Текст книги "Свинец в пламени"

Автор книги: Эйсукэ Накадзоно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Эйсукэ Накадзоно
СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ

ОБЕЗЬЯННИК

1

Фильтрационный лагерь для иммигрантов в Камосаки. Сержант иммиграционной полиции Куросима только что проводил своего подследственного в помещение на втором этаже первого корпуса.

Лагерный надзиратель Соратани, лязгнув замком, запер железную решётчатую дверь и похлопал Куросиму по плечу. Потом сдвинул на затылок фуражку и, поигрывая ключами, насмешливо спросил:

– Ну как, всё без толку?

Куросима не ответил. Он вслушивался в унылые шаги – словно какой-то зверь брёл в свою конуру. Шаркающие звуки, удаляясь по коридору, вдоль которого тянулись камеры, становились всё тише и вдруг смолкли, будто утонув в послеполуденном зное.

– Поручил бы его мне, у меня бы он в два счёта раскололся, – сдавленно засмеялся Соратани. – Я-то вижу, что это за птица…

Два года назад они с Куросимой окончили курсы усовершенствования полицейских и начали работать тут, в лагере. Куросима за это время успел стать сержантом полиции, ему поручалась следственная работа и разбор жалоб лагерных заключённых. А Соратани дальше надзирателя в чине ефрейтора так и не пошёл. Поэтому он не просто завидовал Куросиме и соперничал с ним, но люто его ненавидел.

– Видишь, говоришь? – переспросил Куросима.

– Вижу.

Соратани удалился в вахтёрскую будку и вернулся оттуда с карточкой. Щёлкнув по ней пальцем, он протянул её Куросиме.

Куросима отвечал за второй этаж, где помещались азиаты, главным образом китайцы, и наизусть знал содержание карточек, заведённых на каждого из его подопечных. Текст он составил сам. На карточке, которую подал ему Соратани, значилось: «Фамилия, имя – Омура Фукуо. Подданство – неизвестно. Возраст, место рождения, прочие биографические данные – не установлены».

Затем следовал пункт о нарушении закона. Такого-то числа такого-то месяца нелегально пробрался на голландский пароход «Марена» в Бангкоке. Такого-то числа того же месяца нелегально высадился в порту Иокогама. Согласно устным показаниям членов команды «Марены» ко времени их отплытия из Бангкока туда нахлынуло много пострадавших от войны беженцев из глубинных пунктов бассейна реки Меконг. Можно предполагать, что данное лицо является одним из этих беженцев. Всё остальное неизвестно».

Куросима лишь мельком глянул на карточку и не стал читать.

– Подходит под все пункты двадцать четвёртой статьи приказа Главного управления по делам въезда и выезда из страны, – презрительно усмехнулся Соратани.

– Статьёй предусмотрено, что без наличия действительного заграничном паспорта либо удостоверения личности члена судовой команды, или экипажа самолёта – иностранец не имеет права въезда в нашу страну, и лицо, нарушившее этот закон, конечно…

– Э, – перебил Соратани, – ты ссылаешься на первый пункт? Это каждый школьник знает. По этому пункту нарушитель может быть выдворен из страны в административном порядке, не так ли? Но ведь этот тип не имеет подданства. Куда ты его вышлешь? А он хочет иммигрировать к нам. Он решил во что бы то ни стало проникнуть в Японию.

– Какой же вывод?

– А вот какой. В четвёртом пункте двадцать четвёртой статьи имеется параграф в отношении лиц, замышляющих или добивающихся ликвидации японской конституции или свержения правительства, созданного на основе этой конституции, а также лиц, которые участвуют в политических партиях и других организациях, добивающихся осуществления указанных подрывных целей. Ты что, забыл?

Куросима вытаращил глаза:

– Да, но где же доказательства?

