Текст книги "Философ с папиросой в зубах"
Автор книги: Фаина Раневская
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Орлова сыграла миссис Сэвидж очень по-своему, не пытаясь повторить Раневскую. Ее хрупкость и женственность углубляли драматизм пьесы. Однако вскоре эта история получила новое скандальное продолжение.
После того как врачи поставили Вере Петровне Марецкой страшный диагноз (рак головного мозга), Юрий Александрович решил ввести бывшую жену на роль миссис Сэвидж. Он хотел предоставить ВэПэ последний шанс. Однако и для Орловой эта роль была последним шансом. Последовал грандиозный скандал…
Впрочем, скандалы были неотъемлемой частью творческой жизни театра им. Моссовета времен Завадского.
…Первой из великой троицы ушла Орлова. 26 января 1975 года смертельно больная Марецкая нашла в себе силы пойти на панихиду великой Любочки. Вера Петровна долго стояла у ее гроба, а затем, говорят, тихо произнесла: «И тут она первая…»
*
Раневскую и Марецкую связывали еще более непростые отношения. Фаина Георгиевна не упускала случая как-то поддеть свою подругу-соперницу Веру Петровну. Скажем, был такой случай. Однажды две великие актрисы шли по улице Горького (ныне Тверской) и на углу увидели просящего подаяние слепого в черных очках.
Простодушная Марецкая положила в протянутую руку калеки целый рубль. А когда актрисы прошли еще немного по улице, все же спросила у Раневской с сомнением:
– Как ты думаешь, Фаина, он и впрямь слепой? Или меня опять надули?
Раневская убежденно ответила:
– Ни капельки не сомневаюсь, что тот, кому ты подала милостыню, не притворяется. Он действительно слеп как крот.
– Почему ты так уверена, Фаина?
Он же ясно сказал тебе:
– Спасибо, красотка!
*
Однажды чем-то раздосадованная Вера Петровна Марецкая в сердцах вскричала на собрании труппы:
– Я знаю, вы только и ждете моей смерти, чтобы прийти и плюнуть на мою могилу!
На что Раневская своим баском язвительно заметила:
– Терпеть не могу стоять в очереди!
*
Рассказывают, что Раневская в семьдесят лет вдруг заявила, что наконец-то приняла решение вступить в партию.
– Зачем Вам это на старости-то лет?.. – поразились коллеги.
– Так надо! – твердо ответила Фаина Георгиевна. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка говорит обо мне на партбюро!
*
Как-то у Раневской спросили напрямик:
– Как Вы думаете, почему у Веры Петровны и Сталинские премии, и «Гертруда», а у Вас нет?
– Голубки мои, – тяжко вздохнула Фаина Георгиевна, – чтобы мне получить все, что есть у Марецкой, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!
*
Однажды Вера Петровна представила Раневской какую-то свою хорошую знакомую:
– Рекомендую, Фаина Георгиевна, мы с этой милой дамой давно искренне дружим.
– Ну и против кого дружите? – спросила Раневская.
Люб и Фей
С великой Любовью Орловой Раневскую связывала долгая и крепкая, на всю жизнь, дружба. «Я стала сниматься в кино благодаря Раневской. Меня не отпускал театр в мой первый фильм, и я собиралась уже отказаться от съемок, но Фаина запретила мне делать это, доказывая, что кинематограф станет моей судьбой», – вспоминала Орлова.
– Сейчас вами любуются ваши близкие и зрители одного театра. А в кино вами будут восхищаться миллионы. Я благословляю вас, – напутствовала тогда молодую и малоизвестную театральную актрису Фаина Георгиевна.
Так оно и произошло. Орлова стала звездой советского кинематографа номер один, не сходившей с небосвода десятки лет.
Фаина Георгиевна говорила, что не знает человека «человечнее» Любови Петровны, и называла ее как-то немножечко странно: «Люб». А Орлова обращалась к Раневской неизменно «милый мой Фей!»
В фильме «Весна» у мужа Орловой режиссера Григория Александрова они с Раневской снимались вместе. Во время работы в картине Фаина Георгиевна нарисовала шарж на саму себя и подарила его Любови Петровне с такой дарственной надписью:
«Люблю грозу в начале мая, а в декабре люблю «Весну».
