Текст книги "Смерть и прочие неприятности. Opus 2 (СИ)"
Автор книги: Евгения Сафонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Даже если ему всего пять?!
– В пять я уже был весьма многообещающим ребенком.
И он ведь ПОНИМАЕТ ее, с ужасом осознала Ева, услышав этот спокойный ответ. Понимает – что Айрес, что отца. Понимает, почему они делали с ним то, что делали, цели и причины, которые их на это толкнули. И не осуждает; или осуждает не больше, чем отец непослушного подростка – действия собственных родителей, в тяжелые годы его бунтарского отрочества доводивших дитятко до истерик запретом на сигареты, алкоголь и ночные загулы с друзьями. То есть приятного в этих воспоминаниях, конечно, мало, но «ну теперь-то я знаю, что они чувствовали» и «они же хотели как лучше».
– Она без раздумий устранила твоих родителей, – напомнила Ева, выбрав самое мягкое высказывание из всех, что просились на ум. – И отца Миракла. Родную сестру, родного брата.
Герберт лишь плечами пожал:
– Родственные узы для Айрес никогда не являлись священными.
– Значит, и ты для нее – ничто. И от тебя она избавится с той же легкостью, если будешь ей мешать. Если восстанешь против нее.
– Не думаю. – Задумчивость, скользнувшая в ответе, ясно дала понять: он размышлял о подобной перспективе, и не раз. – Для нее я… особенный. И я нужен ей.
Зная Герберта, Ева могла быть уверенной – им руководило не желание обманываться. Он действительно здраво взвесил все «за» и «против», которые могла учитывать Айрес при решении задачки о его устранении. И пришел к данным выводам, самую малость утешающим.
Но недостаточно, чтобы Ева могла и правда позволить себе утешиться.
– А если она велит тебе рассказать о нас? – все же решилась спросить она. – О Миракле, о пророчестве, обо всем?
– О тебе она не узнает. Могу поклясться. – Это Герберт произнес с успокаивающей твердостью и капелькой раздражительности – как ни странно, тоже успокаивающей. Эта раздражительность говорила «естественно, я не мог об этом не задумываться; неужели ты такая глупенькая, что считаешь иначе?» – Она уверена, что ты мертва. Даже если у нее возникнут подозрения на этот счет, ты сама давно поняла, что клятву можно обмануть. Не говоря уже о том, что тогда Айрес застала меня врасплох, а после того раза я как следует продумал возможные методы сопротивления. – Ева хорошо различила мгновенные колебания, скользнувшие в его голосе перед заключающими фразами: – Но это одна из причин, по которой я не прошу Миракла рассказать мне о плане восстания. Не хочу знать ничего, что могло бы снова его подставить. На всякий случай.
– Тот случай, когда неведение уж точно благо, – пробормотала Ева, радуясь, что Герберт все же не побоялся обеспокоить ее этим. Рассеянно поболтала смычок в пальцах, словно проверяя балансировку. – Должно быть, его страшно удивляет подобное отсутствие любопытства с твоей стороны.
– Должно быть, он считает, что после нашей ссоры я просто не решаюсь попросить его о чем-то подобном. Ибо он все равно не расскажет, а я не так глуп, чтобы излагать напрасные просьбы.
– Так вот почему Айрес ничего не боится. Если ты призовешь Жнеца, народ полюбит тебя. А раз ты беспрекословно подчиняешься ей, ты точно не воспользуешься этим в свою пользу… – размышляя вслух, она мысленно вернулась к самому началу разговора. – Но откуда она знала, о чем тебя спрашивать? Ты сказал, ее вопросы были слишком точны, а ведь…
– Думаю, Охрана давно следила за отцом Миракла. Айрес знала, что документы существуют. Знала, что есть тайник. Не знала лишь, где. А тут – такая удобная возможность… наверняка и за Мирком тоже следили. И когда тот вдруг в расстроенных чувствах, на ночь глядя помчался ко мне, Айрес просто сделала правильные выводы. – Герберт помолчал. – Могу ошибаться, но по каким-то причинам ей было важно, чтобы именно я выдал эту тайну. Чтобы Мирк понял, что это сделал я.
