Текст книги "Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное"
Автор книги: Федор Чернин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Чернин Федор
Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное
Федор Чернин
Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное
(навеяно старинной публикацией).
Повесть
Всякий, кому когда-нибудь приходилось заблудиться ночью в нью-йоркской подземке, знает, как нелегко оттуда бывает выбраться. По свидетельству путевых обходчиков и прочих лиц, спускающихся в ее темное чрево по служебной обязанности, там, случается, люди пропадают бесследно и среди бела дня.
Ну, а если это приключилось с вами что называется по пьяному делу, последствия вашего легкомысленного поведения могут оказаться и вовсе непредсказуемыми, мало того – просто чудовищными. Чаще всего, конечно, в этой мистической ипостаси человека оберегает сам Господь Бог, включая так называемый автопилот, доставляющий сирую душу в многогрешном и пьяненьком теле домой более или менее в целости и сохранности, потому что терпение Его и сострадание бесконечно, и Он в Своем милосердии прощает нам и такое. Однако, поскольку по ночам в нью-йоркской подземке безраздельно властвуют бесы, даже Ему иногда не под силу бывает своевременно призвать их к порядку.
Но это только так, присказка. Сказка впереди. И не сказка вовсе, а сущая правда (в частности, участникам сохранены их подлинные имена и фамилии), местами украшенная элементами ненаучной фантастики, как и полагается сказке. Если вывести за скобки наиболее ходульные аллегории, такая или похожая история, хотя бы чисто гипотетически, могла случиться с каждым из нас. А с некоторыми, скажем по секрету, уже и произошла. Кроме того, как всякая сказка, эта леденящая душу история поучительна. Судите сами.
1
В жизни творческого интеллигента, обычно по утрам субботы и воскресенья, наблюдается некое промежуточное состояние между сном и бодрствованием, присутствием и неприсутствием (оно так и называется – полуприсутствие), когда ты вроде бы уже проснулся, но еще официально не открыл глаза, окошечки в мир, сквозь которые в душу готовы политься потоки ясного, задорного света, а ты стремишься насколько возможно отдалить этот мучительный и постыдный момент. Организм не понимает, что происходит, и очень страшится смерти, поэтому на всякий случай стремится во что бы то ни стало оставить потомство (так многие мужчины испытывают в состоянии полуприсутствия сильнейшее эротическое возбуждение), жизненные системы находятся в диссонансе, а бедный мозг пытается ухватить за хвостики разбегающиеся, как мелкие пушные животные, не мысли даже, а смутные отблески мыслей. Таким образом, успешно притворяясь для окружающих спящим или без сознания, можно некоторое время оттягивать встречу с реальностью, в случае необходимости, до разбора полетов с женой или гражданской сожительницей, припоминать, что происходило с вами вчера, и в зависимости от этого готовить отмазки.
Именно этим занимается сейчас Вячик (Вячеслав) Слонимиров, находящийся как раз в состоянии полуприсутствия, не решаясь пока разомкнуть карие очи, выйти навстречу миру и честно посмотреть ему в глаза. Вячик лежит на животе, с головой укрытый чем-то плотным и пыльным, и, как ни старается, не может припомнить того, как окончился день, имевший место быть для него накануне. Поэтому нам придется сделать это за него.
А накануне произошло буквально следующее. Вячик, действительно интеллигентный тридцатипятилетний мужчина, со своею супругою Кошей, примерно такого же возраста, поехал на автомобиле (это важно) в гости к Кошиному товарищу Александру Пицункеру. Был и соответствующий повод. Александр (он же Арик) Пицункер хотел познакомить Кошу и Вячика с новой подругой, согласившейся к этому времени переехать к нему постоянно. Пицункер гордился своею возлюбленной и хвастался в мужской компании, что даже... впрочем, подробности интимной жизни Пицункера выходят за рамки нашего повествования. Арик проживал в новом, светлом и просторном доме в Ривердейле. Добираться туда было что-то около часа.
