Текст книги "Без мужика"

Автор книги: Евгения Кононенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Я долго разглядывала твою фотографию, Алена. Я тебя узнала. Конечно, за эти тридцать семь лет ты изменилась, но узнать можно. С этого, собственно, Славик и начал. Сунул мне фото и спросил: узнаешь? Я не была морально готова ко «встрече» с тобой. Но вскоре узнала. И он рассказал, что ты, принимая группу лицеистов из Киева и услышав, что у одного из них фамилия Лиховид, спросила, не сын ли он Дмитра Лиховида. Славик на Дмитра похож больше, чем Олесь. И фамилия та же. Когда Олесю исполнилось шестнадцать, я предлагала ему взять мою фамилию, но он не захотел, да я и не настаивала, я не рассказывала ему подоплеку нашего развода, – об этом и сказать-то никому невозможно, разве что только тебе я могла бы и расскажу в этом письме, просто так много хочется сказать, что никак не доберусь до главного.

Ты не спрашиваешь, чем мы занимаемся в этой сумасшедшей жизни, в этой сумасшедшей стране, потому что об этом тебе рассказал Славик, а вполне логично спрашиваешь, как я отношусь к тому, что делают мой сын и Анастасия. Отношусь я к этому достаточно терпимо, хотя они и занимаются, как сами же говорят, какой-то неартикулированной деятельностью: пишут какие-то проекты, какие-то статьи, которые они называют «материалами», в которых в основном высмеивают СССР и даже Великую Отечественную войну, ездят на какие-то конференции и симпозиумы, Анастасия иногда преподает на каких-то курсах – не курсах, она называет это летними школами, что ли. Но это можно пережить. И мне приходилось по-дурному, да, я признаю, абсолютно по-дурному цитировать материалы партийных съездов, когда я писала планы по классному руководству, а теперь им приходится цитировать теперешнюю идеологию, чтоб зарабатывать себе на хлеб. Я это понимаю, только не надо говорить, что нынешний строй чем-то лучше, чем предыдущий. Тогда было одно, теперь другое. Анастасия – дипломированный специалист по гражданскому обществу, она утверждает, что сейчас существенно больше возможностей для того, чтобы обыватель становился гражданином, но-де обыватели с совковой идентификацией этого не видят и для них гражданское общество ценностью не является. Меня это коробит, и я с этим не мирюсь! Общество, которое не ценит учителей, не имеет права называться ни гражданским, ни гуманным, ни вообще человеческим! Я до сих пор работаю учительницей в той же школе, хотя зарплата моя ненамного больше, чем пенсия, на которую я могла бы пойти, и я могу сравнить положение учителей сейчас и в советские времена. Да, у учителей есть свобода – не работать учителями, никто их к учительским столам кандалами не приковывает. Если им не за шестьдесят, как мне, они вполне могут переквалифицироваться на такую деятельность, как у моей невестки, но это выход для них самих, но не для страны! Можно еще перейти на работу в лицей, типа того, где учится мой бесценный внук, отличник всех наук, какие только есть, включая порчу девчонок.