– Зачем?
– Рассорить нас. Взрастить во мне чувство вины. Помешать нам в один прекрасный день объединиться и восстать против нее… не знаю. – Он вновь уставился в пространство отсутствующим взглядом. – Иногда мне кажется, ей очень хочется отдалить меня от всех, кроме нее самой. Возможно, она сделала это, чтобы я убедился: по-настоящему в меня не верит никто, кроме нее.
– Я верю.
Ева сказала это со всей возможной деликатностью. Не гордо, не настойчиво, просто напоминая. И когда Герберт вновь сфокусировался на ее лице, его собственное самую капельку смягчилось:
– Я знаю.
На миг Еве захотелось отложить Дерозе и, вернувшись на кровать, вытащить из несчастного замкнутого некроманта того Герберта, с которым они совсем недавно лежали в обнимку. Но вместо этого она наконец провела смычком по струне «ля», пробуя звук на вкус – и, найдя его тускловатым, вспомнила, что давно не канифолила смычок.
– Я сейчас, – бережно положив виолончель на пол, сказала она, под внимательным взглядом Герберта доставая канифоль из футляра.
Часто канифолить смычок Ева не любила. Раз в неделю или две на ее взгляд было вполне достаточно: качественной немецкой канифоли хватало надолго, да и пыли при таком раскладе на струнах и корпусе оставалось меньше. Хотя она все равно не забывала после каждого занятия исправно протирать Дерозе мягкой тряпочкой.
Открыв пластиковый футлярчик, думая о своем, Ева методично водила смычком по смоляному бруску… пока – после четвертого движения – не заметила запоздало, как белый волос обретает коричневый оттенок, а пальцы ее осыпает нечто чужеродное.
Уставившись на канифоль, она удостоверилась, что вместо солнечной смолы пластиковый прямоугольник заполняет подозрительно знакомый порошок: чуть светлее и желтее какао. Втянула носом воздух.
– Мэт!!!
Демон проявился спустя пару секунд.
– Какой комплимент художнику – когда по творениям мигом распознают почерк творца, – с воистину лучезарным выражением мальчишеского личика отметил он.
– От твоих «творений» веет прискорбным однообразием, – констатировала Ева, переборов желание немедленно отряхнуть пальцы и смычок, перепачканные в иллюзорной корице. – Когда художник мусолит одну и ту же тему, это попахивает деградацией.
– Разве можно вменить мне в вину любовь к этюдам в коричных тонах?
– Хватит пастись в моей голове! Верни мне канифоль!
– Просто хотел придать обстановке чуть больше подобающего романтизма. Или предпочитаешь естественным ароматизаторам воняющие свечи? – демонстративно тяжело вздохнув, Мэт изобразил позерский щелчок пальцами. – Скучный мещанский консерватизм, златовласка.
– Только одно меня и радует, – сморщила нос девушка, когда волос вернул себе подобающую белизну, а канифоль вновь обернулась положенным золотистым бруском. – Месяц на исходе, так что скоро мы с тобой попрощаемся.
В повисшем в комнате молчании, приправленном широкой улыбкой Мэта и хмыканьем Герберта, Ева припомнила уроки с Эльеном.
И простонала:
– Вот черт…
– Предпочитаю «демон», – услужливо откликнулся Мэт. – Не считай меня славянофобом, просто звучит более складно.
Проблема состояла в том, что в иномирье и время измеряли по-иному. К примеру, керфианский день делился на десять часов вместо земных двадцати четырех. А год – на шесть месяцев вместо двенадцати.
В каждом из которых вместо тридцати дней было примерно шестьдесят.
– Мы попрощаемся с ним вскоре после Дня Жнеца Милосердного, – сообщил Герберт с явным сожалением. – Если он не нарушит условий контракта раньше. На что я, откровенно говоря, надеюсь.
– Да брось, малыш, – проговорил демон с видом оскорбленной невинности. – Неужто я так тебе не мил? Неужели не помогаю капельку сбить твой удручающе повышенный градус серьезности? Разве не веду себя как пай-мальчик, не мешая вам миловаться и ворковать?
