Текст книги "Кит на заклание"

Автор книги: Фарли Моуэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Первое утро февраля было ясным и обещало превосходный день, безветренный и морозный; взошедшее солнце высветлило бескрайнее бледно-голубое небо. Мы еще завтракали, когда появился Оуни Стикленд, которому так же, как и мне, не терпелось проведать китиху.

Оуни был холостяк, жил в доме своего племянника и на судьбу как будто не жаловался. Все его любили, и сам он был со всеми приветлив; и тем не менее в натуре его чувствовалась какая-то неуловимая странность, что-то не поддающееся объяснению. Черты его удлиненного, всегда печального лица словно хранили некую тайну. Вообще же он был человек неприметный, и в толпе его худощавая, серая фигура тотчас терялась.

Его единственным близким другом был черный пес по кличке Ровер – водолаз, принадлежавший племяннику Оуни. Бывало, Оуни дни напролет проводил наедине с собакой. Однажды, осматривая горизонт в поисках китов, я ненароком навел свой бинокль на отдаленный участок берега и увидел у воды Оуни, сидевшего на выброшенном волнами бревне; положив руку на густой загривок пса, он напряженно подался вперед, всматриваясь или вслушиваясь во что-то известное ему одному.

К событиям, происходившим в Бюржо, Оуни был равнодушен, пока не началась история с китихой. Я сразу заметил, что он испытывает к ней какое-то особое влечение. Когда бы мне ни понадобилась помощь для поездки в Олдриджскую заводь, Оуни и его плоскодонка были всегда тут как тут, и ни разу он не попросил платы за свои услуги. Сидя в лодке или на прибрежных камнях, Оуни следил за величественными движениями китихи, кружившей по заводи. Он буквально не сводил с нее глаз. Насколько глубоко его волнует судьба китихи, я почувствовал однажды вечером, когда мы выходили из заводи: впереди по курсу всплыл и выдохнул Опекун, в ответ ему, точно эхо, раздалось шипение китихи в заводи, И Оуни, подняв из воды шест, негромко, но яростно проговорил:

– Все живое на свете должно быть свободно!

И тотчас же, словно он сказал лишнее, Оуни повернулся ко мне спиной и склонился к старенькому двигателю своей плоскодонки.

Слова его запомнились мне, и позже я стал расспрашивать соседей о жизни Оуни, с виду такой благополучной. Лишь тогда я узнал, что всю свою, молодость он помогал больным родителям, а после их смерти делил свои доходы с сестрой и ухаживал за ней – она была калекой. Мое романтическое воображение рисовало мне Оуни гордым и независимым рыбаком-одиночкой, нашедшим надежное убежище от мира в далеком аутпорте. Горькая же действительность заключалась, оказывается, в том, что он всю жизнь прожил в неволе и о свободе и независимости только мечтал: заветным желанием Оуни Стикленда было уйти в открытое море – не тралить рыбу в прибрежных водах, а бороздить великие океаны планеты.

Знай я об этом раньше, меня, конечно, не удивило бы, что он принял близко к сердцу несчастье нашей китихи. Ему ли было не понять ее, рожденную свободной и внезапно очутившуюся в неволе!

Когда в сопровождении Боба Брукса, увешанного фотокамерами и прочей аппаратурой, мы вошли в Олдриджскую заводь, она была безлюдна. Первым делом мы установили у входа в пролив привезенный плакат и привязали на место сеть, которой братья Ганн перекрыли накануне пролив: она каким-то образом сорвалась. Потом мы пешком поднялись на холм, отделявший бухту от заводи.

Вода лежала покойно, как зеркало, и хранила четкие отражения прибрежных скал и холмов. Пейзаж был, пожалуй, мрачноват, но и каменистые берега, и гладкая вода радовали глаз тончайшими нюансами цвета, а в глубине заводи словно горело ровное, синее пламя.