Они все наказали меня за то, что я не пошла жить в ту квартиру на Лукьяновке, и стали использовать ее как домашний семейный бордель! Расскажу тебе, Алена, о самом болезненном, что случилось уже давно. Произошло это вскоре, как они вернулись из Америки, Славик тогда был еще чудесным мальчиком, а не подобным своим родителям охламоном, каковым он является сейчас. Однажды вечером Анастасия долго умащивала себя различными косметическими снадобьями и душилась во всех местах. Как ужасно это время во всех его детальках! Мы с тобой подкручивали челки металлическими щипцами, когда шли на свидание с парнями, а теперешние молодые женщины мажут волосы какими-то жидкостями. Это у них называется «эффект грязных волос». Но ведь я не дура, я знаю, для чего все это делается и для чего надевают черные чулки и кружевной пояс с резинками. Она ушла, а я через некоторое время отправилась на Лукьяновку. Я не была уверена, что она там, но угадала правильно. Застукала паву как раз в самый момент. И сразу к Олесю: разводись, разменивай квартиру, только чтоб Славик остался с нами! Я выступлю свидетелем на всех судах! И что мне ответил мой обманутый, рогатый – хоть по какой системе ценностей оценивай – сын? Сначала обматерил меня. Да, я не преувеличиваю. Он употребил нецензурную брань, что в переводе на обыкновенный язык означало, не лезь, старая хвойда, куда не просят, хоть мне тогда, во-первых, было только пятьдесят два года, а во-вторых, неужели по отношению ко мне можно употребить слово «хвойда»? Я уже молчу о том, что это он обращался к матери, к родной матери. Он сказал, что Анастасии сейчас крайне необходимо иметь связь с тем кадром, с которым я ее застукала, иначе она окажется на грани нервного срыва и не сможет написать проект борьбы с проституцией, а у него сейчас депрессия и поэтому он не может, да и не хочет, предоставлять то, что ей сейчас так нужно. Сказал, что никогда с ней не разведется, чтоб я об этом и не мечтала, потому что их объединяет не банальное половое влечение, как примитивных самца и самку, а высокая дружба и глубокое понимание проблем друг друга. Анастасия так же терпимо относится к его романам, которые у него периодически случаются, а как тут не крутить романы, если стоит пустая квартира, которую купили для покоя родной матери, а она вместо того, чтобы на этот покой отправиться, осталась мотать нервы всей семье? Тогда же он попытался забрать у меня ключ, я не дала, говоря, что, мол, раз это моя квартира, то я буду бороться с развратом, сколько Бог даст силы и здоровья. Так они там поменяли замок, и ключа мне больше не дали!

Вот такая у меня жизнь, дорогая Алена. Надеюсь, что твоя жизнь лучше. Надеюсь, Славик, который так тебе понравился, наговорил глупостей про твою семью, про твоих сыновей, а твой нынешний муж хоть и не является отцом твоих детей, но вовсе не моложе тебя на пятнадцать лет, а просто хорошо выглядит. Ты тоже хорошо выглядишь, как я уже тебе говорила в этом письме. Я тоже, Алена, вопреки всей своей сумасшедшей жизни, выгляжу неплохо. Прежде чем садиться писать это письмо, я подобрала фотографию, которую тебе и посылаю. Я тут с еще двумя девочками из нашей группы, фото сделали во время прошлогодней встречи выпускников физмата, здесь сфотографировались только те, кто до сих пор работает в школе. Да, я не крашу волосы и не пользуюсь косметикой, потому что не люблю ни в чем обмана, но до сих пор делаю утреннюю гимнастику. «Неведомо зачем», – говорит Анастасия, которая понимает смысл стройной фигуры только в том, чтобы удержать мужчину – законного или левого. Для меня же это самодисциплина. А раз природа одарила высоким ростом, то я держу свою седую голову высоко. Моя семья периодически пытается выдать меня замуж то за отставника, то за иностранца. Ибо я их совесть. А бессовестным людям жить рядом с совестью тяжело. Без меня они либо затеют еще какой-нибудь коллективный разврат, да такой, что я даже представить себе не могу, – а так просто по очереди ходят на Лукьяновку, кажется даже расписание составили и вывесили в гостиной, и пятнадцатилетний Славик ходит туда уже два года – либо поубивают друг друга, потому что иногда разъяряются в ссоре, как дикие звери, и я их чуть ли не растаскиваю и все же останавливаю – единственно, за что они меня ценят и признают мои заслуги перед их ненормальной семьей. Тогда мы все ненадолго начинаем новую жизнь. И они в который раз заводят разговор, не выйти ли мне замуж, пока я еще сохранила, как они говорят, остатки товарного вида. Алена, вот теперь пришло время рассказать, чем кончила моя мама. Ты же знаешь, я родилась в День Победы, – разве могли те, кто встречал маму из больницы, пропустить Победу, как я проглядела ту независимость под окнами роддома, где были Анастасия со Славиком? Так вот, я родилась в День Победы, отца уже не было, не вернулся с войны. И с тех пор у мамы никого не было. И как-то и не представлялось, чтобы кто-то был. А в восемьдесят втором, когда я уже давно развелась с Дмитром, когда Олесь был в шестом классе, мама вдруг познакомилась с одним человеком. Он был очень хороший, участник Великой Отечественной, с другим мама просто не смогла бы сблизиться, вдовец, а через год мама умерла. Умерла от женской болезни, были страшные кровотечения, страшные крики, он ухаживал за ней вместе со мной, это продолжалось недолго, но было ужасно. По-видимому, их брак был не стариковским, а настоящим, плотским. Умирая, она мне сказала: Тала, не выходи замуж в старости. Если останешься одна молодой, одна и доживай свой век. Я всегда помню эти мамины слова, как, впрочем, и другие. Это для меня железно. Когда-то я рассказала о маминых словах Анастасии, попросив: не сватайте меня, для меня поздний брак – это преждевременная смерть. Это моя бедная мама обезумела. И тяжко за это заплатила. Но и оберегла меня своей кончиной. А могла бы еще жить. Некоторые женщины ее года рождения до сих пор живут, хоть уже и старенькие. В День Победы можно увидеть много таких бабушек с орденами. Я всегда беру деньги у своей банды – они только пропьют или купят очередной диск с порнухой, – покупаю цветы и дарю их таким бабушкам прямо на улице. Сын смеется, Анастасия, нужно отдать ей должное, всегда его останавливает, говоря, что это проявление моей гражданской позиции, которому не следует мешать. Если бы я в советские времена захотела раздавать цветы героям УПА, мне было бы гораздо тяжелее это сделать, так пусть ценит теперешнее паскудное время.