– Если вспомнить, что вытворяли тебе подобные, заполучив себе тело – пожалуй.
– О, что ты, – глядя на Еву, сказал Мэт. – О такой роскоши я и мечтать не смею.
Молча закончив с канифолью, Ева закрыла ее крышкой – и, вернув в футляр, подняла с пола Дерозе.
Она определенно предпочитала сконцентрироваться на музыке, чем на так некстати пришедших догадках о том, какую все-таки цену Мэт может запросить за ее жизнь.
Глава 4. Irato
(*прим.: Irato – гневно, разгневано, раздраженно, рассерженно (муз.)
Приятную весть Кейлус получил аккурат в другой приятный момент: когда выводил последний такт заключительной части новой сонаты.
– Он ждет, – заглянув в гостиную сразу после короткого предупреждающего стука, с порога сказал Тим.
Торопиться – даже ради такого знаменательного события, даже несмотря на предвкушение, заставившее опахало письменного пера в его пальцах задрожать – Кейлус не стал. Музыка, эта капризная и ревнивая возлюбленная, не любила, когда ей пренебрегают в пользу чего бы то ни было. Так что он аккуратно дописал финальный аккорд и прочертил завершающую тактовую черту; и лишь убедившись, что фиолетовые чернила не размажутся, позволил себе подняться с банкетки за клаустуром, лоснившейся песочным бархатом.
Пленник ждал в Сером зале, где хозяева дома издавна любили назначать деликатные встречи: туда легко было зайти с черного хода и спуститься по потайной лестнице, незаметно для всех остальных домочадцев. Охотники за головами, доставившие пойманную жертву, переместились из Шейна прямиком на задний двор имения – для надежности Кейлус велел им удостовериться, что по прибытии их никто не увидит. Когда он вышел из потайной двери, их в зале уже не было; зато ничком валявшийся на полу парень дернулся и замычал – помимо мешка на голову ему явно сунули в рот кляп.
Тим спускаться не стал. Слишком хорошо знал, что в случае спуска ему предстоит наблюдать, а у его золотого мальчика было золотое же сердце.
– Тише, – опускаясь на колени рядом с пленником, сказал Кейлус.
Конечно, те охотники за головами, к которым он обратился, вовсе не были пособниками законной власти, выслеживающими беглых преступников. Однако они предпочитали именовать себя «охотниками» вместо пошлого «наемники», а Кейлус всегда уважал маленькие причуды тех, с кем имел дела. У него самого было слишком много маленьких причуд, чтобы он мог забывать о чужих; к тому же Кейлус имел все основания подозревать, что его охотники могли являть собой куда более достойных представителей рода человеческого, чем работающая на Айрес шваль. Даже если не касаться выродков из Охраны – всех, в здравом уме поддерживающих режим сестрицы, Кейлус считал слишком безмозглыми и вульгарными, чтобы жить.
Нет, он безусловно понимал желание заставить персону, причинившую тебе муки (особенно если удар ее ранил чувство эстетизма), издохнуть как можно более долгой и мучительной смертью. Равно как и причинение боли к обоюдному удовольствию, в рамках изысканной любовной игры. Но пытать по чужой указке, из врожденного садизма, наслаждаясь тошнотворным зрелищем льющейся крови?.. Фи.
Впрочем, Айрес всегда отличало дурновкусие. Неудивительно, что и разделявших ее взгляды на власть боги обидели тем же прискорбным качеством.
– Прошу извинить за столь нерадушный прием, – почти певуче произнес Кейлус, с улыбкой снимая плотную мешковину с головы пленника, притихшего на сером мраморе пола. – Обстоятельства вынуждают.
Кейлус ждал его со вчерашнего дня. С момента, как Тим сообщил, что охотники за головами наконец обнаружили в Шейне того, кто подошел под заданное Кейлусом описание. Что ж, вид лежащего на полу парнишки подтверждал предварительные сведения: противомагические браслеты над веревками, надежно сковавшими его руки за спиной, дешевая синяя мантия, непонимающее лицо под спутанными рыжими лохмами… Маг-недоучка, студент Шейнского Университета. В свободное от учебы время подрабатывавший продавцом в лавчонке «Книжное колдовство», приткнувшейся в переулочках в центре столицы.
