Текст книги "Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)"
Автор книги: Евгения Яхнина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава девятая
Пока будут короли…
Тётушка Франсуаза неохотно отпускала Жака из лавки и дома. Она предпочитала, чтобы он был у неё на глазах. Но с тех пор, как племянник показал себя не только старательным и усердным продавцом, но ещё и дельным, толковым советчиком, она предоставила ему бо?льшую свободу.
Как только Жак немного привык к Парижу, он решил прежде всего заняться поручением бабушки. Он представлял себе его гораздо сложнее, чем это оказалось на самом деле.
Он-то думал, что ему надо будет отправиться в Версаль, где находилась канцелярия Генеральных штатов. А оказалось, что на площади Шатлэ? и в мэрии установлены ящики, куда надо опускать наказы. Жак поспешил на площадь Шатлэ.
Закрытый на ключ массивный ящик показался Жаку очень внушительным. Но его благоговейное отношение к этому хранилищу народных чаяний и надежд тотчас улетучилось, оттого что какой-то шутник, стоявший позади него, ехидно сказал: «Опускай свой наказ, да осторожно, а то гляди, как бы ящик не лопнул… от смеха. Ведь чего только не просят люди, которые поверили, что могут свободно выражать свои пожелания!»
Жак не нашёлся что сказать, но шутник и не ждал ответа, только раскатисто засмеялся и исчез.
О том, чтобы вручить наказ королю в собственные руки, как хотела Маргарита Пежо, и думать было нечего. Но Жаку помог Сильвен Горан. Он был знаком с золотошвейкой, которая расшивала золотом парадные мундиры для придворных. Сама-то она, конечно, не была вхожа во дворец. Но она дружила с дворцовой гладильщицей. Та, в свою очередь, согласилась попросить камеристку королевы передать наказ одному из вельмож, лично известных королю.
Правда, Адора посмеялся над наивностью Жака. Неужели он думает, что король будет заниматься бабушкиным наказом?
Но Жак не захотел разочаровывать бабушку и тотчас написал ей. Он старался возможно подробнее рассказать о своей новой жизни и сообщал, что наказ передан во дворец.
О двоюродных сёстрах Жак ничего не писал. Зато дружбе с Шарлем он отвёл в письме целых полстраницы.
Отцу Полю Жак тоже описывал парижскую жизнь, не скупясь на восторженные похвалы книгам, которые теперь проходят через его руки. Как он ни занят, он понемногу читает не только «Энциклопедию», но и сочинения господ Вольтера[14]14
Вольте?р Франсуа? Мари? Аруэ? (1694-1778) – выдающийся французский писатель, один из крупнейших деятелей французского просвещения XVIII века.
[Закрыть] и Дидро и многие книги, переведённые с английского языка. В них говорится о том, что все люди рождаются равными и как попирают права человека те, кто несправедливо присвоили себе львиную долю земных богатств. Особенно интересуют Жака страницы, в которых авторы рисуют картины разумно устроенного общества. Как дорого Жаку то, что в каждой из прочитанных книг он находит подтверждение тому, чему учил его добрый отец Поль. «К сожалению, – писал Жак, – дело с Фирменом не продвинулось ни на шаг, и я всё ещё не знаю, как к нему приступить».
Тётя Франсуаза, желая поощрить Жака, для того чтобы он и впредь относился с тем же рвением к делу, разрешила ему отправиться на прогулку с Шарлем в воскресный день.
Шарль зашёл за Жаком, как было условленно заранее, в двенадцать часов. Он хотел не ударить лицом в грязь и нарядился в праздничный костюм. По мнению Жака, Шарль выглядел настоящим парижанином. Как-то его встретят кузины?
Первой вышла в лавку Виолетта. Шарль засмотрелся на красавицу и потерял всю свою уверенность. Появление Жанетты и Бабетты только ещё усилило его смущение.
– Чёрт побери! До чего же они хороши, все три!.. – пробормотал он, когда друзья вышли на улицу.
Жак этой темы не поддержал, хотя Шарль всё время к ней возвращался…
Жак был в каком-то лихорадочном нетерпении: поскорее увидеть Пале-Рояль, о котором он столько слышал с тех пор, как попал в Париж. Поэтому он не обращал внимания на улицы, какими они шли.