Они у меня все, должна тебе сказать, большие патриоты Украины, только какие-то странные. Между собой разговаривают по-русски, но пишут (это для них святое!) только на украинском. Ругаются – исключительно по-матерному, как грузчики на базаре, а в своих «материалах» для разных печатных органов, – он у меня где только не печатается, мой Олесь, – регулярно пишут, что матюги – это глубоко российское явление, чуждое нашей Украине. Когда же я спрашиваю его, зачем он этим чуждым явлением так часто пользуется, он отвечает, что это тяжелое колониальное наследие. Когда я опять спрашиваю, зачем он прививает это тяжелое колониальное наследие своему сыну, ровеснику независимости, он призывает меня посмотреть на себя – мол, не ровеснице Победы судить таких элитных граждан Украины, как они.

Не знаю, на каком языке ты разговаривала с моим Славиком, на русском или на украинском, он говорит, что на немецком и на английском и что ты похвалила его уровень. А я преподаю в украинской школе почти сорок лет, и мои ученики еще в советские времена знали все технические термины на украинском – и «сопротивление», и «электроток», и «напряжение» и все-все-все. И я всегда говорила новеньким: не хотите учиться на украинском – идите в другую школу. Или вообще уезжайте из Украины. И никаких неприятностей из-за этого у меня не было! И пластинки Гмыри у меня всегда звучали! А «они» поломали мой проигрыватель и, вместо того чтобы его починить, купили мне аппарат для прослушивания лазерных дисков! Но я хочу слушать свои пластинки, а не их диски! И всегда у меня на столе стояла и стоит статуэтка Леси Украинки! И сын мой всегда был не Сашей, а Олесем, и муж – не Димой, а Дмитриком!