Жаль. Если все было так, как предполагал Кейлус, мальчишке просто на редкость не повезло с рабочим расписанием. Зайди девчонка в другой день, в другой час – и застала бы в лавке кого-то другого. А теперь…
Одним взмахом руки он заставил развязаться узел на кудрявом затылке, удерживавший тряпку у пленника во рту. К помощи магии Кейлус Тибель прибегать не любил, однако порой она позволяла немало сэкономить время и силы.
– Ты знаешь, кто я? – спросил он, беглым взглядом отметив неряшливую щетину парнишки, плавно перетекающую в бледность щек и синеватые тени под усталыми глазами скорого выпускника (о, Кейлусу эти тени были хорошо знакомы: сам щеголял такими, на радость отцу изучая ненавистные магические науки – в том же Шейнском Университете, к слову).
– Лиэр Тибель, – пробормотал тот; улыбка, привычно игравшая у Кейлуса на губах, его явно не успокоила. Учитывая его далеко идущую славу, отнюдь не композиторскую, немудрено. – Какая честь, я… я никак не…
– Знаешь, что тебя сюда привело?
Парень нервно облизнул пересохшие губы, пока глаза его метались, оглядывая незнакомый зал: серый от серебра светильников на стенах, из которых сейчас горел только один, до мозаики тонущего во тьме потолка и бархата сдвинутых портьер. Вновь сфокусировался на лице Кейлуса, лихорадочно вычисляя, какое поведение в данной ситуации наиболее стратегически выгодно.
– Мой… приступ, лиэр? – рискнул он. – Меня расспрашивали о нем… до вашего прихода.
Логично – Тим говорил, что проверил ценность добытого свидетеля, прежде чем за него расплатиться. Умный мальчик… тем более жаль.
Ох уж эти иномирные девицы. Делают, что хотят, ведут себя так, будто все вокруг их вотчина – и хоть бы раз подумала о том шлейфе последствий, что за собой оставляют.
– Расскажи мне все, что рассказывал до этого, – попросил Кейлус мягко. – Об этом приступе.
Дважды просить не пришлось. Почти взахлеб паренек поведал, как в начале месяца во время работы потерял сознание, а очнулся почему-то со здоровенной шишкой на затылке и прибавкой денег в кассе; о припадке, приключившемся с ним десять дней назад во время лекции – после чего он день провалялся в отключке, а очнулся в медицинском крыле, куда в предыдущий раз заглянул с той самой шишкой. Ну да, так его и выследили… Это Кейлус посоветовал начать поиски с университета: вероятность, что девицу могло так или иначе туда занести, он счел ненулевой. Тех иномирянок, о которых он слышал (с одной даже имел несчастье свести близкое знакомство), к магическим учебным заведениям тянуло с неумолимостью стрелки взведенного метронома.
Почти не ошибся.
– Мне нужно знать больше, – молвил Кейлус, когда под серой мозаикой воцарилась тишина.
– Это все, что мне известно, клянусь!
Когда ладони Кейлуса, склонившегося чуть ниже, легли ему на щеки, парень расширил глаза, в которых легко и ожидаемо читался брезгливый страх. И – ожидаемо – вовсе не перед тем, чего ему в действительности следовало бояться. Смешно… скудоумные, ограниченные представители нормы. Пребывают в твердой уверенности, что такие, как он, готовы наброситься на любого мальчишку и мужчину, оказавшегося в пределах досягаемости; и даже не думают примерить к ситуации чувства нормальных людей, в большинстве своем весьма разборчивых касательно того, с кем они проводят свой горизонтальный досуг. Не говоря уже о том, кого любить.
Хотя для выродков вроде него любовь, конечно же, вещь дикая и совершенно невероятная. Испытывать которую они не умеют и не способны.
– Знаю. – Почти ласковым, почти неуловимым движением Кейлус сдвинул пальцы со скул мальчишки на его виски. – Но есть то, что тебе неизвестно. Это-то меня и интересует.