Знакомые с географией Большого Нью-Йорка подтвердят, что Ривердейл, хотя и располагается за городом, переходя в элегантный зеленый пригород, имеет при этом один существенный недостаток. Чтобы попасть туда, необходимо проехать через пресловутый Южный Бронкс и Гарлем, который немногим лучше. Из-за такого расположения Ривердейл является локализацией "географически нежелательной" (так переведем существующий по этому поводу емкий англо-американский термин "geographically undesirable", сокращенно – "гад").
С самого начала дело стало поворачиваться неблагоприятно.
Во-первых, сама по себе эта дальняя поездка была совершенно необязательна. Если уж так хотелось пообщаться, Арик с подругой могли бы спокойно приехать в Бруклин. Поглядеть на новую возлюбленную Пицункера было, конечно, любопытно (о ее красоте ходили легенды, распространяемые, впрочем, самим Ариком), но не настолько, чтобы оторвать аллегорическое седалище от метафорического дивана[1].
Во-вторых, совершенно не обязательно было надевать это новое платье с нескромным декольте и высоким разрезом. Эта претензия, понятно, была адресована Коше, обычно не склонной к экстравагантным нарядам, а тут... (хотела новой подруге Пицункера показать, что и сама не лыком шита, что же еще).
В-третьих, спокойно могли бы себе позволить проехаться на такси, так как с самого начала было понятно, что в гостях они собираются выпивать, а забирать назавтра машину из "гадской" местности – это целое дело!.
И в-четвертых, конечно: совершенно излишне было покупать этот (по словам Коши, любимый Пицункером) вискарь со странным названием "Христианские братья" (несомненно сатанинская природа этого лейбла ни тогда, ни впоследствии не давала Вячику покоя), можно было обойтись бутылкой хорошего сухого вина. Впрочем, у Арика был прекрасного состава и разнообразия бар, так что и эта претензия была, в общем, неактуальна. Поэтому приводим все вышесказанное только для того, чтобы описать атмосферу крайнего раздражения, изначально сопутствовавшую поездке. Ничего хорошего из этой затеи выйти просто не могло.
По дороге они попали в пробку, где простояли еще около часа. Потом, на съезде с хайвея, Вячика подрезал дикий латин на помойном пикапе (они чуть не ударились бамперами). И, наконец, уже в самом Ривердейле их остановил полицейский и выписал штраф за превышение скорости. После всего пережитого в этот вечер Вячик не мог не приналечь на виски.
Действительно неописуемой красоты новая сожительница Арика, сибирская девушка-блонд с характерным именем Наташа, рано ушли почивать, сославшись на необходимость завтра работать в модельном агентстве и быть в хорошей форме. Кошу это заявление, понятно, порадовало. Впрочем, банкет после Наташиного ухода продолжался, а еще через некоторое время Вячику показалось, что Арик как-то излишне любезен с женой его, Кошей, и как-то преувеличенно приударяет за ней, воспользовавшись состоянием Вячика (он к тому времени насосался уже вискаря).
Не будем вдаваться в подробности, однако справедливости ради необходимо отметить, что все это существовало исключительно у Вячика в голове. Арик и Коша социализировались вполне корректно, хотя и вспоминали кое-что из бурной фарцовой юности, в которой они с Пицункером действительно были знакомы. Коша, кстати, на вопрос о том, было ли что-то между ней и Пицункером в прошлом, всегда только отмахивалась и смеялась, но это не было однозначным ответом, и могло означать что угодно, от невинного озорства до продолжительного сожительства. Тот факт, что все это, если вообще происходило, осталось в другой жизни, до эмиграции, лет двадцать назад, и Арик, как и Коша, давно перестали быть жадными до сладостей жизни плотоядными юнцами, было для Вячика "не оправданием", в том смысле, что не облегчало душевных мук, связанных с описываемыми событиями (несмотря на то, что они, повторимся, происходили исключительно в его воображении).