Алена! Как заболело у меня сердце, когда я написала это слово на двадцатом уже листике моего письма к тебе! Надеюсь, у тебя от этого имени сердце больше не болит. Я так желала тебе встретить парня, с которым бы ты забыла Дмитра Лиховида, и, наверное, так это и случилось. Дмитро умер несколько лет назад, умер внезапно, от сердечного приступа, не дожив до шестидесяти лет. Он был женат, имел дочь, «мои» – сын, внук и даже Анастасия – общались с его семьей. Он ушел от нас, когда мы развелись, но всегда давал на Олеся денег больше, чем следовало по закону. Почему мы расстались? Это случилось не в один день. Я перестала быть для него той женщиной, с которой… Алена, я не знаю, как бы отнеслась к этому ты, если б тебе суждено было выйти за него замуж, но от меня он однажды захотел такого, чего я и представить не могла, что такое бывает. Олесю было уже два года, мы были женаты не первый год. И он решил внести в наш брак, так сказать, разнообразие. В моем представлении такого от женщины может хотеть только насильник, а не муж, возлюбленный. Он ведь был для меня не просто мужчиной, мужем, но героем, воином, тем, кто допоет недопетые песни Великой Отечественной. Я никогда не забуду, как он говорил, что хочет попасть на войну с несправедливостью, которая идет где-то на земном шаре, – во Вьетнам, или в отряд Че Гевары… Не знаю, может, ты изменилась, но тогда и ты была такой же. Помнишь, как ты рассказывала, как твой отец мальчиком убегал на войну в Испанию. Позже, когда я прочитала «По ком звонит колокол» Хемингуэя, я все время плакала и вспоминала твоего отца. И моего Дмитра тоже, хоть тогда уже и не моего.

А расставание наше произошло постепенно. Когда он захотел от меня… я ему отказала. Несколько дней вообще не могла спать с ним в одной постели. Через некоторое время он пришел домой с цветами, с вином, я была счастлива, думала, он прощения просит, а он полагал, что в подпитии я буду сговорчивее. Так продолжалось несколько месяцев. Порой как будто все забывалось, и счастливые дни возвращались, но потом он опять начинал настаивать на своем. А вскоре стал возвращаться домой все позже и позже. Когда же вообще не пришел ночевать, мама ему сказала: вот твоя комната, мы ее тебе освободим, а с Олесем и Талой будем жить в нашей, тринадцатиметровой. Тогда-то он и ушел совсем. И больше не возвращался. Даже за вещами не пришел. Стал жить с одной. Она и пришла под осень за его теплыми вещами – а ушел он от нас весной, когда цвели каштаны.

Вот такая жизнь, дорогая Алена. Никому я не рассказывала о том, что произошло тридцать пять лет назад. Если бы ты была рядом, то, наверное, тебе рассказала бы. Но таких подруг у меня больше не было, разве что мама. Она о чем-то и сама догадывалась. Ведь была медсестрой на фронте. Но ни о чем меня не спрашивала. Олесь виделся с ним. Обсуждали ли они причины нашего развода – мне это неизвестно. Я знаю те грубые слова, которыми такие вещи называются. Учителя все знают, у меня было много учеников из неблагополучных семей. Но чтобы такого хотел романтичный юноша, готовый воевать в отряде Че Гевары – до сих пор не укладывается в голове!

И потом я всегда ощущала боль, когда видела, как мой сын Олесь сморкался в пионерский галстук, хоть ты не думай, что я такая тупая, я видела весь идиотизм пионерской организации брежневских времен, и комсомольской тоже, и выше, но у меня в ушах и в сердце всегда звучали строчки из поэмы «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого, которые я знала наизусть и не забыла до сих пор, и всегда мне больно за ту несчастную девочку и за тех, что со знаменем шли в поход по льду, не жалея себя! Недолгое время такое настроение было в обществе в последние годы СССР, когда казалось, Союз обновится, все повернется к тем благородным идеям, под влиянием которых его создавали, – о, как бы посмеялись мои родственнички, доведись им прочитать эти слова! А Анастасия – та бы не смеялась, а в который раз начала бы меня убеждать: если мне так хорошо знакомы романтические чувства, связанные с советской – с советской гражданской религией – слова-то какие изыскивает! – так почему я не могу понять тех, кто молится иным богам? А потому что в системе координат только одно начало! – отвечаю я.

«Очко» – отвечает мой внук. Ты понимаешь, что имеет в виду этот разумник? «Очко». То есть туалет. По его мнению, все надо слить в туалет. Все высокие чувства, всю романтику, все. И это мой внук. И Дмитра Лиховида, который хотел умереть за счастье человечества, а умер, кажется, потому, что выпил лишнего.