Любочке и Гришечке с нежной любовью. Ф. Раневская. Фея. Москва. Зима 1945 г.».
Несмотря на такие трогательно-дружеские отношения, и в адрес любимой Любочки Раневская позволяла себе довольно едкие шутки. Предметом всеобщей зависти было то, что Орлова могла свободно ездить в Париж за обновками – практически у нее и у Александрова был так называемый «открытый счет» и такой же паспорт. Фаина Георгиевна любила рассказывать, вернее, разыгрывала миниатюры, на глазах превращаясь в пижонку Любочку.
Вот она рассматривает свои новые кофейно-белые перчатки:
– Совершенно не тот оттенок! Опять придется лететь в Париж!
Вот Раневская беспомощно машет руками, словно крыльями:
– Шкаф Любочки так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать!
Но вряд ли Любовь Петровну задевали эти безобидные шуточки, пока однажды Фаина Георгиевна не выдала:
– Без сомнения, Орлова превосходная актриса. Одно у нее плохо – голос. Когда она поет, кажется, будто кто-то ссыт в пустое цинковое ведро…
Клизма от Орловой
Журналист Валерий Бондаренко стал свидетелем странного, трогательного и эксцентрического эпизода во время гастролей Театра им. Моссовета в Прибалтике. Актерам навязали незапланированный концерт. Раневская, вечно страдавшая желудком, согласилась участвовать в нем, только если Любочка Орлова… поставит ей клизму. Раневской прислали опытную медсестру. Но актриса ее даже на порог своего номера не пустила:
– Нет, только Любочка!
Гена в мраморе
Однажды Фаина Георгиевна ехала в лифте с бешено популярным в то время молодым и красивым артистом Геннадием Бортниковым, а лифт застрял… Ждать пришлось долго – только минут через сорок пленников освободили ремонтники.
Выходя из лифта, Раневская заявила Бортникову:
– Ну вот, Геночка, теперь вы обязаны на мне жениться! Иначе вы меня скомпрометируете! Надеюсь, Вы знаете, как я блюду свою девичью честь?
Надо сказать, что Великой в то время было уже далеко за…
*
На очередном сборе труппы Завадский нервно говорил о трудном положении, в котором оказался он, как режиссер, да и весь творческий коллектив Театра им. Моссовета (случилось так, что Вера Марецкая заболела, а Геннадий Бортников сломал ногу):
«…Верочка больна, Гена в гипсе…» – причитал Юрий Александрович.
И тут раздался басистый голос Раневской из зала:
– А почему не в мраморе?
Дочка с бородой
В театре им. Моссовета режиссер Охлопков ставил «Преступление и наказание». Геннадию Бортникову как раз в эту пору выпало счастье съездить в прекрасную Францию и встретиться там с дочерью Достоевского. Как-то, обедая в буфете театра, «везунчик» с восторгом рассказывал коллегам о встрече с ней. Он утверждал, что дочь, как две капли воды, похожа на своего великого отца:
– Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство, ну просто одно лицо! Вылитый Достоевский!
Сидевшая тут же Раневская, подняв лицо от супа, как бы, между прочим, спросила:
– И тоже с бородой?
Крики во сне
Фаина Георгиевна всю жизнь очень боялась различных вербовщиков из ГПУ, НКВД, КГБ, которым она, в силу своей непосредственности, вполне могла брякнуть что-нибудь невпопад.
Доброжелатели посоветовали ей, как быть в этом не простом случае:
– Скажите им, что кричите во сне – и они сразу отвяжутся. Таких не берут в КГБ…
К счастью, тогда все обошлось (см. байку «Выкрутилась»).
Прошло много лет, и вот в парткоме театра ей стали настойчиво предлагать вступить в партию:
– Вы всенародная любимица и просто обязаны стать членом КПСС!
Но Раневская отказалась, с полной серьезностью заявив:
– Извините, никак не могу. Я на весь дом кричу во сне!