А Шарль, словно выхваляя свой товар, на каждом шагу пояснял:
– Посмотри направо, это особняк принцессы де Ламбалль. Налево – особняк Ревельона. Хоть господин Ревельон и не аристократ, но денег у него куры не клюют. Любой аристократ ему дорогу уступит… Стой! Да ты же сейчас попадёшь под колёса!.. – Шарль схватил друга за руку.
Жак послушно отпрянул в сторону и через стекло успел только заметить огромный веер, перья на голове дамы, плюмаж на бархатной шляпе её кавалера.
– Если экипаж тебя опрокинет, удовольствия от этого ты не получишь… Хотя мадам де Грасси одна из приближённых дам королевы, – продолжал свои пояснения Шарль. – Она…
Но Жак не слушал, забыв обо всём на свете, отдаваясь радости быть свободным, разгуливать по парижским улицам рядом с другом. Какое чудесное слово «друг»! Наконец друг существует не только в его мечтах, не только в книгах – вот он здесь, шагает с ним нога в ногу.
А Шарль не уставал объяснять и показывать новому парижанину все достопримечательности.
На Елисейских полях, куда они забрели, им встретился странный человек: на его голове высился колпак, украшенный перьями цапли, а за спиной был привязан жестяной сосуд. На животе, позвякивая, болтались два серебряных стаканчика. Он шёл, покрикивая: «Кому свеженькой?..» Это был известный в своём квартале продавец напитка собственного производства – лакричной воды. Ребятишки, няньки, подмастерья, школьники тотчас облепили его, благо цена была невелика: всего три денье? за стаканчик сладкой водички.
Многое из того, что Шарль, ставший истым парижанином, просто не замечал, привлекало внимание Жака, возбуждало его интерес.
Накануне шёл дождь, и, хотя сегодня солнце светило вовсю, на мостовой блестели серебряные лужи. Вот из дома вышла дама, одетая богато, модно. Но Жак сразу определил, что она не из тех аристократок, которые имеют свои выезды. Даме надо перейти улицу, но не хочется замочить ноги. Она поискала глазами, сделала знак. К ней подбежал крепкий мальчик лет четырнадцати. Не рабочий и не нищий. Может быть, подмастерье или помощник грузчика? И снова дама, ничего не говоря, делает знак, юноша крепко упирается ногами в землю, наклоняется чуть не до земли, подставляя даме широкую спину. Не задумываясь, она проворно взбирается на это предложенное ей сиденье, высоко вздымая множество шуршащих кружевных юбок. Ещё секунда – и мальчик со своей ношей на спине, хлюпая по лужам ногами в тяжёлых башмаках, переносит даму на другой тротуар.
– Да чего ты глазеешь? Смотришь не туда, куда надо! – упрекнул Шарль друга.
А Жак между тем с любопытством глядел, как дама расплачивается с юношей, тщательно выбирая холёными пальцами какую-то мелкую монетку из своего ридикюля.
– Да ты не отвлекайся! Иначе мы никогда не попадём в Пале-Рояль, – досадливо торопил Шарль.
– А это что за нищий?
Жак уставился глазами на стоявшего на перекрёстке молодого здорового человека в синей рабочей блузе и с картузом на голове. До него долетел вопрос Жака.
– Я не нищий и не прошу подаяния. Я – рабочий, но у меня нет работы, потому что нет инструмента. Я протягиваю руку, чтобы собрать денег и купить кирку и лопату. Тогда вместе с другими я смогу пойти рыть канавы.
– Если мы будем останавливаться на каждом шагу, мы никогда не дойдём до Пале-Рояля! – снова повторил Шарль. – А именно там – самое интересное.
Париж по праву гордился своим Пале-Роялем.
Прежде Пале-Рояль, как и многочисленные кафе, был закрыт для простых смертных; сюда воспрещался вход солдатам, лакеям и прочей челяди, а также «рабочим, учащимся и собакам». Но с недавнего времени все эти запрещения были уничтожены: сначала для солдат, стоявших гарнизоном в Париже и не знавших, куда деваться в свободное время, а затем постепенно и для других простолюдинов.
Пале-Рояль представлял собой дворец со множеством галерей, выходящих в сад.