Прежде, чем тот сообразил, в чем дело, прежде чем начал рваться и кричать – прикрыв глаза, Кейлус Тибель зашептал слова заклинания, которое еще вчера удосужился освежить в памяти.
Да, к помощи магии Кейлус прибегать не любил. Как и причинять боль тем, кто сам того не желал – и ничего болезненного ему не сделал. А ментальный взлом мага, не доверяющего тебе целиком и полностью, для взламываемого даже у мастера неминуемо обращался пыткой. С весьма вероятным летальным исходом. Кейлус мастером не был, но все же не зря пять лет тешил отцовское самолюбие, облачаясь в опостылую университетскую мантию. Не только же затем, чтобы в один прекрасный день швырнуть на родительский стол диплом бакалавра магических искусств.
И лучше этот мальчишка, чем Тим.
Падая в пестрядь чужих воспоминаний, он все же успел услышать дикий крик, эхом отразившийся от серой мозаики – и, захлебнувшись в барьере беззвучия на двери, бессильно затерявшийся в ранней зимней тьме.
***
– Это никуда не годится, золотце, – насмешливо заметила Гертруда, когда Ева снова рухнула в фонтан, так и не долетев до драконьего плеча. – Не смогу же я у всех на глазах просто вежливо подождать, пока ты соизволишь выплыть из озера и повторить попытку.
– И на озере помочь тебе я не сумею, – сурово добавил Герберт, опуская руки. – Разве что самую капельку.
Выпрямившись в каменном бассейне, по бедра утопая в чуть теплой воде, мокрая до нитки Ева уставилась на драконицу – вечер успел окутать сад чернильной темнотой, в которой тем ярче мерцали огненные прожилки, пробивавшиеся между плотно сомкнутой чешуей. Откинула с лица мокрые волосы: Герберт подстраховывал ее, притормаживая падение у самой воды, но неизменно требовал, чтобы приземлялась и держалась на поверхности она уже сама.
Что, как Ева имела возможность убедиться, пока получалось у нее далеко не всегда.
– Простите, но я Избранная, а не Спаситель. Без должной практики преспокойно гулять по воде не могу. – Она удрученно посмотрела на опущенный смычок, самую капельку сожалея, что в свое время немало ехидничала на тему супергероев с волшебными молотами как сомнительными символами мужских комплексов. Что ни говори, при всех преимуществах смычка (как и ждавшей своего часа Люче) в данной ситуации летающий молот был бы определенно полезнее. – Ладно, давайте еще раз.
Для репетиции ее грядущего сражения с Гертрудой Герберт еще три назад велел скелетам привести в порядок садовый фонтан. В России чистить и ремонтировать фонтан зимой, когда землю только-только выбелил торжествующий снег, наконец-то решивший задержаться до весны, было бы не самым умным решением; но здесь капелька магии предотвращала возможные неприятные последствия. Нет, запускать фонтан Герберт нужным не счел, зато наполнить немерзнущей водой каменный бассейн, площадью способный перещеголять очень просторную комнату – еще как.
По этой самой воде Ева и прогуливалась старательно последние три дня, практикуясь в непокорной левитации. По плану после постыдного поражения от Избранной Гертруде предстояло рухнуть в озеро, да еще «утонуть» на самом дне; следовательно, и сразиться они решили на этом самом озере. Которое из-за внушительной глубины всегда замерзало лишь незадолго до Дня Жнеца Милосердного, а в этом году из-за припоздавшей зимы обещало покрыться льдом и того позже.
И пусть Ева не могла не признать, что поединок с драконом в таких декорациях по эффектности обещал побить даже рекорды прославленных драконоборцев – расплатой за эффектность ожидаемо служила необходимость упорных тренировок и репетиций, способных довести до бешенства даже дзен-буддиста.
– Может, хоть одежду мне высушишь? – когда Герберт помог ей взобраться на грубый фонтанный бортик, Ева с несчастным видом пошевелила пальцами ног, удостоверившись, что сапожки до краев полны воды. – А то, знаешь ли, так и простудиться недолго.