«Надежда нашей сцены»
Актер Малого театра Михаил Михайлович Новожихин некоторое время был ректором Театрального училища им. Щепкина. Однажды звонит ему Раневская: «М-мишенька, милый мой, Михал Михалыч, дорогой мой, у меня к вам гр-громадная просьба. К вам в училище поступает один мальчик, бешено талантливый, надежда нашей сцены. Даже фамилия у него театральная – Малахов. Великую просьбу к вам имею: вы уж проследите лично, он настоящий самородок, не проглядите, пожалуйста…»
Рекомендация Фаины Георгиевны Раневской дорогого стоила. И Новожихин, разумеется, отнесся к просьбе великой старухи со всем вниманием и лично присутствовал на экзамене. Но протеже Фаины Георгиевны не только не произвел на него никакого впечатления, но и даже, напротив, оказался абсолютной бездарью. После долгих колебаний Новожихин решился-таки позвонить Раневской, чтобы как-то вежливо, тактично отказать ей в просьбе. Едва он только начал извиняться, как Фаина Георгиевна заорала в трубку: «Что? Что? Говно Малахов? Я так и чувствовала, ей Богу… Гоните эту бездарь в шею, товарищ ректор, и немедленно! Ну что поделаешь, характер такой: меня все просят, никому не могу отказать!»
Иду курю
Фаина Георгиевна страшно много курила и курила только крепкий табак, в основном папиросы «Беломорканал». Вспоминает Ольга Аросева: «С Раневской мы виделись постоянно в Москве, когда я уже была в Театре сатиры, а она – по соседству, в Театре им. Моссовета. Помнится, мы встретились однажды, я иду курю, и она идет курит и говорит:
– Все куришь?
– Да, – отвечаю. – А вы, Фаина Георгиевна, много курите?
Она:
– Ну, как тебе сказать… Когда чищу зубы с этой стороны, я папиросу сюда перекладываю, когда с этой – сюда. Много это или мало?»
Театр кончается вешалкой
Ко многим своим ролям не только в кино, но и в театре Раневская относилась весьма критически.
Как-то узнав, что знакомые идут сегодня в театр, чтобы посмотреть ее на сцене, Фаина Георгиевна всеми способами пыталась их отговорить:
– Не стоит туда ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая…
Но знакомые уперлись. Хотим, говорят, посмотреть, и все тут!
– Ладно, раз уж все равно идете, я вам советую уходить после второго акта, – сказала Раневская.
– Почему после второго?
– После первого очень уж большая давка в гардеробе.
*
В другой раз Фаину Георгиевну спросили:
– Правду ли говорят, что этот спектакль совсем не имеет успеха у зрителей?
– Ну это еще мягко сказано, – заметила Фаина Георгиевна. – Я вчера позвонила в кассу: хотела уточнить, когда начало представления.
– И что?
– Мне ответили: «А когда вам будет удобно?»
*
– Каково ваше впечатление от этого спектакля? – спросили Раневскую.
– Вообще пьеса весьма недурна. Однако актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.
В партере
– Извините, Фаина Георгиевна, но вы сели на мой веер! – с негодованием воскликнула какая-то дамочка, которой досталось место рядом с Великой старухой на премьере в театре.
– Что? То-то мне показалось, что снизу дует, – не менее возмущенно отреагировала на сделанное ей замечание Раневская.
Леденцы взамен обеда
Режиссеры боялись давать ей крупные роли. «Неужели театр не заинтересован, чтобы я играла? Публика ждет. Получаю бесконечное количество писем. Зрители хотят меня видеть на сцене. Найдите пьесу. Неужели вам нечего мне предложить?» – вспоминал слова Фаины Георгиевны актер Сергей Юрский.
Раневская с горечью повторяла: «Мне осталось жить всего сорок пять минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?»
Словно издеваясь над светлой мечтой Раневской, однажды ей послали знаменитую пьесу Жана Ануя «Ужин в Санлисе», где Великой предлагалась всего-навсего маленькая роль старой актрисы. Роль может быть и неплохая, но совершенно не соответствующая масштабам и возможностям Фаины Георгиевны.
Когда Марина Неелова поинтересовалась, почему актриса отказалась от предложения, Раневская грустно молвила: «Представьте себе, что изголодавшемуся человеку вместо еды предложили горстку монпансье. Вы бы согласились?»
Какие наши годы!
