Текст книги "Игра вслепую"

Автор книги: Эйлет Уолдман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

8

Дверь дома Кацев открыл Дэвид, брат Бобби. Он сразу вспомнил, что видел меня на похоронах. Впустил меня с некоторой неохотой и провел в большую гостиную, где в прошлый раз проходил обряд шива. На блестящем коричневом диване сидела, поджав под себя ноги, его мать, туфли-лодочки аккуратно стояли на ковре под кофейным столиком. Когда я вошла, она отложила медицинский журнал и неохотно приподнялась. Я жестом остановила ее и села в твидовое кресло напротив дивана. Комната была выдержана в коричневых и серых тонах. Ковер с коричневатыми разводами, мебель мягких земляных оттенков. Даже картины в тех же цветах. Над камином большой темный пейзаж с холмами, над диваном множество маленьких прямоугольных гравюр – от насыщенного кремового до черно-коричневого тонов. Сама доктор Кац сидела в кремовой водолазке и коричневой шерстяной юбке. Она отлично вписывалась в интерьер.

– Здравствуйте, – произнесла она с вопросительной ноткой, очевидно, недоумевая, что я тут делаю.

– Я Джулиет Эпплбаум, подруга и клиентка Бобби. Вы меня видели на похоронах, хотя, наверное, не помните.

– Да, конечно, – она выжидающе подняла брови.

– Джулиет, чем можем служить? – спросил Дэвид.

Я приподняла кейс с ноутбуком.

– Я принесла компьютер Бобби. Бетси попросила меня об этом. Как я понимаю, вы к ней за ним ходили.

Дэвид слегка покраснел. Наверное, представил, что человек со стороны может подумать, узнав, что он уносит из дома невесты Бобби ценные вещи.

– Мы… э… мы просто хотели убедиться, что вещи Бобби на месте. Принимая во внимание… трудности Бетси.

Я вручила ему компьютер. Не собиралась говорить Дэвиду, что понимаю его, хотя где-то была с ним согласна. Неизвестно, сорвалась Бетси именно из-за его прихода или нет. Было вполне понятно, почему родственники Бобби злятся на нее. Они считают, он мог покончить с собой потому, что она принимала наркотики. С другой стороны, у этих людей явно много денег. Зачем они забирают у Бетси безделушки и утварь? Какая им разница, если уж на то пошло, оставила бы она компьютер себе или продала, чтобы купить метамфетамин?

– А почему она не отдала мне компьютер, когда я забирал остальные вещи Бобби? – спросил Дэвид.

– Потому что он был у меня. – Как бы мне теперь это объяснить?

Они посмотрели на меня с недоумением. Я подумала, а не солгать ли, что взяла компьютер перед смертью Бобби. Но вспомнила, что говорю Руби, когда она сочиняет: будет очень стыдно, когда тайное станет явным.

– Я попросила у Бетси разрешения просмотреть файлы Бобби.

– Как вы сказали? – голос доктора Кац прозвучал резко. – Вы смотрели компьютерные файлы моего сына?

– Что, черт возьми, это значит? – спросил Дэвид, наклоняясь вперед в кресле.

– Мы с Бетси надеялись, что какой-нибудь из файлов поможет понять, почему он покончил с собой. Если так оно и было, – аккуратно добавила я.

Доктор Кац прищурила глаза.

– Если?

Я кивнула:

– Как я поняла, по крайней мере на похоронах, полиция окончательно не решила, это самоубийство или… или убийство.

Мать Бобби на секунду закрыла глаза.

– Простите меня, мисс… мисс…

– Эпплбаум.

– Мисс Эпплбаум, все же я не совсем понимаю, почему вы копались в личных вещах Бобби. Почему вообразили, будто вам это позволено.

Настала моя очередь краснеть.

– Бетси разрешила. Как невеста Бобби, как человек, живший с ним в одной квартире, она имеет на это право. – Я заговорила не менее официальным тоном, чем она.

– Вы что, детектив? – вмешался Дэвид.

Согласись я на предложение Эла, то ответила бы просто «да», и точка.

– Нет, но я адвокат, я специализируюсь в криминалистике. Я проводила некоторые… независимые расследования. Неофициально. Я делаю то же самое для Бетси.