С каждой новой рюмочкой он все более пух (или пухнул?) раздражением и ревностью, подозревая, что и в рюмочку-то они ему подливают специально, чтобы он поскорее выпал в осадок, а они могли бы без помех флиртовать, а там и уединиться, скажем, в уборной. Для Вячика в последнее время вообще были характерны маниакально-параноидальные состояния.
Поэтому он взорвал ситуацию изнутри, среагировал на выдернутое из контекста их вполне светской беседы и промелькнувшее в воздухе словосочетание "пассивный педераст" (Арик и Коша как раз говорили о нелегкой судьбе знакомого собачьего парикмахера), почему-то воспринял его как обидную характеристику на свой счет, в том смысле что он, мол, ленивый мудак и мало зарабатывает (или просто требовался какой-то формальный предлог), и бросился в атаку, буквально, то есть с кулаками. При этом переколотил в гостиной много посуды, выкинул в окно антикварную люстру и некоторое время бесновался на осколках сервиза. Кроме того, он, кажется, порвал на Арике красивую дорогую рубашку.
Мешает Бахус, и никто другой, так, кажется, сказал поэт. Выпивающего человека, это известно, постоянно преследуют демоны, даже, и особенно, если человек этот очень хороший. Ибо сказано: одна святость только у скучных разумом бывает, а человеку с искрою Божьей намеренно тяжкие искушения и испытания посылаются. Кроме того, как в метрополии, так и в кругах русскоязычной иммиграции за границей выпить иногда и покуролесить – нормально, и по традиции, восходящей еще к Киевской Руси, особым грехом не считается. А восторг похмеления в русской культуре нашел отражение даже в классическом балете.
Однако тут был случай особый, и питавшая его энергетика, несомненно, происходила от того, кто украсил ядовитый вискарь этикеткой "Христианские братья". Не зря продвинутые мыслители утверждают, что главной задачей и главным достижением Сатаны было убедить человечество в том, что его не существует. Иллюстрация: известное выражение "сам черт не страшен": т.е. когда обычно после третьей-четвертой рюмашки русский человек не боится ни черта, ни дьявола, ни прочей нечисти, даже если бы ее существование было научно доказано.
Коша кричала и плакала. Арик, в недоумении от такого резкого выпада, утирал тем, что недавно было рукавом дорогой красивой рубашки, поврежденный профиль (единственный нацеленный удар, который прошел по Пицункеру). А сам Вячеслав, как валькирия, пронесся из дома, захватив макинтош, и через некоторое время бессистемного плутания вышел к вполсвета светившемуся в ночи огоньку станции метро. К Валгалле своей, стало быть.
Трезвая мысль о том, что следует взять такси, не пришла ему в голову, потому что была мыслью именно трезвой, то есть по определению для основательно налегавшего на вискарь человека нехарактерной. Он опоздал и на тот самый, последний, полуночный троллейбус. В метафизическом, понятно, плане, поскольку троллейбусы, особенно по ночам, в Нью-Йорке не ходят. Вот и ломанулся в метро, через огромный и потенциально опасный под покровом ночи город. "Не дождетесь!" – время от времени произносил он, сжимая кулачки и глотая слезы. Что и кому он этим хотел доказать?
* * *
На этом месте, впрочем, наступила амнезия, и как он ехал, на каком именно транспорте, каким таким хитрым маршрутом и где пересаживался, он, как ни старался, припомнить, увы, не мог. Кажется, на пересадке "Манхэттен Трансфер" он еще пил из пакета у незнакомого опустившегося субъекта что-то удивительно мерзкое, типа абсента, а вокруг смеялись какие-то гнусные хари (впрочем, не хари, вполне симпатичные лица, правда, чернокожие). Потом Вячик исполнял дикий танец на рельсах, пытаясь преградить дорогу бруклинскому экспрессу, его хватали за пальто и куда-то тащили под руки. Вырвавшись, он убежал в темноту коридоров и, каким-то образом снова сев в поезд, орал: "Следующая станция Петушки!", распугивая ночных пассажиров. Дальше была темнота. Умолкаем и мы, в наивной попытке замаскировать неизбежные москва-петушкинские ассоциации.