Так мы и живем, Алена. Кажется, я ответила на все твои вопросы. Если ты уже не такая, какой была раньше, если в моем конфликте с семьей ты готова принять «их» сторону, то лучше не отвечай совсем. Но я буду ждать твоего письма. Надеюсь, ты найдешь слова, чтобы опровергнуть то, что наговорил тебе про меня, а мне про тебя мой внук.

Целую тебя и обнимаю. Боже мой, я так и не обняла тебя, когда ты уезжала из Союза навсегда! Так обнимаю сейчас…

Твоя Наталка.

Наталья Васильевна дописала письмо и спросила у внука, какой почтовый адрес у Элианы Беркгоф. Он сказал, что знает электронный. Предложил бабусе набрать на компьютере то, что она нацарапала на бумаге. Вмешалась его мать, взяла электронный адрес давней подруги своей свекрови, связалась с ней, объяснила ситуацию и уже вечером принесла Наталье Васильевне почтовый адрес той, что когда-то была Аленой. И даже предложила авиаконверт с маркой для отправки за границу. Но письмо оказалось слишком тяжелым, и Наталья Васильевна поехала на Главпочту доклеивать вторую марку, чтоб письмо не вернули с полдороги.

Несколько лет назад Наталья Васильевна отсылала письма с Главпочты кому-то из своих знакомых, из тех, что оказались, как говорили в советские времена, «за бугром». Это было, наверное, еще до того, как столь бурно развились электронные способы связи, разгрузив «бумажную» почту. Тогда она едва впихнула письмо в большой почтовый ящик. А сейчас ее конверт скользнул в щель легко, упал вниз и больно ударился о дно полупустого почтового ящика.

Special woman

Неля Тимченко, научный работник Института гуманитарных проблем современности, включила телевизор и узрела на экране своего бывшего мужа Александра Тимченко, которого не видела бессчетное количество лет. Супруги расстались очень давно, остаточных явлений в виде постбрачных отношений, которые бывают у многих, у них не наблюдалось. От бывшей совместной жизни у Нели остались только «неординарная» фамилия Тимченко и двенадцатилетний сын Юрий. Ежемесячно в почтовом ящике появлялось извещение на почтовый перевод на сумму разной степени мизерности, – на протяжении последнего года она балансировала в районе тридцати семи гривен и шестнадцати копеек. Когда-то студентка пятого курса Неля Зелинская имела счастье обратить на себя внимание молодого аспиранта Александра Тимченко, который в аккуратном костюме при галстуке вел практические занятия по научному коммунизму на факультете точного машиностроения, всем своим видом символизируя глубокий научный подход ко всему, даже к коммунизму образца 1984 года.

Когда Неля в тяжелые минуты жизни припоминала, что, собственно, хорошего было в ее жизни, то в активе оказывались долюбовные отношения с Сашей Тимченко, когда тот удивлял ее нетрадиционным для того времени взглядом на ревизионистскую идеологию, а также неоднозначным отношением к ее проявлениям. А когда началась любовь, все хорошее развеялось. В постели Саша спешил, опасаясь, что придет мама. Когда поженились, Саша тоже боялся, что мама в соседней комнате услышит. Когда родился Юрчик, у Саши на носу была защита диссертации про ревизионистскую идеологию. А когда Сашина мама растормошила Нелю, чуть прикорнувшую после бессонной ночи с ребенком, для того, чтоб та немедленно шла протирать для Саши морковный сок с яблочным пюре, Неля собрала вещи и поехала к своей маме.

Несчастной Нелю Тимченко назвать было нельзя. Особенно по критериям страны, где происходит действие. Жила в центре города в доме, где квартиры дороже, чем в Амстердаме. Работала в учреждении с хитроумным названием. Там хоть и не платили месяцами, зато сотрудников иногда приглашали в Европу. Неля уже дважды была на конференциях по теме вхождения Восточной Европы в Европу настоящую. Вот только с мужем не повезло. Но с ее же мужем повезло, как она узнала из случайно увиденной телепередачи, другой женщине.

