Текст книги "Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное"
Автор книги: Федор Чернин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Ну что ж мы стоим? – прервала она цепь его размышлений. – Садись сюда.
Гуля устроилась в кресле, Вячик уселся на диванчик. Налив в стакан изрядную порцию, он на всякий случай (чтобы та вдруг не исчезла в какое-нибудь параллельное измерение) пристроил бутылочку на пол, строго в радиусе мгновенной досягаемости рукой. Они сделали по глотку. Неожиданно легко начавшийся разговор вдруг так же неожиданно угас.
– Милиционер родился, – совсем простенько, "по-земному" сказала Гульнара.
"Ангел пролетел", – подумалось Вячику.
Джин с тоником распространялся по телу, растворяя последние остатки похмельной мути и настраивая на сентиментальный лад.
– Сарафанов эту комнату очень любил, – сказала Гульнара, обводя помещение взглядом. – Даже название ей дал: Фландола Гагнола.
– А что это значит, Фландола Гагнола?
– Сарафанов говорит, что это каждый понимает по-своему.
– Ясно. А что же теперь?
– Теперь она оказалась отрезанной, и он, наверное, по ней ужасно скучает...
– Как же так получилось?
– Кажется, ты и стал причиной. У нас всегда вместе с появлением крупного... – она улыбнулась, облизнула губы, – объекта происходит такое миниземлетрясение. Какие-то сбои в равномерном течении жизни. Модуляции, как говорит Сарафанов. Тогда что-то сдвигается в пространстве – как, например, этот шкаф. Кроме того, происходит еще что-то такое, что невозможно объяснить, после чего то ли прошлая жизнь кажется сном, то ли тебе снится реальность, а на самом деле все по-другому. Модуляции у нас бывают часто, все, что попадает сюда, вызывает их, и поступление новых объектов происходит из-за модуляций. Но с людьми, разумеется, связаны самые сильные...
– И что тогда происходит? – спросил Вячик, понимая, что дело вместо того, чтобы хоть как-то разъясниться, вновь безнадежно запутывается...
– Тогда может вообще все измениться: моды, вкусы, привычки, даже внутренние мыслительные процессы, происходит как бы смещение в чуть-чуть другое пространство, когда немного получше, когда похуже. Иногда требуется совсем немного, чтобы какая-то защелочка расцепилась, и привет. Эти залы, например, раньше входили в состав основных, потом куда-то потерялись, а теперь опять вынырнули совсем в другом месте. Вот и шкаф неизвестно откуда взялся.
– Что-то такое мне уже говорил Сарафанов...
– Он у нас главный по этому делу. Чего же ты, если он тебе уже все объяснил?
– Да он-то объяснял, но я чего-то не совсем разобрался... Скажи, а где это все располагается, хотя бы приблизительно? – осторожно спросил Вячик.
– Как где? Он тебе что, самое главное не сказал? Мы находимся в Зазеркалье. Только не надо падать со стула, – подколола его, впрочем незло, Гульнара.
– Не буду. – Вячик залпом проглотил джин-тоник и тут же накатил еще порцию.
– Плесни-ка и мне немного.
Вячик на всякий случай пересел на пол, расположился на ковре. Потом смешал для Гульнары джин с тоником в высоком серебряном кубке, возможно, из него в свое время выпивали крестоносцы (или очередная бутафория?). Гульнара отпила глоток и поставила кубок рядом с собой на ковер. Потом качнулась в кресле, переступила ногами на модных платформах.
– Так на чем мы остановились?
– Ты говорила про Зазеркалье, – напомнил Вячик, – только не сказала, как это понимать.
– Как тебе объяснить... Одним словом, я лично предпочитаю называть это Зазеркальем. Знаешь, как в сказке.
– У вас тут, может быть, и король с королевой есть?
– Нет, у нас вся власть принадлежит народу. Демократия. Только, как бы это сказать, немного перевернутая.
– Как она может быть перевернутой? Тогда это не демократия вовсе, а диктатура...
– А она у нас так и называется – диктатура демократии. Так что люди довольны.
– А людей здесь, вообще, много?