В витринах галерей были выставлены всевозможные предметы роскоши: сверкали, переливаясь всеми цветами радуги драгоценные камни, оправленные и без оправ, шлифованные и неграненые, разнообразные украшения, перья, веера, ленты, шпоры, перчатки, всякие мелочи, дополняющие мужской и женский туалет, на которые в то время обращали большое внимание. Были выставлены в галереях костюмы и домино для маскарадов, лионские сукна и бархат по пять луидоров за локоть, тонкий фарфор, камышовые тросточки, часы с компасом и без него. Стараясь потрафить покупателям, продавцы предлагали лилейное мыло, помаду, настоянную на фиалках, перчатки, надушённые жасмином… К услугам любителей были цветные гравюры и новые книги. Для тех, кто хотел полакомиться, – вафли, ликёры, апельсины, пирожные… Прибавьте к этому всевозможные новинки вроде зажигательных стёкол и зажигалок – связки серных спичек, всунутых во флакончик, натёртый фосфором, – и вы будете иметь приблизительное представление о всех чудесах Пале-Рояля. Удивительно ли, что у бедного деревенского юноши Жака разбежались глаза.
– Погоди, это ещё не всё! – радостно улыбаясь, продолжал восторгаться Шарль. – Посмотри, какие рестораны, кафе. А видишь, там, где большие окна, – галерея, в которой художники выставляют свои картины. А вот цирк, за ним – театр. В нём поют, играют, смешат народ… Туда мы, конечно, не пойдём. Но мороженым я тебя сейчас угощу.
Друзья вошли в кафе, уселись за столик. От смущения Жак не знал, как себя вести в красивом зале, где кругом расположились нарядные дамы и кавалеры; кое-где, правда, виднелись и небогатые костюмы людей третьего сословия. Их было меньше. Смущение Жака довершили красивые вазочки, в которых им подали разноцветное мороженое.
Отведав его, Жак не мог удержать восхищённого возгласа.
– До чего же это вкусно!
Глаза Жака скользнули по большому зеркальному стеклу окна. Через него видны были аллеи парка и разношёрстная толпа гуляющих по ним людей. Но взгляд Жака остановился не на них. Его внимание привлекла фигура грязного, оборванного мальчугана лет десяти, жадно прильнувшего к стеклу. Мальчик, не отрываясь, смотрел голодными, жадными глазами на ястве, украшавшие столики. Изредка он шевелил губами, проглатывая слюну. Жак замер, отставив ложечку с мороженым, которое, тая, стекало на мраморную доску столика. Лицо его вытянулось, стало как будто неживым.
Шарль не на шутку испугался.
– Что ты? Что с тобой? Неужто тебя от холода так свело?
– Н-нет… – еле проговорил Жак. Краска вернулась на его щёки. – Мне вдруг страшно стало: здесь так богато, так сытно, а совсем рядом… голодные, вздорожавший хлеб, который не на что купить…
Жак говорил и видел перед собой худенькое личико Диди. Мальчик глядел на брата и настойчиво повторял: «Привези мне сахара, побольше сахара!» Нет, нет, о сахаре говорила Клементина. Диди просил хлеба. Диди! И этот мальчик тоже! И все голодные!.. Вместо объяснений Жак показал рукой на окно, но маленький оборвыш уже исчез.
Шарль принялся уговаривать друга. Ведь не оставлять же мороженое, за которое заплачены деньги. Конечно, плохо, что хлеба нет… Но вот соберутся Генеральные штаты…
– Да, да… – кивал головой Жак.
Мороженое он доел. Никакого удовольствия оно ему уже не доставило, но о Клементине и Диди он не сказал другу ни слова.
На обратном пути Жак больше ни о чём не расспрашивал Шарля – всё как будто стало ему неинтересно. И Шарль, понимая душевное состояние товарища, тоже молчал.
Внимание друзей вскоре привлекла двигавшаяся им навстречу толпа, но не та, которая только что заполняла дорожки парка и галереи Пале-Рояля. Крики и свистки сопровождали группу людей, шедших прямо посреди улицы по мостовой.
Они приблизились, и юноши увидели чучело, которое высоко над головой несли два рослых человека. Дёргая за верёвки, они заставляли чучело дрыгать руками и ногами.
Толпа, приплясывая, пела:
Сегодня мы бросим в огонь Ламуаньона!
А завтра придёт черёд и другим!
От прохожих, охотно толковавших все происходившие события, друзья узнали, что за несколько часов перед тем толпа напала на дом начальника ночного караула. От него требовали ответа за поборы, которые он самовольно берёт с населения, что ещё удорожает и без того невыносимо дорогую жизнь. В дозорных солдат бросали камнями, будки часовых на близлежащей улице были снесены.