Саша Тимченко слегка нагулял щеки и диафрагму, но со времен научного коммунизма практически не изменился. Рядом с ним сидела вульгарная на вид блондинка в откровенном платье на бретельках. Ведущая представила ее широкой публике как одну из крупнейших звезд местной эстрады Татьяну Кудрину. А также как верную жену Тимченко, его подругу и помощницу во всех делах. А самого Тимченко представили телезрителям как поэта-песенника. Так-так! Неля краем уха слышала, как в эфире иногда звучало: «На слова Александра Тимченко!» Но из-за фатальной распространенности имени и фамилии не могла и представить, что какой-нибудь примитивный текст на манер «Я и ты… В мире красоты… Мы плывем… Мы живем» создал тот, кто посылает ей ежемесячно по 37 гривен 16 копеек на содержание сына Юрия. Саша Тимченко перед телекамерой целует Кудриной руки. Доверительно рассказывает телезрителям, что она родила ему двойню. Как удается совмещать семью и творчество? Конечно, очень трудно. Но если в семье царит согласие – то как же без песни?

Потом Кудрину попросили спеть, но она призналась, что сегодня не в форме, так как с утра варила семейству борщ. Но потом все же вышла на подиум и, профессионально демонстрируя ноги, затянула песню о приоритете семейных ценностей надо всеми остальными.

 
В оконце стало вечереть,
Готовится в кастрюле ужин,
Я жду домой с работы мужа,
Чтоб песню с ним дуэтом спеть.
 

Кудрина пела медленно, тщательно выговаривая слова. Очевидно, композитор закладывал такой ритм, чтоб донести до слушателя глубокий философский смысл поэзии пана Тимченко.

 
Настала ночь, уснули дети,
Мы у окна с тобой.
Нет ничего на белом свете
Прекрасней, чем родимый дом.
 

Когда-то, в долюбовный период отношений, Саша Тимченко цитировал необычайно хороших поэтов, и Неля, сидя в библиотеке, откладывала дипломную работу по машиностроению, выискивала процитированные Сашей стихотворные строчки. Стоило ли приникать к высотам мировой культуры, чтоб в результате поставлять тексты бездарной Кудриной?!

Сейчас многие поют эту песню. Шлягер квартала. Раньше она не обращала внимания и даже не замечала ее, как и тысячи подобных «шедевров». Но сейчас необходимо поделиться с кем-нибудь услышанным и пережитым.

Неля набрала телефон своего приятеля и шефа, заведующего лабораторией духовной интеграции с Европой Володи Сидоренко. Володька спешил, слушал ее невнимательно, однако недаром он считался наисветлейшей головой Института гуманитарных проблем современности, – он отреагировал мгновенно и адекватно:

– На кой ляд ты анализируешь шлягерные тексты по критериям Анакреона? Народу нужны такие песни, и они существуют. Ты лучше подумай, сколько он получает за этот так называемый шедевр. И подумай, где бы найти юриста и устроить так, чтоб и твоему Юрке что-нибудь из этого перепадало. Потому что в нашем институте заплатят еще не скоро.

Вполне конструктивное замечание. Вот что значит мужской ум! Неля начала обзванивать знакомых. Ей посоветовали обратиться к юристу Дашинскому, одному из известнейших специалистов в области интербрачных отношений.

Оказалось все не так просто. Скорее всего, пояснил Дашинский, деньги за исполнение песен на концертах выплачивают спонсоры концертов, причем неофициально, как говорится, «в конвертах». Тимченко-отец нигде за них не расписывается. С таких доходов очень тяжело взыскать как налоги, так и алименты. Конечно, за исполнение песен на радио и телевидении ему тоже перепадает, но это не относится к его основному месту работы. Дашинский внимательно, в лупу, рассмотрел печать на квитанциях на 37 гривен 16 копеек.

