Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"
Автор книги: Евгения Сафонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Только вот в этом вместо свечки внутри, окутанный колдовской розовой дымкой, на манер сказочной розы висел в воздухе срезанный летоцвет.
– Ты… сорвал его?
Ева сама немного удивилась тому, каким хриплым вышел вопрос.
– Естественно. – Кажется, Герберт искренне удивился и вопросу, и тому, что она не спешит выражать признательный восторг. – Я же обещал о нем позаботиться.
– Зачем ты его сорвал?..
– Ты же хотела, чтобы он не увял. Теперь не увянет, – в голосе некроманта тенью скользнула досада. – Он в стазисе. И навсегда останется таким. Свежим, цветущим, прекрасным.
Ева смотрела на маленькое желтое солнышко, заключенное в стекло. На длинный, очищенный от листьев (оставили лишь один, для красоты), беспомощно нагой и тонкий стебель, окруженный едва заметной кровавой вуалью чар.
И думала о том, как она могла быть такой дурой, чтобы забыть: некромантские представления о заботе не могли не отличаться от ее собственных.
– Только вот теперь он мертв.
– Он был обречен. Он все равно бы умер. Все мы умираем. Так есть ли разница, когда? – в том, как Герберт дернул плечом и отставил фонарик на стол, она прочла легкое недоуменное раздражение. – Я подарил ему бессмертие. Как и тебе. Многие могут только мечтать об этом.
Наверное, не скажи он трех последних фраз, на том разговор бы и закончился. Ева бы выдавила улыбку и приняла подарок: чтобы потом, когда они посмотрят еще пару серий «Волчицы и пряностей» и разойдутся на ночь, погрустить и спрятать фонарик куда-нибудь в шкаф, подальше с глаз. Но он сказал – и слова ударили по тому, что уже месяц копилось на подкорке сознания. Тому, чему Ева обычно не давала хода, убегая от этих мыслей в дела, хлопоты, уроки, занятия музыкой и вечера с Гербертом; в тот же вечный оптимизм, что когда-то помогал держаться ее сестре.
Только вот убегать от себя – бесполезное занятие. Далеко не убежишь. И рано или поздно все равно догонишь.
– Посмотри на меня, – когда Ева, вскинув руки, развела их в стороны жестом, обводившим ее неизменно холодное тело, голос ее сбился почти в шепот. – По-твоему, это – бессмертие? Это то, о чем можно мечтать?
– Это лучше, чем то, что ждет любого из нас. – Герберт смотрел на нее с усталостью профессора, вынужденного растолковывать совершенно очевидные вещи глупой неблагодарной шестилетке. – Сколько себя помню, я имею дело со смертью. И как никто знаю истинную цену жизни. Люди – говорящий ходячий скелет, заключенный в оболочку медленно умирающей плоти. Кто-то из нас способен это отстрочить, но избежать – увы. И все, что остается от нас в итоге – тот самый скелет… безмозглый, безмолвный, бездушный. Вся наша жизнь, все наши мечты, желания, стремления – все умирает, истлевает в ничто, будто мы и не рождались вовсе. Оставишь после себя потомков, свою плоть и кровь – уже спустя пару поколений они дай боги имя твое вспомнят. Лишь тот, кто вошел в историю, кто оставил своей жизнью память настолько весомую, что она не сотрется мгновенно, как след на песке под волной – лишь того можно назвать истинно живущим. – Он задумчиво щелкнул пальцами по стеклянной цветочной тюрьме: матовые, коротко остриженные ногти глухо звякнули о серебро. – Вы с ним неподвластны ни смерти, ни жизни, ни времени с его неумолимым разрушительным течением. Вы обманули самих богов. Самого Жнеца. Разве это не повод радоваться или гордиться?
Ее смех разбился о стекла тягучим, скрипучим, хриплым звуком струн, дребезжащим скрежетом отозвавшихся на касание неумелого смычка.