Что касается министра юстиции Ламуаньона, то хоть он сейчас и в отставке, он успел так насолить парижанам неправедными приговорами и тёмными спекуляциями, что, дабы неповадно было его заместителю, они решили сжечь чучело Ламуаньона. А потом… недалеко то время, когда дойдёт черёд и до его особняка.
Жак не заметил, кто и когда подал сигнал, увидел только, что какой-то человек среднего роста в рабочем костюме отделился от толпы и поднёс к чучелу кусок горящей пакли. Чучело вспыхнуло и смешно задёргалось во все стороны. Жак стоял неподалёку, до него долетали хлопья сажи, потянуло гарью. Шарль поперхнулся. В воздухе мелькали зажжённые факелы, угрожающе махали сжатые в кулаки руки.
– Идём! Идём! Нам пора! – настойчиво сказал Шарль, пытаясь силой увести упиравшегося Жака.
Шарль был совершенно растерян. В его представлении господин Ламуаньон был не просто могущественным человеком, но и символом власти. Как же теперь будет с ювелирными заказами? Господин Ламуаньон остался доволен браслетом и заказал ещё новые драгоценности для госпожи Кессон. Шарлю казалось, что под ним колеблется почва. Если такие люди, как Ламуаньон, оказываются бессильными, куда же всё это приведёт?
А Жака, напротив, обуяла радость. Так вот, значит, как! Трудовой люд Парижа больше не хочет терпеть несправедливости. Разве можно допустить, чтобы госпожа Кессон украшала руки драгоценными камнями, которые стоят больше, чем расходуют в год двадцать семей парижских рабочих!
– Идём, идём с ними! – потребовал Жак.
– Нет, что ты! – взмолился Шарль. – Зачем? Да вот гляди, и солдаты появились…
И в самом деле, навстречу толпе, несущей зажжённые факелы в руках, двигался отряд дозорных.
О демонстрации против Ламуаньона узнали не сразу в других районах, и, когда усталый, взволнованный Жак приплёлся домой, у тёти Франсуазы о ней ещё ничего не слыхали. Жак тоже не стал распространяться о том, чему был свидетелем. И с грустью подумал, что в доме дядюшки ему не с кем поделиться своими впечатлениями.
Как он ни был встревожен, усталость всё же взяла своё. «Завтра поговорю обо всём с господином Адора, – подумал Жак, засыпая. – Нет, не с господином Адора, лучше с Гамбри…»
Долго ворочался без сна и Шарль на своём ложе. В голове у него вертелась одна тревожная мысль: «Если не будет господина Ламуаньона, не будет и госпожи Кессон. И станут тогда не нужны ювелиры. А как же тогда?.. Ведь пока будут короли, будут и ювелиры… Пока будут короли…» Получалось что-то не так, и, убоявшись своих мыслей, Шарль успокоился на том, что не ему решить столь сложный вопрос.
Глава десятая
Первый шаг
Наконец-то Жаку удалось сделать первый шаг на пути, который, как ему казалось, вёл к разгадке тайны Фирмена.
Поиски он решил начать с дома, где за тридцать пять лет перед тем Фирмен Одри жил на улице Томб Иссуар.
Было семь часов утра. И по дороге Жаку попадались рабочие, отправлявшиеся в мастерские и на постройки. Они шли поодиночке или группками в три-четыре человека. За спиной или под мышкой они несли свой несложный инструмент. Их грубые башмаки гулко цокали по мостовой.
Навстречу им выходили из домов женщины с жестяными кувшинами в руках. Желающим они нацеживали в глиняные небольшие кружки горячего кофе с молоком на два су.
Встречались Жаку и зеленщики – кто пешком, а кто и на своей кляче. Они едут с рынка, и пустые корзины из ивовых прутьев болтаются с двух сторон и бьют лошадь по бокам. Но она не обращает на это внимания и неторопливо трусит, не ожидая, чтобы её подгоняли.
А вот и расклейщики объявлений. На груди у них болтается жестяной номерок, удостоверяющий, что они зарегистрированы в префектуре. В руках ведёрко с клеем и большая кисть. Они срывают старые афиши и наклеивают на стены домов различные постановления судебной палаты, объявления о торгах и продаже имущества за неуплату долгов или по случаю смерти его владельца. Но есть и более весёлые извещения: о всевозможных представлениях и зрелищах, в театрах и на открытых площадях.