Последний спектакль, в котором сыграла Фаина Георгиевна, – «Дальше – тишина» (1968), где ее партнером по сцене был Р. Я. Плятт. Они блестяще изображали пожилую супружескую пару, вынужденную расстаться, прожив вместе 50 лет. Оба – и Плятт, и Раневская – не имели своих детей. Может, именно поэтому они смогли так правдиво и пронзительно рассказать о том, о чем не решаются говорить другие, стесняясь и боясь обидеть собственных отпрысков. О жестокости и меркантильности молодого поколения, о том, что рано или поздно самые любящие и жертвенные родители становятся для детей обузой.
Надо сказать, что в свое время режиссер Михаил Ромм, ознакомившись с пьесой, посчитал ее слабой и пытался отговорить Фуфу от участия в спектакле. В 1978 году, спустя девять лет после премьеры, Раневская писала: «Пьеса американская, а письма ко мне идут от наших старух, где благодарят – за то, что дети стали лучше относиться. Поступила правильно, не послушав Ромма».
Этим спектаклем зал всегда был по-особенному взволнован, растроган, потрясен. Полные аншлаги, слезы зрителей, овации стоя… Но случались и казусы. Как-то после окончания спектакля к Раневской подскочил какой-то ярый поклонник ее таланта и, наговорив комплиментов, спросил:
– Простите за нескромный вопрос, сколько вам лет?
– В субботу будет 115, – решила напугать его Раневская.
Поклонник просто обмер от восторга:
– В такие годы и так играть!..
«Провокаторша»
Замечательный актер Евгений Стеблов, долгое время проработавший с Фаиной Раневской в Театре им. Моссовета, вспоминал, что, будучи очень добрым по своей природе человеком и бессребреницей, «великая старуха» иногда могла ни за что ни про что обидеть своего партнера по сцене. Особенно не щадила она молодых, неопытных актеров, часто доводя их до слез. Но «доставала» она только тех, кто ей в рот смотрел. Если молодой актер сопротивлялся, она его сразу начинала уважать. «В спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше» у нас была всего одна сцена, – рассказывал Стеблов. – Репетируем – чувствую: не складывается. И тогда я решил провести силовой прием – сыграл эту сцену с неадекватным выбросом темперамента. Пугнул ее, даже за кофточку схватил. Сразу зауважала».
Похожее испытание пришлось выдержать и Ирине Муравьевой, когда совсем молоденькой актрисой ее вводили в спектакль Анатолия Эфроса «Дальше – тишина»: «Я должна была пойти домой к Фаине Георгиевне. Я-то думала, что это будет репетиция, но, оказалось, это были «смотрины», и Раневская оказалась мной довольна. И вот первый спектакль, после которого Раневская берет меня за руку, ведет к публике, кланяется, и я вынуждена поклониться вместе с ней. Она шепчет: «Видите, как я вас к себе приблизила!» Казалось, все хорошо, но правду говорили, что Раневская – не человек, она – люди, разные и противоречивые. Уже на следующей репетиции я – внучка по спектаклю – бегу к ней через всю сцену, кричу: «Бабушка!», беру ее за руки, но… руки ледяные, в глаза не смотрит. Во время перерыва ко мне подбегают и говорят, что Раневская в ярости, потому что «эта девчонка не поздоровалась перед репетицией». Но я не первый день в театре и знаю, что нет такой традиции – прийти на репетицию и ходить по гримеркам, здороваться. Решила: не пойду! Потом я узнала, что Раневская любила что-нибудь такое сделать актеру и наблюдать. Она ненавидела тех, кто поддавался на провокации и смотрел на нее «снизу вверх».
Зритель всегда прав
Журналист Михаил Веснин вспоминал: «В 1981 году мне с сестрой удалось попасть на великолепный спектакль «Дальше – тишина». Раневская приковывала к себе все внимание зрителей. В зале был необыкновенно сильный эмоциональный накал. Когда Фаина Георгиевна произнесла последние слова на сцене, раздался оглушительный гром оваций. Актеры вышли на поклон и благодарные зрители стали подносить к ногам Раневской охапки цветов. В восторге мы выбежали с сестрой на сцену (а нам было тогда по 16–17 лет, словом, с высоты возраста Раневской – «пионэры»), чтобы подарить любимой актрисе цветы. И тут произошел такой казус… Сестра моя от переизбытка эмоций, стоя перед Великой, вдруг разревелась…
Фаина Георгиевна, не обращая никакого внимания на устроенные ей овации зрителей в зале и коллег по сцене, бросилась успокаивать плачущую девчушку:
– Ну, что Вы, м-миленькая, д-дорогушечка моя, не нужно так переживать!