– Так вот зачем тебе так нужен Жнец, – сказала Ева, когда Герберт обратил на нее непонимающий взгляд. – Вот почему ты не хотел любить, чувствовать, дружить… ты и правда трус, да? Ты думал не о том, помянет ли тебя кто добрым словом сейчас, а только о том, вспомнит ли кто-нибудь великого Гербеуэрта тир Рейоля через пару сотен лет. Ты так боишься смерти, что не можешь по-настоящему жить.
Глаза его сузились.
– Ты…
– Посмотри на меня! Я не живу, не чувствую боли, не дышу, не ем, не пью, не обоняю! Гребаная замороженная кукла, которую можно включить и выключить, как механизм, которая работает, пока не кончится завод! Это твое заветное бессмертие?! – Ева не заметила ни того, как вскочила, ни того, как перешла на крик, яростно комкая подол рубашки судорожно сжатыми пальцами. – Я существую за твой счет – и не могу тебя согреть, не могу заснуть с тобой в одной постели, не могу позволить себе и тебе делать все, что мне хотелось бы делать, даже обнять тебя нормально не могу, чтобы не думать о том, как ты это терпишь!
– Тише. Успокойся. Успокойся, слышишь? – встав следом за ней, Герберт вскинул руки осторожным жестом того, кто вдруг оказался наедине с разъяренным тигром или взбесившейся лошадью. – Я не терплю.
Та крохотная частика Евы, что не растворилась в опьянении прорвавшегося отчаяния, сокрушительной пеленой захлестнувшего разум и чувства, еще успела отметить, насколько зло и истерично прозвучал ее хохот.
– Правда? Тогда давай прямо сейчас перейдем к делу, хочешь?
– Ева…
– Я же тебе не противна? Ни капельки? Тебе все равно, что я такая? – она рванула ворот рубашки, недрогнувшими пальцами расстегивая пуговицы. – Так давай, докажи! Уже столько знакомы, все, что нужно, ты в первый же день увидел, к чему дальше тянуть?
Герберт перехватил ее кисти, когда в открывшемся вырезе уже сверкнул багрянцем оголенный рубин:
– Ева, перестань! – он тряхнул ее руки – и Еву вместе с ними, глядя на нее в том же ошеломлении, что помешало ему сразу ее остановить. – Это не ты!
– Что? Не спешишь насладиться моими «мертвыми прелестями»? Правильно, потому что я долбаный труп! – она кричала ему в лицо, чуть не плача, бешено выкручивая тонкие запястья из стальной хватки его пальцев. – Как я такая домой вернусь?! Как мне дальше жить? Я не могу так жить, не могу вообще жить – я же мертва, мертва, мертвааа…
Руки выпустили в тот же миг, как она все-таки заплакала. Лишь для того, чтобы прижать ее, больше не сопротивляющуюся, никуда не рвущуюся, к теплому чужому плечу. И Герберт держал ее все время, пока она рыдала, безнадежно кусая собственные кулаки: держал молча, лишь гладил по волосам медленно и нежно.
Ева не помнила, в какой момент ее отнесли на постель. Но когда безумие истерики схлынуло, вернув способность нормально мыслить, они уже лежали. Герберт – мерно, успокаивающе, почти гипнотически скользивший пальцами по ее затылку, и Ева – зареванная, с мокрой солью на губах, щеках и ресницах, напрочь залившая слезами его рубашку. Плачь она кровавыми слезами – как нормальные вампиры, даже не думавшие сверкать, зато дававшие смертным пространные и любопытнейшие интервью – Мэт бы наверняка порадовался подобному этюду в багровых тонах.
– Прости, – пробормотала она, когда на смену злобе тошнотворной волной пришел стыд. Жмурясь, уткнулась лбом в вымокший батист на его плече. – Я сорвалась.
– Немудрено. Ты еще долго продержалась. Я даже не думал, что тебе так… – Герберт коротко, рвано, покаянно выдохнул. – Я идиот.
– Ты не идиот. Ты некромант. У тебя свои представления о заботе… иногда. – Ева виновато потерлась щекой о его руку, словно просящая ласки кошка. – Мне следовало бы понять.