– Я понимаю, что в ваших фантазиях на тему магии все проблемы решаются щелчком пальцев, но в реальности сушка одежды прямо на тебе грозит ожогами всей скрытой под ней поверхности тела. На что я, даже принимая во внимание твое состояние, пойти не готов. – Жестом сдержанной ласки некромант коснулся ее мокрого плеча: как раз в момент, когда Ева вспомнила – в действительности сейчас простуда была последним, что ей грозило. – Еще одна попытка, и пойдем домой. Там переоденешься.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 11.11:
Страдальчески сморщившись, Ева присела на бортике. Стянула с ног сапоги, выливая оттуда воду, кое-как натянула заново – и, убедившись, что те всего лишь благонадежно хлюпают, встала, чтобы вновь призвать в руку смычок.
Забавно, но порой – особенно в последние дни, валяясь с Гербертом на постели, пытаясь не отвлекаться от просмотра анимешек на другие приятные занятия – она почти забывала, что мертва. И тем больше раздражали следовавшие за этим моменты осознания: нет, она все еще та, кто она есть. Ева Нельская, немертвая Избранная, девочка, которой не повезло очутиться в неправильной сказке, где есть неправильные злодеи, которые делают неправильный мед. То есть фейр. То есть свершают неправильно успешные злодеяния.
Неудачница…
Подняв кверху злые глаза, Ева активировала щит. Занесла ногу над дрожащей поверхностью бассейна: левой рукой уже выплетая руну «воздух», с которой начиналась формула левитации.
– Фли варен, холл мэхь, – прошептала она, прежде чем сделать шаг.
Могло показаться, что круги, пошедшие по воде, расползались от подошв ее мокрых сапог. На деле же жидкого черного зеркала касался пузырь магического барьера, вплотную льнувший к ее ногам, а между Евой и темной водой осталась тонкая, почти невидимая глазу прослойка державшего ее воздуха. Должна была оставаться всегда – иначе не избежать ей нового падения в мокрые фонтанные объятия.
Ну, это было просто. А теперь…
Ева проследила, как Гертруда приоткрывает пасть, сверкающую белизной клыков и маревом катящегося по горлу пламени. Миг спустя точный огненный плевок с силой ударил в магический щит, расплескавшись по стенкам, разбрызгавшись в стороны. Сейчас драконий огонь Еву уже не пугал, а вот когда Гертруда пыхнула в нее впервые… Герберт, конечно, и тут страховал свою ученицу, под ее щитом поддерживая свой (Ева даже не сразу это поняла, настолько ювелирно некромант подогнал один волшебный пузырь к другому), но пока его страховка не пригодилась.
С чем с чем, а с щитами – хвала тренировкам некроманта, нещадно гонявшего ее весь месяц – у Евы все было в порядке.
Подпрыгнув и зависнув в воздухе, увернувшись от удара когтистой лапы, словно от монструозной скакалочки, подошвами сапог девушка коснулась оказавшейся под ней драконьей чешуи. Оттолкнувшись от нее, взмыла вверх: усиленно пытаясь забыть о законах тяготения. Подумаешь, подпрыгнуть на каких-то пятнадцать-двадцать метров вверх! Достать до чешуйчатой шеи, где по всеобщему мнению (отрадно неверному, как со змеиной улыбкой заметила Гертруда) кроются уязвимые драконьи места – раз плюнуть! И пламя, которым встречает ее драконица, ничем не может ей помешать. Пусть оно бьет в щит, словно сокрушительная струя из огненного брандспойта, неизбежно притормаживая полет, и эфемерный волшебный пузырь целиком тонет в широком потоке, опалявшем лицо даже сквозь защитную преграду – но Ева все же медленно и неуклонно продвигается вперед, и совсем не собирается падать, и…
Ее яростный вопль далеко разнесся по темному саду, пока Ева летела вниз, очень стараясь делать это ногами вниз. Хорошо хоть на сей раз сама смогла притормозить и благополучно «приводниться».