– Иногда мне кажется, что очень мало, как сейчас. А иногда, что слишком много...
– Как это?
– А так, что круг людей, с которыми приходится общаться, большой, но в нем очень мало тех, с кем действительно хотелось бы быть... Понимаешь?..
"Еще бы, – подумал Вячик, – из ухажеров тут небось один Сарафанов и есть, вот она и разводит клей. Общаться ей не с кем!" Но вслух, разумеется, ничего не сказал.
– А ты сама откуда?
– Какая разница? Предположим, – с Москвы.
– Предположим. А здесь давно?
– Давно. Вообще, мы попали сюда всей семьей, с бабушкой, чемоданами и собачкой. Мы вообще-то в Америку ехали, ту, что на картинках, но что-то случилось в дороге, завихрилась какая-то модуляция (это мне потом уже Сарафанов объяснил), и мы оказались здесь. А той Америки, что на картинках, оказывается, вообще в реальности нет, в нашей, во всяком случае, точно, она существует только в глянцевых журналах и туристских проспектах...
– Может, вы просто по ошибке попали не в то измерение?
– Может быть. – Гульнара задумалась, прежде чем ответить. – Может, это случилось, когда мы летели из Рима в Нью-Йорк, или еще раньше потерялись по дороге. Потом я тут в школе училась, в колледж пошла, на работу устроилась. Это я уже потом поняла, что Америки на самом деле нет, есть только мечта о ней, и когда она реализуется, то перестает существовать.
– Знаешь, одна моя знакомая недавно вернулась из Италии в большом потрясении. Она никогда нигде не была, потому что из своей Махачкалы прилетела прямо в Нью-Йорк. Она была поражена тем, что есть, оказывается, другая заграница, именно такая, как на картинках, а она-то уже начинала серьезно сомневаться и думать, что Заграница, о которой мечталось, – это и есть наши зассанные Бруклин и Бронкс...
– Так она же в отпуск ехала, а не в эмиграцию...
– Это точно. Возможно, что, реши она там остаться, для нее и Венеция стала бы дырой...
– Конечно. У нас как раз и была другая Италия – комнатка в коммуналке, прямо как в Харь... то есть в Москве. И рынок Американо. У некоторых, правда, было море в Ладисполи, Остии и Санта-Маринелле, но мы с родителями жили в Риме. Родители все время ссорились, бабушка болела, на улицу меня одну не выпускали. Мы даже на экскурсию никуда не съездили, зачем-то все деньги экономили, консервы жрали, папка курил вонючие советские папироски, так что на него оборачивались прохожие.
– Может, тебе так кажется потому, что ты по-настоящему никогда нигде не была? Ведь есть, например, Калифорния, это как раз та самая Америка, что на картинках. Я знаю, я там бывал. Снаружи, во всяком случае, там гораздо больше того, о чем мы мечтали, как раньше представляли себе эту самую кайфовую жизнь – улыбки людей, загорелые девушки, золотые пляжи, морские пейзажи...
– Подумаешь, – почему-то нахмурилась Гульнара, – и у нас тоже есть морские пейзажи.
– Именно, хотя, не побывав здесь, никогда не представишь себе Нью-Йорк приморским городом. А ведь летом Нью-Йорк, Бруклин во всяком случае, превращается в совершенно южный город, типа Сочи, то же море, шашлычные под открытым небом, и люди все наши. А в Калифорнии – наоборот. Оказалось, что пейзажи есть, пляжи есть, а купаться нельзя – вода слишком холодная. То есть, понимаешь, опять обманули. Но это уже так называемый обман второго порядка, когда картинка есть, как обещали, а содержания нет. Понимаешь? Впрочем, тебе не с чем сравнивать. Ведь в Харь... то есть – извини – в Москве нет моря. А больше ты нигде не была.
– Не я одна так думаю. – Гульнара надулась и даже как бы фыркнула. – Нет никакой Калифорнии, и Америки тоже нет! Точнее есть, но какая-то не такая...
– Верно, но, с другой стороны, откуда мы знаем, как должно быть? Ведь мы представляем этот мир по картинкам, по рассказам друзей и по телевизору. А это, действительно, чистое зазеркалье, вокруг одни отражения. С другой стороны, ты можешь передвигаться туда-сюда, поехать в ту же Калифорнию... Значит, у тебя есть хотя бы относительная свобода?