Китиха появилась почти тотчас же – всплыла возле островка в северном конце заводи. Я устроился на берегу с биноклем, блокнотом и хронометром и приготовился наблюдать за ее поведением, а Брукс запрыгал по камням в поисках наилучших ракурсов. Утро стояло восхитительно нежное, мечтательное. Движения китихи подчинялись безукоризненному ритму. Она кружила по часовой стрелке – по солнцу, как говорят моряки, – и подолгу оставалась под водой, всплывая лишь для того, чтобы разок-другой продуть легкие и затем снова медленно исчезнуть в глубине. Ледяная вода была настолько неподвижна и прозрачна, что иногда я видел, как в глубине ее мерцает гигантское тело пленницы.

Китиха не охотилась – ловить, наверное, было нечего. Но все же она ни разу не прервала своего плавного, ритмичного кружения по заводи. Я следил за ней не отрываясь, и вдруг неожиданное воспоминание как рукой сняло ощущение безмятежности, навеянное этим тихим утром: я снова увидел волка, кружащего по клетке с неизменной, страшной, завораживающей ритмичностью, – пленника, бессмысленно и бесконечно меряющего шагами свою тюрьму.

Через несколько часов в заводь осторожно вошел полицейский катер. Он стал на якорь неподалеку, и я, желая поговорить с Дэнни и констеблем, попросил Оуни подойти к ним.

Поднявшись на катер, мы уселись на теплой палубе, и, не переставая наблюдать за китихой, Дэнни рассказал мне о переполохе, поднявшемся в городе.

– Все началось с радиопередачи. Ну и взъелись же на тебя наши! С удовольствием утопили бы тебя вместе с твоей китихой. Больше всего они злятся, что ты вмешался, хотя тебя не просили. Но некоторые, между прочим, думают, что ты правильно сделал. Беда только, что как раз они-то помалкивают.

– А сам ты как считаешь, Дэнни? – спросил я.

– Сам я считаю, что ты, конечно, полный идиот, – ухмыльнулся Дэнни. – И все же этому хулиганью давно уже пора было дать по рукам. Раньше человек брался за ружье, когда ему не хватало мяса на обед. А эти, видно, и в сортир ходят с карабином – на случай, если по дороге подвернется соседская кошка.

Он помолчал, задумчиво глядя на кружившую по заводи китиху.

– Самое удивительное – это что Юго-западный клуб переметнулся на нашу сторону. Собираются кормить китиху, холить и лелеять. А впрочем, ничего странного. Бизнес прежде всего. Надеются, что теперь правительство вспомнит о нас и проведет в Бюржо шоссе. Но ты только подумай, Фарли, – ведь еще и недели не прошло, как этот самый Юго-западный клуб чуть ли не в полном составе начинял несчастную китиху горячим свинцом.

Затем катер ушел, и мы снова остались наедине с китихой. Впрочем, одиночество наше продолжалось недолго: где-то в заливе Шорт-Рич опустился пролетевший высоко над заводью гидросамолет, и скоро из пролива показался ялик, и из него на берег высадилась съемочная группа из телестудии, принадлежащей Канадской радиовещательной корпорации. Почти все в группе были мои знакомые, и эта неожиданная встреча меня обрадовала.

– Эй, Фарли, где тут у тебя кит сидит? – крикнул, взбираясь ко мне по камням, долговязый оператор. – Или он тебе привиделся с пьяных глаз? Ну и заварил ты кашу! Коламбиа Бродкастинг Систем шлет из Нью-Йорка съемочную группу... Торонто требует, чтобы мы сегодня же прислали отснятую ленту, а не то, мол... в общем, подавай нам кита сию же минуту!

– Пожалуйста, – сказал я, указывая на китиху, которая как раз начала всплывать.

Четверо одетых по-городскому мужчин разом обернулись. Кто-то из них громко охнул.

