Текст книги "Я был адъютантом генерала Андерса"

Автор книги: Ежи Климковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Сикорский требовал немедленной отправки в Англию десяти тысяч солдат младших возрастов, но Андерс не хотел лишаться лучшего в военном отношении элемента и объяснил, что отправка этих контингентов в настоящее время невероятно сложна и даже невозможна. Профессор Кот поддерживал Андерса и со своей стороны давал такое же объяснение.

В телеграмме Сикорскому это звучит так:

«Мне кажется невозможным в настоящее время отправить из России значительное число людей... Единственным лагерем, из которого можно было взять подготовленных людей, это Бузулук, точнее, из двух первых дивизий, но забрать из них 10.000 молодых солдат – будет равносильно уничтожению базы, на которой должна строиться армия...»

Это аргументация Андерса. Профессор Кот тогда уже целиком находился под его влиянием. В этот период он пишет Сикорскому:

Москва, 3 октября 1941 г.

«Мой дорогой и любимый

...Вопрос не совсем прост (речь идет о приезде дочери Сикорского). В здешних условиях никогда нельзя ручаться за безопасность, как считает Андерс. Кто знает, какие могут наступить перемены? Безусловно, что полученного оружия армия не дозволит вырвать из рук при любых обстоятельствах. Этот пункт ясен...»

На фоне всех этих недоразумений между Лондоном и командованием польских вооруженных сил в СССР – отказ выслать в Лондон 10.000 солдат, различия в оценке договора, требование Андерсом вооружений от англичан – начинают проявляться первые трения между Сикорским и Андерсом.

Одновременно с ходатайством в союзническую миссию по вопросу организации польской армии, Андерс, следуя своим решениям, принятым (перед отлетом в Москву) в конце сентября в Бузулуке, направляет письмо в Генеральный штаб СССР на имя генерала Памфилова с просьбой разрешить дальнейшее увеличение частей до семидесяти тысяч человек. Он просит о соответствующем увеличении пайков и о выделении территории в районе Ташкента для формирования новых подразделений.

На это письмо Андерс ответа не получил. Таким образом, пока осталось сорок четыре тысячи пайков, вооружение одной дивизии и организация трех крупных частей в существующих районах.

На этом, по-существу, заканчиваются все усилия Андерса по созданию польской армии в Советском Союзе. С этого момента его захватывают совершенно иные мысли. Именно тогда созрело решение, зародившееся еще в середине сентября в Бузулуке, вывести польскую армию из Советского Союза. С этого момента его отношение к Лондону изменяется коренным образом. Андерс отдает себе отчет, что Лондон, Сикорский, будет против этого, так как это противоречило бы соглашениям. Он фактически перестает считать Лондон своей верховной властью, одновременно устанавливает все более тесные связи с английской миссией и заботится о прикомандировании на все время к своему штабу одного из офицеров миссии в качестве офицера связи.

В это время продолжает обсуждаться вопрос контактов с Польшей. Несколько бесед между Андерсом и Жуковым не дали положительных результатов.

Речь шла о вещах сугубо военных, связанных с борьбой против Германии, и прежде всего о снабжении точными сведениями о передвижениях и силе немецких войск, расположенных на территории Польши, а также о ведении серьезной, развернутой в больших масштабах, диверсионной работы в тылах немецкой армии.

Подполковник Спыхальский, который по этим вопросам должен был выехать, не выехал, а на непосредственную связь с Польшей Лондон не давал согласия. Договорились только о том, что пока в Москве будет установлена польская радиостанция, а ее руководителем станет майор Бортновский, приехавший вместе с Богушем из Лондона. Он будет находиться в постоянном контакте с Лондоном, а Лондон с Польшей. Собственно говоря, это было ненужным делом, ибо любые сведения при такой организации поступали бы в Москву с суточным опозданием и могли бы с успехом передаваться в Лондоне представителю Красной Армии, а тот уже передавал бы их сам дальше.

