Текст книги "Я был адъютантом генерала Андерса"

Автор книги: Ежи Климковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Штаб уже основательно расположился на новом месте. Здание командования армией было еще лучше и великолепнее, чем в Бузулуке, в нем имелось около пятидесяти комнат и этого вполне хватало для нужд штаба. Андерс жил рядом, в особняке, расположенном примерно в двухстах метрах от штаба, занимал пять комнат, я жил вместе с ним. В этом же доме устроился начальник штаба и полковник Волковысский. Приехавший епископ Гавлина также разместился здесь, заняв одну комнату. Особняк находился в замечательном, довольно большом саду, у самой речки. Окрестности были очень красивыми.

Время шло, войска обучались, а 5-я дивизия была уже совсем готова и хорошо обучена. В ответ на замечание генерала Жукова, что 5-я дивизия уже полностью готова к боевым действиям. Андерс решил провести смотр ее готовности. В конце февраля Андерс, Жуков и я отправились в Джалал-Абад к генералу Боруте. Во время инспекции были проведены боевые стрельбы всей дивизии совместно с артиллерией и минометами. После артиллерийской подготовки при поддержке пулеметов 15-й полк перешел в наступление на так называемую Орлиную гряду. Во время этих учений произошел несчастный случай. Один из минометов не выбросил снаряда, который взорвался на месте, ранив около пятнадцати человек. За ходом этих учений вместе с нами наблюдала приглашенная группа советских офицеров. Учения продолжались два дня – 26 и 27 февраля и прошли вполне успешно.

Дивизия показала себя с наилучшей стороны, подготовлена была очень хорошо. Стрельбы прошли так хорошо, что не только мы, но и советские офицеры во главе с генералом Жуковым подтвердили высокий уровень подготовки. Дивизию нельзя было ни в чем упрекнуть, она была полностью готова к боевым действиям, к отправке на фронт в любой момент.

Жуков обратился к Андерсу с вопросом, не мог бы он послать эту дивизию на фронт, подчеркнув, что это хорошо сказалось бы на наших отношениях и имело бы болы политическое значение, но Андерс отказался. Жуков никак не мог понять, почему 5-я дивизия, совершенно готовая, не может идти на фронт, а сидит бездеятельно. Андерс сказал, что он хочет пойти всей армией, а не посылать отдельные дивизии. Было ясно, что он не хочет давать войск на фронт.

В первых числах марта вернулся из Москвы Гулльс и сообщил, что вопрос о эвакуации почти решен, это дело лишь нескольких дней, и что англичане готовятся в Пахлеви к приему двадцати семи тысяч солдат. Андерс этому весьма обрадовался, но не показал вида. Наши руководящие деятели уже не скрывали своих мыслей о необходимости как можно скорее покинуть границы СССР. Находили ряд поводов, а прежде всего выдвигали такие аргументы, как отсутствие вооружения, недостаток продовольствия, вредные климатические условия, сами же были убеждены в том, что весной немецкое наступление навсегда перечеркнет успехи Красной Армии. Одним словом, надо бежать, пока не поздно.

В первых числах марта 1942 года к нам в Янги-Юль приехал командир 5-й пехотной дивизии генерал Борута-Спехович. У него с Андерсом состоялось несколько бесед. Он выглядел расстроенным. Одним из срочных вопросов, которые следовало решить, был вопрос о подполковнике Берлинге. Между Борутой и Берлингом произошло столкновение, в результате чего Борута наложил на него дисциплинарное взыскание. Сейчас он просил Андерса снять Берлинга с должности начальника штаба и отозвать из 5-й дивизии. Андерс обещал это сделать. Тем более, что он и сам не любил Берлинга и относился к нему недоброжелательно. Он предложил Боруте передать приказ о явке Берлинга в штаб армии в Янги-Юль.