– Какая же это свобода, если надо каждый день ходить на работу, а отпуск всего две недели? А знаешь, сколько я за квартиру плачу? Вот именно. Так куда я денусь? Относительно твоего положения это, может быть, и свобода, а вообще, эта свобода-несвобода – это такая же фикция, как и все остальное. Одно слово дыра. Кстати, не обязательно черная, для кого-то, может быть, серо-буро-малиновая, в крапинку. А для негров, наоборот, – белая, по контрасту. И ее тоже каждый устраивает так, как себе представляет.
– Конечно, а как же иначе? Дыра-то, извини, твоя.
– Когда мне в первый раз Сарафанов объяснял, я вроде все поняла, но сейчас много забыла: формулировки там, цифры всякие, выкладки...
– Ты тогда была девушкой?
– Да...
– Понимаю...
– Он тогда говорил, что у каждого есть свое Зазеркалье, и если мы встретились именно здесь, значит, мы созданы друг для друга. Я ему тогда поверила, но теперь я уже не маленькая и знаю, что у каждого есть своя черная дыра. Для каждого она имеет свой вид и масштаб, сужается до размеров комнаты или квартиры, для других расширяется до целой страны, но им в ней тесно, потом Земной шар, Солнечная система, Вселенная и так далее...
– И все это соответствует субъективным степеням свободы...
Нет, не с этого надо начинать.
Ну, это как раз не новость, думал Вячик, чем не другая черная дыра тот знакомый ему мир, где находились Арик Пицункер, Коша и остальные его знакомые и где до последнего времени протекала его собственная жизнь? Такая же, в сущности, только раздвинутая до пределов... Чего? Большого Нью-Йорка? Восточного побережья США? Американского континента в целом? Земли в иллюминаторе? Или, вообще, человеческого житья-бытья? Ну, а если, как это в последнее время стало модно считать, все вокруг действительно всего-навсего сон – то коллективный он или личный, и если личный, то чей – мой, Сарафанова, Кошин или, может, Пицункера? Кто отразился в моем зеркале? Я? Или это мое отражение смотрит на меня оттуда, надменно полагая, что именно оно и есть настоящее, а сам Я (Вячик Слонимиров) – только отражение в нем? И кто бы мог мне все это раз и навсегда объяснить?
– Но ведь Зазеркалье бывает только в сказках, а черные дыры – только в космосе?
– Сарафанов говорит... ("Все у нее Сарафанов на уме! – с тоскою подумал Вячик. – Тоже мне, властитель дум! Заморочил девчонке голову солипсизмом!")... – что отражения, как и черные дыры, могут возникать не только в зеркале, но и в любой точке пространства, в твоем подъезде, в квартире или прямо у тебя в голове. Но это воспринимается только внешним наблюдателем...
– А откуда у вас продукты, вещи и... все остальное?
Гульнара оживилась:
– С этим у нас как раз все в порядке. По приезде мы одно время питались одними аспарагусами. Знаешь, такие серенькие, с ушками и зеленым хвостом?
– Да, это те, которые одни из всех грызунов считаются кошерными, даже по самым строгим стандартам. У них только хвосты съедобные. Говорят, в России из них еще делают варежки...
– Так вот, мы питались одними аспарагусами. Папке уже надоело на них охотиться, потому что они юркие, а на одну тарелочку хвостов приходится отстреливать штук пятнадцать...
Вдали послышался неопределенный рокот, стены слегка завибрировали.
– Слышишь, это очередная модуляция. Наверное, новая коллекция в каком-нибудь бутике.
– А ты не знаешь, кому-нибудь удавалось выбраться отсюда? – выждав приличествующую моменту паузу, спросил Вячик.