Обняла ее, а сама покраснела от смущения, переживая, что столь юное создание посмела растрогать своим талантом…
Короче, восторженные поклонники Фаину Георгиевну цветами заваливают, а она, не обращая на это никакого внимания, какую-то незнакомую маленькую дуреху успокаивает. Искренне, с душой. Честно говоря, меня это очень тронуло.
У каждого времени свои герои, конечно».
Бедная Лиза
У Раневской часто сменялись домработницы. Они были ее бесконечной головной болью. Пользуясь безмерной добротой, доверчивостью и наивностью Фаины Георгиевны, домработницы беззастенчиво обманывали «старую старуху», подло обирали ее.
Хохлушка Лиза была, пожалуй, самой яркой из этой породы. Девица была одержима стремлением найти себе жениха, несмотря на свою неказистую внешность. Раневская часто показывала друзьям, как Лиза, готовясь к свиданию, бесконечно звонила по телефону своим подругам: «Маня, у тебе бусы есть? Нет? Пока». «Нюра, у тебе бусы есть? Нет? Пока». «Зачем тебе бусы?» – спросила Лизу Фаина Георгиевна. «А шоб кавалеру было шо крутить, пока мы в кино сидим», – отвечала та.
Однажды Фаина Георгиевна услышала требовательный украинский говорок Лизы, разговаривающей по телефону: «Это дезинхфекция? С вами ховорить народная артистка Раневская. У чем дело? Меня заели клопи!»
Лиза была крайне «экономна» в вопросах быта.
– Что сегодня на обед? – поинтересовалась Фаина Георгиевна, когда домработница вернулась из магазина.
– Детское мыло и папиросы купила.
– А что к обеду?
– Вы очень полная, вам не надо обедать, лучше в ванне купайтесь.
– А где сто рублей?
– Ну вот детское мыло, папиросы купила.
– Ну, а еще?
– Да что вам считать! Деньги от дьявола, о душе надо думать. Еще зубную пасту купила.
– У меня есть зубная паста.
– Я в запас, скоро ничего не будет.
– А сдача?
– Ей-богу, тут конец света на носу, а вы сдачи спрашиваете.
Фаина Георгиевна позволяла Лизе себя обманывать и обкрадывать, философски полагая, что, возможно, той ее материальные средства нужнее.
Однажды в гости к Раневской пришла ее добрая подруга Любовь Орлова в шикарной норковой шубе. Домработница актрисы, мечтавшая, как уже говорилось, найти себе спутника жизни, упросила Фаину Георгиевну, пока Орлова у нее в гостях, разрешить надеть эту шубу, чтобы произвести впечатление на очередного поклонника. Раневская разрешила, в чем потом горько раскаялась, поскольку Лизавета прогуляла аж три часа. Любовь Петровна вряд ли не поняла, почему Фаина Георгиевна столь настойчиво уговаривала ее посидеть еще и еще. «Сказать, что Орлова – добрый человек, – заметила позже Раневская, – это все равно, что признать, будто Лев Толстой – писатель не без способностей».
Когда Лизино замужество каким-то чудом наконец состоялось, Фаина Георгиевна подарила теперь уже бывшей домработнице свою только что купленную роскошную двуспальную кровать – для продолжения рода. А сама так до конца жизни и спала на старой узенькой тахте.
Последний котелок Москвы
Фаина Георгиевна подружилась с Александром Александровичем Румневым (Зякиным) еще в 1946 году, когда тот ставил танцы в сцене бала в кинофильме «Золушка». Этого блестящего балетмейстера, искусного графика и редкого в советские времена изысканного кавалера, Фаина Георгиевна называла «Последним котелком Москвы».
