Текст книги "Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина"

Автор книги: Ф. Яворский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Ф. Яворский
Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина

Введение

Весьма характеристичным фактором русского абсолютизма является указ Петра Великого от 1722 г., в котором этот кровожадный, ненасытной чувственностью одаренный деспот говорит: «предоставляется воле царствующего монарха по своему усмотрению назначать себе преемника, а также, с случае надобности, и отменять таковое назначение». И это постановление оставалось в силе влечение целого столетия и висело как Дамоклов меч над главой каждого носителя царственной короны.

Завладевшие троном и сосавшие кровь из народа при помощи своих сатрапов временщики, постоянно дрожали перед соучастниками своего величия, пред своими фаворитами и даже своими детьми, которые, при помощи придворных заговоров, всегда могли свергнуть их с высоты престола и потопить в собственной крови.

Когда Елизавета Петровна, или, как историк Зугензейм о ней говорит, «наираспутнейшая из женщин, когда-либо носивших царственный венец», в 1741 г. с помощью удавшейся дворцовой революции, достигла трона, она немедленно позаботилась, с целью более прочного обеспечения за собой короны, назначить себе наследника. Своего же предшественника, малолетнего царя Ивана Антоновича, со всей его родней, она повелела заключить в тюрьму, где они погибли с отчаяния, испытывая всевозможные пытки, поругания и пр. зверства. И хотя матушку-царицу, «благоверную» дочь «великого преобразователя Руси» и наделила природа довольно богатым потомством, происходившим от её официальных и полуофициальных любовников (Разумовского, Салтыкова), а также и от бравых ребятушек-солдатушек, с которыми она так особенно охотно проводила длинные вечера и ночи до 11 и 12 часов пополудни, тем не менее она не решалась избрать одного из этих ублюдков в преемники, а сочла за более уместное и целесообразное объявить наследником сына сестры, Анны, четырнадцатилетнего герцога Петра Гольштейнского.

Петр III

Петр родился в г. Киле 10/22-го февраля 1728 года, по отцу и деду был он крещен Карлом-Петром-Ульрихом.

Суеверные люди с первых дней жизни юного князя предсказывали ему недобрую будущность: в день его крещения взорвало пороховой ящик, и это, по их словом, было худой приметой.

И, правда, вскоре пришлось трехлетнему младенцу лишиться матери, умершей от простуды. Отец им вовсе не занимался, его отвлекали более важные дела, нежели воспитание малютки, да впрочем и при жизни жены его герцог вел себя настолько распутно и так мало думал о своей семье, что герцогиня Анна нередко плакалась на свою горькую судьбу и писала Елизавете: «герцог и Маврушка[1]1
  Любовница и содержанка герцога Мавра Егоровна Шепелева.


[Закрыть] окончательно опошлились. Он ни одного дни не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры». Жены он мало стеснялся, но когда она умерла, то пала и последняя преграда для него, и для «счастливого» вдовца развернулся совершенно свободный путь.

До 1735 г. принц Петр оставался под присмотром женских наставников, но когда ему исполнилось 7 лет, его вверили нескольким гольштинским дворянам для воспитания и обучения. Кроме французского языка, который Петр успел уже изучить, находясь еще у своих воспитательниц и которым он и далее продолжал заниматься, обучался он всего лишь еще латинскому языку; когда же был возбужден вопрос о его возможном переселении в Россию для занятия там важного поста наследника престола, для Петра были выписаны русские ученые, и эти умудрили его в языке и законе Божием новой родины мальчика. Но последние предметы преподавались настолько неправильно, что кроме отвращения он ничего другого к ним не питал и питать не мог.

В 1739 когда юноше было всего лишь 11 лет, умер и его отец, оставив с полдюжины в траур облеченных любовниц и в конец разоренное герцогство своему возлюбленному сыну Петру, о котором, заметим между прочим, не редко поговаривали, что он в действительности был плод незаконной связи дорогой мамаши с Брюммером, который позднее числился преподавателем Петра, но за верность этих толков мы однако ручаться не беремся.

Итак, сирого Петра нужно было куда-нибудь пристроить, и его отправили к опекуну его, дальнему родственнику Адольфу Фридриху, епископу Любекскому, сделавшемуся позднее шведским королем. Но обучение и воспитание его и тут не изменилось к лучшему, его воспитатели вместо того, чтобы воспитывать характер юноши, испортили и развратили Петра окончательно. Один из этой мудрой пары, некто фон-Брюммер, о котором была уже речь выше, был крайне грубый интриган, волокита, искусный берейтер, но ни под каким видом не воспитатель. С своим питомцем обходился он до невероятности нелюбезно и грубо, постоянно ругался самыми непозволительными словами и бил Петра за пустейшие мелочи самым беспощадным образом. Второй же просветитель. Берггольц, мальчиком вовсе не занимался и находил решительно всё в порядке, что творилось его коллегой Брюммером.