В этот раз мы задержались в Москве на три недели. А тем временем в лагерях гудело. Росла армия. Пятая дивизия получила вооружение. Дивизии уже были сведены в войсковые части: полки, батальоны, роты, батареи и т. п.

Подходило к концу укомплектование отделов штаба и их организация. Началось обучение. И хотя солдат был еще оборван, а часто и без сапог, он рвался к учебе и хотел как можно скорее получить подготовку. На учениях, проходивших в ближайших окрестностях, производила большое впечатление красота степей и живописность долин, все это вместе приносило солдату облегчение, успокоение и воодушевляло его, еще больше поднимая энтузиазм, охвативший самые широкие солдатские массы.

Надвигающиеся осенние ненастья немного задержали первые учения, приближался период холодов. Начало прибывать теплое обмундирование. Это не было военное обмундирование в строгом смысле этого слова, а одежда, присылаемая советскими органами как временная, впредь до получения обмундирования из Англии. Кроме стеганок и ватных брюк армия получила и старые мундиры: литовские, латышские, венгерские, финские, американские. После получения вооружении части прошли подготовку по подразделениям, начались стрельбы, показавшие хорошие результаты, проводились длительные, на несколько десятков километров, марши, чтобы подготовить пехоту к движениям.

10 октября 15 полк «волков» провел показательное наступление при поддержке минометов. То же самое происходило и в других частях. Армия становилась настоящей боевой силой, хорошо обученной, дисциплинированной, все более готовой к боевым действиям. Всюду чувствовалось бодрое, боевое настроение. Возникали новые песни, выходили дивизионные и стенные газеты в каждой части. Оживали светлицы, начали организовываться кружки самодеятельности как дивизионные, так и полковые.

В строевых частях никто не вспоминал о прошлом, все мысли устремлены в будущее, к долгожданной схватке с врагом.

А среди военной верхушки все выглядело наоборот, как будто становилось все хуже. Сведения давались именно в таком ключе.

Посол Кот, чтобы усладить свой отдых после «титанической», работы, нанял под Москвой дачу, желая в субботы и воскресенья проводить там свой досуг, 5 октября по приглашению посла мы втроем: Андерс, Спыхальский и я поехали на эту дачу. Это был как бы визит вежливости, хотя при этой оказии предполагалось обсуждение вопросов Польши и общих. Спыхальский усиленно продолжал добиваться своего выезда в Польшу, если не прямо туда, то хотя бы через Лондон. Мы предполагали также обсудить и этот вопрос.

Приехали на дачу, расположенную в красивом сосновом лесочке. Генерал немного побеседовал с послом, после чего подали обед. После обеда перешли в салон, но до серьезного разговора дело не дошло. Констатировали лишь одно, – что в настоящее время не может быть и речи о полете в Польшу или даже в Лондон, так как транспортные возможности более чем ограничены. Решили подождать до приезда Сикорского и лишь тогда уладить этот вопрос. Андерс заявил, что предпочитал бы получать из Лондона не старших офицеров, а только младших. В те времена Андерс еще обещал омолодить армию и выдвигать на ответственные должности молодых офицеров. На этом, собственно, беседа и закончилась.

Это нашло свое отражение в телеграмме посла Кота министру Миколайчику от 10 октября:

«Министру внутренних дел Ст. Миколайчику Москва, 10 октября 1941 г.

...Андерс замечательно подходит к местным условиям. ...Выступает против присылки ему высших офицеров, которые не прошли с честью сентябрьской кампании. В то же время требовал сотен подхорунжих и курсантов, а также несколько десятков младших штабных офицеров...

Ста.»

Наряду с делами более важными и менее важными, которые решались на месте, все больше внимания и времени посвящалось личным делам. Вопросы государственные представляли самотеку, к ним не прикладывали особых трудов.