– Что именно вы делаете? И зачем вам понадобился компьютер Бобби? – спросила мать.

Оба не сводили с меня глаз – строгая высокомерная доктор Кац и ее сын, придавленный горем и недоумением.

– Я просмотрела электронную почту Бобби, чтобы узнать, не связана ли его смерть с поиском родителей.

Доктор Кац напряглась.

– Ты должна была сказать ему, мама, – пробормотал Дэвид.

Она бросила взгляд на сына.

– Сейчас не время, Дэвид, – отрезала она и повернулась ко мне. – Ну, и как по-вашему?

– Простите, что?

– По вашему мнению, эти нелепые поиски «родной матери»… – она поморщилась, – связаны со смертью Бобби?

– Пока не знаю, – ответила я. – Бобби рассказывал о ней? Нашел он ее или нет? – Я умолчала, что почти отыскала мать Бобби сама. Сначала нужно выяснить, что известно им.

– Я не хотела обсуждать этот вопрос с сыном. И с вами этого обсуждать не хочу. Бобби сказал, что ищет эту женщину. Я пыталась его отговорить. Сказала ему, что раз она не захотела заботиться о нем в детстве, то вряд ли захочет общаться почти тридцать лет спустя. А также, что мы с отцом больше не собираемся вести эти глупые споры об усыновлении.

– Мама, ради бога, – проворчал Дэвид.

Она повернулась:

– Что? Что ради бога? Это ты виноват, Дэвид. Будь у тебя хоть капля совести, хоть капля соображения держать язык за зубами, ничего бы не случилось. Пока ты не взял на себя роль вестника правды, Бобби жил счастливо. Все мы жили счастливо.

– Правильно. Очень счастливо. Он был наркоманом, мама. Наркоманом.

– Зависимость – это болезнь. Более того, предрасположенность к ней передается по наследству.

Дэвид подпрыгнул на стуле.

– Конечно, мама. И ты ни в чем не виновата. Бобби сидел на наркотиках, потому что у него наследственность дурная. А не из-за тебя. Совсем не потому, что по твоей милости он всю жизнь чувствовал себя ошибкой природы. Ты даже не надеялась, что он чего-то добьется. Нет, не потому этот несчастный придурок кололся. Ты тут совсем ни при чем.

Он тяжелой походкой вышел из комнаты, затем резко захлопнулась входная дверь.

Несколько секунд доктор Кац сидела неподвижно. Затем повернулась ко мне.

– Прошу прощения за поведение своего сына.

Я промолчала. Я не знала, что сказать.

– Доктор Кац, почему вы от него скрывали?

Она сделала паузу, словно размышляя над ответом.

– Мы считали, что ему незачем знать. Бобби был нашим сыном. Мы любили его так же, как и остальных детей. Узнай он, что не родной нам, ему было бы больно. Так и получилось. Я лишний раз убедилась, что приняла правильное решение.

– Могу я спросить, почему вы усыновили Бобби?

– Можете, – ответила она. Похоже, ее саму удивило желание поговорить со мной. – Мы с мужем всегда хотели иметь четверых детей. Но после третьего кесарева сечения врач убедил меня больше не рожать. Утверждал, будто опасно. Дочь мне рассказала, что это была излишняя предосторожность. Если бы мы с Артуром знали, то завели бы своего ребенка.

В ее тоне отчетливо звучало сожаление.

Я не знала, что сказать. Видимо, она тут же пожалела, что так явно показала свои чувства по поводу вынужденного усыновления ребенка. Мы немного помолчали. Я слегка ерзала в кресле, скрещивая ноги. Она сидела неподвижно, лишь ноздри чуть раздувались при дыхании.

Наконец, она заговорила.

– Если я больше ничем вам не могу помочь… – и замолчала.

Я быстро встала.

– Держать ли вас в курсе событий? – спросила я.

– Так вы намерены продолжать… свое расследование? – По ее тону казалось, будто от самого слова по коже бегали мурашки.

Я кивнула:

– Простите.

Она слегка покачала головой, поднялась и проводила меня до парадного входа.

9

Как-то вечером Питер объявил, что у нас будет праздничный ужин, но не сказал, по какому поводу. Мы вчетвером пошли к Джованни, в итальянский ресторан, расположенный в торговом центре неподалеку. «У Джованни» – наш любимый ресторан, мы ходим туда уже несколько лет. Пусть он находится не в самом лучшем месте, зато еда там чудесная – простая и вкусная.