Итак, полуприсутствие. Пока, на всякий случай не открывая глаз, Вячик пытается оценить тяжесть своего состояния. Что и говорить, состояние типа "чудо-колокол" – голова из бронзы, упал, раскололся, встать не могу, все гудит. По десятибалльной шкале хорошие восемь с половиной баллов, т.е. ни петь, ни рисовать. Обязательное в этой ситуации обещание себе и Богу, что больше к отраве не притронется никогда, мы, что называется, оставим без комментариев. Жизнь хотя и преподнесла ему сигнальчик (как любил говорить его папа, жареный петух еще не клюнул, но уже с интересом поглядывал из-за угла), однако надо было прежде всего жить и, следовательно, выпутываться из данных конкретных обстоятельств. Он прислушался, пытаясь выяснить, рядом ли находится Коша, но из-за отсутствия звуков, шорохов или дыхания этого определить не сумел. Вполне возможно было, кстати, что он просто-напросто лежит в своей постели, прибыв на автопилоте, о чем смотри выше, в части о бесконечном милосердии Божьем.
Призвав на помощь обоняние, Вячик установил запах плесени, тлена и даже, кажется, некоторого блевонтина. Полежав еще немного и убедившись, что находится не в полицейском участке (иначе яркий свет резал бы глаза даже сквозь прикрытые веки) и не в больничной палате (тут обязательно пахло бы карболкой), он полуприоткрыл глаза, действуя по примеру одного директора варьете, в свое время также попавшего, помнится, в дикую переделку примерно в аналогичном контексте. С полуприоткрытыми глазами, чередой вычурных движений шеей и головой, притворяясь, что все еще находится в области бессознательного, Вячик состроил угол зрения поудобнее и осмотрелся. Убедившись, что находится в помещении один, он приподнялся и сел. Что за бомжовские хламиды? Вячик осмотрел заляпанный грязью и треснувший по шву макинтош, в который был одет и в котором, очевидно, ночью лежал. Спасибо, кстати, макинтошику с кашемировой теплой подкладкой, так и замерзнуть можно было, к чертям собачьим. К тому же, очевидно во сне, Вячик откуда-то нагреб и зарылся чуть не с головой в какие-то тряпки, служившие ему одновременно одеялом, подушечкой и подстилкой. Они-то и распространяли запах разложения. А наблевал или, выражаясь интеллигентным языком, "показал закуску" в уголке – это он все-таки сам.
Разбитая чашка в ведре, облезлая швабра, старый непарный башмак. Очевидно, хозяева по неряшливости или по понятным только им сентиментальным соображениям хранят тут старые вещи, давно отслужившие свой срок. Возможно, еще вчера это была просто захламленная кладовка. До свалки ей, правда, оставался один шаг, а теперь и вовсе полшага. Тряпки, разрытые Вячиком, и сам он, растерзанный и смурной, доводили картину кораблекрушения до логического завершения.
Отвратительное субботнее утро, конечно. Однако, говорят, бывает значительно хуже, когда пробуждаешься, глядь, а ты уже на небесах. Или наоборот – там, внизу. Особенно если накануне ты, несмотря на слезы жены и уговоры товарищей, решил похвастать геройством и самостоятельно повести машину и, благодаря ловкости и природной смекалке, сумел-таки добраться до рычагов и руля. Просыпаешься, а там уже поджидает тебя пара чумазых, с вилками-сковородками, и, увы, не для того, чтобы приготовить горячие сосиски в томате. Вместо этого ведут себя по-хамски, зубоскалят, плюются, обмениваются циничными шуточками в твой адрес. Вячика от этой затеи провидение, по счастью, уберегло, отвело и гибель, стало быть, отодвинуло. Однако и этой грустной радостью Вячику было не с кем поделиться.
"Как же я умудрился так нарезаться?" – в полной уже тоске и ужасе подумал он.