Бедный князек рос в таких условиях, больной и исхудалый, и не было ни одной души среди его окружавших, которая питала бы к нему сострадание, которая хоть сколько-нибудь постаралась бы улучшить суровую долю неповинного сироты. Невзирая на физическую слабость Петра, Брюммер мучил его часто до двух часов и позднее голодом, и если несчастный мальчик, гонимый голодом, крал на кухне черствый кусок хлеба и наедался этим досыта, и, разумеется, в обеденную пору есть не мог, Брюммер гнал его от стола, навешивал ему вокруг шеи большой рисунок, изображавший осла, давал ему в руки розги и Петр в таком виде должен был сидеть в углу, а часто и стоять на коленях и смотреть на обедавших. Побоям и надругательством и счету не было, чувство самоуважения было окончательно забыто, во зато Петр стал крайне вспыльчив и упрям, и к этому присоединился другой порок, от которого он и по гроб своей жизни мог отрешиться: страсть ко лжи и хвастовству, и это последнее вызывало и в Петербурге, когда уже Петр блистал своим величием, смех и ненависть к нему со стороны приближенных. Уродливый, болезненный полуидиот-царевич уже на 11-м году научился от своих лакеев употреблению спиртных напитков и в этом обществе он чувствовал себя всего лучше. И даже, будучи в России, Петр проводил среди своих холопов целые вечера и пьянствовал с ними до беспамятства. От них черпал он и свои сведения о государственных делах, от них же он узнавал и всевозможные придворные тайны, сальные анекдоты и пр. и пр.

В один прекрасный день объявили Петру, что он будет призван не на русский, а на шведский престол: изучение русского языка, а также православного культа было поэтому отменено, и на их месте появились шведские учебники, лютеранское законоведение и пр., и в этом направлении велось воспитание мальчика довольно продолжительное время.

Но вот в ноябре 1741 г. Елизавета Петровна овладевает всероссийским престолом, и вскоре после того пишет она своему племяннику, нашему герою, что она имеет намерение призвать его к себе и готовить к престолонаследию. Разумеется со всех сторон явились поздравители, все уверяли, что молодого принца ожидает несказанное счастье, не подозревая, однако, того, что за счастье ожидало его в действительности в его новой сторонке… Эх, лучше б он туда вовсе не ехал!

В январе 1742 г. был торжественный въезд молодого принца в Петербург. Императрица встретила его в Зимнем дворце со всеми почестями. Будни стали праздниками, всюду музыка, народные увеселения, балаганы… Народ толпами стремился на Невский проспект, посмотреть на своего будущего властителя. Отовсюду слышалось несмолкаемое «ура», шапки летели чуть не в экипажи наших высочайших особ и, кажется, такого счастья Россия и испокон веку не знавала…

А личность Петра самого описывает хроникёр вот как. Он говорит: «с лица герцог необыкновенно бледен, телосложения он крайне хилого, всё говорит за то, что Петр слабой конституции». Длинные русые волосы чесал он по-испански, что было тогда в моде, сильно пудрил их и выглядывал уже стариком даже в свои юношеские годы. Врачи с самого начала должны были заняться молодым человеком и медикаментам, прописывавшимся для Петра, счету не было.

С этого же момента начинается некоторое изменение в преподавательной методе. Главным учителем принца назначен профессор Штелин, и преподавание ведется уже по истории, географии, математике, физике, этике и политике. Кроме того будущий русский царевич имел четыре раза в неделю уроки русского языка, зубрил догмы православной церкви, и когда Петр с последними достаточно был ознакомлен, его присоединили (в ноябре 1742 г.) к церкви страны. Отныне он носил имя Петра Федоровича, величался императорским высочеством и высочайшим манифестом был объявлен наследником престола.

Итак, Елизавета Петровна могла спокойно глядеть в будущность. Её опасения за то, что, не имея официального наследника, её многочисленные любовники могли покуситься на русский престол, были теперь рассеяны и чтобы еще более иметь гарантии в обеспечении за собою короны, Елизавета стала подумывать о браке о ту пору 15-ти летнего Петра с какой-нибудь принцессой и этим самым дать святой Руси надежду на более спокойное будущее.

Невеста была нужна влиятельная, и поэтому и приискание её было вопросом крайне не легким.