Но по мере того, как Жак приближался к своей цели, встречных попадалось всё меньше, а уж фиакры и верховые сюда и вовсе не заглядывали.
Вот и улица Томб Иссуар. Прохожих мало. Лавок и мастерских нет, так что улица кажется вымершей. Что за чертовщина! Дом номер десять стоит на месте, потом идёт номер одиннадцать, потом тринадцать. А куда же девался дом под номером двенадцать? На двадцать втором номере улица кончается – она упирается в пустырь. На месте дома номер двенадцать – двор, густо заросший травой и чертополохом. На пустыре мирно пасётся коза, поодаль – другая. Вид такой, словно это не Париж, а глухая, забытая деревня. Жаку вспомнилась родная Таверни.
Жак снова пошёл по улице до конца и убедился, что напротив дома номера двадцать два находится номер первый. Только за два года перед тем в Париже произвели реформу: перенумеровали все дома – до тех пор их знали по фамилиям владельцев; номера чётные и нечётные шли подряд. Нововведением было и то, что сначала названия улиц прибивали к домам на отдельных дощечках, теперь же их вырезали на стенах двух крайних домов.
Подумав, Жак отважился войти в дом номер десять, постучался в дверь к привратнице и вежливо осведомился:
– Не скажете ли вы мне, сударыня, где номер двенадцать по вашей улице?
– Да он давно сгорел.
– А куда девались жильцы?
– Почём мне знать, молодой человек! В ту пору я здесь и не жила. Дом-то сгорел тому лет десять… Вряд ли кто из жильцов остался на нашей улице. Разбрелись кто куда… Впрочем, спросите в доме номер тринадцать.
В доме под этим номером Жак решился прямо спросить о Фирмене Одри. Такого имени ни привратница, ни выходившая из подъезда женщина никогда не слыхали.
Жак всё же не хотел отступать. Он вышел из тёмного подъезда, и его ослепили солнечные лучи, игравшие на пустыре. Ему неудержимо захотелось пробежаться босыми ногами по высокой траве, как, бывало, он бегал у себя в деревне.
Посреди пустыря была свалка, её давно не очищали, и она высилась горкой над зелёной сочной травой. Жак ещё издали увидел согбенную мужскую фигуру, стоявшую к нему спиной. Это был старьёвщик. В руках он держал длинную палку с крючком на конце. Он ловко выуживал из кучи вываренные белые кости, тряпьё, кусочки жести, рваные башмаки. Появление Жака спугнуло чёрного кота с худыми, впалыми боками. Он встрепенулся, выгнул спину и дал стрекача. А старьёвщик был так поглощён своим занятием, что не заметил, как сзади к нему подошёл Жак.
– Простите, сударь, могу я вас побеспокоить?..
Не привыкший к такому вежливому обращению, человек удивлённо обернулся. У него было дряблое, всё в морщинах и складках лицо, глаза слезились.
– Вы давно здесь работаете, сударь? – столь же вежливо продолжал Жак.
Человек явно встревожился.
– Давно, очень давно, когда ты ещё на свет не родился, – прошамкал он беззубым ртом. – И давно уже мы поделили землю с Одеттой Делэ. Она пришла позже, чем я, и ей достался участок в начале улицы. Пусть он и похуже, но ведь я пришёл первый. А здесь я один и никому ничего не уступлю!.. – Старик грозно нахмурил седые брови.
– Да я не о том, – поспешил Жак заверить старьёвщика.
Но старик не дал ему договорить:
– Я вижу, что одет ты по-господски, а кто знает, что у тебя на уме. С виду ты прост, а может, из молодых да ранний. Ты что думаешь, наше дело лёгкое и всякому по плечу?
Жак решил успокоить старика и рассказать всё начистоту.
– Да что вы, сударь, я вовсе не за тем пришёл, чтобы вас лишить куска хлеба. Я разыскиваю родственника, который когда-то жил на этой улице. И если вы и в самом деле давно здесь работаете, может, знали жильцов из двенадцатого дома…
– А почему ты меня спрашиваешь, а не кого другого? – всё ещё подозрительно спросил старьёвщик. Но в его голосе уже не было прежней насторожённости.
– Да ведь дом-то сгорел, и никого из жильцов не осталось…
– Это так! – сказал сразу успокоившийся старик. – Садись, потолкуем! – И он опустился на траву рядом со зловонной свалкой, не обращая внимания на огромных зелёных мух, взлетевших из кучи нечистот.