Всплыла она всего в тридцати метрах от нас и метрах в пятнадцати от Оуни, сидевшего в лодке, которую немного отнесло от берега. Зеленоватая громада медленно поднималась из глубины и из-за преломления света в воде казалась просто необъятной. Над невидимым хвостом китихи образовались водовороты размером с пару плавательных бассейнов. Наконец на поверхности появилась блестящая черная голова, и в воздух на шесть метров взметнулось облако пара, повисшего медленно тающей дымкой, а в воде заскользил бесконечный хребет гигантского животного. Зрители долго молчали; наконец оператор обернулся ко мне, и я увидел, что его обычную насмешливую гримасу сменило выражение какой-то странной торжественности.

– Боже мой! – прошептал он. – Ну и кит!

После этого на меня уже не обращали ни малейшего внимания. Гости забегали по берегу, устанавливая съемочную аппаратуру, и лишь когда был отснят последний метр пленки, ко мне подошел режиссер и, достав фляжку, предложил выпить.

– Ты знаешь, Фарли, – сказал он, глядя, как его товарищи убирают треножники, – у нас ведь эту историю воспринимают как забавный анекдот. Мол, наконец-то капитан Ахав приручил своего Моби Дика! Газеты полны карикатур. Макс Фергюсон инсценировал сегодня по канадскому радио уморительную полемику между премьер-министром Персоном и Смолвудом о том, считать ли твоего кита общегосударственным достоянием или собственностью провинции Ньюфаундленд. Мы думали, все это газетная утка. Теперь-то я убедился. Господи, я и не думал, что бывают такие громадины. Бедная зверюга! Надеюсь, тебе удастся как-нибудь вызволить ее отсюда.

В тот день я собирался выяснить, насколько серьезные раны нанесли китихе «охотники». Проводив съемочную группу, мы с Оуни сели в лодку, отгребли от берега метров на пятьдесят и замерли. Вода была такая прозрачная, что, когда китиха проплывала поблизости, мне удавалось хорошо разглядеть ее спину и даже бока. Один раз она всплыла в нескольких метрах от лодки, и я с трепетом ощутил на себе взгляд ее огромного глаза – он был размером с человеческую голову. Китиха, конечно, осмотрела нас так же подробно, как и мы ее; снова и снова проплывала она прямо под нашей лодкой или в одном-двух метрах от нее, словно упорно добивалась нашего внимания.

Рана у основания спинного плавника была шириной в ладонь, а глубиной сантиметров в пятнадцать, и на дне ее, под желтоватым слоем рассеченного жира виднелась темно-красная подстилающая мышечная ткань, тоже сильно поврежденная. По сравнению с этим гигантским порезом остальные раны, при всей их многочисленности, казались пустячными. Я насчитал примерно полторы сотни небольших белых метин – следов пуль; на огромной черной спине китихи они походили на следы комариных укусов. Ни одна из ран не кровоточила, И я снова уверил себя, что обстрел не причинил животному большого вреда. Я с радостью говорил себе, что ружейные пули, застрявшие где-то в толще мышц, скрытых под слоем жира, не более опасны китихе, чем, скажем, быку – заряд дроби, едва пробившей его толстую шкуру.

Сделав столь оптимистические выводы и видя к тому же, как спокойно ведет себя китиха, я проникся убеждением, что худшее позади. Да и помощь была не за горами! Я уже не сомневался, что скоро мы освободим пленницу и жизнь ее будет спасена.

Однако прежде предстояло найти способ накормить китиху, Я отлично видел, что она сильно похудела. Хребет ее заострился, все отчетливее выступали на нем гигантские позвонки. Поскольку все детеныши в ее семейном стаде были уже довольно большие, я подозревал, что китиха собирается рожать в этом году; резкая потеря веса подтверждала мою догадку. Конечно, знать наверняка я не мог, но в дальнейшем надо было исходить из предположения, что наша подопечная готовится стать матерью, причем назначенный природой срок истекает не позднее чем через два месяца.