Спекулянты при дворе, как барышники, рвались, один обгоняя другого, за тем, чтобы «пристроить» свою даму, каждый доказывал важность рекомендуемой им партии, каждый пытался урвать как можно больше выгод из своего «гешефта». Иностранные посланники советовали царице остановиться на их «товаре» и поэтому в народе то и дело всплывали то такие, то другие вести, и сегодня поговаривали об английской, завтра о французской принцессе.

Елизавета же имела особенную склонность к трем принцессам, а именно к Софии-Цербстской, Марии Саксонской и Амалии Прусской, но последние обе сразу заявили, что они уже по той одной причине не могут согласиться на брак с наследником, что не желают менять веры.

В ту же пору писал Фридрих Великий своему петербургскому уполномоченному: «насчет моих сестер известно вам мое мнение – я ни одной из них не отдам в Россию, и меня удивляет, почему государыня не остается при ее выборе цербстской принцессы, которая принадлежит к гольштейнскому роду, т. е. к тому, который, как известно, императрицей очень любим».

Но вот в марте 1743 г. приезжает в северную столицу принц Август Гольштейнский и привозит портрет своей племянницы, 14-ти летней принцессы Софии-Августы-Фридерики Ангальт-Цербстской. Выразительная и красивая физиономия девушки императрице импонирует, да и молодчик наш, великий князь Петр Федорович, смотрит на эти черты с видимым удовольствием.

К тому же принцесса София имела еще и те преимущества, что мать её была урожденная гольштейнская княгиня и сестра герцога Людвига-Эрнста, за которого Елизавета была посватана, но который умер в день бракосочетания. Это последнее напомнило ей её несчастного жениха, вызвало старые воспоминания и говорило таким образом более в пользу выбора Софии, чем прочих претенденток.

Она остановилась на этом выборе и в конце того же года приказала гофмаршалу великого князя, знакомому уже нам Брюммеру, просить в гости в Петербург княгиню цербстскую, а также и дочь её и выслала нм 10 000 рублей дорожных.

Далее напомним при этом, что Фридриху Великому принадлежит несчастная для России мысль рекомендовать эту принцессу в жены наследнику, и когда София к великому удивлению всей Европы появилась в Петербурге, то было это такое же нападение Фридриха на Россию, какое было незадолго до того на Австрию, у которой он отнял Силезию, только с той разве разницей, что в Силезию он посылал солдат, в Россию же серебряные талеры, которыми и подкупил всех, начиная с канцлера и кончая последним лакеем и попом. И было для чего, ведь, как ныне уже достоверно известно, София была его незаконной дочерью, прижитой им из связи с женой князя Христиана-Августа Ангальт-Цербстского, а Фридрих всегда говорил: «я очень люблю детей любви» и заботился о них, как мы видим, и в данном случае вполне по-отцовски, а не только по-царски. Так напр. по свидетельству историка Рульэра и некоторых других, Фикхен (так называлась наша великая Екатерина в своей семье) всё время молодости провела в Берлине, а первые годы зрелости даже при дворе Фридриха.

Итак презренный металл оказал должное влияние, дорога для юной Фикхен была расчищена, – и София-Фридерика в Петербурге.

В начале 1744 года прибыла она с своей матерью в наш возлюбленный Петрополь, а так как двор всего лишь за две недели до того переселился в Москву, то и августейшие гостьи покатили туда же. Это было 9-го февраля, а на следующий день Петр праздновал день своего рождения.

За три версты до города встретил наших высоких особ Сиберс, любовник и камер-юнкер царицы, и последний заверил наших дам, что и государыня и цесаревич с нетерпением ждут дорогих гостей, и считают минуты и секунды, остающиеся до встречи с ними.

Наконец экипажи подкатили ко дворцу. В прихожей Ангальтские принцессы были приветствованы Брюммером и Лестоком, чрез несколько минут появился и Петр и, разумеется, отрекомендовался своей будущей belle-mère невесте самым официальным образом, что вообще лежало в его натуре.

Было уже довольно поздно, но тем не менее Елизавета просила приезжих в свои спальные апартаменты, где долгое время продолжались объятия, всевозможные уверения и обещания. Елизавета с радости просто с ума сходила: подаркам счету не было и, между прочим, вручила она приезжей княгине табакерку, усеянную драгоценнейшими бриллиантами, а также перстень и заметила при этом, будучи тронута до глубины сердца, что так как ей небом не было суждено наслаждаться счастьем стать женой брата княгини, то она «бракосочетается теперь с княгиней, сестрой его», – как это передает нам австрийский посланник.

Разумеется и в раздаче орденов щедрая царица не скупилась и сейчас же по приезде украсила она груда гостей орденом св. Екатерины.