Возможно повлияла дезорганизация, внесенная в это время в нашу среду, так называемыми «людьми из Лондона», которые старались слыть интересными собеседниками и использовать свой ореол «лондонцев» путем распространения самых свежих «великосветских» сообщений, содержащих привкус скандальчиков или сенсаций. Совершенно серьезно, без тени критики или иронии, рассказывали они о политических и персональных интригах, непрерывно происходящих в Лондоне. В своем большинстве они оказывались типичной бурей в стакане воды. Эти люди никогда не затрагивали тем, связанных с текущими задачами, в то же время услужливо рассказывали, кто кого «подсидел», оставил в дураках и какую из этого извлек пользу. Заводилами были Богуш и один из чиновников посольства – Круммель, рассказавший о «пикантных скандальчиках». К этим господам следовало также приобщить бывшего санационного старосту, в то время одного из любимчиков и столпов посольства – г. Станевича.

В это время произошел случай, который меня целиком излечил от расположения к Андерсу. Генерал, когда-то так резко осуждавший Ярнушкевича за попытку получения в долг казенных денег на покупку «камня», сейчас сам присвоил из штабной кассы несколько тысяч рублей на покупку золотого портсигара.

При этом следует заметить, что если Ярнушкевич хотел одолжить деньги и возвратить их, то Андерс никогда не собирался их возвращать. Позже эти махинации превратились у него в страсть, увеличивались лишь суммы.

В это время отношение профессора Кота к Андерсу было довольно странным и малопонятным. Видя пустоту и огромные амбиции генерала и зная его ненасытную жажду власти, он любой ценой хотел завоевать его симпатию. Поэтому за все время пребывания в Советском Союзе посол Кот был необыкновенно уступчив и снисходителен к генералу. Старался выполнить любые его прихоти и постоянно поддерживал их перед Сикорским, независимо от того, были они правильными или нет. Поддержал в вопросе о генерале Пшездецком, которого Андерс без всяких оснований хотел удалить из Советского Союза. В вопросе о Ярнушкевиче профессор Кот так пишет Сикорскому:

«Телеграмма от 15 сентября 1941 г.

Андерс... был бы рад, если бы ты предоставил ему право самому решать вопрос о лицах, в которых он очень заинтересован, а именно, чтобы ты согласился забрать отсюда в Палестину Пшездецкого, его одного, а как решить вопрос с Ярушкевичем – предоставил бы это сделать ему, пока же он их обоих не берет в лагеря.»

Кот не задумывался над тем, правильно ли такое решение, достаточно было того, что так хотел Андерс.

Желая войти в более близкие отношения с Андерсом и зная его алчность, посол Кот хотел его как бы подкупить, преподносил ему дорогие подарки и деньги. Так, в первых числах октября он выдал Андерсу из кассы посольства пять тысяч долларов – как бы на военные потребности, которые, впрочем, никогда не были использованы на военные нужды: из них три тысячи Андерс присвоил, а в двух тысячах отчитался перед армейской кассой после многих напоминаний. Сверх того в половине октября посол Кот передал Андерсу из рук в руки автомобиль посольства «Лассаль», а через несколько месяцев второй – замечательный «Паккард».

Посол Кот все время стремился привлечь Андерса на свою сторону, считая, что тем самым сделает из него свое послушное орудие. А вышло наоборот. Кот не изменил своего отношения к Андерсу, даже тогда, когда увидел уже совершенно отчетливо, что Андерс поступает не так, как говорит, и делает по-другому, чем они решили вместе. Совершенно ни в чем не ориентируясь, некритически принимал все сказанное Андерсом за чистую монету.

С первых дней назначения посла Кота в посольстве воцарился хаос и беспорядок. Чиновники целыми днями играли в карты или развлекались с подружками. Впрочем, посол подобрал себе аппарат не особенно удачно. Лишь три человека выделялись в этом коллективе, на которых держалось существование и кое-какая деятельность посольства. Это были Веслав Арлет – первый секретарь посольства, который работал почти за весь персонал, занимаясь всеми вопросами; Мариан Струмилло – торговый советник посольства, и Ксаверий Прушинский – полный энергии публицист, который руководил пресс-бюро, издавал газету (орган посольства), ездил в армию. Последний, пожалуй, был единственным, кто устанавливал культурные и дружественные отношения с советской общественностью, стараясь расширить контакт и знакомства, способствующие работе. Наше пребывание в Москве на этот раз затянулось до 13 октября и лишь в этот день мы улетели в Бузулук, чтобы через несколько дней вернуться, но уже в Куйбышев, куда 15 октября были эвакуированы все дипломатические представительства.