Дети отправились прямиком на кухню, они знали наверняка, что шеф-повар и его мать угостят их панна котта[3]3
  Сливочный пудинг с бруснично-малиновым соусом.


[Закрыть] или миндальной нугой. Мы с Питером сели за любимый столик и, как обычно, заказали бутылку кьянти.

– За что пьем? – спросила я, поднимая бокал.

– Есть два повода. Во-первых, Парнассус согласился на встречное предложение Тайлера. Я буду работать над «Пронзающим». А во-вторых, речь идет о бюджете в двадцать-тридцать миллионов долларов.

– Ого! Чудесно. И они увеличили твою квоту? – Голливудские сценаристы очень озабочены повышением своей квоты, то есть суммы, которую они получают за одну картину.

– Не настолько, как просил Тайлер, но достаточно. Еще немного, и купим дом.

– Питер, я тобой просто горжусь! – Мне ужасно хотелось уехать из сдвоенной квартиры, где мы с Питером жили с тех пор, как поселились в Лос-Анджелесе. Однако каждый раз, когда у нас набиралась достаточная сумма, чтобы купить дом в рассрочку, цены на недвижимость слегка вырастали. Сейчас они достигли астрономических, и я уже начинала терять надежду. Питер принес хорошую новость.

– Да, теперь я буду зарабатывать больше, – сказал муж.

– Ты молодец. Честно. – Я поцеловала его в щеку. – Если бы не ты, мы бы жили в трущобах.

Если бы не он, я бы работала в преуспевающей адвокатской конторе и получала бы кучу денег. Но не была бы счастлива. Ни на мгновение.

– А что там с делом твоего тренера?

Я держала Питера в курсе всего, что узнавала. Я описала сложную ситуацию усыновления Бобби и про то, как сузила круг поиска матери Бобби до двух человек. Я также рассказала ему о Кэндис и ее борьбе.

– Как все запущено, – сказал Питер.

– Не то слово.

– Знаешь, о чем я думаю? Если у тебя есть дети и ты усыновляешь еще одного, действительно ли возможно полюбить его так же сильно?

– Наверное, некоторые могут. Хотя непохоже, что у Кацев это получилось.

– Это, должно быть, нелегко. Вспомни, ведь мы все время говорим о том, как Руби похожа на тебя или что у Исаака моя способность сосредотачиваться.

– Сосредотачиваться? Скорее уж, одержимость.

– Не придирайся к словам. Мы постоянно обсуждаем, как они похожи на тебя или на меня. Сколько раз ты говорила, что Исаак похож на твоего отца? Ведь большей частью за это мы их так любим.

Задумавшись над его словами, я отпила глоток вина.

– Не знаю. Скорее, не «за что» любим, а «как». Для приемного ребенка будут другие «как», если ты понимаешь, о чем я. Ты любишь его не меньше. Просто по-другому. Мы ведь и своих детей любим по-разному.

Питер пожал плечами.

– Возможно. Вряд ли мы когда-либо узнаем. Ладно, значит, по-твоему, усыновление как-то связано с самоубийством Бобби.

– Если это самоубийство.

– Все еще есть сомнения? Что говорят в полиции?

– Кажется, они записали дело в подозрительные. – Я рассказала Питеру об интернетных покупках Бобби, и он согласился, что это не похоже на поведение самоубийцы. – Эл еще раз позвонил другу. Надеюсь, он убедит их получше присмотреться к делу Бобби.

– Как там Эл? Как его новый бизнес?

– Вроде хорошо. Да, кстати. Ни за что не поверишь. Самое смешное, он хочет, чтобы я работала с ним.

Питер серьезно посмотрел на меня.

– А что тут смешного?

– Как что? Чтобы я работала частным детективом? Как Эркюль Пуаро? Или Корделия Грей? Или Мэтлок?

– Мне кажется, что совместные расследования с Элом не такая уж безумная идея. У тебя же талант, это ясно. Вспомни, как ты расследовала убийство Абигайль Хетэвей или дело Фрэйдл Финкельштейн. Почему бы не сделать дар профессией?