– Доказательств пока нет. Но хоть и нет доказательств… В четвёртом пункте двадцать четвёртой статьи также сказано: лица, которых министр юстиции считает виновными в действиях, наносящих ущерб общественному спокойствию или государственным интересам Японии…

– И ты думаешь, что Омура…

– Китайский коммунистический шпион, – Соратани понизил голос до угрожающего шёпота.

– Не торопись с выводами, – сказал Куросима и поглядел через проволочную сетку на заросший бурьяном внутренний двор, где была площадка для прогулок заключённых. – Не забудь, что мы дипломаты переднего края обороны. Передать в юридические инстанции дело по подозрению в шпионаже не так-то просто.

– Значит, ты себя мнишь дипломатом переднего края? Ишь, куда махнул! Что ж, шпионам такое только на руку.

Соратани круто повернулся, показав спину, усыпанную перхотью, и широким шагом направился в будку. Провожая его взглядом, Куросима ощущал неотвязное смутное беспокойство.

Четвёртый пункт двадцать четвёртой статьи, несомненно, касается иностранцев, нелегально проживающих в стране. Что же до лиц, незаконно прибывающих в страну, то к ним могут быть применены меры, предусмотренные только пунктом первым. Ну, а когда у человека нет подданства и его некуда выдворить?.. Да, возможно, Соратани прав. Кто его знает, может, с ним и поступят так, как предполагает Соратани…

И выдворить его некуда, и разрешить ему въезд в страну нет сейчас никаких оснований. Правда, по существующим правилам, можно возложить ответственность на голландскую пароходную компанию, которой принадлежит «Марена». Пусть компания за свой счёт вывозит его куда-нибудь за пределы Японии. Только бы нашлась страна, которая согласится его принять. А если такой страны не найдётся? Что тогда?..

Странно. Давно ничто так не тяготило Куросиму, как эта история. Вот уже неделя, как ему поручили следствие по делу нелегально прибывшего в страну человека, который называет себя японским именем Фукуо Омура. Чей он подданный? Что за человек? С какой целью он тайно сел на пароход и прибыл в Японию?..

Прошла уже целая неделя, а Куросима до сих пор ничего не выяснил. Одно непреложно: сам Фукуо Омура называет себя японцем.

Говорил он только по-китайски, но настаивал:

– Японец возвращается в Японию. Разве это запрещено?

На курсах усовершенствования Куросиму немного учили китайскому. И он понял слова подследственного. Неожиданно, перейдя на японский, он спросил:

– А есть у тебя доказательства, что ты японец?

Омура, насупясь, молчал. Куросима продолжал по-китайски:

– Где ты жил раньше?

– Я был в Таиланде, – отвечал Омура.

– А до Таиланда?

– В Китае.

Куросима попробовал резко изменить содержание допроса:

– Который сейчас год по японскому летосчислению?

– Кажется, шестнадцатый год Сева[1]1
  Сёва – японское летосчисление с 1926 года; 16-й год Сева – 1941 год.


[Закрыть], – ответил Омура, хотя на самом деле шёл уже тридцать шестой.

– Какой же ты японец! – заорал по-японски Куросима.

Поняв, что его ругают, Омура, точно обиженная девочка, спрятал лицо в широкие ладони, жалобно заскулил и затрясся. Куросима спросил, почему он плачет, и Омура, подняв мокрое лицо, ответил, что не понимает, когда с ним говорят не по-китайски, и ему это больно.

На все остальные вопросы заключённый тупо твердил «не знаю» или «не помню».

Окружённые синевой тяжёлые, точно свинцовые, веки прикрывали его глаза. Взгляд, казалось, нащупывая что-то, блуждал вдали. Странное чувство испытал Куросима, всматриваясь в скорбное лицо, похожее на маску мертвеца. Будто между ним и этим человеком вдруг выросла незримая стена, а за ней скрывалась какая-то тайна.