– А можно как-нибудь обойтись без огня, хотя бы пока я лечу? – безнадежно спросила девушка, выпрямившись на воде. Кто бы мог подумать, что однажды она пожалеет об ограничениях, некогда стребованных Гербертом с Мэта… Для демона наколдовать иллюзию озера (пускай кровавого или коричного) наверняка пустяковая задачка, а Еве сейчас не пришлось бы мириться с мерзким ощущением липнущей к телу одежды.
– Прости, золотце, – Гертруда, кое-как примостившаяся на наименее заросших участках сада, словно кошка на узкой полочке, неторопливо переминалась с лапы на лапу, – но не в драконьих привычках вежливо наблюдать, как твой убийца подбирается туда, откуда удобнее всего будет тебя прикончить. И без того сражаюсь едва ли в четверть сил.
Ева беспомощно уставилась на свои ноги, мокшие в сантиметре над жидкой вуалью молчащего фонтана.
На самом деле прогулки по воде давались ей куда проще, чем полет. Что заклятие, что рунная формула левитирования оказались просты: куда сложнее было забыть о земной аксиоме «рожденный ползать летать не может» и поддерживать внутри веру в то, что ты не можешь упасть. Все равно что играть в Питера Пэна и пытаться думать о хорошем, когда только вчера учеба и домашние проблемы заставляли тебя ловить сознание на мысли, что разбежавшись прыгнуть со скалы – не такая уж плохая идея.
Секстаккорд! Полный бекар, альтерируй твою терцию и еще тысяча музыкальных ругательства! Как Ева сумеет достать дотуда?! Это же почти недосягаемая высота! На воде она может хотя бы воображать, что под ногами у нее опора в виде жидкого зеркала. Если бы только в воздухе на пути к драконьей шее было что-то вроде ступенек или моста…
…мост…
– Хватит с тебя на сегодня, – сказал Герберт устало, ничем не выдав разочарования.
– Нет. – Ева призвала смычок, снова благополучно потерянный в процессе падения. Хорошо хоть щит на сей раз не исчез. – У меня идея. – Сосредоточенно щурясь, девушка вскинула голову, заглянув в сияющие драконьи глаза. – Повторим все сначала.
– Ева…
– Тебе понравится. Поверь, – не оборачиваясь, бросила она Герберту на уже приготовленные возражения. – Ты ведь мне веришь?
Награжденная молчанием, Ева кивнула драконице, в глазах которой плеснулось ленивое любопытство – и, вскинув смычок, приготовилась к наизусть заученной последовательности движений в этом танце атаки.
Огненный плевок. Взмах когтистой лапой. Прыжок. Ева полетела вверх, навстречу струе огня…
И за миг до того, как та расплескалась о прозрачную стенку щита, рывком взмыла еще самую капельку выше.
Почти касаясь ногами огненного золота, плещущего в воздухе под ней, девушка побежала вверх по мосту драконьего пламени: длинными легкими прыжками, перемахивая по несколько метров за каждый. Гертруда чуть задирала морду, направляя огонь выше, пытаясь ее достать – но Ева всякий раз прыгала раньше, чем ее усилия увенчивались успехом. И к моменту, когда у драконицы закончилось дыхание, уже была почти у самой драконьей пасти.
Когда плескучая золотая струя под ее ногами исчезла, Ева спланировала вниз, увернувшись от клыков, очень убедительно щелкнувших прямо над ней. Чиркнув смычком по чешуе на драконьей шее, оставив на ней россыпь голубых искр, с чистой совестью полетела вниз.
– Вот, – горделиво изрекла она, аккуратно приземлившись точнехонько на воду, не выпустив смычок из пальцев.
Со смычком они тренировались, ибо сочли его наилучшей заменой Люче, которую по понятным причинам лучше было приберечь (хотя бы до генеральной репетиции накануне прилюдного свершения эпичного подвига). В конце концов, раз рапира управлялась так же, как смычок – силой мысли, – замена была действительно почти равноценной. Конечно, им еще придется подумать, как нанести удар достоверно, одновременно не поранив Гертруду; но со смычком Ева уже научилась фальсифицировать атаку. Если поначалу тот рвался ударить со всей волшебной силы, то сейчас позволял владелице после эффектного замаха коснуться цели почти неощутимо.
