющий сад и страстной тоскою и бесконечным восторгом дрожали в воздухе.

Новиков узнал скрипку. Звуки лились, как слезы. Словно чье‑то сердце плакало о чудной несбыточной мечте и молило и ждало чуда – вернуть невозвратимое, сделать доступным недостижимое. Блаженные воспоминания минувшего, горечь настоящего, страх темного будущего, минутный крик торжества сливались в одну молитву, возносящуюся к бесстрастным звездам, к безответному небу. Невысказанное и непроизносимое, все, что таится в душе человека, в ее тайниках, все, чему нет выражения на человеческом языке, изливалось в этих звуках. Скрипка пела… Она пела о блаженных страданиях любви, о радости первого свидания, о горе разлуки, о счастье, которого нет, но которое могло бы быть… Скрипка рыдала, ликовала, молилась и плакала…

Новиков чувствовал, как непривычные, незнакомые с детства слезы закипали в его душе, как сердце его переполнялось любовью, нежностью, отчаянием… Волшебные дали раскинулись перед ним, иной мир рисовался обманчивым миражем перед его внутренним взором, мир недостижимый, как потерянный рай.

Судороги сдавили его горло, он опустил на руки голову и уже не мог сдержать слез.

А внизу, у окна, бледный, как мрамор, стоял старый Готлиб со своей волшебной скрипкой; его горящие глаза были устремлены в сад и, казалось, созерцали чудные видения, реявшие в лунном сиянии, и в морщинах его старого лица застыли слезы. А на полу у его ног, на коленях, сложив молитвенно руки, стояла Герта…