– Потому что у меня уже есть профессия. Ну, или была. Я не хочу другую. В любом случае мне положено сидеть дома и воспитывать детей, не забыл?

Он пожал плечами.

– Ты решила, что не сможешь работать федеральным защитником на полставки. Может, получится на полставки детективом.

– Ничего не получится. Что я буду делать? Сидеть в пустом гараже Эла и помогать чистить коллекцию оружия? Я лучше займусь чем-нибудь поинтереснее.

– Например?

– Например, автобаза или вечеринки.

– Кстати, о вечеринках, – сказал он. – Я начинаю работать, так что ты завтра ведешь Руби с Исааком на день рождения к Ари. У меня встреча с исполнительным продюсером.

Он достал из кармана приглашение. Зелено-коричневый пятнистый листок.

– Натуральный камуфляж, – произнесла я.

Такое бывает только в Лос-Анджелесе? Или дело в том, что родители Ари, одногруппника Руби, родом из Израиля, и считают само собой разумеющимся, что армия – часть жизни? В любом случае праздник напоминал сцену из кинофильма «Рэмбо» или «Пушки острова Наварон». Исаак был счастлив, как никогда.

Комнату для игр украшали коричневые и зеленые флажки. В качестве праздничных шапочек на детях красовались лихие зеленые береты. Пришел даже настоящий солдат, Джейкоб, дядя Ари, недавно демобилизованный из израильской армии и сразу приехал в Лос-Анджелес, работать в сети электронных магазинов своего брата. Он надел израильскую военную форму, все, как положено: и погоны, и ремень, туго затянутый на талии, и темно-красные армейские ботинки. На плече висел черный игрушечный пулемет «узи» (по крайней мере, надеюсь, что игрушечный). Темные кудри выбивались из-под берета, такого же бордового, как его полные губы. Ресницы у него были длиннее моих.

Дети помаршировали строем по гостиной, затем устроили битву на водяных пистолетах во дворе за домом. Я смотрела только на дядю-солдата, стараясь не облизываться. Почему мне так нравятся люди в форме? Хотя я терпеть не могу оружие и парады, но есть что-то странно притягательное в симпатичной попке, обтянутой зелеными военными штанами.

Меня сильно воодушевлял солдат, но при этом оружие вызывало отвращение.

Слава богу, там была Стэйси.

Ее сын Зак постарше именинника, но так как он учился в одной школе с сестрой Ари, его тоже пригласили. Мы мирно беседовали на кухне.

– Ты представляешь? – спросила я.

Она закатила глаза и отбросила назад свои густые светлые волосы. Стэйси – из тех женщин, которые рождены, чтобы вызывать зависть. Она прекрасно выглядит, но не скрывает, что ее красота не столько от природы, сколько результат долгих усилий и немалых финансовых затрат. У нее всегда модная стрижка с элементами классики, и я не видела ее без макияжа после окончания колледжа. Ее жизнь тоже кажется безупречной. У нее красавец-муж, сын – математический гений, сама она – восходящая звезда Всемирных Талантов-Художников, самого большого агентства дарований в Голливуде. К сожалению, Стэйси вынуждена тратить силы не только на свою внешность, но и на поддержание образа идеальной семьи из-за постоянных измен мужа. Они с Энди много лет пытались развестись, ходили по психологам, а все потому, что она зарабатывает больше мужа, и по какой-то странной причине этот факт порождает в нем желание покупать дорогие машины и еще более дорогих женщин.

– Я просто не понимаю, честное слово. Почему мальчишки обожают оружие и солдат? – сказала я, понизив голос.

– Не знаю. Может, потому что их родители такие же, – ответила Стэйси.

– Такие же? Думаешь, у этих людей на самом деле есть оружие? – Я обвела рукой собравшихся голливудских и почти голливудских родителей. Казалось, будто все женщины подражают Стэйси, а мужчины довольны собой, потому что их доходы соответствуют их желаниям.

– Ты удивишься, – сказала моя подруга.

– И что, теперь мне спрашивать, есть ли оружие в доме, в который я отправляю поиграть Исаака и Руби?

– Мысль хорошая. Но ведь Руби сто раз была у меня дома, и тебя это не беспокоило.

У меня отвисла челюсть.

– У тебя есть пистолет?