Герберт лишь снял эту самую руку с ее волос, чтобы слегка приподнять ей подборок и бережно вытереть щеки шелковым платком: взявшимся из ниоткуда, мягким, как улыбка. Когда повлажневшая ткань исчезла так же мгновенно и незаметно, как появилась, коснулся ладонью ее скулы – и молча позволил уткнуться в его пальцы, спрятав в них сухое теперь лицо.
– Можешь усыпить меня? – тихо попросила Ева. – Очень хочу уснуть. Пожалуйста.
Она думала, Герберт станет возражать. В конце концов, она уже спала сегодня ночью, и следующая ванна планировалась лишь через три дня, а до сего момента вне целебного раствора Ева не засыпала ни разу. Но ей очень хотелось забыть все то, что вспоминалось ей сегодня. Начать завтра с чистого листа. И наконец заснуть не в аналоге формалина, а в постели, по-человечески – в его руках.
И возражать он не стал.
– Ты будешь жить, – сказал он только. – Чего бы мне это ни стоило. Клянусь.
Перед тем, как серебристый голос приказать ей спать, Ева еще успела повернуть голову, кинув взгляд на темное окно. Впервые увидев, как в чистом керфианском небе блеклыми кругами светятся сразу две луны: одна – голубоватая, которую Ева уже привыкла видеть в ясные ночи, и другая – розовая, как тающая в воде кровь, восходящая на четверть месяца раз в сотню лет.
Год двух лун, в который суждено было свершиться семьсот тридцатому пророчеству Лоурэн, наконец в полной мере оправдывал свое название.
Наутро Ева не уловила момента, когда ей отдали приказ проснуться. Но когда она открыла глаза, Герберта рядом не было. Равно как и фонарика с летоцветом на столе.
Зато там, слегка мерцая в полутьме, царившей вокруг из-за плотно сдвинутых штор, лежал пион.
Сев в постели – волшебные кристаллы в подсвечнике немедля вспыхнули при движении, – Ева взяла в руки прохладный цветок: может, и не пион, но очень на него похожий. Провела пальцами по алым лепесткам, отзывавшимся на прикосновение пробегающими по кромке искрами… десяткам бумажных полукружий, соединенных в грубоватую рукотворную копию соцветия.
Слабо улыбнулась.
Она знала, что вместо простенького бумажного цветка Герберт наверняка мог бы сотворить иллюзию самого роскошного букета. И знала, почему не сотворил.
Что ж, пусть он и не умел складывать оригами – но ножницами, клеем и крошечной щепоткой магии определенно мог воспользоваться довольно умело.
Глава 6. Attacca
(*прим.: Attacca (атака) – указание в конце какой-либо части, предписывающее начинать следующую часть без перерыва)
Прием в честь дня наречения наследника удался на славу. Танцы были в нужной степени головокружительны, подарки – в нужной степени оригинальны, тосты – в нужной степени сладкоречивы, угощение – в нужной степени разнообразно. И пусть все присутствующие в зале знали, что меньше всего они нужны самому наследнику, это не мешало никому веселиться в меру своих возможностей.
Ее Величество танцевала лишь три танца. С братом и с обоими племянниками. Большую часть празднества она провела на троне, наблюдая за тем, что происходит у его подножия: все парадные залы дворца строили в классических традициях, и королевское место золотилось на возвышении, к которому вели пять широких ступеней.
Даже самый зоркий наблюдатель не смог бы определить, как королева относится к тому, что видит, и только он вычислил бы то, что теоретически могло вызвать ее неудовольствие. Схему передвижения гостей, помимо обычных танцев ткавших некий свой танец – вокруг Миракла Тибеля. Небольшие кучки гостей сходились и расходились по бело-золотому квадрату залы, чтобы образовать новые компании для новой ничего не значащей беседы; многим их перемещение показалось бы абсолютно хаотичным, но на деле все эти светские па вытанцовывались вокруг движущегося центра, являвшего собой одного-единственного человека. И вовсе не именинника.