Всё это произвело на Ангальток такое впечатление, что они просто находились в чаду, о чём сообщала счастливая мать и своему возлюбленному супругу в Ангальт и говорила при этом: «наши виды здесь как нельзя желать того лучше», – но и Екатерина заметила в своих мемуарах о тех днях: «Наследник, кажется, очень доволен моим приездом и ко мне весьма предупредителен и внимателен» – и правда, Петр при всей своей неуклюжести сумел себя показать с самой выгодной для него стороны. Вскоре завязалась между нашей молодой парой довольно воодушевленная беседа, дружеское обращение, а далее и построение планов относительно ближайшего будущего.

Но прошло немного времени, и пятнадцатилетняя девушка прозрела, что её 16-ти летний наследник-жених совершенный нуль, что она духовно куда воспитаннее и дальше его и что он в сравнении с нею решительно дитя еще. Однако тем не менее Екатерина не подумала о том, чтобы отступить назад и отказаться от Петра в мужья: мысль стать со временем императрицей России окончательно поглотила тщеславную принцессу, и уж этой золотой будущности было для неё достаточно для того, чтобы согласиться и на те или другие неприятности, которых нельзя было при этом миновать. Но дело чуть было не окончилось трагически для хищных Цербстцев: Фикхен серьезно заболела и еле-еле спасли ее от суровой могилы, – и вот в ознаменование этого счастья для всей России, царица порешила немедленно по выздоровлении будущей наследницы обручить торжественнейшим образом влюбленную парочку, что и было 29-го июня, в день именин жениха, приведено в исполнение. За день же до того София-Фридерика была присоединена к православной вере, получив имя Екатерины Алексеевны. Об этом событии рассказывают, что Екатерина сумела в течение каких-нибудь двух часов завоевать сердца всех присутствовавших при этой церемонии. Во первых красавица из себя, наряженная с удивительным вкусом, умение держать себя, грациозное отдание поклонов – всё это вмиг очаровало общество, и когда молодая девушка, такое короткое время изучавшая наш родной язык, с истинно русским акцентом, без малейшей запинки и погрешности, произносила символ веры, – в церкви царила мертвецкая тишина, все взоры были устремлены на вновь помазанного члена православной семьи и все сердца бились в пользу его. Так описывает это торжество репортер одной из петербургских газет, и мы не имеем не малейшего основания не верить его сообщениям.

Обручение праздновалось всей Россией и упомянем при этом, что Елизавета собственноручно надела кольца наследной чете, что эти кольца стоили ровно 50 000 червонцев и что во время этого акта с петербургской крепости без устали салютировали, а добродушные россияне полагали, что-де сегодня заключается союз, от которого зависит наше счастье.

Прошло несколько недель, двор переселился в Петербург, начались балы, а тут вдруг захворал счастливый жених: у него оказалась серьезная оспа, от которой он лишь с трудом оправился, и когда в январе 1745 г. Екатерина увидела Петра в первый раз после болезни, ее поразила его некрасивая наружность, и вот что занесла она в свой дневник об этой встрече: «у него особенно грубые черты исковерканного оспинками лица, волосы коротко острижены, и поэтому он носит парик, который еще того больше придает ему уродливый вид. Он подошел ко мне и спросил: узнаю ли я его? – на что я ему пробормотала какую то уже вперед заученную любезность насчет его выздоровления: в действительности он стал мне ужасно неприятен».

Из этой пары слов уже видно, как Екатерина умела кривить душой и казаться иной, как на деле, но никто не подмечал в ту пору, что Петр, ей был решительно невыносим и благодаря своей уродливости даже противен.

Нежность невесты к жениху, которую Елизавета считала за действительную, трогала ее, и она старалась вознаградить сострадательную и добросердечную великую княгиню всевозможными любезностями, подарками и пр… и чтобы молодой девушке не было так скучно, к ней были приставлены гоф-фрейлены и гоф-дамы самого веселого нрава. И Екатерина веселилась не на шутку, она в душе уже давно смотрела на полуидиота-жениха как только лишь на средство к достижению важных целей и поэтому и болезнь и уродливость его заботили Екатерину лишь до той степени, как бы Петр только не умер до брака и как бы таким образом все её высокие планы не окончились ничем.

Прошло некоторое время, а отношение Петра к Екатерине стало далеко не таково, как бывает это между женихом и невестой. Он решительно не делал теперь ни одного шага для того, чтобы приблизить к себе свою будущую жену, и вообще, если Петр кем-либо вовсе не интересовался, то, право, это Екатериной. Он играл по-прежнему с куклами, солдатами и пр., вешал мышей и крыс со всеми военными почестями и, как рассказывают его современники, нередко приказывал даже поднимать поды в комнате, если ловкой мыши удавалось удрать с царского стола, на котором был построен эшафот и на котором ее ожидала суровая смерть.