Когда Омуру под конвоем доставили из Иокогамы в лагерь, из-за длинных волос и бороды он походил на чуждого мирской суете буддийского монаха, которому давно перевалило за сорок. Потом его постригли и побрили, и оказалось, что ему можно дать не больше тридцати, а то и двадцати лет. Держался он по-детски наивно, словно глуповатый парень из глухой деревни.

Ему выдали белую синтетическую рубашку и старые синие штаны, но он был высок, и короткая одежда придавала ему ещё более странный и комичный вид.

Иногда среди допроса он вдруг поднимал веки и устремлял взгляд в сторону Куросимы. Но в глаза ему не смотрел, а сверлил взглядом лоб допрашивающего. В эти мгновения Куросиму охватывало неприятное ощущение, будто Омура пытается проникнуть в его мысли.

Чтобы запугать Омуру, Куросима зло смотрел на него, но тот оставался спокоен. Выражение его лица было рассеянное, безразличное, глуповатое.

– Ну и актёр, но ничего, я ещё выведу его на чистую воду! – в отчаянии воскликнул Куросима под конец первого допроса.

С этого времени он ежедневно вызывал на допрос Фукуо Омуру и доставлял его назад в помещение, отведённое для китайцев на втором этаже первого корпуса.

2

– Господин начальник! У меня к вам просьба… – говорил Куросима, стоя перед столом начальника отделения Итинари.

– Что такое, Куросима? Чем это ты так озабочен?

Начальник отделения Итинари приветливо улыбнулся Куросиме. Лицо у него было полноватое, спокойное и улыбчивое.

До военного поражения Японии Итинари служил секретарём второго класса Японского генерального консульства в Циндао. После войны его зачислили по центральному ведомству послевоенных контактов. Когда же это ведомство после сокращения штатов упразднили, он оказался под угрозой безработицы. Но, к счастью Итинари, в это время Главное управление по делам въезда и выезда из страны, входившее в то время в систему министерства иностранных дел в Камосаки, создало фильтрационный лагерь для нарушителей закона о въезде в страну, и его перевели сюда на работу. Он был оппортунист и придерживался принципа «мир любой ценой», но временами проявлял непреклонность, свойственную опытным, видавшим виды чиновникам.

Проведя рукой по пуговицам на кителе – все ли застёгнуты? – Куросима сказал:

– Речь идёт о деле Фукуо Омуры. Нельзя ли использовать прессу?

– Использовал, прессу?

– Да. Я считаю, что Омура неспроста выдаёт себя за японца. Тут наверняка кроется какая-то тайна. Если напечатать о нём заметку, возможно, кто-нибудь на неё отзовётся.

– Хм! Мысль очень интересная…

Пропустив мимо ушей половину того, что говорил Куросима, начальник отделения Итинари поднялся. Оказалось, что он просто решил прикрыть заднюю стеклянную дверь. Затем снова уселся за стол, на котором сколотой пачкой лежали неподписанные бумаги. Но они, видно, мало его волновали. Он взялся за расстёгнутый ворот рубашки и стал её потряхивать:

– Чертовски жарко, тут уж ничего не поделаешь… Но очень воняет, с каждым днём всё сильней. Прямо не знаю, что делать. На втором этаже первого корпуса народ смирный, эти всё стерпят. А вот на первом – европейцы и американцы. Боюсь, как бы они шума не подняли, а?

– Пока как будто нет особых признаков недовольства – помолчав, ответил Куросима, ожидавший совсем другого разговора. – Староста Дерек умеет их сдерживать.

Скверный запах был целой проблемой. Лагерь расположен на полпути между Иокогамой и Токио – в городе Камосаки, помещавшемся на осушенной территории Токийской бухты. За последние два-три года Камосаки бурно развивался как крупный центр нефтяной химии. В самом центре громадного участка, выходящего, с одной стороны к пустынному побережью с волноломом, а с другой – примыкающего к обширным, в человеческий рост тростниковым зарослям, сначала выросли прямоугольные корпуса. Затем, пожирая окружающее пространство, их плотным кольцом обступили серебряного цвета резервуары цилиндрической и сферической формы.