Айрес задумчиво следила, как ее племянник – другой племянник – сходится и расходится с теми, кто лоялен ей, и теми, чья лояльность была под сомнением. Ни с теми, ни с другими он не говорил больше или меньше, чем того требовал учтивый бальный разговор, избегавший каких-либо опасных тем – и, естественно, в первую очередь избегавший политики. Танец сталкивал Миракла Тибеля с министрами и советниками, аристократами и дельцами, вскарабкавшимися на ту высоту, где тебе открывалась дорога даже в королевский дворец; до Айрес это было немыслимым, но после ее восхождения на трон… к чему предрассудки? Да, она упразднила Большой Совет, чтобы не допустить низшие сословия к правлению (чернь не знала и не могла знать, как управлять страной; иначе Айрес не получила бы королевство в том плачевном состоянии, до которого его успешно довел отец – заботами того самого Совета). Да, она не позволяла никому, и особенно народу, мешать ей вести свою страну тем курсом, который она считала нужным. Да, она вернула аристократии многие права, отобранные еще при ее деде – ибо аристократия веками держала власть в своих руках, так что куда лучше слуг знала, как с ней обращаться и как помочь с этим Ее Величеству. Тот же давно упраздненный закон «О наказании прислуги»… о, как кричали и брызгали слюной ограниченные поборники морали и человечности, когда Айрес дала ему вторую жизнь! Казалось бы, любой здравомыслящий человек поймет: ценными слугами дорожат при жизни не меньше, и в посмертии, и какой смысл судить аристократа за то, что он до смерти забил кнутом бесполезную ленивую горничную? Если виновный не круглый дурак, он и от закона за редким исключением успешно уйдет кривыми дорожками денег и связей. Но нет, ее – ее, подумать только – винят в узости мышления! Разве не проявила она к низшим сословиям щедрость не меньшую, чем к высшим? Разве не она презрела глупые условности, державшие ее подданных в клетках своего положения, не дозволявшие достойным простолюдинам пробиться ко двору лишь потому, что Великий Садовод не дал им родиться в именитом роду? Разве она была жестока? Те, кого забирает Охрана, сами заслужили свою участь (хотя бы тем, что были достаточно глупы, чтобы позволить Охране прознать о своих мыслях и намерениях). Айрес могла бы уничтожать изменников семьями, кланами, родами, как в истории не раз делали до нее. Но она была милосердна – и всегда миловала детей, если те не разделяли взгляды отцов… тех, кто переживал допрос, позволявший точно выяснить это, конечно.
Допрос был обязателен для всех, кроме тех, кого по некоторым причинам Айрес считала излишним ему подвергать. К примеру, своих племянников.
Королева откинулась назад, в бархатные объятия мягкой спинки трона (что ни говори, вчерашняя вылазка здорово ее утомила – оставалось надеяться, что Уэрти понравится ее второй, неофициальный подарок). Внизу под звуки музыки в изысканном веселье, обеспеченном ею, коротал вечер ее народ. Даже возжелай гости поговорить о чем-то, не предполагавшем веселья, Охрана быстро бы это пресекла – Айрес позаботилась о том, чтобы ничто не испортило Уэрту праздник. Особенно его брат.
Вообще проявления горячей «любви» одних представителей королевской семьи к другим она считала зрелищем смешным и любопытным, но не сегодня. К тому же семье позволено то, что нельзя позволять никому другому.
Все, что она делала, она делала, заботясь о других. Всегда. Кто-то пользовался высотой своего положения в своих интересах, обеспечивая себя недоступными ранее благами, и Айрес прикрывала глаза, считая это вполне допустимой ценой за верность – но не она. Она могла сорить деньгами, могла выйти замуж, скинуть бремя правления на мужа и советников, бесцельно прожигать жизнь, как делала это любимая сестричка; но Айрес обручилась с короной – и не брала благ больших, что могла позволить себе любая женщина высшего круга, зато по мере своих сил заботилась обо всех, кого эта корона препоручила ее заботам. Охрана и простая стража денно и нощно ищет среди ее стада больных овец – чтобы другие могли жить спокойно, не смущаясь их речей, не травя разум ненужными сомнениями. Она уже сделала Керфи богатым и сытым, страной, с которой считаются – и еще сделает сердцем мировой империи.