Что же касается предстоящей супружеской жизни, то Петр изучал ее теоретически у своего камердинера Румбера. Последний же, ограниченный, узколобый варвар, уверял Петра, что по закону жена не смеет даже пикнуть в присутствии мужа, она не имеет права вмешиваться в дела супруга, и если замечает он, что она раскрывает рот, то мужу надлежит заставить ее подобострастно молчать: муж глава дома и пр. в этом роде.

Положение Екатерины было далеко не завидное, и дурачества жениха заставляли ее часто рыдать целые ночи напролет, да к тому же и возлюбленная её мамаша причинила ей ни мало забот и хлопот. Познакомившись с Иваном Бецким, директором Воспитательного Дома, мать Екатерины, о ту пору тридцати летняя красивая женщина, забыла окончательно правила приличия и супружеские обеты и до того увлеклась этой мимолетной любовью, что пришлось прибегнуть даже к помощи акушерки. Скандал на весь мир!

Но и кроме любовных шашней будущая теща Петра вела себя так непозволительно, что нужно было обуздать ее. Интриганка и сплетница самой большой руки, она весь императорский двор поставила на голову, всех запутала в свои дрязги и всех между собою перессорила. Ложь была её излюбленнейшим орудием, и мы полагаем достаточно привести лишь следующий эпизод, чтобы вполне охарактеризовать личность этой grande-dame.

Как при дворе, так и по городу поговаривали о беспутствах матери высоконареченной невесты царевича и вот, чтобы выгородить себя из этих толков и запутать дело так, чтобы никто не мог в нём разобраться, Цербстская княгиня давай замешивать как можно больше лиц, тасуя их как карты колоды и приписывая то это, то то дурное качество или дурной проступок, совершенный-то на деле ею самою, сегодня одной, завтра другой придворной даме. Горничные и камер-юнгферы помогали ей и снабжали ее, для этой цели всё новыми и новыми материалами, и низость этой женщины дошла наконец до того, что она даже стала обвинять свою собственную дочь Екатерину в том, что она-де ночью, тайком, забирается в спальню наследника и проводит с ним время до рассвета.

Разумеется, Екатерина потребовала от матери разъяснений, но последняя в ответе ей отказала и прогнала ее даже из комнаты.

Да и самой государыне эта барыня давно уже стала «не по нутру» и как-то выразилась она по этому поводу по отношению к английскому посланнику в том смысле, что ей – царице – желательно как можно скорее сыграть свадьбу и таким образом, вежливо и без обиды, по добру и здорову отделаться от скандальной цербстской родственницы.

И вот начались приготовления к предстоявшему торжеству. Был даже издан особый церемониал, предписывавший каждому из принадлежавших в одному из первых классов завести для присутствия при придворных празднествах столько-то платьев, иметь для присутствия в парадном цуге такой-то экипаж, с такими-то лакеями и т. д. – и дело подвигалось благополучно к концу. В конце августа месяца появились на улицах и площадях Петербурга герольды и три дня сряду объявляли верноподданным ожидавшее их высокое торжество бракосочетания наследника-цесаревича с цербстской принцессой Фикхен, нареченной при св. миропомазании Екатериной Алексеевной. 21-го августа имело состояться это великое событие в Казанском соборе.

Город принимал праздничный вид, всё и вся наряжалось для участия в предстоявшем торжестве, пред дворцом был сооружен фонтан, выбрасывавший вместо воды вино, всюду строились столы для дарового угощения несостоятельных и бедных петербуржцев, гирлянды, арки с вензелями, флаги, бюсты и пр. и пр. придавали городу давно невиданный веселый и праздничный вид. На Неве выстроились суда, и мушкетеры чистили до поту в лице пушки, которые имели сопровождать салютами предстоявшую церемонию.

Наконец-то наступило 21-ое августа и в час пополудни Екатерина стала женой царственного Квазимодо.

Напомним при этом еще одно место из речи придворного духовника: «в союзе этой четы вижу я перстень Всевышнего» – а что это был за брак, мы вперед забегать не станем и заключим эту главу заметкой самой великой княгини Екатерины Алексеевны, касающейся первых дней их супружества: «Мой возлюбленный муж мною вовсе не занимается, а проводит свое время с лакеями, то эксерцируя их в своей комнате, то играя с солдатиками, или же меняет на дню по двадцати различных мундиров. Я зеваю и не знаю куда деться со скуки» (Mèmoires, 47).