Однажды, когда Борута прогуливался по саду, я подошел к нему. В завязавшемся разговоре на тему о польско-советских отношениях и уходе нашей армии (Андерс информировал Боруту о своих стараниях и намерении вывести Польскую армию) я старался показать принципиальную ошибочность такого шага, а также его политические последствия. Я сказал, что нам следует укрепить свою позицию на советской территории и стремиться к более тесному сотрудничеству. Я считал, что генерал, поддерживавший сам очень хорошие отношения с советскими офицерами и даже получивший от них в подарок саблю, правильно поймет мое стремление и поддержит его. Мы обсуждали общую военную ситуацию. Я описал ему очень подробно обстановку в Лондоне, при этом старался возможно правдивее показать неспособность к действию и низкий моральный уровень лондонского руководства. В заключение я сказал, что мы должны рассчитывать только на себя. Борута, казалось меня понял, кивал в знак согласия головой, но сам определенно не высказывался. Я очень ценил и уважал этого генерала как одного из немногих честных и порядочных военачальников. Мне казалось, что я его убедил. Мы расстались в самом полном согласии.

Однако все вышло иначе, чем я надеялся.

Андерс всячески обманывал Боруту, старался сделать его сторонником своих планов, обещал ему различные должности. Однако Андерс фактически был заинтересован лишь в одном: как бы избавиться от Боруты, так как видел в нем своего соперника. Он помнил, что обещал Борута Сикорскому и боялся, что он единственный, может помешать его намерениям, как только поймет их.

В начале марта командование армией получило от генерала Хрулева телеграмму, извещавшую о снижении нормы продовольственных пайков на двадцать шесть тысяч. Это казалось каким-то страшным недоразумением. Соглашение было подписано главами государств, поэтому, хотя Хрулев и являлся начальников снабжения Красной Армии, все же он не мог самостоятельно без предупреждения издать такой приказ. Андерс обратился по этому вопросу непосредственно к Сталину и поставил в известность об этом посольство, при этом проявлял большую нервозность. Лишь Гулльс был спокоен и заверил, что это ничего не значит, поскольку мы находимся в процессе эвакуации.

Примерно 15 марта Андерс был вызван в Москву к Сталину. Направляясь туда, он взял с собой Окулицкого и меня, с нами поехал и Гулльс, имевший какие-то дела в военной миссии. По пути в Москву мы не остановились в Куйбышеве, так как Андерс не хотел перед приемом у Сталина разговаривать с послом Котом, а к тому же он опасался, что Кот захочет поехать в Москву вместе, а это, как он говорил, было ему весьма некстати.

В Москве мы остановились в гостинице «Националь». На следующий день, 17 марта, во второй половине дня в Генеральном Штабе состоялось совещание. На нем присутствовали Андерс вместе со мной и генерал Памфилов с двумя штабными офицерами. Протокол совещания вел я. Памфилов принял нас сердечно. Попросил к столу совещания подать бутылку вина, чтобы, как он выразился, «не было скучно». Когда мы перешли к существу вопроса, Андерс начал жаловаться на отсутствие вооружения. Памфилов ответил, что для обучения у нас оружия больше чем достаточно, значительно больше, чем в советских дивизиях, где предварительное обучение проводится с деревянным оружием, имитирующим настоящее. Мы сами видели это в воинских частях Ташкентского гарнизона. Когда советские дивизии прибывают в прифронтовую полосу они получают новое оружие и полное оснащение. Памфилов спросил, когда польские части смогли бы включиться в боевые действия. Андерс давал уклончивые ответы. В конце концов в ответ на настойчивую просьбу высказаться точнее Андерс заявил, что не раньше чем через шесть месяцев, и то не уверен в этом сроке, так как общее состояние здоровья личного состава очень плохое. Памфилов при этом даже вздрогнул. Поднятую рюмку задержал у рта и поставил на стол. Этот ответ его явно поразил. Впрочем, он не скрывал своего удивления и недовольства.

Памфилов выразил недоумение, что солдаты обучаются уже полгода и еще не готовы, неужели им нужно еще шесть месяцев. Ведь это старый, обученный солдат. Он сказал, что в Советском Союзе такой солдат после трех, самое большее четырех месяцев подготовки идет на фронт, почему же польскому для этого нужно более года, ведь новобранец обучается значительно быстрее.

Затем он внес такое же, как и генерал Жуков, предложение ввести в бой хотя бы только 5-ю дивизию, которая, как ему известно, полностью готова, что подтвердили недавно проведенные боевые стрельбы и учения. При этом Памфилов подчеркнул значение этого шага не только с военной точки зрения, но с политической и пропагандистской.