Под пение струн, выводящих одно из немногих сочинений Кейлуса, что сыскало одобрение приличного общества, Айрес нашла глазами своего наследника. Убедившись, что тот с отстраненным видом смотрит сквозь танцующих, делая вид, что пьет, прикрыла глаза, наблюдая за племянником из-под ресниц.
Какой бы юной чудеснице ни удалось сотворить с ним то, что ставило под угрозу весь план, в этом зале ее сегодня не было – его лицо ясно поведало ей об этом. И это делало все еще сложнее. Да и с братом Уэрти сегодня общается пусть холодно, но определенно без той степени ненавистного напряжения, что искрила между ними обычно. Как это некстати… а ведь обстоятельства складывались так прекрасно, но человеческие сердца – ненадежные механизмы, требующие тонкой и постоянной настройки. Топорные методы вроде вассальной клятвы Айрес предпочитала приберечь до самого последнего момента. По этой же причине она не навязала Уэрти слежку – ограничилась простым маячком, не замечавшимся владельцем и защитой его замка по причине специфики работы: маячок активировался лишь тогда, когда владелец находился на грани гибели (в противостоянии Кейлуса и племянников, немало ее забавлявшем, Айрес уверенно ставила на последних, но предосторожности превыше всего).
Неужели неодобрение ее политического курса зашло у Уэрта так далеко, что заставило податься к братцу? Забыв о размолвке, забыв о гордости, так старательно в нем взращенной? О, конечно, многие против той войны на уничтожение, которую Айрес планирует развязать (даже среди тех, кого она считала не только верными, но и умными); и, естественно, это дало недругам еще один рычаг давления на ту чашу весов, что склоняет народ против нее. Тот же Мирк знал обо всем задолго до того, как Айрес сказала ему об этом – она прочла это в его глазах: племянник был хорош во лжи, но не так хорош, как Айрес в видении правды. И все, кто пытается ей противиться, не понимают такой простой, очевидной истины – на войне нет места ни человечности, ни милосердию. В этом мире либо ты, либо тебя. Айрес тирин Тибель уяснила это давным-давно. Не на собственном примере, ибо лишь глупец учится на своих ошибках, но Айрес с детства охотно устраивала показательные и поучительные примеры другим. Люди – лучший испытательный плацдарм для любой теории, если ты располагаешь возможностью и умением дернуть их за нужные ниточки.
Нельзя оставлять в живых врага, который однажды обязательно восстанет. Ильденская Империя рухнула потому, что не сумела уничтожить всех, кого завоевала. Да она и не могла: любая империя нуждается в дешевой рабочей силе… любая, кроме той, что способна заставить порабощенного врага работать и после смерти.
Мертвый враг, исправно выполняющий задачи раба, но лишенный даже возможности помыслить о сопротивлении, куда безопаснее и полезнее врага живого.
Что ж, спасибо старой Империи за падение, не только вознесшее на трон Берндетта и основанную им династию, но и преподавшее его потомкам весьма полезный урок. Нет, Айрес чужих ошибок не повторит! Она выкосит тех, чьи дети смогут однажды поднять бунт, во славу Жнеца, и на землях, которые продолжат возделывать их останки, взрастет новый урожай – керфианцев. У выходцев из одной страны не останется причин восставать ни против своей императрицы, ни против тех, кто унаследует ее империю. Маги живут долго: на ее глазах родится еще не одно поколение, и Айрес успеет позаботиться о том, чтобы эти поколения расселились по всему завоеванному ею свету. Привольная, сытая, вольготная жизнь, где слуги будут жить немногим хуже, чем господа – вот чего она хочет для них; а взамен просит такой малости – лояльности! Не мешать своей королеве делать то, что она считает нужным. Веры в нее, веры в то, что она лучше знает, как открыть им дорогу к счастливому будущему. Но куда там… если даже родная семья раз за разом восставала против нее. Указывала, строила козни, смела думать, что лучше нее знает, как править, что делать, как поступать с собственным племянником…
К слову о семье…
Из-под ресниц Айрес увидела, что ее племянника с нехорошо участливой улыбкой осаждает ее кузен – и, грациозно поднявшись с места, под шуршание бархатного шлейфа по ковровой дорожке спустилась вниз: странствующей звездой огибая танцующих по полукруглой орбите, пролегающей сквозь пестрые облака расступающихся придворных.