Днём заводской дым и шум ещё можно стерпеть. Но вот наступает вечер, и в тёмное небо врываются языки оранжевого адского пламени и столбы голубого дыма: Земля остывает, и воздух становится неподвижным, пустым и вязким. И, смешавшись с запахами отходов химического производства, сбрасываемых в канал Камосаки, испарения липкой пеленой окутывают лагерь, а тошнотворный запах не то тухлых яиц, не то прелого лука становится нестерпимым.

Тогда заключённые пытаются открыть окна и поднимают шум. Китайцы на втором этаже первого, корпуса (большинство из них добивается разрешения на право проживания в стране) и заключённые, размещённые но одиночкам второго корпуса, ведут себя спокойно. Но европейцы и американцы с первого этажа, среди которых незадачливые матросы, опоздавшие к отплытию судов, и подозрительные туристы, загостившиеся в Японии и просрочившие визы, доставляют начальству много неприятных минут.

– Эй! Снесите к чёрту этот обезьянник! – кричат они. Они требовали, чтобы лагерь разрушили, а их перевели в какую-нибудь приличную гостиницу.

Здоровенные парни, похожие на карикатурных Плутонов[2]2
  Плутон – мифический бог земных недр у древних греков.


[Закрыть], гремели койками, громыхали проволочными сетками на окнах и громко топали, поднимая дикий шум. Под свист и брань они хором скандировали, сотрясая стены: «Обезьянник! Обезьянник! Обезьянник!»

Четверо или пятеро ночных охранников вместе с надзирателями с трудом водворяли тишину.

– …Кочегар Дерек, – возразил Итинари, – человек хороший и к тому же силач, но умом не блещет. Если они и его втянут, дело добром не кончится.

– Думаю, что пока всё в порядке, – сказал Куросима. – Делать им нечего, вот они и развлекаются…

Куросиме хотелось поскорей вернуться к делу Фукуо Омуры.

– Да, но если они выломают железные двери, придётся и нам прибегнуть к силе… А если мы применим силу, иностранные консульства в Японии поднимут шум. Выйдет международный скандал. Чего доброго, дело кончится национальным позором: всё наше государство, станут называть обезьянником!

Коротконогий, пухленький начальник отделения, явно озабоченный возможной неприятностью, беспокойно поворачивался на вращающемся кресле.

– О каком национальном позоре может идти речь! – раздражённо заговорил Куросима. – Чего тут бояться! Ну и пусть обезьянник! В конце концов, сами-то мы как живём?..

Действительно, дом для персонала находился рядом с заводскими корпусами. И на долю его жильцов приходилось не меньше отвратительных, запахов, дыма и шума, чем на долю обитателей лагеря. Не говоря уже о внешнем виде, и по внутреннему своему устройству разделённый на клетушки дом для персонала, добрая половина которого имела семьи, вполне заслуживал названия «обезьянник». Заводской дом, занимавший площадь в 413 квадратных метров, был сейсмостойким и огнестойким сооружением из бетонных плит. Внешне дом этот даже чем-то походил на санаторий. Рядом с ним жилище лагерных служащих казалось грязным бараком в шахтёрском посёлке.

Куросима подумал, с какой радостью он и сам бы хлопнул дверью этого барака, где он занимал холостяцкую комнатушку, и крикнул бы: «Снесите к чёрту этот обезьянник!» Заключённые жаловались, что дождь, попадая в щели бетонной крыши, стекает по стенам, ну, а барак Куросимы в тайфун того и гляди вообще развалится.