Однако Андерс об этом и слышать не хотел. Он ответил, что не согласится посылать отдельные дивизии, хочет организовать и ввести в бой целую армию одновременно. Стало совершенно ясно, что отсрочка посылки на фронт наших частей до тех пор, когда будет готова вся армия, является ничем иным, как отказом.

Если 5-я дивизия могла идти на фронт хоть сейчас, 6-я дивизия через несколько недель, а 7-я через два месяца, то о 8, 9, 10 дивизиях вообще ничего нельзя было сказать, фактически они могли быть готовы не раньше, чем через десять месяцев. Ждать, пока все дивизии будут готовы и держать готовую армию в полном бездействии – этого ничем нельзя было объяснить. Тем более, что соглашением предусматривалось использование не только целых соединений, но даже формирований меньше дивизии. Совершенно очевидно, что Главное командование Красной Армии могло на основе соглашения издать обычный приказ о следовании дивизии на фронт; если этого не сделали, то следует полагать лишь потому, что не хотели обострять и так напряженных отношений.

Следующим обсуждали вопрос о продовольственном снабжении. Польские части, находясь на территории Советского Союза, все время получали такой паек, какой получал советский солдат на фронте, а части Красной Армии, не находившиеся в прифронтовой полосе, получали меньшие пайки. Поляки явно находились в своеобразном привилегированном положении. Польским частям не хватило продуктов потому, что примерно одну треть они отдавали польскому гражданскому населению. К сожалению, на этом совещании не решили, будут ли наши части и дальше получать продовольствие по тем же нормам, не определили и количества пайков. Эти вопросы отложили на следующий день, то есть до встречи Андерса со Сталиным. Кроме этого, затронули несколько мелочей общего характера, и на этом совещание закончилось.

Это совещание было предварительным перед решающим разговором, который должен был состояться на следующий день в Кремле. Пока же речь шла о том, чтобы выяснить, какую позицию занимает Андерс в вопросе отправки польских частей на фронт.

На следующий день Андерс вместе с Окулицким направились на совещание к Сталину. Через час Андерс вернулся очень обрадованным, с сияющим лицом. Войдя в комнату, сразу же заявил:

– Знаешь, мне пока удалось хоть часть армии вывести в Иран. Правда, это совсем немного, но брешь сделана, форточка открыта, поэтому и остальных удастся вывести.

Через минуту вошел Окулицкий и мы начали писать протокол совещания. Из протокола я узнал, что при обсуждении вопроса о продовольствии и о возникших в связи с этим трудностях Андерс внес предложение о выводе армии из Советского Союза, если не всей, то хотя бы части. Сначала Сталин не согласился с этим и предложил, чтобы часть армии, сформированная раньше получала ту же самую норму, а та, что формируется теперь и будет готова к боевым операциям позднее, будет получать уменьшенные пайки. Эта часть до момента полной готовности может быть размещена в окрестных колхозах, где солдаты смогут улучшить условия своей жизни. Это было почти то же самое, что предлагал Андерс еще в октябре Генеральному штабу, когда он просил разрешить ему формирование армии на юге, и именно тогда мотивировал тем, что она может быть частично расквартирована по колхозам – даже там работать и одновременно формироваться и обучаться. Сейчас же Андерс отклонил это предложение и настаивал на выводе армии в Иран. На вопрос Сталина готовы ли англичане к приему двадцати семи тысяч солдат Андерс ответил утвердительно, добавив, что с этой стороны он не видит никаких осложнений. В конечном счете предложение Андерса о частичной эвакуации армии приняли. Было согласовано, что тридцать тысяч военнослужащих и около десяти тысяч членов их семей будет эвакуировано.

Таким образом, состоялось решение о первой эвакуации. Это решение противоречило договору Сикорский – Сталин, в котором было отчетливо сказано, что только когда польская армия в Советском Союзе достигнет полного состава, то есть девяноста шести тысяч человек, лишь тогда можно будет помимо них вывезти двадцать пять тысяч солдат и две тысячи летчиков. Андерс самовольно нарушил соглашение и уменьшил количественный состав Польской армии в СССР, на что не имел никакого права. Он согласовал со Сталиным, что Польская армия будет насчитывать лишь сорок четыре тысячи человек и состоять из трех дивизий и запасных частей.