– Вот, видите, его место работы – какое-то учебное заведение. Оттуда он и платит вам надлежащие 25 процентов. А добраться до его других официальных доходов можно будет, лишь когда введут систему личных кодов. За то, чтоб обложить реальные доходы поэта-песенника Тимченко, можно взяться, но это будет стоить не меньше чем… – Дашинский назвал солидную сумму, – но гарантии нет, потому как все зависит от совести Тимченко, которая, судя по всему, у него отсутствует. Лучше создать вокруг него негативное общественное мнение, написать в прессе, что первая жена просит милостыню в переходе, пока он с Татьяной Кудриной поет про любовь. Газеты охотно возьмут такой материал, потому что он вызовет резонанс, и тогда с Тимченко можно будет одноразово содрать сумму в валюте.

– Но я же не бомжую с сыном, – возразила Неля, – а работаю в Институте гуманитарных проблем современности.

– Тогда даже не знаю, как вам и быть, – развел руками Дашинский. – У вас еще может быть с ним много проблем, если, например, соберетесь замуж за рубеж. Тогда он может вытащить из вашего нового мужа солидную сумму.

– За что? – не поняла Неля.

– За разрешение на выезд ребенка. До вас у меня тут сидел мужчина, которому я именно в этом помогал.

– Но я не собираюсь замуж за рубеж!

– А почему? Вы образованны, неординарны, ребенок у вас один?

– Один.

– Тем более. Такие хорошо идут.

– Куда идут?

– Замуж за границу. Жизнь сейчас тяжелая. А у нас тут как раз есть солидная картотека. Можете посмотреть. Бесплатно. Может, я еще вам как раз в этом помогу.

Очевидно, в конторе Дашинского делались хорошие деньги. Мало того, что здесь пристраивали женщин за заграничных мужчин, но в результате получали и новых клиентов типа того, что был перед Нелей.

– Гляньте-гляньте, – настойчиво советовал ей Дашинский. – Посмотреть – еще не значит воспользоваться, а марьяжность нашей картотеки очень высока.

В картотеке и правда было немало интересных предложений.

«Профессор университета Париж-4, 63 года, интересы разнообразны, познакомится с девушкой не более 23 лет, стройной и сексуальной. Ответит на письмо с фото в бикини».

«Мечтаю встретить девушку старомодных взглядов, девственницу. Можно с одним ребенком».

«Очень богатый. Обеспечит всем, потребует всего».

Но наконец попался и более-менее нормальный текст:

«Молодой датчанин 48 лет мечтает встретить высокообразованную стройную женщину. Ребенок любого пола ОК».

Неля переписала адрес.

Когда она вышла из юридической конторы, было уже совсем темно. Сеялся противный зимний дождь. Обувь быстро промокла. Неужели вот это жизнь – вода в ботинках, соль в горле. А дома неприготовленный обед и сын, который и не садился за уроки, смотрит идиотские американские фильмы. Зашла в кафе согреться, выпить кофе. Рядом с барменом ревет магнитофон. Взяла чашечку, села. Бармен поменял кассету. О господи! Какой ужасный вкус у людей! Кудрина снова затянула: «И я подпеваю жене». Нужно идти домой. Больше некуда.

Дома сын сказал, что по украинскому языку – двойка, по зарубежке – тоже двойка. Назавтра нужно делать алгебру и английский. Вот это упражнение. Перевод с украинского на английский. Неля села с ним рядом, пытается помочь. Но сын упрямо настаивает, чтоб ему все продиктовали. Все упражнение – от первого до последнего слова. Неля кричит, что так нельзя, она может подсказать, но не может сделать за него все сама.

– Тогда снова будет двойка, – пожимает плечами сын. Закрывает учебник, кладет его в портфель, направляется к телевизору. Мать не пускает, начинается потасовка, сын быстро валит ее с ног, он давно уже сильнее ее. Она плачет, сын усиливает громкость телевизора.