– А ты что, уже уходить собрался? – Гульнара с хитрым прищуром посмотрела на него, улыбнулась, качнулась в кресле сначала в одну, а потом в другую сторону. – Тут многие говорят о том, что хотели бы выбраться. Просто начать все сначала, с чистого листа. В другом городе, в другой стране, в другом параллельном измерении. Как бы перевести часы на полжизни назад. Однако в конце концов все это так и остается темой для разговоров. Потому что отсюда можно только на Марс, и никто не знает, зачем по большому счету это надо, и что там делать, даже если, предположим, кому-то и посчастливится. На практике все это выглядит довольно убого. Те, к примеру, про кого говорят, что они возвращаются в Россию и приобретают престижные должности, на самом деле садятся на автобус В-68, который идет в Боро-Парк, и там исчезают. И из них потом делают кошерную колбасу. А воображают себе! Я, например, никому не завидую и никуда не хочу, мне и тут неплохо.
– Хорошо, если не хочешь об этом говорить, мне придется применить старинный способ...
– Будешь меня пытать? – Она облизнула губки и вызывающе уставилась на Вячика. На глазах у нее обнаружилась поволока...
– Нет. Устрою для себя пробный ящик.
Как было сказано, в юности наш герой был изрядным книгочеем, к тому же отличался усидчивостью и пропускал через себя все, что попадало в руки, в букинистическом, понятно, плане. Таким образом, Вячик вычитал, в частности, что был такой ученый Торндайк, в свое время занимавшийся способами решения задач и сформулировавший теорию, известную теперь под названием "Метод проб и ошибок". Именно это он хотел рассказать Гульнаре.
– Ты прям как Сарафанов, такой же заумный, – заметила девушка с разочарованием, когда он закончил рассказ.
– Иногда просто замечаешь, что становишься худшей версией самого себя. Происходит это обычно под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Это не значит, однако, что ты не можешь вернуться и снова стать своей лучшей версией. Если не затягивать, конечно, иначе... – Вячик понимал, что его снова заносит не туда. Совершенно разучился говорить с девушками нежного возраста. Гуля спасла ситуацию:
– Да ладно, не парься. Вообще-то ты симпатичный...
– И ты симпатичная...
– То-то. А то заладил, как Сарафанов. Тот тоже все: "Фибоначчи, Фибоначчи...", про бесконечность рассказывал, спиральки всякие рисовал (тоже мне, дамский угодник), а ведь девушке, в сущности, так немного надо. Гульнара вздохнула.
– Послушай, а что у тебя с этим Сарафановым?
– Да ничего, умничает все время, надоел...
Из-за перегородки раздался едва различимый шорох. Сарафанов, очевидно, все это время подслушивавший разговор, почувствовал, что теряет рейтинг, и решил вмешаться.
– Алле, голубки, – недовольный тон Сарафанова тут же и подтвердил догадку о сложной природе их отношений с Гульнарой, – поставьте у себя чайник, а то у меня на плитке долго.
– А я как раз вам тортик принесла! – мгновенно переключила внимание Гульнара. И хотя Вячик мог поклясться, что никакого торта до этого в окружающей реальности не было, Гульнара легким движением вынула коробку, как и ранее, откуда-то из своего сна или же измерения, распаковала и принялась разрезать торт на правильные геометрические части.
– А нет ничего покрепче тортика?
– Чай сейчас будем пить.
– А пива нет?
– Нет.
– Ладно. Давай сюда. – Вячик подошел к шкафу, и Сарафанов из-за загородки протянул ему чайник. Вячик, аккуратно приняв его с этой стороны, направился в кухню. Фиолетовый огонь сразу обхватил дно чайника, как спрут, пошевеливал щупальцами. Когда Вячик вернулся, Гули уже не было в комнате. Она исчезла, как звук нечаянно задетой струны.
– Гульнара, ты где? – Вопрос повис в воздухе.
– В Караганде! – На своей половине Сарафанов зашелся в отвратительном смехе, впрочем, тщательно замаскированном под простудный кашель.
Вячик огорчился. В этот момент зазвонил телефон. Вячик поднял трубку.
Разумеется, это была Гульнара.
– Я обещала зайти к подружке, она здесь рядом... Слушай, – вдруг интимно прошептала она в трубку, – а ты бы меня живьем не выпустил, правда?
– Правда, – ответил Вячик честно. Она засмеялась. – Ты еще зайдешь?