Судя по освещению, время дня были сумерки, однако источников естественного освещения в помещении не наблюдалось. Вячик попытался прислушаться к внутреннему естественному хронометру, но тот, казалось, вовсе размагнитился и не подавал признаков жизни. К тому же режим у Вячика в последнее время был настолько хаотический, что рассчитывать на этот самый естественный хронометр особенно не приходилось. Достать из кармана часы было выше человеческих сил.
Еще проблема. Глазки, конечно, полуприоткрыты, но толку от этого чуть. Все не в фокусе, поскольку нет очков и, кажется, не найти. Стоп, вот они, слава Богу, целехоньки. Надеваю. Нос, кажется, не задет. Что с ухом? Так и есть, ранение. Дужки невыносимо сдавливают виски. Скорее снять! Но как без них? Пристроить на манер лорнета? Вот и Коша давно советовала перейти на контактные линзы. Коша! В сердце всколыхнулась вчерашняя обида. Она сейчас, небось, отсыпается в пицункеровской, хорошо если в гостевой, а если в хозяйской спальне? А я тут парюсь, как жиган на кичмане (ему вдруг снова стало казаться, что в истории его падения, хотя и косвенно, виноваты Пицункер и Коша).
Ладно. Руки с трудом держат импровизированный лорнет. Общее самочувствие? Те же восемь с половиной баллов. Побаливает печень, из нее, наверное, уже можно делать фуа-гра. В смысле скрытых травм и увечий все, кажется, в порядке: руки целы, ноги целы. Для более тщательного осмотра необходимо зеркало, которое, кстати, как-то подозрительно быстро нашлось под ворохом тряпок. Чуть ниже адамова яблока – внутреннее кровоизлияние размером примерно с пуговицу. Это мог быть след от страстного поцелуя, впрочем, как и от ушиба. При каких обстоятельствах была получена кровавая метка, Вячик припомнить не мог. Из имущества (он проверил) все было цело. Даже мобильник цел, правда разрядился. Вроде обошлось без потерь, ограничилось моральным ущербом. Придется, конечно, Арику уплатить за разбитый сервиз и люстру, ну и пусть подавится. Но все это потом, а в данный момент...
Достаточно мерехлюндий! В результате осмотра помещения очевидным становилось следующее. Как в сказке, три двери, как начала трех судьбоносных дорог, находились тут. Через одну из них он, скорее всего, и впал (или выпал?) сюда. Если бы не отсутствие лестницы, он решил бы, что находится в парадняке (снова неконтролируемые петушкинские ассоциации). Параднячок наш, параднячок! Ночевка в тебе и другие противоправные действия для нашего народа привычны и даже трогательны. Служишь ты для кого гостиницей, для кого брачным ложем, заодно, конечно, пивною и рюмочной, ни на что совершенно не претендуя. Впрочем, наше алаверды по отношению к и во славу российского отопляемого параднячка пока что останется незавершенным. Так или иначе, но что это было за помещение, в которое он неосторожно впал или выпал, выяснить пока не представлялось возможным.
2
Последовательность дальнейших действий была более или менее очевидна: добраться домой, желательно не встретив знакомых, пропустить спасительные сто граммов, стать под душ, покемарить пару-тройку часов и затем, смотря по времени суток, приводить себя в человеческий облик. Сейчас он поймает такси (хорошо, что бумажнику не приделали ноги) и самое большее через час окажется дома. Коша будет пилить, а то и вовсе откажется разговаривать, что, кстати, даже лучше, подуется денек-другой и простит, Вячик не сомневался, ведь она его все-таки любит (в этом он не сомневался), вот же, терпит его художества который год. Вячик любил жену, в свое время мужественно и с юмором перенесшую с ним тяготы эмиграции, в горе и в радости принимавшую его таким, как есть.