Она кивнула:

– Маленький. Он у меня появился в прошлом году, после возвращения Энди.

– Серьезно? Почему?

– Помнишь его прошлогоднюю пассию?

– Разве их упомнишь?

Стэйси поморщилась:

– Да знаю я, знаю. Но эта была самая психованная. Когда он с ней порвал, она принялась названивать с утра до ночи. Мы сменили номер телефона, тогда она стала звонить мне на работу. Я так и видела сцену из «Рокового влечения», помнишь, там, где Гленн Клоуз сварила заживо кролика в кастрюле? Вот я и подготовилась на случай, если эта психичка явится за хомячком Зака.

Я что, единственный невооруженный человек в Лос-Анджелесе?

Гвоздем программы – клянусь, я не выдумываю – был полуметровый глиняный горшок с подарками в форме пистолета, дети радостно лупили по нему, а сияющие родители Ари снимали праздник на камеру, не упуская ни минуты. Дети дубасили горшок с полчаса, затем подошел Джейкоб, разбил горшок одним ударом автомата, и на головы детворе хлынул дождь пластмассовых солдатиков, водяных пистолетов, завернутых в фольгу шоколадных патронов. Бог знает, где они раздобыли конфетные пули.

После торта и мороженого я забрала моих и посадила в машину.

– Пистолетный праздник, – объявил Исаак, вне себя от восторга и счастья.

– Да. Вам понравилось? – спросила я у них.

– Мне нет, – преданно ответила Руби. – Мы не любим пистолеты, да, мама?

– Не любим.

– А я люблю, – сказал Исаак. – Я люблю пистолеты. Очень. И мне понравилось. Хочу так же дома, ладно?

– Только через мой труп, – я вспомнила Бобби Капа и то, что с ним сделало оружие.

– Нет! – завопил Исаак.

– Что случилось, солнышко? – спросила я, наклонившись к сыну, которого уже пристегнула к детскому сиденью.

Он обнял меня своими пухлыми ручками и крепко поцеловал в щеку.

– Не хочу твой труп.

Я тоже поцеловала его.

– Так просто говорят, зайка. Со мной все в порядке. Это просто значит, что я не хочу праздника с оружием.

– Почему? – заныл он.

– Я говорила тебе тысячу раз, детка. Оружие – плохое, оно убивает людей.

– Настоящее плохое. Оно убивает. А игрушечное – понарошку. Оно не по правде убивает.

Я удивилась. Неужели такой малыш понимает, что понарошку, а что – нет?

– Убивать плохо даже понарошку, Исаак.

Он выпятил нижнюю губу, глаза наполнились слезами.

– Я плохой мальчик? – прошептал он.

– Нет, конечно, нет! – я расцеловала его. – Ты очень хороший мальчик. Ты самый лучший мальчик.

– Мама! – вмешалась Руби.

– Что, детка?

– Ну, ты всегда говоришь Исааку, что оружие плохое. Вот Исаак и думает, что он плохой. Он ведь так сильно любит что-то плохое.

У меня глаза на лоб полезли. Я спросила:

– Это правда, Исаак? Ты думаешь, что ты плохой мальчик, потому что любишь оружие, а я говорю, что оно плохое?

Он разревелся и крепко прижался ко мне.

10

Вечером я наконец-то занялась чтением писем, которые пришли Бобби после смерти. Было несколько сообщений от клиентов, очевидно, написанных до его гибели, остальные от сетевых знакомых, которые не знали, что он умер. Были сообщения от группы поддержки усыновленных детей. Куча спама – ненужные письма от брокеров по ипотекам, порнографических сайтов и прочая ерунда. Но больше всего писем пришло от Кэндис.

Вначале она жаловалась на то, что Бобби не отвечает. Видимо, он долго ей не писал. Кэндис умоляла его «не разрывать связующую их нить». Другие сообщения были насчет письма, которое Бобби отправил своей матери. Кэндис убеждала его не обращать внимания на молчание этой женщины и связаться с ней. Судя по ворчливому тону письма, она уже не в первый раз давала такой совет, а однажды пригрозила, что сама «поедет туда» к этой женщине. После этих слов стояла символическая улыбка;), так что вряд ли она говорила всерьез. Хотя ее угроза не показалась мне такой уж пустой.