– Не сегодня. Устала, пойду спать, а завтра у меня выходной, загляну обязательно.
– Ну что ж, значит, до завтра, – ответил Вячик.
Когда он снова снял трубку, гудка не было, впрочем, как и предполагалось. Зато вскипел чайник. Вячик заварил в маленьком, который передал ему Сарафанов.
– Что, ускакала Гульнара? – задал вопрос, а точнее, сам и ответил себе Сарафанов.
– Гуля? Да, она ушла, – ответил Вячик намеренно равнодушно.
На самом деле ему хотелось залепить Гулиным тортом Сарафанову прямо в гунявую рожу, а еще лучше – плеснуть из чайника кипятком. Эх, ладно, Сарафанов-то в чем виноват? Такой же, как и я, бедолага. За шуточки его, правда, стоило бы подвергнуть остракизму, да ладно уж... Просто иногда два сна накладываются друг на друга как-то чересчур не-кон-гру-эн-тно. Вячик передал Сарафанову кипяток. Тот ухмыльнулся, принимая чайник, но ничего не сказал.
9
После исчезновения Гульнары на душе снова стало тягостно. Поддерживать разговор с Сарафановым не хотелось, да и слоняться по постоянно видоизменяющимся аркадам в поисках выхода Вячику надоело. Он прилег на диван. Появление женского персонажа, конечно, скрасило его пребывание здесь, но он, что называется, предпочел бы познакомиться с нею при других обстоятельствах...
Он решил еще раз проанализировать ситуацию. С чего начать? Может, с того, как и кто сюда попадает? Все они (или мы?) имеют, должны иметь какие-то общие свойства характера. Что называется, друг от друга недалеко стоим. Сарафанов, этот шустрик-мямлик, – с ним более или менее ясно. Склонность к абстрактной болтовне. Гульнара? Пока не очень понятно, но так или иначе – она тоже здесь.
Когда-то в "кораблике" напротив, на цветастой хмельной Гражданочке жила такая же прекрасная девушка. Недоступная, как Джоконда, и нереальная, как обещание вечной жизни. Они с Вячиком были примерно одного возраста и, кажется, симпатизировали друг другу. Вячик, во всяком случае, сильно симпатизировал.
Время от времени за девушкой приезжал мужчина на "Жигулях" и куда-то увозил ее, а через некоторое время привозил обратно. Мужчине было лет тридцать пять. Вячик тогда так и определил его: толстый и лысый мудак лет тридцати пяти. К нему даже смешно было ревновать, поскольку Вячик искренне верил, что дружить с таким великовозрастным человеком девушка может только для того, чтобы покататься на его автомобиле. Ошибался, конечно. Сегодня, думал Вячик, мне самому тридцать пять. Я полноват и лысею. В каком-то смысле я, безусловно, мудак. Таким образом, жизнь все правильно расставила по местам...
Его размышления прервал неясный шум. Вячик прислушался. Звук тяжелых капель доносился с половины Сарафанова, с каждой секундой становясь все сочнее, звонче, отрывистее, и наконец слился в один мерный гул. Что-то у него там просочилось, труба какая-нибудь, подумал Вячик.
– Эй, – крикнул он, подходя к шкафу, – Сарафанов, что там?
Ему не ответили. Журчание становилось все напористее, где-то совсем рядом за перегородкой. Черт возьми, заснул он там или ушел куда-то? Вячик постучал по шкафу. Молчание. Теперь до него доносился только звук струй, бьющих фонтаном. Завозился Матвей, очевидно, где-то там у него замкнуло контакты. Он закружился в диком танце, время от времени взмахивая руками. Вячик вслушивался в звуки падающей воды. Похоже, у Сарафанова действительно начинался потоп.
На всякий случай Вячик еще раз проверил телефон. Тишина в трубке. Он сунулся в кухню, потом снова в прихожую. Из-под шкафа высунулся язычок воды и, обессиленный, замер. Пока. Пока там где-то не прорвет последнюю преграду, и поток хлынет, не удерживаемый уже более ничем, уничтожая все на своем пути...