По жизни у них было только одно разногласие, и связано оно было, хотя и косвенно, как раз с Александром Пицункером. Коша считала, что Вячик с его способностями мог бы существенно больше зарабатывать, чем тот же Пицункер. Вячик же, вообще, терпеть не мог, когда ему кого-то ставили в пример, тем более такого сомнительного персонажа, как Арик. Коша, наоборот, симпатизировала Пицункеру. Оба, как было сказано, в молодости повидали всякого и прошли (в скромном, конечно, советском, варианте) свои огни, воды и медные трубы. Коше было невдомек (или действительно не знала), что в русском Нью-Йорке Арик пользуется репутацией не вполне респектабельного бизнесмена, у которого азартные игры с государством были как бы в порядке вещей, а вымогать дополнительную плату с клиентов за уже проделанную, а чаще и вовсе не начатую работу было любимым занятием.
Арик представлял собой известный типаж жизнерадостного комбинатора, полукриминального и полуинтеллигентного одновременно. Назвать Пицункера интеллигентом, конечно, не поворачивается язык, потому что интеллигентный человек, по определению, не может быть аферистом. Но и это само по себе, конечно, сомнительное заключение, потому что интеллигент никогда не позволит себе судить, тем более осуждать, а в особенности серьезно решать, достоин ли человек называться интеллигентом. Арик в свое время побывал в местах заключения, что естественно для этого типа темпераментных молодых людей. Однако вернулся оттуда не угасшим и не надломленным, а, наоборот, злым и веселым, и играть с государством в азартные игры не перестал.
В Америке Пицункер так же время от времени куда-то уезжал и возвращался постриженным. Организовать и поддерживать легальный бизнес он был, по-видимому, неспособен, скорее всего, в силу характера. К самому безобидному предприятию с его участием неизбежно примешивался элемент аферизма. Открывая, например, зоомагазин, как он сперва утверждал, побочный бизнес для вложения денег, Арик, оказывается, с самого начала делал ставку на контрабанду попугаев, комическое, но только на первый взгляд, занятие, на самом деле опасное, следовательно прибыльное. В Нью-Йорке подпольные операции с попугаями контролирует русская мафия.
Кроме того, Арик Пицункер неизменно пользовался успехом у девушек и женщин. В этом смысле женщинам импонировали, конечно, не бабки сами по себе (это было бы слишком примитивно), а именно такой психологический тип мужчины, готового пойти на определенный риск, чтобы купить жене новую шубу.
Вячик же, по достижении определенного возраста, предпочитал прежде всего спать спокойно, не лез в сомнительные мероприятия, хотя Пицункер постоянно предлагал ему деловое сотрудничество. Самое интересное, что в большинстве случаев все было хорошо, и Арик выходил сухим из воды, заработав очередной куш. Даже когда со временем стало все плохо, к Пицункеру подослали киллера и попугаи его разлетелись, он сумел получить компенсацию от страховой компании и киллера перекупил.
Так между ними складывался определенный антагонизм. При этом Пицункер, конечно, об этом и не догадывался, поскольку антагонизм, как и многое другое, существовал исключительно у Вячика в голове. Впрочем, это противоречие не портило картину благополучной семейной жизни с Кошей (в доме у них всегда был достаток) и проявлялось лишь изредка, и только в сравнении, например, с новой недвижимостью Арика. Что говорить, с Кошей они, конечно, помирятся. А некорректный деляга-фуфлыжник и старый развратник Пицункер пожалеет еще обо всем. Ох, обо всем еще пожалеет!
* * *
Пространство вокруг на поверку оказалось не таким уж и замкнутым. Имелся какой-то коридорчик, вроде бы, или ход, который куда-нибудь вел и в конце концов вывел бы. Там, в глубине, правда, было темно. Очевидным становилось и то, что помещение это было если не жилое, то несомненно обитаемое. Выходит, для того чтобы сюда попасть, нужно было преодолевать препоны, отмыкать замки, во всяком случае открывать двери. Но отмыкание замков (или выламывание? О позор, о свинство!) требует какого-никакого интеллектуального усилия, это бы его подсознание зафиксировало, в каком бы состоянии он ни находился. Однако ничего такого особенно интеллектуального из вчерашнего вечера ему почему-то не припоминалось. Такая жестокая амнезия? Как неприятно!