Когда Андерс перед отлетом был на прощальной беседе у профессора Кота, то усиленно убеждал его в том, что Москва вот-вот падет. На основе этой беседы посол в ту же ночь отправляет Сикорскому телеграмму, в которой, между прочим, пишет:

«...В любой момент здесь может произойти плохое... Андерс просто исключительный удачник и горячо тебе предан... Несколько дней тому назад он готовил на твое имя телеграмму с просьбой об отставке, я с трудом уговорил его не посылать ее... (Это была со стороны Андерса хитрость, никогда ни о чем подобном он и не думал, хотел только напугать посла и целиком подчинить своему влиянию.) В случае падения Москвы будет трудно справится с хаосом. Усилению дезорганизации будут способствовать прерванные связи между правительственными органами. Поляки уже самовольно разъезжают и кочуют, за что, правда, расплачиваются голодом и болезнями... (Это происходило вследствие распоряжения Андерса о том, чтобы едущих в армию направляли на юг).

Андерс был у меня. Прощаясь со мной, он сказал что, по его мнению, Москва совершенно очевидно падет в самом непродолжительном времени... Так как здешние (органы советской власти) будут нуждаться во все большей помощи, то те, кто ее оказывает (американцы), могли бы многое выторговать, но должны были бы уметь диктовать условия...»

Итак «верхи» (так же, как и в Лондоне) не хотели признавать польско-советского договора, не хотели его осуществлять. Они его трактовали как необходимое зло, а Советский Союз считали врагом, пожалуй, большим, чем Германия. Именно эта санационная группа, находящаяся в Советском Союзе, при исключительной поддержке со стороны Андерса с первого момента начала решительно уничтожать какие-либо проявления здорового и доброго отношения к СССР.

Казалось, что лишь, приезд Сикорского и его правильная оценка обстановки и людей, которым он доверил такое огромное и ответственное задание, предупредит зло и оздоровит атмосферу, наметив определенное направление в работе.

Между тем, в воинских частях младшие офицеры, подофицеры и солдаты не отдавали себе отчета о том, что происходило в верхах. Учились интенсивно и с подъемом. Начальное обучение, собственно, было закончено (в масштабах подразделений), приступили к учениям более крупными частями, даже полками. Проводились двадцатикилометровые марши. Одновременно велись работы, чтобы можно было перезимовать. Заморозки уже беспокоили, и холод давал крепко себя чувствовать в палатках. Солдаты начали врываться в землю. Сооружали землянки. Уже в первых числах ноября наступили морозы и толстый слой снега покрыл землю. Там, где были лошади, возили бревна на строительство землянок из ближайших лесов. Там, где лошадей не было, носили лес на собственных плечах. Так происходило почти везде. Заготовляли лес, копали землянки, мастерили печи из кирпича, железа, старых труб и т. п. Делали как умели, но главным образом вкапывались в землю на метр, затем края обрамляли досками, а уже потом натягивали над этим двойные палатки, снаружи обсыпали землей так, чтобы не гулял ветер, делали печки-времянки, а в некоторых подобного рода «квартирах» сооружали даже топчаны. Так более или менее все подразделения подготовились к зиме. Солдаты не переставали учиться.

Так обстояло дело в военных лагерях – в Татищеве, Тоцком и Бузулуке. Значительно хуже, даже прямо трагически, обстояло дело на юге. Но об этом потом.

Несколько месяцев, отделявших нас от приезда верховного главнокомандующего, у одних ушло на приготовления, чтобы его принять возможно лучше, как можно лучше выглядеть и показать всю готовность к боевым действиям; у Других, как например у Андерса, это время и все усилия ушли на то, чтобы зачатки новых, дружественных отношений между нами и Советским Союзом испортить до последней степени.