В этот момент до Вячика донеслось едва уловимое шлепанье босых ног. Он замер. Встав на все четыре и заглянув в щель под шкафом, Вячик увидел ступни, а чуть выше – края подвернутых брюк. Затем полное ведро мягко опрокинулось на расстеленную тряпку и новый язычок воды раздвоился, перетекая на его половину. Месть за вчерашнее посещение Гульнары! Вячик встал на ноги и тихо прошел в свою комнату.
10
Наступал вечер. Или, во всяком случае, Вячику так казалось. Он уселся на оттоман и раскрыл первую попавшуюся под руки книжку. "Половая психопатия и фрейдизм" – прочел он на обложке. Надо же – всюду жизнь! Не иначе, специально для меня подбирали. Мягкие ароматные ладони неожиданно закрыли Вячику глаза.
– Гульнара? – обрадовался он, отложив книжку на всякий случай обложкой вниз.
– Где ты ходишь? Я уже хотела идти тебя искать. Сарафанов говорит, что замерз, пока мыл пол. Предлагает выпить глинтвейна. Я приправки принесла. Пойдем, мы уже все приготовили.
– С ним? – Вячик подумал о пристрастии Сарафанова к комбинациям вин и ядов.
– Да. А что? – Гульнара делала вид (или правда), что ничего не знает про инсценированный Сарафановым потоп.
"Вот я ужо до него доберусь, – думал Вячик. – А пока черт с ним, пойдем как ни в чем не бывало пить глинтвейн. Опять, небось, придумает какую-нибудь леденящую душу историю про знаменитых отравителей прошлого. Лишь бы сам в бокальчик чего-нибудь не плеснул, с него станется".
Сарафанов, разумеется, был на посту, выглядывал из часов и обозревал окрестности, как отдельностоящая вавельская голова. Стол был выдвинут из-под "игроков в шахматы", тех, кого Вячик с испугу принял за живых особистов. Их тела из папье-маше вповалку лежали невдалеке, как поверженные идолища языческой – языческой, конечно же – эпохи.
– Боже, до чего я замерз! – Сарафанова бил озноб так, что это было заметно даже из-за перегородки. Пустой бокал в его руке трепыхался, как пойманная лягушка. Поверх пледа Сарафанов накинул пальто, но и это, очевидно, не помогало. Кастрюлька с глинтвейном стояла на плите, распространяя изысканные ароматы.
– А носки ты надел? – спросила Гульнара, заглядывая в окошечко часов.
Такая забота о самочувствии Сарафанова с ее стороны слегка покоробила Вячика. Тот, впрочем, только молча кивнул с несчастным видом, передавая Гульнаре бокалы богемского хрусталя.
– Может, у тебя температурный баланс нарушен? – причитала Гуля, а Сарафанов строил жалобные мины. – Это же невозможно! Ладно, уже несу...
Она вернулась с кастрюлькой, зачерпнула ароматного содержимого, разлила по бокалам, протянула один Сарафанову. Он так и не решился заговорить с Вячиком, пока Гульнары не было в комнате. Вячик подождал, пока Сарафанов пригубит первым, и только потом сделал глоток из своего бокала. Напиток богов! Глинтвейн действительно получился отменный.
– За что пьем? – спросила Гуля, несколько скосив глаза на середину.
– Разумеется, за присутствующих дам! – хором откликнулись Вячик и Сарафанов.
– И за не присутствующих здесь дам присутствующих здесь кавалеров! Выпьем за женщин и девушек, – продолжал Сарафанов, – основное назначение которых, как известно, – отвлекать мужчин от глубоких философских раздумий разговорами о шмотках, деньгах и цацках. С другой стороны, если бы не было женщин и девушек, мы сами бы, как собаки, по лесу болтались и склоняли друг друга к сожительству...
– Фу, как неаппетитно. – Гульнара сделала лицо.
– Разрешите, я закончу! – вступил Вячик. – Сарафанов прав. Если бы не было женщин, мы болтались бы по лесу ("И кушали друг друга", – добавила девушка), поскольку все, что делается мужчинами, по большому счету, делается для них...
– Одно ежедневное бритье чего стоит! – Сарафанов вставил свои двадцать копеек.