В следующем письме Кэндис извинялась за «разглагольствование» и просила Бобби позвонить или зайти в кафе. Затем последовала череда коротких сообщений. В нескольких она умоляла позвонить и вновь извинялась, что «была такой настырной». В конце концов она рассердилась и назвала его жестоким эгоистом, так как он не позволил ей быть рядом в «самый важный момент твоей жизни – кульминации всего твоего существования».

Далее пришло сообщений двадцать «Где ты?» и «Почему не отвечаешь?» Последнее начиналось словами «Ты же знаешь, что я люблю тебя». И все в том же духе. Она говорила, что задолго до их личной встречи поняла, что хочет посвятить себя ему. Кэндис настаивала, что их соединило общее горе, и бранила Бобби за то, что он не хочет строить с ней отношения, хотя они «родственные души». В конце она написала: «Я знаю, ты скажешь, что не хочешь быть со мной – во всех смыслах этого слова – потому, что считаешь меня своей „сестрой по духу“, а не любовницей. Но мы оба знаем, что это не так. Ответственность за Бетси не позволяет тебе осознать твою истинную судьбу. Но лакота знают – от судьбы не уйдешь. Ты не должен оставаться с этой окаменевшей пропащей душой, когда моя душа взывает к тебе».

Я со вздохом откинулась на спинку стула. Бедная Кэндис. Бедный Бобби. Честно говоря, сложно представить, что кто-то мог быть так страстно предан ему. Бобби, конечно, был симпатичным, но неярким. Его красота увяла, поблекла – как я предполагаю, из-за метамфетамина, поскольку стимуляторы губительны для кожи. Да, он держал себя в хорошей форме, работа обязывала, но его мышцы не были перекачаны или чересчур рельефны. У него было красивое, сильное и упругое тело, гладкий живот не походил на стиральную доску. Но Бобби не дотягивал до ловеласа из-за своего легкого, почти безобидного характера. С ним было приятно и весело. Он всегда был готов поддержать тебя или процитировать что-нибудь вдохновляющее из наставлений Общества Анонимных Алкоголиков. Но в нем не было страсти, пылкости и огня. Милый спокойный человек, но никак не «родственная душа». Хотя какое право я имею так говорить? Моя «родственная душа» большую часть времени играет с цифрами аукционов марочного вина и пишет о серийных убийствах, каннибализме и человеческих жертвоприношениях.

Утром позвонил Эл и сообщил, что ему почти нечего сообщить. Его источники в полиции Лос-Анджелеса не поведали ничего нового о смерти Бобби.

– В общем, скажем так, – произнес Эл. – Может, это самоубийство. А может, и нет. Сдается мне, они считают, что если это убийство, то из-за наркотиков. Ты же знаешь, что парень был наркоманом?

– Он завязал.

– Неважно. Наркоман всегда остается наркоманом, вот что я думаю.

Я поморщилась в трубку.

– Очень свежая мысль, Эл.

– Короче, пистолет не зарегистрирован ни на него, ни на кого-либо еще, но доказательств незаконного приобретения нет. Скорее всего, пистолет куплен на оружейной выставке, значит, не осталось никаких сведений о покупателе.

– Почему? Разве продавцы оружия не проверяют покупателей?

– Не на оружейных выставках.

– Почему?

Помолчав, Эл сказал:

– Честно говоря, я сам не понимаю. В любом случае это нас никуда не приведет. Все данные уничтожают после того, как человек получает чек.

– Что? – Это меня поразило. – Почему? Зачем уничтожать данные о человеке, который купил оружие?

– Милая моя, ты слышала о неприкосновенности личной жизни? Ты хочешь, чтобы правительство Соединенных Штатов следило за каждым шагом граждан?

– Конечно, я хочу, чтобы они следили за теми, кто покупает оружие! – воскликнула я.

Я почувствовала, что Эл буквально закипает на другом конце провода. Наконец он сказал:

– Слушай, ты, феминистка-пацифистка, я спорить с тобой не собираюсь. Вместо того чтобы орать, лучше бы спасибо сказала.

Упрек был заслуженный, и я прикусила язык.

– Ты прав. Огромное спасибо. Честно. Не злись, ладно?