– Вижу, вся эта мишура тебе не по вкусу даже больше обычного, – тем временем задумчиво вымолвил Кейлус, прислонившись плечом к мраморной колонне рядом с Гербертом. – Может, тебе просто не терпится покинуть нас и поспешить куда-то еще?
– Не более обычного, – скучающе откликнулся виновник торжества, держа в руках нетронутый бокал.
Кейлус, в отличие от него, свое питье пригубливал часто и охотно. Но сейчас не стал: лишь слегка поболтал бокал в ладони и поднес к лицу, наслаждаясь букетом тонкого сбалансированного аромата. В том, что касалось напитков, он был истинным гурманом, умевшим ценить не только вкус.
– А, может, и вовсе не куда-то, а к кому-то? Признайся, Уэрти, тут нечего стесняться. – Никто бы не различил за привычной улыбкой Кейлуса Тибеля некоего намека, но бронзовый взгляд из-под тяжелых век был, пожалуй, слишком пристальным. – Никогда не поверю, что самый завидный жених Керфи до сих пор не обзавелся претенденткой в невесты.
– Не льсти мне, дядя. Вы с Мираклом женихи не хуже меня, – абсолютно невозмутимо и абсолютно равнодушно ответствовал тот. – Хотя, учитывая некоторые обстоятельства – возможно, без «вы».
Кейлус в ответ хохотнул. Без тени гнева или смущения, глядя на Миракла, который чуть в стороне оживленно растолковывал что-то Кроу Соммиту: с товарищем по арене они были большими друзьями и в жизни.
– Если вы с Мирком решили пойти по моим стопам и заделаться убежденными холостяками, Айри этого не переживет, – заметил он, всматриваясь в лицо племянника, пока в зрачках его плескалось настораживающее веселье.
– Не знаю, чего именно я не должна пережить, но уверяю тебя, Кейл: я крепче, чем ты думаешь, – нежно прозвенело за его спиной. Скользнув к колонне, королева замерла подле беседующих. – Что за допрос с пристрастием?
Кейлус, после секундного колебания чуть склонив голову, улыбнулся шире прежнего.
– У нашего мальчика завелись от нас секреты, дорогая сестра. Вернее, еще больше секретов, чем водилось раньше, – доверительно понизив голос, сообщил он. – Он всегда был нелюдимым, но сегодня просто превосходит сам себя.
– Его секреты – это его секреты. Кажется, ты в его возрасте был бы совсем не против, если бы кое-какие твои тайны так таковыми и остались? – одарив окаменевшего Кейлуса улыбкой, гладившей собеседника лаской отравленного шелка, королева мягко подхватила племянника под руку. – Идем, Уэрт. У меня к тебе дело.
Они разошлись в разные стороны: королева с принцем – к выходу из зала, Кейлус, по завершении разговора одним глотком опустошивший свой бокал – в сторону лакея, разносившего напитки.
Даже Айрес не заметила в разыгранном перед ней немом возмущении ни нотки фальши.
На деле продолжать беседу в присутствии кузины Кейлусу и самому отнюдь не хотелось. Ее подозрения касательно новоявленной невесты Уэрта были бы совершенно лишними. Однако молча отстать от племянника (при его-то любви к словесным уколам дорогих родственников) он счел действием куда более подозрительным, чем вынудить сестру защитить любимого птенчика. Атакой, в ответ на которую оскорбиться или хотя бы сменить тему было бы вполне естественно. Судя по всему, не прогадал.