Положение, в общем, было не так уж безнадежно. Сельди требовалось немало, но она плавала тут же, неподалеку. Проблема заключалась лишь в том, как загнать сельдь в Олдриджскую заводь и не дать ей тут же удрать обратно в море. Можно было бы, допустим, ловить сельдь неводом в заливе Шорт-Рич и на лодках доставлять ее в заводь, но я вовсе не был убежден, что китиха захочет есть мертвую рыбу. Предположим даже, что финвал ест мертвечину; но ведь челюсти его устроены таким образом, чтобы выхватывать косяки рыбы или скопления планктона прямо из воды, а не подбирать пищу со дна.

Появление в заводи братьев Ганн с грузом трески из залива Га-Га навело меня на мысль поставить эксперимент. Мы подгребли к берегу, где братья потрошили свой улов, и я попросил их не выбрасывать сельдь, которой были полны желудки трески. Через некоторое время мы с Оуни осторожно поставили на нос нашей плоскодонки большой ящик – в нем было килограмм восемьдесят дохлой сельди – и, отойдя к островку возле северного берега, где китиха всплывала чаще всего, дали ей трижды спокойно проплыть по заводи. Когда на четвертом круге зеленовато-белая нижняя челюсть стала подниматься к нам из глубины, Оуни ударом весла поставил лодку прямо на пути китихи, и я вывалил за борт содержимое ящика.

Сверкая в прозрачной воде, точно серебристое конфетти, сельдь медленно тонула кверху брюхом. Китихе достаточно было открыть пасть и слегка прибавить ходу – и наше угощение целиком оказалось бы у нее в желудке. Но она этого не сделала. Едва заметным движением ласт она изменила курс и, уклонившись от оседающей на дно мертвой сельди, всплыла метрах в ста от нас. Повторять эксперимент не требовалось: было ясно, что китихе нужна живая рыба, которую она могла бы ловить без посторонней помощи.

Мы с сожалением покинули заводь (зная, что ясная погода простоит недолго, я понимал, что упускаю редкую возможность наблюдать за китихой) и взяли курс на рыбозавод, где управляющий обещал мне устроить совещание с моими новыми союзниками – членами Юго-западного клуба.

Мне было несколько не по себе: судя по рассказам Дэнни, китолюбов на заводе ожидал враждебный прием. Оставив Оуни в лодке, я направился к конторе. По пути мне пришлось пройти мимо нескольких мужчин, принимавших участие в охоте на китиху. Никто из них ко мне не обратился, но своей неприязни они не скрывали. Совсем другая атмосфера царила в конторе. Встретив меня дружеским приветствием, управляющий тут же собрал группу старших служащих завода, членов Юго-западного клуба, и мы стали обсуждать проблему кормления китихи. Управляющий предложил для начала оборудовать на заводе открытую баржу для перевозки живой сельди. Идея заключалась в том, чтобы, отбуксировав баржу с рыбой в заводь, выгружать живую сельдь прямо в воду через специальный створчатый люк. Управляющий считал, что подготовить такую баржу можно уже к следующему утру.

Идея была неплохая – оставалось только придумать, каким образом сельдь будет попадать в нашу баржу. И тут один из мужчин спросил, слышал ли я утреннее выступление Смолвуда по радио. Оказалось, что он не только признал Олдриджского кита собственностью провинции Ньюфаундленд, но и заявил, что сделает все необходимое для спасения жизни плененного животного.

Когда мне рассказали об этой передаче, которую я не слышал, так как в то время был в заводи, я вдруг вспомнил о телеграмме, полученной накануне от моего знакомого матроса с сейнера «Хармон-II». Сейнер этот принадлежал правительству Ньюфаундленда а обычно использовался как учебное судно, но сейчас стоял без дела в Корнер-Бруке, на западном побережье острова, и вполне мог бы заняться ловом сельди для нашей китихи. Сообщив собранию о телеграмме, я добавил:

– Если Смолвуд действительно хочет помочь, ему ничего не стоит прислать нам «Хармон». От Корнер-Брука до нас всего день-два ходу. «Хармон» берет до ста тонн сельди в день. Этого хватит, чтобы наполнить Олдриджскую заводь до краев?