Неприятно было и следующее. Проникновение под покровом ночи и пребывание в чужом жилище (даже подсобке) могли ему инкриминировать, а там поди докажи, что попал сюда по случайности, в бессознательном состоянии, не по своей воле, а скорее по воле Божьей. Не зря же целый вечер хлестал вискарь "Христианские братья". Аргумент, что называется, убедительный, но не очень.("Я, вообще-то, парень видный, но не очень" – была любимая присказка Вячика.) Ситуация пограничная между жилищным и уголовным кодексами. Если полицию и не вызовут, то по судам затаскают, однозначно. На адвокатов столько денег придется потратить... Да, неприятно. А ты, что называется, пей больше.
Вячик, соблюдая меры предосторожности, полувыглянул из-за угла. То, что из его первоначальной позиции в партере представлялось как коридорчик или же ход, на самом деле таковым не являлось, точнее, было перегорожено массивнейшим шифоньером, и что делалось по ту сторону, было не рассмотреть.
Ладно, вернемся к исходной точке. Скорее всего, он вломился сюда через одну из дверей. Может, прислонился неудачно, может, еще чего, мало ли что может произойти с не очень трезвым человеком посреди огромного города? Возможно, это случилось не без вины хозяина или хозяев этого здания или сооружения (а падение на чужой территории чревато серьезным гражданским иском), – может, и в полицию звонить не станут, даже если заметят, постараются уладить дело миром. А я еще поторгуюсь, думал Вячик. Эта мысль его приободрила, хотя, конечно, торговаться он бы не стал, слишком хотелось домой, зализывать раны и смывать под горячей водой похмельный корох.
Так или иначе приободренный, Вячик взялся за ручку одной из дверей, потянул, а потом и подергал. Дверь не поддавалась. Он подергал еще, навалился плечом, – тщетно. Осмотр второй двери также не увенчался успехом. Они были либо заперты снаружи, либо... Фиктивные двери! Вячика прошиб пот, сердце сыграло синкопу, но он взял себя в руки, приписав эту манифестацию разболтанному состоянию организма. Третья дверь поддалась! Однако, не успел Вячик вздохнуть облегченно, оказалось, что дверь ведет в подобие дворницкого чулана, из которого также не было выхода. Там, в темноте, правда, виднелись швабры, контейнеры с моющими средствами, пластиковые ведра и еще какие-то тряпки. Но выхода не было.
Выхода нет! В скандинавских странах, говорят, специально и даже в законодательном порядке запретили изготовление знаков и надписей подобного содержания, для того чтобы не давать впечатлительным скандинавам дополнительного повода для самоубийств, которые, как известно, портят им положительную во всех остальных отношениях статистику. Так это или это просто прикольная байка, наверняка сказать невозможно. Со скандинавами, впрочем, вообще еще со времен Рюрика смех и грех, они и одну из своих столиц переименовали из Христиании в Осло, так что чему удивляться. Вячик изо всех сил гнал тягостные мысли. Он осмотрелся по сторонам. Не может быть, чтобы так-таки и не было выхода! Не в Скандинавии все ж таки.
3
Чтобы перевести дух и обдумать ужас-ситуацию, Вячик присел на хлипкий стул, который тут же сложился под ним, подломившись на все четыре и наделав препорядочно шума.
– Кто здесь? – раздался из темноты, откуда-то из-за шкафа, неопределенный, но при этом определенно человеческий голос. В голосе не было ни недовольства, ни раздражения, ни упрека. Уже само по себе это показалось Вячику странным. По-русски говорят, также отметил он, что, впрочем, не было удивительным, поскольку русскоязычных граждан в районе Большого Нью-Йорка в то время проживало что-то около миллиона. Вячик был уверен, что с соотечественниками во всяком случае сумеет договориться. Будем надеяться хотя бы, что я, грешным делом, не завалился к кому-нибудь из знакомых, подумал он.