Неля выходит из комнаты в коридор, встает возле окна. Нетипичная квартира с окном в коридоре. Когда-то тут жила ее бабушка. Она любила стоять возле этого окна. Улица очень узкая, чужие окна светятся близко. Бабушка смотрела на окна чужих квартир с добрым, детским любопытством. После ее смерти квартира досталась Неле. Последний раз здесь делали ремонт лет 20 назад. Квартира разваливается. Юрчик смотрит телевизор. Неля плачет. А к завтрашнему дню нужно еще написать статью про нигилизм в бытовых отношениях. Идет в кухню, вспоминает, что она голодна и маленький негодяй тоже, наверное, голодный.

Возвращается в комнату, пробует поговорить с сыном по-хорошему:

– Юрко, ну почему ты не делаешь уроки сам? Ты же раньше делал?

– Так ты мне раньше покупала соки, йогурты и бананы.

– Но сейчас у нас пока что нет денег. Пока не платят! Не можешь немного поработать без премиальных, учитывая тяжелое положение в семье?

– Я-то могу. Но моя голова не может. Думаешь, я не хочу? Просто у меня авитаминоз и гипоксия.

– Боже, грамотный какой. Умные слова знаешь, а элементарную задачу по алгебре решить не можешь.

– Ну я же не оканчивал факультет точного машиностроения. – Он снова пожимает плечами. Ох уж эта его идиотская манера пожимать плечами!

– Выключи телевизор, у меня срочная работа!

Как ни странно, но послушался. Села за письменный стол, разложила материал для статьи. Из блокнота выпал датский адрес.

– Ты что-нибудь знаешь про Данию? – спросила она сына.

– Конечно! Это страна LEGO! Товарный штрих-код – 57.

А Неля представила старый дом, вроде описанного Андерсеном в одноименной сказке: картины, кожаные кресла, большой письменный стол и книжные шкафы от пола до потолка. Well educated woman.

– Не знаю, как другие показатели, но образование у меня хорошее, – решила Неля и быстренько написала письмо неизвестному человеку, который любит детей и мечтает встретить хорошо образованную женщину из Восточной Европы.

Утром бросила конверт на Главпочте и забыла про него. Тема нигилизма в бытовых отношениях ждала своего немедленного освещения.

А потом был еще больший голод, и сын трогательно предложил продать свою коллекцию автомобильчиков, которую ему помогали собирать все мамины друзья на протяжении четырех лет. А потом заплатили двадцать гривен за какую-то давнюю статейку в журнале «Философская мысль». А потом пришел почтовый перевод на паскудные 37 гривен 16 копеек. А потом в Институте гуманитарных проблем современности отвалили две с половиной зарплаты. В отделе духовной интеграции с Европой накрыли столы, потому что был день рождения ее заведующего Володи Сидоренко. Все пили и гуляли, и Неля Тимченко, как никогда, ощутила если не всенародное, то общеинститутское признание своей женской и интеллектуальной значимости. Когда позвонила Юрчику сказать, что уже идет домой, то услышала:

– Тебе пришло письмо.

– Откуда?

– На марке написано: Данмарк.

Из конверта на ладонь выпала фотография светловолосого парня с большими синими глазами и котом на левом плече. Зовут Юрен Кристенсен. И не выглядит на свои 48 лет. Да и она не выглядит на свои. Пишет, что получил очень много писем и все их очень внимательно прочитал. Ни одно из них не было так хорошо написано, как ее письмо. Он просто в восторге от ее стиля. Он сразу понял, что она особенная женщина. Very special woman. Поэтому хочет познакомиться с ней ближе, просит фотографию и номер телефона. Спрашивает также, почему она развелась с мужем, не была ли причиной супружеская неверность? Сам он от природы очень верный, много лет любил одну женщину и был очень предан ей. Но когда окончательно понял, что она так и не выйдет за него замуж, решил поискать счастья в далеких краях. В связи со своей работой он много путешествует по Восточной Европе. В Украине еще не был, эксперты не советуют ему пока что иметь с ней дела. Но приватные отношения с ее страной, как и со всеми бывшими республиками Советского Союза, считает перспективными. Спрашивал, когда бы Неля хотела побывать в Дании.