Поскольку Андерс строил свои политические и военные расчеты на убеждении, что Советский Союз будет разбит и при том лично относился к нему враждебно, его главной мыслью во всех мероприятиях было переждать. После вступления в командование польской армией его официальная и личная политика почти с первого момента последовательно проводилась в четырех направлениях:

1) как можно быстрее разбогатеть;

2) жить весело, в свое удовольствие, побольше развлекаться;

3) подыскать для себя могущественного покровителя и войти с ним в соглашение. (С этой целью он всеми силами старался установить отношения с англичанами, что ему полностью удалось.)

4) Как можно быстрее выбраться из пределов Советского Союза.

В стремлении осуществить поставленные перед собой задачи он не пренебрегал никакими средствами, не брезговал ничем. Все было хорошо, лишь бы достичь цели.

Вопрос «сколачивания» состояния он разрешил таким «простым» способом: большую часть казенных сумм, находившихся в его распоряжении, он переводил прямо на свой личный счет как собственные «сбережения». Часть из этих сумм он переводил на счета заграничных банков. Скупал для себя за государственные деньги золотые портсигары, золотые монеты, доллары, бриллианты и другие драгоценности. Действовал в этом направлении без зазрения совести, распоясавшись до такой степени, что скупал, конечно, за казенные деньги, драгоценности у людей, вынужденных продавать их только потому, чтобы не умереть с голоду.

Что касается политических вопросов, то он был глубоко убежден в неизбежном поражении Советского Союза и не сомневался в победе Германии настолько, что искал даже определенных людей и путей к высшим немецким военным чинам. Лучшим эмиссаром он считал бывшего премьера Польши профессора Леона Козловского, рассуждавшего таким же образом, как Андерс, и мыслящего теми же категориями, убежденного в победе Германии. Леон Козловский считал, что Польша, несмотря на все происшедшее в сентябре 1939 года, должна сотрудничать с Германией, как это сделали Румыния, Венгрия и другие сателлиты «оси». Поэтому Андерс, встретив Козловского в посольстве в Москве, направил его в штаб Бузулук и под видом определения на работу в армию, одел его в военное обмундирование.

Посол Кот так пишет об этом Сикорскому 10 сентября 1941 г.: «Несомненным противником (правительства в Лондоне) является Козловский, который хотел бы пойти к Андерсу в качестве референта по политическим вопросам или, когда немецкие войска подойдут ближе, поехать в Польшу...»

Господин Козловский в течение недели работал в финансовом отделе армии в звании поручика, после ряда совещаний и заседаний, которые были проведены в это время, он получил распоряжение отбыть в Москву, вроде как бы в посольство, хотя в это время оно находилось не в Москве, а в Куйбышеве. В действительности же он должен был перейти через линию фронта, что в условиях немецкого наступления являлось делом нетрудным. Фронт в это время быстро перемещался и доходил почти до самой Москвы. Это был конец октября 1941 года. Как раз в это время Козловский в компании с двумя офицерами перешел линию фронта и уже в конце ноября был в Варшаве и в этом же месяце представлялся в Берлине.

Весть об этом факте разлеталась по штабу молниеносно. Немцы не преминули сообщить о нем по радио и в печати. В штабе в Бузулуке начали распространяться самые различные слухи и сплетни на эту тему. Шопотом говорилось об участии Андерса в отправке Леона Козловского для переговоров с Гитлером.

Однако Москва не пала. Немцев остановили. Фронт остановился, а время приезда Сикорского для переговоров со Сталиным неотвратимо приближалось. Андерса охватил дикий страх. Для того чтобы отвлечь от себя какие-либо подозрения, он приказал провести расследования по делу Леона Козловского: каким образом выехал из Бузулука в Москву, как и когда перешел линию фронта. Следствие вел второй отдел штаба армии во главе с подполковником Гелгудом, известным своими германофильскими взглядами. Совершенно очевидно, что следствие велось таким образом, чтобы не дать существенного результата. Тем не менее все же установили, что Леон Козловский появился в Бузулуке по личному приглашению Андерса и за несколько дней до своего отъезда посетил в Тоцком Токаржевского, подобрав себе в попутчики еще одного офицера. Но самое главное, было установлено, что Леон Козловский выехал в Москву по поручению Андерса, который лично подписал ему командировочное удостоверение.