– Скоро сказка сказывается, – осторожно заметил управляющий. – Когда имеешь дело с правительством, не обойтись без волокиты.

– Согласен. Но пока можно связаться с сейнерами из Британской Колумбии. У нас в Хермитидже базируется не меньше дюжины судов, и некоторые из них ведут лов прямо тут, вокруг островов. Попросим у них несколько тонн живой сельди, чтобы перебиться в ожидании «Хармона».

Я тут же снял трубку и, покипятившись, как водится, по поводу всегдашних телефонных неполадок и задержек, связался с базой в Хермитидже. Изложив свою просьбу, я несколько секунд терпеливо молчал, пока на другом конце провода обдумывали ответ.

– К сожалению, – услышал я наконец, – у нас нет лишней сельди. Весь улов идет в переработку, иначе были бы простои. Сочувствуем вам, но...

И не дожидаясь, пока я начну ругаться, мой собеседник повесил трубку. Управляющий рыбозавода стал меня успокаивать.

– Есть выход, – сказал он. – У кого-нибудь в городе наверняка найдется старый невод. Это нетрудно выяснить. Тогда можно нанять людей и сегодня вечером, во время прилива выйти на лодках и неводом собрать всю сельдь из бухты и протащить ее в пролив. Потом перекроем выход из заводи – и обед готов.

На том и порешили, поскольку никаких других реальных предложений не поступило.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Дома меня ждала вконец измученная Клэр.

– Господи! Наконец-то! – облегченно воскликнула она, увидев меня в дверях. – Слышишь? Опять звонят! Ну теперь уж ты сам с ними разговаривай.

Звонили Бобу Бруксу. Сгоравший от нетерпения редактор требовал, чтобы он немедленно возвращался.

– Идиот, – пробормотал Брукс, повесив трубку. – Он, видно, думает, что мне стоит только вызвать такси и оно отвезет меня прямо к кассе турбореактивной авиалинии. Интересно, как они там представляют себе Бюржо?

Вопрос этот был более чем уместен. Почти всем, кто звонил в тот день Клэр, казалось, по видимому, что Бюржо – нечто вроде пригородного поселка в окрестностях Галифакса или, скажем, Бостона. Например, один энергичный режиссер крупной американской телестудни сообщил моей жене, что он и его люди вылетают в Бюржо первым же рейсом и к утру будут у нас.

– Передайте мистеру Моуэту, – сказал он, – что нам понадобится напряжение 110 вольт для освещения, два грузовика и пикап для перевозки оборудования из аэропорта к вашему киту.

Клэр не могла упустить такой случай позабавиться. Призвав на помощь всю свою выдержку, она любезно ответила:

– Мы постараемся достать для вас несколько бензиновых фонарей. К сожалению, регулярного авиарейса Нью-Йорк – Бюржо пока нет, да и аэропорт у нас еще даже не начали строить, но если вам удастся зафрахтовать самолет на лыжах и он высадит вас в Галл-Понд, то мы, вероятно, могли бы прислать за вами собачью упряжку. Но на всякий случай захватите с собой лыжи.

Торопливо орудуя вилкой, я просмотрел почту. Была там, среди прочего, очередная телеграмма от нашего премьер-министра:

«Спешу исполнить свой приятный долг и сообщить вам что вы официально назначены хранителем Олдриджского кита тчк ждите письменного подтверждения ближайшее время тчк приветом Дж Р Смолвуд».

– Что за чертовщина? – удивился я.

– Канадское радио сегодня передавало интервью с ним, – объяснила Клэр. – Он сказал, что в качестве рекламы Ньюфаундленда наш кит оценивается в миллион долларов. А агентство Кэнэдиен-Пресс сообщило, что... впрочем, читай сам, – и Клэр протянула мне телеграмму:

«Сент-Джонс, Ньюфаундленд, Кэнэдиен-Пресс.