– Дело в том, дорогой мой, – как ни в чём не бывало продолжал начальник отделения, – что их нужно успокоить. Прежде всего – спокойствие. Конечно, наше правительство не приглашало их к себе в гости. И у нас здесь не резиденция для, приёма иностранных гостей. Тем не менее, это и не тюрьма. Мы административный орган, имеющий своей целью нормальными средствами помогать осуществлению контроля за въездом иностранцев в нашу страну. Или, как деликатно выражается начальник лагеря, мы своего рода вокзал, где иностранцы ожидают отплытия пароходов. Точнее, принадлежащая государству третьеразрядная гостиница при таком вокзале. Мы административные чиновники и в то же время обслуживающий персонал… Поэтому слоёные условия жизни здесь – это немалая наша забота. Мы уже вступили в переговоры с заводом. Исследуется вопрос об усовершенствовании защитного оборудования: газоуловителей и т. п. Но дело упирается в ограниченный бюджет. Так или иначе, с маху ничего не делается. Всюду осложнения. Теперь, скажи на милость, кто же, если он себе не враг, добровольно согласится на то, чтобы в газете написали о беспорядке и его доме? – Наконец-то Итинари вернулся к главному вопросу.

«Вон куда ты гнёшь», – подумал Куросима, но вслух сказал:

– Да, если так рассуждать…

– Это касается и дела Фукуо Омуры, – продолжал начальник отделения. – Я не только опасаюсь, что газеты пронюхают о недовольстве в лагере. С этим бы ещё можно смириться. Но если мы объявим в газете, что у нас находится человек без подданства и неизвестно, кто он и откуда, а потом выяснится, что это японский переселенец во втором или третьем поколении и гражданин Америки, – что тогда? Тогда получится, что мы оскорбили в печати американского гражданина! И начнётся: как у нас в стране отнеслись к этому Омуре и прочее, прочее… Уж лучше помалкивать.

– Господин начальник! Да ведь это разные вещи! Воспользоваться средствами массовой информации, чтобы установить личность человека, нелегально проникшего в страну, вовсе не значит расписаться в своей несостоятельности.

Куросима неприязненно глянул на начальника отделения. А тот, отводя взгляд в сторону, потирал подлокотники вращающегося кресла.

– Господин начальник! – повторил Куросима. – Ведь это действенная мера! Неужели вы считаете её неподходящей?

– Действенная или нет – это ещё надо проверить…

– Я уверен в успехе! Прошу вас, согласитесь!

Куросима вытянулся и склонил голову.

– Ладно, – словно идя ва-банк, вздохнул Итинари, – если уж ты так уверен, попробуем. Завтра у нас будет начальник отдела из газеты «Дайтокё» Поговорю с ним и об этом.

ТРИ ПОСЕТИТЕЛЯ

1

Заметка о Фукуо Омуре, напечатанная в вечернем выпуске газеты «Дайтокё», вызвала неожиданно быстрый отклик на следующее же утро. Когда из бюро пропусков позвонили, что к Омуре явился посетитель, Куросима ушам своим не поверил. Зайдя в бюро, он удивился ещё больше. Перед ним стояла молоденькая женщина.

– Это вы хотите повидаться с Фукуо Омурой? – спросил он её.

– Да, – натянуто улыбнулась женщина.

Она не была красавицей, но у неё были большие глаза, красиво очерченные губы, миловидное и умное лицо.

В шёлковом платье, тонкая и изящная, она вместе с тем выглядела здоровой и крепкой.

– Хм… А какое отношение вы имеете к Омуре?

– Пока я его не увижу, не могу сказать.

Женщина испытующе смотрела на Куросиму. Она была в новеньких туфлях на высоких каблуках, и чувствовалось что ей стоит известных усилий держаться прямо и свободно.

– Пока не увидите? – удивлённо переспросил Куросима.