Хотя ударила любимая сестричка и правда по больному, но у Кейлуса была масса возможностей привыкнуть к этой ее милой привычке.
Подхватив с серебряного подноса потный бокал, где в прозрачной кремово-желтой глуби жемчужным бисером рассыпались игристые пузырьки, Кейлус задумчиво застыл среди говорливого окружения танцующих, повернувшись спиной к одному хорошему знакомому.
– Страшная тут духота. Глоток свежего воздуха на балконе был бы не лишним, – рассеянно бросил он в пространство. Недостаточно громко, чтобы расслышал кто-либо из тех, кому слова не предназначались (особенно представители Охраны, разнаряженными змеями скользившие сквозь толпу), но достаточно, чтобы слова не затерялись вконец в разговорно-музыкальном шуме. – И приятные новости оказались бы сейчас так кстати…
– Для каждого мир припас информацию, которая ему будет в новость, – с той же степенью отвлеченности откликнулся человек за его спиной.
Удовлетворенно улыбнувшись, Кейлус неторопливо направился в сторону балкона – зная, что спустя время достаточное, чтобы не казаться подозрительным, господин Дэйлион последует туда за ним.
Господин Дэйлион был одним из тех, кто благодаря играм Айрес в великодушие к выходцам из простонародья и любовь к равенству (Кейлусу было прекрасно известно, что равенство сестра признает исключительно с той позиции, что кто-то всегда будет оставаться равнее прочих) пробил себе путь с низов социальной лестницы до самой верхушки. Именно это позволило ему не только обзавестись массой полезных знакомств, но и стать лучшим в нелегком деле главы синдиката наемных убийц. Скрывающимся под маской добропорядочного производителя весьма недурных сигар.
Кто-то счел бы сущим безумием допускать подобную персону ко двору. Но Айрес всегда считала, что таких людей, пока они не представляют опасности лично для тебя, лучше держать поближе. Удобнее будет понять, когда из категории не представляющих опасности они перетекут в категорию угрозы, требующей немедленного превентивного устранения.
Балкон – полукруглую площадку во всю длину залы, опиравшуюся на колонны, – окутывали чары, слегка регулирующие температуру, так что воздух там был действительно свежим, но не морозным. Падающие снежинки оседали на магическом куполе, создавая искрящийся в бальных отсветах белый козырек; под ним Кейлус и вкушал свое амелье в момент, когда неподалеку от него на перила облокотился человек в черном.
– Есть результаты, – чиркнув о перила вонючей спичкой из металлического коробка, сказал господин Дэйлион, подпаливая сигару.
Ходили слухи, что Охрана опутала весь дворец (как и многие важные государственные здания) хитрыми следящими чарами. Подававшими тревожный сигнал, когда в короткий промежуток времени группой собеседников произносилось сочетание неких слов: вроде «наследник», «королева», «покушение», «проклятие» и других, по отдельности бывших вполне безобидными, но вместе смотревшихся опасно. При их произнесении срабатывал маячок и активировалось заклятие, позволявшее бдительным стражам королевского покоя прослушать ведущуюся беседу – и либо удостовериться, что это обычные досужие разговоры придворных сплетников, либо узнать о готовящемся заговоре. Разграничения между этими категориями Охрана устанавливали сама; а поскольку представители Охраны славились своей подозрительностью, не один сплетник время от времени отправлялся в подвал, дабы верные стражи королевы могли прояснить, не использовал ли тот некий шифр и не являлся ли невинный обмен пересудами на деле обсуждением грядущего переворота.
Надо отдать Айрес должное, это почти отбило у придворных желание сплетничать. По крайне мере, о ней и Гербеуэрте. Правда, Кейлус подозревал, что взамен они с удвоенным ядом отыгрываются на других членах королевской семьи.
Как бы там ни было, они с господином Дэйлионом знали, как вести разговор так, чтобы не привлечь ненужного внимания.
– И? – не глядя на убийцу, спросил Кейлус.