Румнев, как давний друг Фаины Георгиевны, запросто заходил в ее полутемное жилище. Они подолгу беседовали, он садился рядом и рисовал великую актрису в своей тонкой, карандашной манере. Фаина Георгиевна как обычно много курила, и он изображал ее погруженной в клубы дыма на темном фоне. Часто Румнев засиживался допоздна.
По меркам домработницы Лизы, обстановка царила донельзя интимная. По этому поводу однажды она выразила хозяйке свое искреннее возмущение:
– Фаина Георгиевна, что же это такое? Каков подлец, ходить-ходить в гости, ужин лопает, на кровать садится, а предложения не делает?!
Бесстыжая моль
С другими домработницами Раневской везло гораздо меньше, чем с Лизой. Как рассказывал Глеб Скороходов, Фаина Георгиевна по беспечности часто оставляла приоткрытой дверь своей квартиры на лестницу. Нанятая недавно домработница, быстро оценила сулящие ей перспективы и стырила шубу и вазочку из хрусталя, решив все свалить на проникших через незапертую дверь непрошеных гостей. Кража была настолько очевидной, наглой, что друзья настояли, чтобы Раневская все-таки известила о пропаже «товарищей милиционеров». Доблестные слуги порядка накрыли воровку с поличным у нее дома, где нашли еще кучу украденных у Фаины Георгиевны вещей. Опись охватывала примерно полгардероба актрисы – ушлая домработница никак не рассчитывала, что «интеллигентша заявит».
Фаина Георгиевна воровку простила, но невзлюбила вернувшуюся блудную шубу. И решила ее непременно продать. Дала объявление в газету. И на следующий же день к ней домой явилась потенциальная покупательница. Но случился вот такой казус. Когда Раневская открыла перед покупательницей шкаф в передней, оттуда вылетела огромная моль. Не теряясь, Фаина Георгиевна своим внушительным басом, с упреком, вопросила:
– Ну что, сволочь, нажралась?
К сожалению, в тот день сделка купли-продажи не удалась.
Каторга, а не работа
Как-то Раневская встретила на улице девушку, которая когда-то служила у нее домработницей.
– Как я жалею, что ушла от вас, Фаина Георгиевна, – тяжело вздохнула она.
– Что, деточка, недовольна новым местом?
– Не то слово.
– Что много требуют?
– Во сто раз больше, чем у вас.
– Но хоть платят-то прилично?
– Что вы, гроши.
– Невероятно! Зато оплачиваемый отпуск, да?
– Никакого отпуска.
– Так какого ж хера ты там работаешь? – не выдержала Раневская.
– А я не работаю. Я вышла замуж.
Благоговение перед жизнью
Великого гуманиста, автора учения о благоговении перед жизнью, доктора Альберта Швейцера Фаина Георгиевна называла своим «любимым мужчиной». «Этика – это безграничная ответственность за все живое», – писал он. – Человека можно назвать нравственным только тогда, когда он следует лежащему на нем долгу оберегать все живое, что он в состоянии защитить, и когда он идет своей дорогой, избегать, насколько это возможно, причинять вред живому. Такой человек не задается вопросом, насколько та или иная форма жизни заслуживает симпатии к себе, или насколько она способна чувствовать. Для него священна жизнь как таковая. Он не сломает сосульку, что сверкает на солнце, не сорвет лист с дерева, не тронет цветок и постарается не раздавить ни одно насекомое при ходьбе. Если он работает летним вечером при свете лампы, он скорее закроет окно и будет работать в духоте, нежели наблюдать, как один за другим мотыльки падают на его стол с опаленными крыльями». («Цивилизация и Этика».)
Так же благоговела перед жизнью и Фаина Георгиевна. Соседка рассказывала, что, войдя к ней однажды, обнаружила ее неподвижно сидящей в кресле – на открытой ладони лежала не подающая признаков жизни муха. Как выяснилось, муха залетела в молоко, и Раневская ждала, когда муха обсохнет и улетит.
Она жалела все живое – собак, насекомых, и даже людей, которые этого явно не заслуживали…
А. Щеглов вспоминал, что все, кто бывал у Раневской дома, отмечали, как трогательно относилась старая артистка к своему подобранному на улице псу по кличке Мальчик. Несчастный пес – с поломанной лапой, в лишаях – был обречен. В ветлечебнице Раневской сказали: «Его надо немедленно усыпить, он просто опасен». Она умоляла, говорила, что не уйдет без него. Спасли его врачи только ради актрисы.