Согласие советских властей на частичный вывод польских войск было получено Андерсом еще и потому, что со своей стороны этого усиленно добивались англичане. Еще в декабре во время переговоров в Кремле Сталин заявил, что американцы и англичане нажимают на него, чтобы он согласился на вывод Польской армии из СССР, однако тогда не было такой спешки. Теперь же, когда японцы начали добиваться успеха в Индии, английские войска со Среднего Востока были вынуждено переброшены туда. На Среднем Востоке образовалась пустота, тем более опасная, что в Африке наступали немцы, и их проникновение в Ирак было довольно реальным, поэтому создавшуюся брешь следовало как можно быстрее заполнить. Польские войска очень подошли бы для этой цели. По этому вопросу постоянно велись разговоры между Андерсом и Гулльсом, а также между профессором Котом, английским и американским послами в Москве.

Польский посол Кот в телеграмме от 8 марта 1942 года, то есть за десять дней до решения об эвакуации, жалуется Сикорскому:

«... Эвакуация войск несомненно саботируется. Совершенно естественно, что это беспокоит англичан...»

Из этого же протокола я узнал, что Сталин обвинял посла Кота в том, что он портит репутацию Советскому Союзу, жалуется на Советское правительство иностранным дипломатам, особенно англичанам. Вообще посол Кот является «персоной нон грата» в СССР. По словам Андерса, Сталин сказал просто «дурак этот ваш Кот».

При составлении протокола Андерс интерпретировал его произвольно, по-своему. Точного двухстороннего протокола не имелось. Окулицкий по ходу беседы делал заметки и по ним составлялся «протокол». Во время перепечатки мною этого протокола Андерс изменял смысл высказываний как своих, так и Сталина. Окулицкий замечал, что у него записано иначе, Андерс взрывался и говорил, что он формулирует точнее и благозвучнее. Словом, документ составлялся в изложении Андерса.

Не было подлинного протокола и о переговорах в Кремле между Сикорским и Сталиным. Переговоры воспроизводились по записям, которые делал Андерс. Они происходили 3 декабря, а Андерс составлял протокол и согласовывал его с послом Котом 6 декабря. Через несколько дней диктовал мне для машинописи. Во время диктовки несколько раз менял содержание, уточняя собственное толкование. Этого протокола Сикорский никогда не видел и не утверждал. Не был утвержден он и советской стороной. Эти протоколы были еще раз переданы в 1943 году, уже после смерти Сикорского, исключительно для личного использования их Андерсом, чтобы они целиком соответствовали его тогдашним планам.

Андерс был доволен достигнутыми в Москве результатами, ибо его планы о выводе Польской армии из Советского Союза приобретали реальные очертания. В этот же день около двадцати двух часов к нам к гостиницу пришел генерал Жуков с уже готовым планом эвакуации. По этому плану 8, 9 и 10-я пехотные дивизии и часть запасного полка в количестве тридцати тысяч человек должны были начать эвакуацию немедленно. Дело было столь срочным, что этой же ночью я вынужден был выслать шифрованную телеграмму в посольство с просьбой передать ее в Янги-Юль для извещения частей, подлежащих эвакуации. Должен был также пойти в английскую военную миссию, чтобы известить об отъезде наших частей и о том, чтобы был обеспечен их прием в Иране. Отвечал за эвакуацию один из генералов НКВД. Он был обязан наблюдать, чтобы отъезд проходил быстро и в полном порядке.

Уже в эту ночь выделили составы поездов и дали распоряжение о подаче их к станциям погрузки войск.

На этот раз на обратном пути в Янги-Юль Андерс остановился в Куйбышеве, чтобы обо всем доложить послу Коту и похвалиться своими успехами. Профессор Кот был очень доволен предстоящей эвакуацией. Имел только претензию, почему генерал не защищал его перед Сталиным.

– Как же это, – говорил посол Кот, обращаясь к Андерсу. – Вы ничего на это не ответили Сталину, ведь это оскорбление.

Позже Андерс смеялся над этим и говорил, что ему трудно было защищать посла Кота, так как он сам в этом вопросе соглашался с мнением Сталина.