Нужно было спасаться. Андерс учредил суд и, чтобы решительно отмежеваться от всего этого, приказал судить Леона Козловского за государственную измену, переход на сторону противника. Он требовал вынесения смертного приговора. Послушный суд, не вникая в существо дела, приказ выполнил. Леона Козловского объявили предателем и дезертиром и приговорили к смертной казни. Андерс приговор утвердил, хотя не имел на это права, ибо смертные приговоры на офицеров мог утверждать только верховный главнокомандующий Сикорский. Андерс, однако, опасался, что Сикорский может приказать произвести повторное расследование и рассмотрение дела в суде, поэтому предпочел поставить всех перед свершившимся фактом.

Приговор в принципе был лишь теоретическим, так как исполнение его в отношении лица, находящегося в Берлине под опекой немецких властей, было невозможным. К этому добавлю, что по прошествии нескольких месяцев во время одного из налетов на Берлин Леон Козловский был ранен и через две-три недели умер в немецком госпитале.

Во всем этом псевдопроцессе наиболее пострадал подполковник Гелгуд-Аксентович, начальник второго отдела штаба, который уже имел несколько замечаний за интрига и желание все подчинить себе. Гелгуд по старому обычаю санационной «двуйки» считал, что только он может распоряжаться, и сразу же начал интриговать против начальника штаба Окулицкого, стремясь к его устранению с занимаемой должности и назначению на нее кого-нибудь другого, или надеясь на возможность самому занять этот пост. Он распускал слухи, что Окулицкий не соответствует занимаемой должности и должен быть от нее освобожден. Говорил об этом сам и предложил это делать своим офицерам, в частности ротмистру Новицкому, который направо и налево твердил, что Окулицкий обязан уйти. Когда в штаб в Бузулук приехал из лагеря капитан Ковальчинский, он, не разбираясь в происходящих интригах, возмущенный рассказал обо всем Окулицкому. Тот в свою очередь вызвал к себе Гелгуда, его заместителя майора Бонкевича, ротмистра Новицкого, капитана Ковальчинского и еще одного офицера на очную ставку и принципиальный разговор. Этот разговор подтвердил в основном интриганство Гелгуда. Окулицкий представил все это Андерсу, требуя снятия Гелгуда с занимаемой должности. Андерс тогда не согласился с этим, был даже доволен, что его подчиненные между собой дерутся, ему это казалось выгодным. Но сейчас, когда всплыло дело Леона Козловского, а Гелгуд не сумел его деликатно провести и еще давал понять, что это сам Андерс выслал Козловского, он решил снять Гелгуда с занимаемой должности за отсутствие бдительности. Подполковника Гелгуда сначала перевели в запасной полк, а затем в одну из дивизий. Вместо него был назначен майор Винценты Бонкевич, о котором посол Кот так пишет Сикорскому:

«...человек высоких моральных качеств, майор Бонкевич из «двуйки» (если это я говорю, то наверно поверишь), бывший начальник сектора по России, многократно битый, непреклонный, должен быть повышен в звании и назначен начальником второго отдела, ибо теперешний подполковник, (Гелгуд) не идет с ним ни в какое сравнение...»

Временно Андерс был спасен, но продолжал считать, что ни в коем случае не может оставаться на территории Советского Союза. С этого момента он последовательно стремится создать такие отношения, которые позволили бы лучше раньше, чем позже вывести польскую армию из пределов Советского Союза.