– Вот именно. Поэтому я и говорю: выпьем за дам! – Вячик поднял бокал.[3]
– Гусары пьют стоя! – предложил Сарафанов и вроде бы встал там у себя за перегородкой, хотя вряд ли, поскольку знал, что его с этой стороны все равно не было видно.
Вячик пригубил. Гульнара сделала большой глоток. Сегодня она принарядилась. Элегантная кофточка "Гуччи" поблескивала чешуей эротической рыбы. Как видно, это были дары с очередной модуляции. С каждым глотком она становилась чуть раскованнее, веселее, как цветок "ночной красавицы", который распускается прямо на глазах. Впрочем, и эти изменения, скорее всего, происходили у Вячика в голове.
Гульнара. Ситуация, как ей казалось, соперничества, очевидно, воодушевляла девушку. Она с удовольствием передвигалась по комнате по необязательным поводам, прохаживалась, садилась и вставала, понимая, что они оба следят за ее плавными, чуть замедленными движениями. Подавая новый бокал Сарафанову, а потом – Вячику, она возвращалась на место, с обычно не свойственной нежному возрасту грацией, характерной скорее для уверенной в своей неотразимости женщины, которая появляется всякий раз, когда за нею вот так наблюдают по крайней мере две пары глаз... Вячик знал, что по-научному это называется "блядская сущность" и присуще некоторым женщинам органически, то есть по праву рождения, а необходимость флиртовать заложена генетически и находится по соседству с инстинктом гнездования. В том смысле, что инстинкт подсказывает не просто размножаться, а, опять же говоря по-научному, выбирать для спаривания наилучшую особь, из имеющихся в наличии, конечно. И девушки в большинстве случаев, даже если очень стараются, чаще всего все равно не могут ничего с собою поделать. Что говорить, она была, конечно, обворожительна. Только чуть форсированный голос вызывал смутный протест, но и он уравновешивался влажным блеском ее очаровательных зеленых глаз, скользивших мимо... Ах-ах!
– Хотите анекдот, точнее загадку? – это донесся из-за перегородки голос Сарафанова. Гульнара скривилась. Ей не хотелось, чтобы внимание переключалось на что-то другое, но Сарафанов либо не замечал ее недовольства, либо (что более вероятно) специально старался нарушить их интим. – После ухода одного подвыпившего гостя хозяева заметили, что остались четыре непарные галоши. Другие гости перепутать галоши не могли, все ушли в своих. Наутро хозяева позвонили "рассеянному" и сразу же выяснили, что произошло.
– Он надел одну галошу из одной пары, а другую – из другой...
– Нет! Тогда получается две непарные, а осталось четыре, – подхватил Сарафанов.
Он, по-видимому, согрелся и слегка оживился от вина, и таким образом вызывал Вячика на интеллектуальную дуэль, хотел, фигурально выражаясь, посадить соперника в эти самые непарные галоши. Но Вячик не дал втянуть себя в спор. Ему был известен ответ. В комнату вошел Матвей. Приблатненной походочкой он подошел к Гульнаре и попытался обнять ее сзади. По-видимому, это была часть какого-то принятого у них в прошлом любовного ритуала. С его помощью Сарафанов, теряющий авторитет, пытался восстановить статус-кво.
– Уйди, чучело, – впрочем, без раздражения, а с каким-то даже кокетством, отпихнула его Гульнара, обращаясь, разумеется, к Сарафанову.
Сарафанов довольно заржал у себя за перегородкой. Матвей поплелся в другую сторону, куда-то в темноту коридоров. Так они сидели, дегустировали вино и беседовали. Сарафанов провоцировал на сомнительные разговоры. Вячик реагировал односложно, а там и вовсе перестал отвечать. Сварили еще глинтвейна, но пить больше не хотелось. Гуля тоже давно не прикасалась к бокалу. Сарафанов, наоборот, постоянно требовал "освежить поверхность", "понизить уровень", "повысить градус", высовывался на эту сторону посмотреть, что у них происходит, а скорее всего, просто тянул время. Впрочем, его монологи становились все более пространными и запутанными. Видя, что никто не поддерживает разговор, он вскоре и вовсе утомился, затих, некоторое время повозился и побурчал за шкафом, потом оттуда донесся его равномерный храп. Впрочем, неизвестно, может быть, как раз наоборот, симулировал сон, а сам подглядывал за ними в щелку.