Премьер-министр Джозеф Смолвуд объявил сегодня законодательной палате, что писатель Фарли Моуэт официально назначается хранителем Олдриджского кита.

«Вопрос о соответствующем мундире хранителя пока не решен, – сказал Дж. Р. Смолвуд. – Обычно Моуэт носит шотландскую юбку, но мы считаем, что для ухода за восьмидесятитонным китом юбка не подходит».

По рядам пронесся смех, и в ответ премьер-министр заметил, что «граждане старейшей из британских колоний не должны относиться легкомысленно к великим традициям». Он напомнил собравшимся о почетных постах Хранителя королевского кошелька и Хранителя королевской совести и добавил: «Теперь, впервые в истории, подобный пост существует и в Ньюфаундленде».

– Китихе дали имя, – сказала Клэр. – Ты ни за что не угадаешь, какое! Моби Джо – в честь самого Джо Смолвуда!

– Не знаю, что скажет этот великий остряк, когда узнает, что его тезка – дама, да к тому же беременная, – ответил я. – Впрочем, бог с ним. Пусть себе острит на здоровье. Главное, что он официально обещал китихе свое покровительство. Я ему пошлю телеграмму с просьбой откомандировать к нам «Хармон».

Использовать китиху пытались в тот день не только Смолвуд с газетчиками. Пришла, к примеру, телеграмма от монреальского антрепренера, который обещал заплатить мне сто тысяч долларов, если я доставлю кита живым и невредимым в павильон Международной ярмарки «Экспо-67». А владелец цирка в Луизиане сообщал, что с удовольствием «купит у меня чучело кита».

Проснулась наконец и канадская наука. Какой-то зоолог – человек слишком занятой, чтобы приехать в Бюржо и поглядеть на китиху своими глазами, прислал мне такую телеграмму:

«Желательно чтобы за китом следил объективный наблюдатель вроде вас тчк в частности нужна таблица интервалов между дыхательными актами течение суток зпт соотношение поведения и частоты дыхания зпт подробное описание процесса питания и охоты включая скорость и радиус поворотов зпт обход препятствий зпт игровое поведение зпт количество экскреций в сутки...»

Но попадались и вполне разумные телеграммы. Некоторые из них были посланы людьми, мне совершенно незнакомыми, а смысл их сводился к тому, что есть еще на земле бескорыстные души, которые попросту сочувствуют животному, попавшему в беду. Эти телеграммы отчасти помогли мне подавить неприятное ощущение, что все происходящее – грандиозный цирковой балаган. Кроме того, они помогали мне справляться с чувством вины перед жителями Бюржо – ведь это из-за меня город подвергся злобным и не вполне справедливым нападкам прессы.

Почти в каждом сообщении об Олдриджском ките по радио или в газетах главный упор делался на самый факт обстрела, причем тексты составлялись таким образом, что создавалось впечатление, будто в кровопролитии принимало участие все население Бюржо без исключения. Авторы статей и репортажей не скрывали своего отвращения к «варварским обычаям мерзких дикарей с Юго-западного побережья Ньюфаундленда».

Многие годы я публично восхвалял добродетели людей, живущих на самой границе «цивилизации» – в ледяных иглу и в кубриках океанских судов, на фермах в прериях и на побережьях Ньюфаундленда. Я восхищался их прямотой и честностью и противопоставлял этих людей высокомерному и глупому читателю ежедневных газет. Я всегда старался з а щ и щ а т ь их от «цивилизованного» мира, а теперь из-за моего сочувствия к китихе получалось, что я отвернулся от рыбаков аутпортов и вместе со всеми презираю и унижаю их.