Настроение в посольстве было неважным. Чувствовалось какое-то паническое состояние, чего-то ожидали, чего-то опасались, но чего именно никто не знал. Сверх того, господствовала своеобразная атмосфера «дипломатических интриг», всеобщая разнузданность и огромная распущенность нравов, и все это происходило под покровительством посла Кота. Например, когда одной из своих любимиц, госпоже Я., профессор Кот устраивал свадьбу со своим советником господином Т., произошло замешательство, весьма характерное для существовавших в посольстве отношений. Когда все гости уже собрались перед специально оборудованным в салоне профессора алтарем, вдруг пропала невеста. Ждали не меньше часа. Ждал также ксендз Кухарский, облаченный для богослужения. Когда прошло порядочно времени, а любимица не являлась, начали ее искать в комнатах посольства, где она проживала, но не могли найти. Исчез куда-то и Андерс. Прошло уже более часа, когда вдруг открылись двери комнаты финансового советника, куда никто не заглядывал, поскольку там стояла касса и дверь была закрыта на ключ, и оттуда вышла молодая в измятом платье, с всклокоченными волосами и пылающими щеками. Через минуту появился генерал. Все присутствующие смеялись и шутили, что жених имеет хорошего «свояка».

Однако это не помешало ксендзу Кухарскому совершить обряд бракосочетания, а господин советник делал вид, что все в порядке и будет лучше, если он дипломатично не заметит происшедшего. Профессор Кот очень смеялся над этим, а в речи, обращенной к новобрачным, желал им долгой и хорошей совместной жизни.

Эта картина, словно целиком взятая из какого-нибудь французского фарса, была типичной для нравов, процветавших в нашем посольстве в Куйбышеве.

Возвращаясь к особе профессора Кота, хочу отметить, что он действительно жаловался на советские органы, что они ему ни в чем не помогают. В посольстве знали, что по многим вопросам он обращался к посредничеству англичан, жалуясь им на неприязнь советской стороны. Он считал, что можно добиться нужного не путем соглашений, а лишь путем «нажима». Частные трудности возникали в связи с изданием газеты посольства, с общественной опекой, а особенно с представительствами посольства на периферии. Их было очень много и каждое имело весьма многочисленный персонал, а жалобы общественности на их работу, особенно после отъезда председателя Шчирека, все учащались. Советские органы не соглашались на такой большой штат в представительствах, и на этой почве возникали все новые и частые недоразумения.

Таким образом, были напряженными, а в последнее время даже плохими взаимоотношения не только Польской армии с советскими органами, но и польского посольства с Советским правительством.

Получив разрешение на частичный вывод армии, Андерс однако опасался, что армия как цельный организм будет раздроблена и таким образом может выскользнуть из-под руководства. Кроме того, если бы некоторые части остались в Советском Союзе, они могли бы быть посланы на фронт. В случае же разделения армии на две части и вследствие этого потери возможности командования ею существовала возможность, что кто-нибудь другой мог стать вождем. Все эти вопросы Андерс готовил в связи с выездом в Лондон и обсуждал с профессором Котом. Посол поддержал Андерса в отношение его выезда, а также в вопросах политических и обещал оказать помощь, если речь пойдет о возражении против проекта Андерса. По этому поводу он так пишет генералу Богушу 30 апреля 1942 года:

«... В отношение командования Андерса частями за пределами СССР послал правительству весьма положительное заключение. Ответственный за эвакуацию армии через Красноводск Берлинг является противником вывода войск из СССР. Тем не менее в ближайшее время самолетом обяжите его прибыть в Красноводск».

Разговор велся в официальном и резком тоне. Чтобы сгладить трения и недоразумения, которых и так было много, я предложил Андерсу пригласить от его имени Берлинга к нему на обед, на что он, в конце концов, согласился. Я разыскал Берлинга в штабе и пригласил от имени Андерса прибыть к нему на обед. Во время обеда воцарилась совершенно иная атмосфера. Присутствовало еще несколько лиц и от неприятных взаимоотношений Андерса с Берлингом после беседы в штабе, благодаря непринужденным разговорам, не осталось и следа.

Подполковник Берлинг, направляясь на новую работу, в хорошем настроении покидал квартиру генерала и Янги-Юль.