Со временем ее стараниями Мальчик превратился в дорогое комнатное существо с довольно скверным характером. У него были кривые лапы, огромное брюхо и седой хвост. У Раневской могла быть только такая собака.
– Мой Мальчик стареет с хвоста, – говорила она, расчесывая уродца специальной щеткой. – Фу, как ты пахнешь, мой милый. – В ход шли французские «фуняфки» – любимое слово, в переводе с польского означающее духи.
Мальчик – единственное существо на свете, разделившее последнее одиночество Раневской, ее бессонные ночи. Именно ему читала она французских лириков и русских классиков. Вероятно, это была самая начитанная собака на свете. Ума ему это, однако, не прибавило. И счастья, разумеется, тоже.
Сторож из Мальчика (притом, что дверь в квартиру Раневской никогда не закрывалась) получился довольно странный. Когда кто-то входил, пес заходился в бранчливом экстазе. Столь же непродолжительном, сколь и бесполезном. Хватало его не больше чем на минуту. Норовил кусануть в самом начале визита и когда знакомые поднимались, чтобы уйти. Раневская оправдывала его поведение:
– Сначала ревнует меня к вам, а потом вас к моему одиночеству.
Вот странички из дневника актрисы:
«Принесли собаку, старую, с перебитыми ногами. Лечили ее добрые собачьи врачи. Собака гораздо добрее человека и благороднее. Теперь она моя большая и, может быть, единственная радость. Она сторожит меня, никого не пускает в дом. Дай ей Бог здоровья!»
«…Мой подкидыш в горе. Ушла нянька, которая была подле него два года (даже больше). Наблюдаю псину мою… А она смертно тоскует по няньке. В глазах отчаянье, ко мне не подходит. Ходит по квартире, ищет няньку. Заглядывает во все углы, ищет. Упросила няньку зайти повидаться с псиной. Увидел ее – упал, долго лежал не двигаясь. У людей это обморок. У собаки – больше, чем обычный обморок, боюсь за него, это самое у меня дорогое – псина моя. Человечная».
Собачья нянька
Да, так и было: чтобы ее любимый Мальчик оставался всегда сытым, ухоженным и не страдал от одиночества, Фаина Георгиевна наняла для него специальную собачью няньку, которой платила немалые деньги. Актриса шутила: «Моя собака живет лучше меня! Я наняла для нее домработницу. Так вот и получается, что она живет, как Сара Бернар, а я – как сенбернар…»
*
Раневская как магнит притягивала к себе людей ярких, неординарных, как и она сама. Собачья нянька была еще тот «фрукт». Вот как описывает Фаина Георгиевна эту необыкновенную женщину в своем дневнике:
«Собачья нянька, от нее пахнет водкой и мышами, собака моя – подкидыш – ее не любит, не разрешает ей ко мне подходить.
Нянька общалась с водой только в крестной купели. Но колоритна. Сегодня сообщила: «У трамвае ехал мужчина и делал вид, что кончил «иституй». На коленях держал «портвей», а с портвея сыпалось пшено. А другой мужчина ему сказал: «Эй ты, ученый, у тебя с портвея дела сыплются».
Животных она любит, людей ненавидит. Называет их «раскоряченные бл…ди». Меня считает такой же и яростно меня обсчитывает. С ее появлением я всегда без денег и в долгах.
Сегодня выдавала фольклор. Мой гость спросил ее:
– Как живете?
– Лежу, ногами дрыгаю.
Милиционер говорит:
– Здесь нельзя с собакой гулять.
– Нельзя штаны через голову надевать!
Пошла в лес с корзиной, а там хлеб, и милиционер спрашивает:
– Что это у тебя в корзинке, бабушка? А я говорю:
– Голова овечья, да п… человечья.
А он хотел меня в милицию загнать. А я сказала:
– Некогда мне, на электричку опаздываю.
Сегодня нянька сообщила, что все дети стали «космические», что детей опасно держать в доме, где живут родители.