К вечеру мне позвонили из Юго-западного клуба и сообщили, что невод найден и бригада собрана: на лов сельди вызвались пойти братья Андерсон – угрюмые мужички, хозяева единственного в Бюржо подходящего невода, – и с ними Кеннет и Дуглас Ганн, Курт Бангей и Уош Пинк. Братья Андерсон и братья Ганн согласились предоставить для лова свои лодки. Хотя полный прилив должен был наступить лишь после полуночи, я считал, что недурно будет с наступлением темноты выйти к проливу и посмотреть, что и как. Курт согласился со мной, и мы пошли на его лодке.

Черное, неподвижное море, гладкое, точно натянутый шелк, буквально кишело сельдью. И по левому, и по правому борту мы то и дело замечали громадные косяки рыбы. Сельдь плавала возле самой поверхности и при нашем приближении бросалась в стороны, отчего черное зеркало моря вдруг вспыхивало золотистыми бликами. Иногда косяки сталкивались, тысячи рыбок выскакивали из воды, сверкая в лучах наших ходовых огней, точно бесчисленные осколки зеркала. Я посветил в воду; повсюду, куда проникал луч фонаря, мелькали серебристые рыбки.

Лишь однажды мне довелось наблюдать такое поразительное скопление живых существ: в 1947 году в тундре на северо-востоке Канады я стал свидетелем массовой миграции десятков тысяч карибу. Глядя на них, я ни за что бы не поверил, что когда-нибудь это великое множество животных исчезнет с лица земли; но всего десять лет спустя выяснилось, что на значительной части бескрайней тундры карибу уже уничтожены.

В ту зимнюю ночь 1967 года казалось невероятным, что и многомиллионные популяции сельди могут серьезно пострадать от великого хищника – человека; но к 1972 году сельди осталось так мало, что сведущие специалисты-биологи предсказывают уже в нынешнем десятилетии крах сельдяного промысла во всей Северной Атлантике.

Бухта перед входом в пролив также кишела сельдью.

– Рыбы-то, рыбы-то сколько! – воскликнул Курт с восторгом настоящего рыбака-профессионала. – Вы только поглядите! Пешком можно по морю идти!

Опасаясь распугать рыбу, мы не стали входить в бухту, а прошли чуть дальше и высадились на берег. Светя фонариками, по камням пробрались к выходу из пролива, чтобы убрать заградительную сеть, которую ставили братья Ганн. Но нас опередили. Кто-то аккуратно перерезал веревку и вытащил сеть на берег.

Я потребовал объяснения у братьев Ганн, но они уклонились от разговора. Лишь позже, когда мы вдвоем с Куртом сидели у него на кухне и ждали прибытия Андерсонов с неводом, я узнал о причине происшествия.

– Скорее всего кто-нибудь из Шорт-Рич не согласен, что вы перегородили пролив, – осторожно сказал Курт. – Говорят, что, мол, никто не имеет права запрещать лодкам заходить в заводь. Ни вы, ни полиция, ни сам Джо Смолвуд.

– Но Ганны натянули сеть так, что ее можно было поднять с одного конца и свободно пройти в заводь, – возразил я. – Мы же не вход перекрыли, а просто поставили сеть, чтобы рыба не выходила в пролив. Рыбакам-то это известно.

– Не в том дело, Фарли. Вы ведь там плакат повесили, что заводь закрыта. А раньше у нас... то есть у них, была свобода – плыви, куда тебе надо. Загородите вы пролив стальной цепью, и то кто-нибудь ее перережет.

– Но это же глупо, – сердился я. – Ведь другого-то способа нет, чтобы удержать сельдь в заводи! Да и не навечно мы перегораживаем пролив – всего на месяц или даже меньше... В общем, пока китиха в заводи, пролив должен быть перекрыт, и точка.

Курт не ответил. Его круглое красное лицо хранило бесстрастное выражение. Я встал.

– Пора собирать людей, – сказал я. – Уже полночь, а мы еще и не принимались за дело.