– Прощайте, небеса, песнь моя спета, – скучающе пророкотала Гертруда, не без театральности хватаясь лапой за задетое место. Тут же опустила ее: – Я бы рухнула наземь в предсмертной агонии, но тогда от этих милых… зарослей вокруг мало что останется.
– Нет причин сомневаться в вашем артистизме. – Герберт следил, как Ева приближается к нему; в призрачном свете смычка улыбка, проявившаяся на его губах, казалась еще неуловимее, чем на самом деле. – Зрелищно, ничего не скажешь.
– Я же говорила, что тебе понравится.
Принимая протянутую ей руку, Ева поймала себя на том, что ответила весьма и весьма довольно. Пожалуй, даже капельку самодовольно. Судя по усмешке Герберта, с которой он рывком втянул ее на бортик, от его внимания это не укрылось.
Но, судя по доброте этой усмешки, осуждать ее он даже не думал.
– Вы развлекли меня, ребятки, и приятно было вас послушать, однако мне пора в обратный путь, – когда они застыли друг против друга – в расстоянии самую капельку ближе приличного, в напряжении самую капельку ближе дозволенного – деликатно подытожила Гертруда. – Когда я снова вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.
– Не хотите проведать… детеныша? – спросила Ева, решив, что «яйцо» в данном случае будет не самым удачным словом.
– Ни к чему. Я слышу его отсюда. – Драконица смотрела на крыши замка, отделенного от него несколькими ярусами заснеженного сада; солнце в ее глазах затенила задумчивость. – Ему все нравится… считает это новым своим гнездом. И песня сокровищ, что его окружают, красива. – Когда Гертруда опустила взгляд на некроманта, взгляд этот был непривычно мягким. – Ты хорошо с ним обращаешься, избранник Жнеца.
– Его сохранность входит в условия моей клятвы, – сдержанно откликнулся тот. – Как вы и говорили, я отвечаю за него головой.
Ева, пятью днями ранее наблюдавшая, как любовно некромант обустраивает в одной из нежилых комнат «гнездышко» для яйца (в строгом соответствии всем инструкциям, полученным от его матери), промолчала. Она тогда пошутила, что Герберт будто кукольный дом для новой игрушки собирает – на что получила тот же равнодушный ответ. Заставивший Еву лишь пуще подозревать, что на деле Гербеуэрт тир Рейоль получает искреннее удовольствие от этой редкой и почетной возможности: присматривать за столь трогательной ценностью, как еще не рожденный драконенок.
И пусть Ева ничего не сказала, но Гертруда и так поняла все лучше нее.
– Ты боишься петь, мальчик. Боишься, что другие услышат твой истинный голос, – прошелестела она, с едва уловимой насмешливостью расправляя крылья. – Побори свой страх. Позволь другим услышать звук твоей души. – Выражение, возникшее на чешуйчатой морде, Ева рискнула бы назвать улыбкой, если б только у драконов были нормальные губы и они умели улыбаться. – Ваши мелодии прекрасны, их переплетение дышит гармонией, но когда две песни сливаются воедино в истинном бесстрашии, в истинном единстве и откровении…
– При всем уважении, наша сделка включала в себя сотрудничество по одному конкретному поводу. Никак не душеспасительные беседы.
В высшей степени любезным ответом Герберта можно было бы выморозить все кусты в округе, не будь они уже замерзшими; однако Гертруда в ответ лишь выпустила носом сноп смешливых искорок, тонкими росчерками каленых узоров прочертивших сумрак и тут же погасших.
– Береги себя, золотце, – сказала драконица, прежде чем подобраться перед прыжком ввысь. – И его.
Двое, оставшиеся стоять на широкой каменной полосе фонтанного бортика, провожали ее взглядом, пока мерцающая точка не скрылась в темной пелене пасмурного зимнего вечера.
– Ты и правда вся промокла, – заметил Герберт потом.
– Могу тебя обнять, – предложила Ева шутливо, заставив смычок исчезнуть, – тогда ты ко мне присоединишься.