«Была не была!» – подумал Жак и, хотя пожалел добротный дядюшкин костюм, сел на траву рядом со стариком.
– Так как же зовут твоего родственника, молодой человек?
– Фирмен Одри!
Услышав это имя, старик опять насторожился.
– А давно ты его не видел? – уклончиво спросил он.
«Надо действовать напрямик! – снова решил Жак. – Иначе я ничего не добьюсь!»
– Я знаю, что его арестовали и увезли. Куда – неизвестно ни мне, ни другой родне. Вот я и хотел узнать, кто навещал его перед тем, как он исчез, кто из бывших соседей может рассказать о нём и его друзьях. Сам-то я из деревни и потому не знаю, как за это приняться.
Старик обратил к Жаку свои слезящиеся, водянисто-голубые глаза и испытующе посмотрел на него, словно хотел убедиться, говорит ли он правду.
– Хороший человек был Фирмен Одри, – медленно произнёс он, – всех в квартале лечил бесплатно, да ещё и денег, бывало, на лекарство даст… Я прежде с покойной женой вместе тряпичничал, ещё когда Одетта Делэ и носа сюда не совала. Так он, случалось, и жену мою лечил…
Долго и сбивчиво говорил старик, вспоминая свою прошлую жизнь и не упуская случая похвалить Фирмена и послать проклятья на голову Одетты Делэ.
Терпеливо слушая рассказ старика, Жак время от времени вставлял слово, чтобы вернуть разговор к интересовавшей его теме.
– Может, вы знали кого из друзей Фирмена? Может, самого его близкого друга?
– Того, кто его предал? – оживился старик. – Как же не знать! Ведь я не только за этой ямой присматривал, я и дворы подчищал. И всегда-то они бывали вместе, неразлучны…
– А как его звали?
– Дружка-то? Кажись, Робером.
– А по фамилии как?
– Вот этого не помню, да, кажется, и не знал… Был он куда хуже нашего Фирмена, сам толстый, а с лица невидный. Но как приключилась беда с Фирменом, говорят, сватался к его невесте. И вдруг, откуда ни возьмись, у него оказалась карета… Он к Фирменовой невесте в той карете приехал руки просить.
– А она? – с замиранием сердца спросил Жак.
– Она его на глаза к себе не пустила – выгнала! Вот какая девушка была!
– А её как звали? Может, вспомните? – спросил Жак без всякой надежды услышать ответ.
– Хоть никогда её и не видывал, а имя помню, как же. Звалась она Эжени?!
– Эжени!.. – повторил Жак. – Ну, а фамилия? Была же у неё фамилия? И что с ней сталось? Где она?
– Фамилия, кажись, Лефле?р или, может быть, Леке?р, вот уж не помню, ведь давненько то было… А что красавица она писаная была, это все говорили… Пока дом не сгорел, жильцы долго об этом деле толковали, хоть Одри не первый и не последний угодил в тюрьму за то, что за бедных душой болел. А потом дом сгорел, жильцы разъехались кто куда… А Эжени ведь сюда не ходила, Фирмен сам её навещал. Что сталось с ней, не знаю, не слыхивал, да, верно, и никто в нашем квартале не знает.
– Ну, а Робер? Куда он девался? Что с ним?
– С таким-то что станется! Живёт небось, как прежде, в довольстве, в богатстве. Не одного, наверное, человека загубил и за каждого-то погубленного денежки получал…
Больше Жаку ничего не удалось узнать. Прощаясь со стариком, он вытащил из кармана два су, которые Франсуаза нехотя отсчитывала ему раз в неделю на «карманные» расходы.
– Спасибо за то, что вы мне рассказали! А за то, что время потратили на меня, возьмите эту мелочь.
Старик покачал головой.
– Я вижу, ты добрый малый, и это понятно, раз ты роднёй приходишься господину Фирмену. Но денег твоих мне не надо. Ты молодой, они тебе пригодятся, а мне хватает и этого… – Старик поднял с земли палку с крючком и указал ею на помойную яму.
В его тоне звучала такая решимость, что Жак не посмел настаивать. «Всё-таки первый шаг сделан, – подумал он. – Хоть имя её теперь известно: Эжени! Но как узнать, Лекер она или Лефлер?»