Когда наша маленькая флотилия достигла бухты у входа в заводь, уже взошла луна. Курт стал медленно грести вдоль берега. С кормы неслышно стравливали за борт стометровый невод. Братья Андерсон остались на своей лодке и держали свободный конец невода, а когда весь невод оказался в воде, Ганны взяли к себе на лодку его второй конец. Затем обе лодки двинулись к проливу.

Мы с Куртом молча наблюдали за тем, как невод, изогнувшись дугой, медленно пополз к берегу. Внезапно под нами что-то словно взорвалось – на воде вскипел бурун, лодка отчаянно накренилась. Я инстинктивно ухватился за борт и в ту же секунду услышал громкое шипение, раздавшееся, как мне показалось, прямо у меня под ногами. В воздухе повисло облако пара. Мы ошеломленно уставились на воду: за кормой, всего метрах в двух от лодки, изгибался хребет уходившего в глубину Опекуна. Первым пришел в себя Курт.

– Господи помилуй! – воскликнул он, – Прямо под нами всплыл! Радар у него, что ли, сломался? Что это ему в голову взбрело?

Но тут обычно невозмутимый Уош Пинк перебил Курта:

– Смотрите, смотрите! Сельдь идет!

Обернувшись, мы увидели, что вода между нами и входом в пролив – а до пролива было метров пятнадцать – кишмя кишит сельдью, в панике спасающейся от кита. В свете фонаря это больше всего напоминало прибой, разбивающийся о берег; только «сельдяной» прибой разбивался о край невода и катился дальше между лодкой Андерсонов и берегом.

Мы с Куртом переглянулись.

– Неужели он... – неуверенно начал я, – неужели он это нарочно?..

– Нарочно, Фарли, или не нарочно, а он загнал в бухту пару тонн сельди.

Братья Ганн потом говорили, что у них лодка качалась от ударов снующей кругом рыбы. Кеннет описывал случившееся без тени сомнения:

– Этот Опекун, как вы его называете, давно уже кормит свою подругу, – утверждал он. – Мы и раньше видали, что он загоняет в заводь сельдь.

Нервы наши были напряжены, но остаток ночи прошел спокойно: Опекун исчез и больше не появлялся. Скоро оба конца невода достигли мелководья, и четверо рыбаков, надев высокие, по бедра, сапоги, вошли в воду и принялись стягивать невод ко входу в пролив. По нашим подсчетам, в неводе к этому времени было около пяти тонн рыбы.

Подтащив пойманный косяк к самому проливу, рыбаки стали ходить вдоль невода, колотя по воде, крича и пугая сельдь. Наконец от кишащей массы отделился тонкий ручеек рыбы, направившейся в пролив, и скоро весь косяк устремился в заводь.

Так что первая попытка оказалась очень удачной. Хуже получилось у нас во второй раз: невод зацепился за подводный камень и большая часть сельди ушла. Однако в неповрежденной части невода все же осталось сколько-то рыбы, и, стянув концы сети, рыбаки решили отбуксировать «мешок» с сельдью в заводь. Вот как рассказывал об этом Кеннет Ганн:

– Мы зашли в заводь метра на три, не больше, и выпустили сельдь из невода. Я нагнулся, чтобы посмотреть, вся ли рыба вышла, и вдруг слышу, Дуг мне кричит: «Берегись!» Я обернулся и вижу – китиха несется прямо на меня, а пасть у нее разинута, точно шлюз в сухом доке. И волну гонит, как океанский лайнер. Нас так и подкинуло – удивительно, как мы вообще не перевернулись. Ну а когда я пришел в себя, ее уже и след простыл. Да и мы тоже задерживаться не стали. Сомневаюсь, чтобы от нашей сельди хоть одна рыбешка уцелела. Нас-то китиха не съела только потому, что мы ей не понравились. И слава богу! Не скажу, чтобы мне очень хотелось повторить приключения Ионы.

В общем, я был доволен проведенным днем. По крайней мере, на время проблема кормежки была решена. Кроме того, мы убедились, что аппетит у нашей подопечной хороший – ест она охотно и с удовольствием.