– Да, пока не увижу. И фотография в газете не очень ясная, да и вообще я не уверена, что узнаю его. Моего старшего брата звали Кадзуо Омура. Я не видела его с тех пор, как поступила в начальную школу. Мать, последняя из родных, в прошлом году умерла. Подробностей я не знаю, знаю только, что по официальному извещению брат при отводе наших войск из Бирмы погиб в бою. Он был рядовым солдатом, пехотинцем. Однако прах его нам не прислали… Потом один его старый фронтовой товарищ сообщил нам, что он якобы бежал в Таиланд и, возможно, жив. Поэтому, когда я прочитала заметку в газете, я и подумала, а вдруг он…

– Печально, – отозвался Куросима, – но, к сожалению, находящийся у нас Фукуо Омура ни слова не говорит по-японски.

– Находясь долгое время среди чужеземцев, он, возможно, просто забыл родной язык, – улыбнулась женщина, словно ожидала этого вопроса.

– Да, но он говорит только по-китайски.

– Только по-китайски? – Тень озабоченности легла на лицо женщины.

Куросима посочувствовал ей: в газете указывалось только, что он не говорит по-японски, а на каком языке говорит, сказано не было. Женщина быстро справилась с замешательством и сказала:

– Но ведь до бирманского фронта брат долгое время находился на передовой в Северном Китае. Кроме того, кажется, и в Таиланде много китайцев. Может, он жил там среди китайских иммигрантов…

«В самом деле», – подумал Куросима, отступая перед настойчивостью женщины. Ему даже показалось, что её убедительные доводы приближают его к разгадке тайны.

– Пожалуй, ваше предположение не лишено оснований. Правда, ведь он говорит не только по-китайски, иногда он произносит слова, как будто похожие на бирманские.

– Ну так как, можно мне с ним повидаться? – спросила женщина и испытующе, с оттенком укоризны взглянула на Куросиму.

– Конечно, пожалуйста.

Куросима дал Фусако Омура заполнил, листок для посетителей, проводил её в приёмную и тут же отправился в первый корпус за Фукуо.

Когда он, стуча каблуками, поднимался на второй этаж первого корпуса, его вдруг охватило сомнение. Сможет ли сестра, разлучённая с братом, когда она только что начала ходить в школу, узнать его через столько лет? Независимо от того, сестра она ему или нет, любопытно поглядеть, как поведёт себя этот тюлень Омура, которого никак не раскусишь, – то ли он действительно идиот, то ли так ловко ломает комедию. Если он и в самом деле её брат, то тогда ему должно быть не меньше сорока, а он скорее похож на молодого увальня из какого-нибудь богом забытого края.

Впрочем, не время размышлять сейчас. Объяснив надзирателю в чём дело, Куросима вывел Омуру за железную дверь. Понурив голову, еле передвигая ноги, Омура побрёл за Куросимой.

Приёмной служила небольшая комната в административном корпусе, расположенная сразу направо от входа, между бюро пропусков и отделением охраны. Куросима втолкнул ничего не подозревавшего Омуру в эту комнату.

При виде его белое лицо Фусако Омура передёрнулось, как при появлении неприятного, жуткого существа. Неуклюжий, странно одетый Омура и впрямь был похож на дикаря, внезапно вынырнувшего из чащи джунглей.

«Нет, он ей не брат», – сразу почувствовал Куросима. Но тут же подумал: «Постой, да ведь это вполне естественная реакция. Сестра неожиданно встречается с братом, которого давно не видела и который сильно изменился, и ничего удивительного, если на первых порах она не испытывает к нему нежного чувства, а наоборот, даже неприязнь». Ему вспомнилась лекция одного преподавателя о психологии арестованного, слышанная им на курсах усовершенствования полицейских. Между прочим, лектор привёл одно место из Фрейда. Немецкое слово «unheimlich» – «жуткий» противоположно по смыслу слову «heimiich» – «хорошо знакомый». Префикс «un» выражает отрицание. Таким образом получается, что «незнакомое», чужое может восприниматься нами как нечто неприятное, «жуткое».

– Ну что ж, поговорите с ним, а я пока выйду. Если понадоблюсь, позовите.

Куросима решил, что лучше всего сейчас оставить их вдвоём, Фусако через плечо Фукуо Омуры благодарно кивнула ему.