– Гуля, давай пойдем в нашу комнату, – тихо сказал Вячик, ни на что конкретно не претендуя, но понимая, что ситуация требует какого-никакого развития.
– А сколько времени? – Гульнара вздрогнула, извлеченная из легких объятий Морфея. – Мне надо домой, завтра на работу. – Она, видимо, была из той породы девушек, для которых имеет значение лишь флирт как вид чистого искусства, за которым ничего не стоит и который существует сам по себе, не предполагая развития, несмотря на розданные авансы, которые по этой причине, строго говоря, и авансами-то назвать нельзя. "Я с утра до вечера – нехитра, доверчива, а с вечера до утра – недоверчива, хитра". Довольно распространенный в иммиграции тип, впрочем, и в метрополии такое еще изредка случается, подумал Вячик.
– Не уходи, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть....
– А ты приставать не будешь?
– Честное слово.
Взгляд искоса, краешки губ дрогнули. Непонятно, по душе ей такой ответ или нет. Они переместились во Фландолу Гагнолу. Вячик прикрыл дверь, пристроился на оттомане. В отсутствие Сарафанова Гуля вела себя проще, естественнее. "Она хороша, – думал Вячик, – и, конечно, понимает это. Понимает, что все, что она ни сделает сейчас, – ей идет, а меня волнует".
– Скажи, – после некоторой паузы проговорила Гульнара, расположившись в кресле с ногами, – а ты тогда удивился, увидев меня здесь?
– Конечно, удивился. Как безумный петух, проиграл все программы. Знаешь, считается, что у петуха есть программы на все случаи жизни. Нашел зерно, надо ножкой шаркать. Соперник появился – надо крылья распустить, шею пригнуть и в атаку. Курочка понравилась, тоже программа есть. А если встречается необычное явление, петух проигрывает все программы подряд, от угрозы до ухаживания.
– Что-то я не заметила особого стремления поухаживать...
– Так ты же исчезла, как мимолетное виденье, я даже запаха духов не успел уловить...
Неожиданно вся она подалась вперед, наклонилась к Вячику, золотистые волосы скользнули по его лицу, ее длинная шея оказалась прямо у его губ. "Те же самые", – она выпрямилась, а у Вячика что-то случилось с дыханием, заныло в низу живота. Впрочем, он не подал виду, только глотнул вина. Гульнара, как ни в чем не бывало, перебирала глянцевые журнальчики.
Провела рукой по бедру, улыбнулась ему. Вячик улыбнулся в ответ, приложился к бокальчику. Откуда-то из глубины коридоров послышался слабый рокот, произведенный, по-видимому, далеким возмущением. Гульнара тоже сделала несколько глотков, взяла из стеклянной вазы налитое румяное яблочко, надкусила, передала Вячику.
Очевидно, благодаря модуляции в комнате произошла какая-то неуловимая перемена в окружающем, как выражаются гуманитарии, переплетении энергетических полей. Гульнара пересела к нему на диван. Медовый запах ее волос... Она откинула прядь и посмотрела Вячику прямо в глаза из-под пушистых ресниц. Их пальцы нечаянно встретились, затем так же нечаянно встретились губы, и еще через несколько минут эти энергетические поля повлекли Вячика к Гульнаре с такой силой, что противиться им (даже если бы они этого хотели) у них не хватило бы сил. Еще секунда, и он потянулся бы к ней, и обнял, и обаял, по ходу расстегивая у нее на груди элегантную итальянскую блузку. Впрочем, он именно так и поступил, а она не только не противилась, но даже сама помогала ему.
11
Через некоторое время она освободилась из его объятий и потянулась, кажется, с примурлыком. Медовая челка упала ему на лицо. Гуля свесилась с диванчика за бокалом. В этом движении она была похожа на молодого жирафа. Она перекинула через него сначала одну, затем вторую ногу и легким движением спрыгнула с дивана.