Глядеть не было нужды. Он и так, что увидит – грубоватое симпатичное лицо под темно-серебристой гладью слегка напомаженных волос, с двумя колючими сапфирами прищуренных глаз, прорезанное морщинами так четко, словно те резцом вырезали по мрамору. Господин Дауд Дэйлион не был стар, но нелегкая жизнь оставила свой след в его чертах. Может, потому он и неизменно облачался в черное – как и сам Кейлус: словно оплакивая того себя, каким он мог бы стать, сложись все немножко по-другому.
– Не совсем то, что ожидалась, – отняв от губ сигару, мерцающую ржавой пламенной кромкой, откликнулся убийца. – Детишки ворковали друг с дружкой так, что мои ребята неловко себя чувствовали во время докладов.
Они стояли так, что в них трудно было заподозрить собеседников. Господин Дэйлион – налегая на парапет грудью в черном бархате, словно любуясь расстилающейся перед балконом ночной столицей, Кейлус – поодаль, прислонившись к перилам спиной, небрежно опершись локтями на светлый камень, глядя в другую сторону. И в этот момент он пожалел, что из них двоих именно он стоит к публике лицом.
– Надо же, – пробормотал Кейлус. Залпом допив свое амелье, отставил бокал на перила. – Я-то полагал, там голый расчет.
Господин Дэйлион, как он увидел краем глаза, в ответ слегка пожал плечами:
– Чувства облегчают дело. При таком раскладе отыскать рычаг давления просто.
Отвернувшись, Кейлус зачем-то точным щелчком столкнул бокал вниз. Проследил, как тот падает на пустую площадь перед дворцом (экипажи ждали во внутреннем дворе); машинально определил высоту звона, с которым тот разбился, жалея, что звук вышел слишком тихим – он любил звонкую мелодию бьющегося стекла.
Господин Дэйлион был интересным человеком во многих отношениях. В частности, он был весьма интересным главой синдиката наемных убийц, принимавшим далеко не все заказы. Его бесполезно было просить убрать жену-изменницу или того, кто портит тебе жизнь своей неподкупной честностью, зато его «коршуны» охотно участвовали в разборках одних нечистых на руку чинуш с другими нечистыми на руку чинушами. Господин Дэйлион не принимал заказы на Миракла Тибеля (отшучивался тем, что регулярно ставит на парнишку на арене и не желает терять столь ценный источник дохода), но недолюбливал королеву, ибо не любил продажность в любом ее виде – в том числе в покрывании продажности.
Кейлус не знал, принимал ли он заказы на голову Айрес, но сомневался. Скорее всего, в таком случае сегодня Дэйлиона не было бы ни на балу, ни где-либо еще. Однако все вышеупомянутые причины подтолкнули Кейлуса просить у него помощи и в таком деликатном деле, как устранение наследника престола, и в том, чем они занимались сейчас. Вряд ли господин Дэйлион так уж хотел видеть на престоле его персону – но к наследнику и любимому племяннику Айрес тирин Тибель он теплых чувств не испытывал, в судьбу и пророчества давно уже не верил, а за стребованную им с Кейлуса сумму можно было бы похитить парочку иноземных принцесс.
В этом странном мире принципиальный наемный убийца оказался одним из тех немногих людей, на кого можно было положиться.
– И у вас уже есть идеи? – выбравшись из лабиринта собственных мыслей, поинтересовался Кейлус невзначай. – О рычаге?
Господин Дэйлион затянулся, и кончик сигары полыхнул в зимнем сумраке веселой рыжиной:
– А как же.
Этажом выше Гербеуэрт тир Рейоль, не подозревая, как близко от него обсуждаются коварные планы касательно его скромной персоны, молча позволил королеве ввести его в покои, где они обычно занимались.
– Спасибо, – наконец сказал он, нарушив долгое молчание, сопровождавшее их по пути.
– Что увела тебя оттуда? – Айрес слегка похлопала его по руке, которой племянник держал ее под локоток, облитой вишневым бархатом парадного одеяния и атласом белой перчатки. – Брось, мне ли не знать, какой ты затворник.