Он вздохнул:

– Да ладно, ты не виновата. Ты просто запуталась. В общем, мне прислали данные по тем двум женщинам из больницы, я отправлю тебе по факсу.

– Спасибо, честное слово, я у тебя в долгу.

– Никаких долгов, давай лучше вместе работать.

Я засмеялась.

– Я серьезно, – сказал он.

Я была почти уверена, что Бренда Фесслер, младшая из женщин – мама Бобби. Я знала, что его усыновили через Службу еврейских семей, а фамилия Фесслер казалась еврейской. К тому же, по-моему, девятнадцатилетняя девушка скорее отдаст ребенка на усыновление, чем двадцатишестилетняя. Согласно досье она проживала в Рено, штат Невада. Я набрала номер, указанный на факсе, но телефон не отвечал. Я барабанила пальцами по столу, раздраженная молчанием. Потом подумала – какого черта, я могу позволить себе потратить девяносто центов, и позвонила в справочную. В списке Бренды Фесслер не оказалось, зато нашелся Джейсон Фесслер. Я рискнула набрать его номер. После первого же гудка трубку сняли, и мне ответил бодрый мужской голос. Не слишком рассчитывая на успех, я спросила Бренду, и мужчина крикнул: «Эй, мам! Тебе уже звонят по моему телефону! Держи трубку, давай мне ребенка».

– Алло? – голос оказался такой же звонкий и радостный, как у мужчины. Я понадеялась, что это именно та женщина, которая нужна.

– Здравствуйте, надеюсь, вы сможете мне помочь. Я ищу мать ребенка, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года.

– Опять?

– Простите?

– Около месяца назад звонил приятный молодой человек и спрашивал то же самое. Он родился в этот день и разыскивал свою мать. Вы насчет того же ребенка?

– Да.

– Я могу сказать вам то же, что и ему. Очень жаль, но он не мой сын. Мой Джейсон родился в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года, и сейчас он здесь. Вы звоните к нему домой, и у меня на руках его сын, Джейсон-младший, ему полгода. Он просто куколка. Правда ведь? Ты моя любимая куколка. – Я поблагодарила счастливую бабушку за внимание и повесила трубку.

Остается Сьюзен Мастерс. Мастерс – ее девичья фамилия, а по мужу она Салливан. Меня смущало то, что замуж она вышла в 1968-м, за четыре года до рождения Бобби. Однако дата рождения и номер страховки совпадали. В больнице Сьюзен Салливан почему-то назвала девичью фамилию. Возможно, она собиралась отдать ребенка на усыновление и хотела остаться неизвестной.

Салливаны по-прежнему жили в Лос-Анджелесе, в Тихих Аллеях, небольшом красивом городке к северу от Санта-Моники. Я набрала номер, и почти сразу же ответил женский голос.

– Здравствуйте, мне нужна Сьюзен Салливан.

– Я слушаю. – Мне показалось или в ее голосе сквозило подозрение?

– Миссис Салливан, я ищу мать мальчика, родившегося в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972…

Трубку повесили прежде, чем я договорила, и окончание фразы повисло в воздухе. Я набрала снова, в надежде, что нас просто разъединили, но к телефону никто не подошел. Сьюзен Мастерс Салливан не желала быть найденной. Но ее нашли. Я собиралась встретиться с ней и выяснить, что ей известно о смерти Бобби, независимо от того, хотела она меня видеть или нет.

К сожалению, еще надо было забрать Руби из сада. Исаак, который дремал все то время, что я говорила, даже не пошевелился, когда я взяла его на руки и отнесла в машину. За первые четыре месяца своей жизни он спал не больше двадцати минут, в результате чего я превратилась в круглую дуру, а мой брак подвергся тяжелому испытанию, такого мы не переживали ни до, ни после. А сейчас и духовой оркестр его не разбудит.

Я всего на семь минут опоздала в сад – мой рекорд; тем не менее дочь недовольно постукивала ногой по полу, сложив на груди тонкие руки. Сделав вид, что не замечаю ее раздражения, я сказала:

– Пойдем, солнышко. Я отвезу вас с Исааком домой, играть с папой.

– Почему? Я хочу играть с тобой.

– Извини, Руби, у меня дела.

– Что ты будешь делать?