– Помогите, я тут ночью упал и ушибся, – отозвался Вячик, изобразив таким образом преимущественную для себя версию, чреватую для хозяев серьезным гражданским иском.
– Ничего страшного, бывает. Кстати, будем знакомы, – ответили из-за шкафа, нисколько, по-видимому (слышимому?), не смутившись. Вячика такая реакция несколько обескуражила.
– Вы что, шутите? Что значит "ничего страшного"? Кто вы? Это ваш дом? Если вы меня сейчас же не выпустите, я буду жаловаться!
– Успокойтесь. Моя фамилия Сарафанов, но боюсь, она вам ничего не скажет. Это не мой дом, так что упрекнуть меня вам не в чем! Мы, так сказать, товарищи по несчастью, впрочем, кто может утверждать, чту есть счастье, а чту нет? Во всяком случае не мы. Вы согласны?
"Че он гонит?" – с тоской подумал Вячик, но вслух на всякий случай ничего не сказал.
– Я при всем желании не могу вас выпустить, мешает славянский шкаф. Он был занесен сюда в результате предшествующих модуляций, и он неподъемен. Знаете, в слявянском национальном характере... Впрочем, можем попробовать вместе.
Однако их совместная попытка сдвинуть шифоньер не увенчалась успехом. Попыхтели-попыхтели и бросили это занятие.
– Для того, чтобы мы могли обсудить теорию выхода...
– Теорию? Вы понимаете, что происходит? Меня задерживают против воли, не имея на это никаких оснований! Мы, слава Богу, в свободной стране живем, богатой юридическими традициями, так что беспредел тут неуместен!..
Так говорил Вячеслав. А из-за шкафа ему говорили буквально следующее:
– Успокойтесь, пожалуйста. Я знаю, вы полагаете, что попали сюда по ошибке. Случайно ли? Однако не вы ли некоторое время назад, в гостях у вашего товарища Биренбойма, утверждали, что ничто на свете не бывает случайным?!
– Вы-то откуда знаете, что я когда-то утверждал?
– А это уже совершенно лишний, второстепенный вопрос. Так вот, вы сами представить не можете, до какой степени вы были правы. Действительно, случайностей в жизни не бывает и быть не может. Однако давайте сначала определим, что называть случайностью? Событие, которого мы не могли предсказать? Или стечение обстоятельств, смысл которых непонятен, потому что несовершенный мозг и ограниченное представление реальности не позволяют охватить разнообразие причинно-следственных связей...
– Давайте не разводить метафизику! У меня нет ни времени, ни сил...
– У вас и у меня как раз – море времени, так почему бы не пофилософствовать на досуге! Ну хорошо, река. Ведь время можно представить в виде реки без начала и конца, время не зря называют четвертым измерением, – по этому поводу Сальвадор Дали...
– Послушайте, зачем вы морочите голову? Что происходит? Где я нахожусь?
– Вы находитесь, как и всегда, – в глубине своего подсознания.
– Вы это бросьте! Какой это район? Бронкс? Бруклин?? Манхэттен???
– Седьмая крабовидная туманность Бета-Центавра на дворе. Вчера была.
– Да, туман был сильный, к вечеру, впрочем, гораздо хуже...
– Значит, происходит дальнейшее сгущение модуляций...
– Каких еще модуляций?
– Каких-каких... Недетерминированных, конечно.
Вячик понимал, что имеет место некий сюрреалистический диалог. Во всяком случае, они явно говорили о разных вещах, как в том наркоманском анекдоте, где для того, чтобы найти площадь Ильича, предлагалось умножить длину Ильича на ширину Ильича. Тут явно имело место нечто подобное. Вячик понюхал воздух, ему показалось, что из-за шкафа вроде бы действительно попахивает травкой. Он не успел ничего сказать, как тишину нарушил шелест и треск. Рядом с Вячиком бухнулся тяжелый пакет, обернутый в плотную коричневую бумагу.