Если бы она время от времени общалась с водой, я бы с интересом ее слушала. В ней есть что-то от лесковских старух».
VIP, или Очень Важная Персона
Находясь уже в преклонном возрасте, Раневская тем не менее умела заставить слушаться себя даже начальников. Однажды перед Московской Олимпиадой Фаина Георгиевна набрала номер директора Театра им. Моссовета и не терпящим возражения официальным тоном потребовала срочно предоставить ей автомобиль. Директор попробовал отказать, сославшись на то, что все машины заняты, но Раневская сурово его перебила:
– Вы что же, не понимаете? Я должна объехать Москву и показать мальчику олимпийские объекты. Он хочет убедиться, что все в порядке…
Испугавшись возможных неприятностей, директор немедленно отправил казенную «Волгу» Раневской. Он решил, что какая-то важная «шишка» – покровитель великой актрисы – желает проинспектировать готовность олимпийских объектов. А оказалось, речь шла всего лишь о том самом Мальчике – любимой собаке Фаины Георгиевны.
Приступ вегетарианства
Иногда Фаина Георгиевна садилась на вегетарианскую диету: «Я не могу есть мясо. Оно ходило, любило, смотрело…» Однако отказ от привычных мясных блюд давался ей с большим трудом. В эти мучительные дни борьбы с самой собой Раневская становилась особенно печальной и чувствительной. Как-то в очередной раз сидевшая на вегетарианской диете актриса поинтересовалась у своей домработницы:
– Лизочка, мне кажется, что в этом борще чего-то не хватает… А тебе?
Насмешливая хохлушка ответила:
– Верно подметили, Фаина Георгиевна, в нем не хватает мяса!
Смысл куриной жизни
Директор Театра им. Моссовета Лев Федорович Лосев вспоминал: «Юмор у Фаины был, я бы сказал, суровый. Она знала тайну смешного. Она шутила серьезно». Однажды Раневская пожаловалась ему:
– Сегодня моя дура домработница купила курицу и сварила ее прямо с потрохами! Пришлось выбросить добро на помойку. Из-за этого у меня настроение испортилось на целый день.
– Фаина Георгиевна, наплюйте Вы на эту курицу! Стоит ли расстраиваться из-за такой мелочи? – попытался утешить ее Лосев.
– Да и Мариночка Неелова все меня успокаивала, просила из-за такой чепухи не расстраиваться. Подумаешь, мол, «трешка» пропала. А я Мариночке объясняю, что дело не в деньгах. Мне саму курицу жалко. Ведь для чего-то она на этот белый свет родилась! – чуть ли не со слезами на глазах причитала Раневская.
Цыпленок жареный
Вообще к судьбе предлагаемых ей на обед кур Раневская была небезразлична. Как-то в ресторане ей подали цыпленка-табака. Да такого маленького и невзрачного, что Фаина Георгиевна решительно отодвинула от себя тарелку:
– Не буду есть. У него такой вид, как будто его сейчас будут любить.
Поделилась
Раневская не упускала случая ошеломить собеседника совершенно неожиданной реакцией на какие-то обыденные вещи.
– Посмотрите, Фаина Георгиевна! В вашем пиве плавает муха! – во весь голос закричала ей соседка по столу.
– Всего одна, милочка. Ну сколько она может выпить?! – рассудительно ответила Раневская.
Любимые пруссачки
Актер М. М. Новожихин часто записывался с Раневской на радио. Обычно они репетировали, читая классические произведения у Фаины Георгиевны дома на кухне – за чаем с пирогами и… с тараканами. В квартире актрисы развелись жуткие полчища этих ненасытных членистоногих, ведь она их не убивала, а наоборот, прикармливала. Великая старуха нежно называла тараканов «мои пруссачки». Эти насекомые в доме актрисы нагло ползали везде, совершенно не стесняясь ни хозяйки, ни гостей… Михаил Михайлович долго терпел это безобразие, но когда один самый нахальный таракан собрался залезть прямо в его тарелку с пирогом, актер не выдержал и ладошкой метко припечатал его к столу. И тут Фаина Георгиевна неожиданно вспылила. Она встала над столом в полный рост и гневно пророкотала: «М-михал М-михалыч, я боюсь, что на этом кончится наша дружба!»