В соответствии с планом Андерса, составленным еще в конце сентября совместно с Богушом и Окулицким, вывод армии должен быть произведен через иранскую границу или в крайнем случае через Афганистан, пусть даже в Индию. С этой целью, как мы знаем, первым этапом реализации этого плана являлся перевод польской армии на юг, как можно ближе к упомянутым границам. Однако, предвидя на пути осуществления своих намерений значительные трудности, Андерс хотел поставить всех перед свершившимся фактом. Поэтому на узловые станции были высланы офицеры (уполномоченные), которые направляли гражданских лиц и призванных в армию не в существующие места дислокации частей, а на юг Советского Союза, в окрестности Ташкента, где Андерс проектировал продолжать формирование армии.

С этой поры новый период страданий польского населения. Люди начали перемещаться туда и обратно в обе стороны. Сначала с различных концов СССР они ехали несколько тысяч километров в Бузулук, Тоцкое и Татищево. Не доезжая этих станций, они встречали офицеров, которые отправляли их на юг. Снова несколько тысяч километров езды в неизвестные места, где не имелось даже гражданской опеки. Измученные до предела люди не находили никакого пристанища и обещанных воинских частей. Те, кто еще имел немного сил и денег, возвращались в центральную Россию, в Бузулукский район. Возникла неописуемая неразбериха, люди сыпали проклятьями, что их обманули. Во время беспорядочных, бессмысленных скитаний многие гибли. Те, кто остался на юге, оказались в очень плохих условиях. Никто не был подготовлен к их приезду. Квартир не было. Продуктов не было. Начались заболевания, производившие опустошение среди поляков. Люди обижались на советскую власть, считая, что она виновата в том, что они оказались в таких условиях.

Профессор Кот, направляясь из Москвы в Куйбышев, видел эти толпы и писал Сикорскому:

«Телеграмма от 20. X. 1941 г.

...В дороге я видел толпы наших бедных людей, больных и голодных, направляемых без плана...»

Следуя своему замыслу, в ноябре 1941 года Андерс самовольно, без согласования с какими бы то ни было властями – польскими в посольстве или же советскими, направляет два больших эшелона, более чем по две тысячи человек в каждом, к рекам Аму-Дарье и Сыр-Дарье. Многие из них в скором времени погибли из-за болезней тифа, малярии, дизентерии и т. п. при полном отсутствии помещения, лекарств и ухода. Лишь самое незначительное количество из них попало в армию. Страшная халатность в данном случае усугублялась неудачно выбранным местом.

Советские органы и тут, хотя это не было предусмотрено никаким планом и с ними не согласовано, хотели оказать польскому населению помощь. С этой целью начали привлекать к работам поляков там, куда они прибывали, например в районе Узбекистана, к работам на хлопковых плантациях, использовав на ирригационных работах и в строительстве. В округах Нукус, Бухара, Самарканд и Фергана поселилось таким образом около ста тысяч поляков.

Посол Кот, следуя замыслам и планам Андерса о перебазировании польской армии на юг, поддерживает эти мероприятия, стараясь подготовить к ним Сикорского и получить его согласие и поддержку. Он направляет 29.Х. 1941 года телеграмму такого содержания:

«...Могу ли я заявить Советскому правительству, что Англия даст официальное заверение о вооружении и снабжении продовольствием нашей армии? Район, куда теперь направляется излишек солдат и добровольцев (Узбекистан), расположен в наиболее благоприятном для английских поставок месте. Кавказ не может приниматься в расчет.

Доставка Англией более крупного транспорта через Архангельск технически невыполнима, возможным, хотя еще не подготовленным, является путь через Иран, но на него английские власти должны решиться ясно и определенно. Позиция Англии касательно посылки отсюда солдат до сих пор тоже не ясна, а что касается направления летчиков, то инструкции из Лондона ограничиваются направлением лишь обученных экипажей, После получения определенного английского решения можно будет начать переговоры с Советами о выпуске солдат в большем количестве...

Кот»

Как видим, уже в конце октября по этому вопросу между Андерсом и профессором Котом было достигнуто полное согласие как в отношении направления войск на юг, так и убеждения, что англичане могли бы их там вооружить и кормить, а также и относительно предполагаемого вывода этих войск в большем количестве. Следует, напомнить, что в это время еще не имелось согласия англичан и что пока все эти проекты возникли только у польского командования в Бузулуке, без согласования с кем бы то ни было.