Не могла же я сказать: «Расследовать убийство», поэтому объяснила, что пойду на вечеринку.

Видимо, она осталась довольна.

Почему-то я ожидала, что Сьюзен Салливан живет в маленьком симпатичном доме с верандой, на окаймленной деревьями улице. Увидев адрес, я сразу поняла, что ее дом не из дешевых, но при теперешней инфляции на рынке недвижимости даже небольшие коттеджи в Тихих Аллеях продаются за миллион баксов. Чего я не ожидала, так это дворца, который находится так далеко от шоссе, что на пути к нему стоит указатель «частная дорога». Я не ожидала, что там будет подъездная аллея из розового гравия, газоны и сады, насколько хватает глаз (по крайней мере, до рядов благоухающих эвкалиптов по границе участка). Из-за виллы с розовой отделкой виднелся облицованный мрамором бассейн. Я съежилась, когда колеса моего «вольво» раскидали аккуратный слой гравия и нарушили идеальную окружность дороги.

Богатые люди меня нервируют. Я порылась в сумочке, нашла старую помаду и аккуратно накрасила губы. Еще хотелось бы скрыть три прыща, которые красовались на подбородке. Я в очередной раз обругала Бога Прыщей, который не дал мне ни минуты передышки между подростковыми угрями и возрастными морщинками. Сначала у меня была одна проблема, потом стало две, и ни единого дня с гладкой кожей.

Я поправила свои короткие кудри. Хорошо хоть корни подкрасила. На моих бриджах цвета хаки темнело пятно от шоколадного молока, но я твердо решила на него не смотреть. Я была готова взглянуть, как живут избранные.

Я нажала на кнопку, и по дому разнесся звон колокольчиков. Дверь открыла пожилая мексиканка в простом сером халате.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Buenos dias. Estoy buscando la secora de la casa, Mrs. Sullivan.[4]4
  Добрый день. Мне нужна хозяйка дома, миссис Салливан (исп.).


[Закрыть]

Женщина одарила меня широкой улыбкой, подсвеченной как минимум четырьмя серебряными зубами с одной стороны рта. Она провела меня в округлый холл, без умолку болтая по-испански, но лимит моих познаний был исчерпан. Потолок в холле возвышался не менее чем на двадцать-тридцать футов, по центру находился витраж, который отбрасывал цветные блики на мраморный пол и винтовую лестницу.

Через несколько секунд вернулась горничная. Впереди нее шла высокая блондинка в белом теннисном платье с зеленой окантовкой. Короткие крашеные волосы были рыжеватого оттенка, будто она хотела выглядеть, как в молодости. Но она выглядела не как загорелая блондинка с пляжа Калифорнии, а как бледная светловолосая англичанка. Такая поблекшая миловидность часто встречается у женщин подобного типа. Наверное, в свое время она была красавицей, но потом кожа стала дряблой, подбородок обвис. Хотя нос ее остался острым и резко очерченным. Близко посаженные бледно-голубые глаза беспокойно взглянули на меня, как будто она знала обо мне и с трепетом ожидала моего приезда.

– Чем могу служить? – Ее слова прозвучали так, словно на самом деле она хотела вышвырнуть меня из дома.

– Миссис Салливан, я не хочу доставлять вам неприятности, и мне очень неловко вас беспокоить. Но у меня умер друг, Бобби Кац, и кажется, что вы можете мне помочь.

Сьюзен бросила быстрый взгляд на горничную, которая все это время смотрела в пол.

– Вы свободны, Салюд. – В голосе родной матери Бобби прозвучала еле заметная нерешительность, будто она просила у пожилой женщины разрешения пользоваться властью, данной ей статусом.

– Я принесу вам лимонаду, миссис Сьюзен? Чаю со льдом? – спросила Салюд.

– Нет, спасибо, – сказала Сьюзен. Горничная ушла, и Сьюзен наконец посмотрела мне в глаза.

– Здесь нам не поговорить. Идемте в гостиную, – сказала она тихо.

Гостиная оказалась просторной комнатой с двумя тяжелыми резными деревянными дверьми. Длинный коридор тянулся через весь дом, одна его сторона выходила в открытый внутренний двор, вымощенный каменными плитами. Множество стеклянных дверей были закрыты, чтобы не пропускать вечернюю прохладу.