Куросима вышел в коридор и стал украдкой заглядывать через дверное стекло, в приёмную. Пара, сидевшая друг против друга за круглым столом, представляла собой странное зрелище. Фусако что-то оживлённо говорила, а Фукуо Омура упорно молчал. Разинув рот, он с безучастным видом смотрел на неё. Затем внезапно, словно кукла, дёрнутая за верёвку, вскочил со стула. Неторопливо обойдя стол, он приблизился к Фусако. Неужели он, наконец, узнал в ней свою сестру? Фусако продолжала что-то сдержанно и тихо говорить, но слов Куросима не слышал, и сцена выглядела немой. И вдруг произошло нечто неожиданное. Фукуо Омура протянул длинные руки, облапил Фусако и попытался поцеловать. Это что-то не совсем было похоже на сцену радостного свидания двух близких родственников. Побледневшая как полотно Фусако отчаянно отбивалась.

Ошеломлённый Куросима, почувствовав недоброе, резко толкнул дверь, вбежал в приёмную. Подскочил к Омуре и хотел его оттащить и тут увидел, что Фусако уже почти высвободилась из грубых объятий «брата». Ловким движением она скрутила ему пальцы правой руки. Она, оказывается, прекрасно владела приёмами самозащиты.

– Надеюсь, он не очень вас испугал? – спросил её Куросима, грубо вытолкнув Омуру из приёмной. – Те, кто долго сидит в этом лагере, под конец звереют… Недаром лагерь называют обезьянником.

– Вы его всё-таки не наказывайте…

Фусако вся дрожала, но голос её звучал спокойно.

– Ну, а как вообще? – раздражённо спросил Куросима, точно на следствии. – Это он?

– Не знаю. Были бы живы родители, они бы, наверное, сразу сказали.

– Вы могли его и не узнать. Но если бы это был ваш брат, он-то должен был что-нибудь вспомнить. А он в вас увидел только женщину.

– Я бы хотела с ним ещё повидаться. Пока окончательно не выяснится…

– Да ведь дело-то, – в раздумье покачал головой Куросима, – очень сомнительное. Прежде всего, он ни капли на вас не похож. – Ему не хотелось её обескураживать, но сказать это он счёл своим долгом.

– Лица иногда очень меняются.

– Бывает, конечно, – вздохнул Куросима, оборачиваясь к высоченному Омуре, стоявшему с бесстрастным лицом в дверях приёмной, и переводя затем взгляд на возбуждённое, миловидное личико молодой женщины.

– Простите, я ещё хотела спросить, – сказала Фусако, чувствуя уступчивость Куросимы. – Какие вещи у него были с собой?

– Вещи? В его котомке лежало одно полотенце, зубная щётка, палочки для еды, мешочек с солью и буддийский молитвенник на санскрите, – перечислил Куросима вещи, принадлежавшие Омуре.

– И это всё?

– Были у него ещё деньги. Сорок таиландских бат – около семисот иен на наши деньги.

Фусако молчала.

– Да, – спохватился Куросима, – я забыл про хозяйственное мыло. Он ещё обладатель трёх кусков мыла. Хотя особой любовью к чистоте не отличается. И зачем только ему мыло?

В душе Куросимы всё больше росла злоба против Омуры. Ему была неприятна сама мысль, что эта странная личность как-то связана с Фусако.

– Хозяйственное мыло? – склонив чуть набок голову, недоверчиво, переспросила Фусако.

– Вы сомневаетесь? Больше у него ничего не было. Ничего, что подтверждало бы его японское происхождение. Если сомневаетесь, я к следующему вашему приходу могу взять со склада все его вещи и вам показать.

– Да нет, я верю… – неопределённо ответила Фусако, после чего вежливо откланялась.

Странно, но Куросиме было приятно, что, выходя из приёмной, она и не оглянулась на Омуру, стоявшего возле дверей.