Вообще штаб в Бузулуке начал действовать совершенно независимо, словно обеспечивал себя сам или русские и англичане были обязаны исполнять все его желания.

Штаб начал вести пропаганду против посольства, эти действия поддерживал Андерс. В провинцию посылались офицеры – уполномоченные для информирования гражданского населения и «опеки» над ним. Это было соперничеством с посольством и небезуспешным, поскольку военные имели больше возможностей к передвижению. Андерс хотя и был у посла, ничего с ним не согласовал, а на следующий день после беседы с послом Котом направил ему письмо, в котором между прочим сообщал о посылке военных представителей и об их задачах. Посол Кот возмутился, он хорошо понял, что армия хочет создать что-то вроде второго посольства, и считал это актом вызывающей нелояльности в отношении своей особы со стороны Андерса, поэтому написал ему следующее:

«Куйбышев, в ночь с 1 на 2 ноября 1941 года

Уважаемый и дорогой господин генерал!

В два часа ночи сел писать Вам письмо. Не могу заснуть, хотя силы очень понадобились бы на завтра. Не могу спать от мыслей, затронутых в письме, которое вручил мне сегодня курьер от господина генерала. Я знаю, что Вы, господин генерал, после размышления над моим официальным ответом, отдадите необходимое распоряжение, чтобы устранить ненужные явления, в чем я совершенно не сомневаюсь.

Но глубокое беспокойство вызвало во мне то, что, несмотря на всю нашу трагедию, некоторые лица в армии не отлучились от «радостного творчества», к которому их приучили 13 лет пилсудчины... Я знаю, что в Польше господствует и горечь и ненависть к подобного типа офицерским правительствам. Такое же настроение в правительственных кругах, и польских партиях в Лондоне. Сикорский и как премьер и как верховный главнокомандующий выразил желание, чтобы армия была только армией, чтобы она целиком посвятила себя служению той огромной задаче, которую на себя взяла, и за что весь народ отводит ей такое исключительное почетное место. К сожалению, старый проклятый дух еще дает себя знать: дух некомпетентности и зазнайства. Вмешиваясь не в свои дела, военные всегда делали их плохо, хотя они и не любят в этом признаваться. И я с ужасом заметил, что этот дух не иссяк... Случайно, не является ли эта «радостная» регистрационная экспедиция плодом того самого бюро, которое до сих не может обработать информационный материал. Начиная с середины сентября для меня не могли подобрать кандидатов на уполномоченных, а сами их во множестве рассылают. Соревнования в работе похвально, я бы только одобрил выполнение многих функций через посредство этого мощного людского резервуара, каким является армия, но необходимо соответствующее инструктирование лиц и согласование возложенных на них задач с посольством как с органом, который призван вершить эти дела. И уж совсем забавно выглядит то, как их наделяют без моего ведома титулами и мандатами от имени посольства. Может быть инициатор этой затеи выдвинул бы свою кандидатуру на пост представителя правительства Речи Посполитой и стал бы легально проводить эту свою деятельность. Не могу избавиться от убеждения, что в подобной претензии и в подобной психологии лежит источник великих бед... Поэтому свой ответ на подписанное Вами письмо я изложил ясно и откровенно. Нет необходимости подчеркивать, что в нем не содержится и тени претензии к Вам, господин генерал, к тому, кто еще позавчера, будучи у меня, не вспоминал и не знал об этой регистрационной активности, основанной на опрокидывании всего, что может создать здравый рассудок...»

Получив это письмо, Андерс страшно рассердился на профессора Кота, так как он сам в основном являлся инициатором посылки военных представителей. Знал о них давно и сам подписывал соответствующий приказ. Поэтому решил с этого момента информировать профессора Кота только о том, что могло быть полезным в реализации его намерений, а о других вопросах ничего ему не рассказывать.