Текст книги "Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)"

Автор книги: Евгения Яхнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Глава двадцать вторая
Пале-Рояль

С тех пор как Жаку приоткрылась тайна Пуайе-Бианкура, прошло две недели. Адора он не видел, так как адвокат сейчас погрузился с головой во всевозможные судебные дела. Но Шарлю Жак рассказывал о своей находке подробно, и не один раз. И их беседы привели к неожиданному решению: написать предателю такое письмо, чтобы оно повергло его в трепет и заставило во всём признаться.

– Надо посоветоваться с Адора! – сказал всё же Жак.

Но Шарль, немного ревновавший друга к молодому адвокату, запротестовал:

– К чему? Ты и сам говорил, что у него дела по горло. А мы ведь только попугаем твоего Бианкура.

Сказано – сделано! Немало бумаги извели друзья, пока наконец письмо не было одобрено обоими, исправлено и переписано. И теперь они с трепетом ждали, чтобы Бианкур опять пригласил к себе Жака, предвкушая, какие интересные наблюдения ему удастся сделать во время этого визита.

Когда после долгого отсутствия Адора заглянул наконец в кабинет для чтения, Жак рассказал ему о написанном письме как о большой победе. К его великому удивлению, Адора отнёсся к письму совсем по-иному.

– Ну что мне с тобой делать! До чего же ты легкомысленный! Ведь на языке охотников такое поведение называется «спугнуть дичь». Не такой младенец Бианкур, чтобы испугаться угроз, зато он может скрыть кое-какие улики. Так чего же ты достиг?

Жак понурил голову.

Увидев это, Адора дружески похлопал его по плечу:

– Ну ладно, Малыш! Ещё не всё потеряно! Наберись терпения. Я повторяю тебе это уже который раз. Обещай ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной.

И Жак обещал.

…Выдумка Бабетты сослужила службу семье Пежо. Жак и в самом деле договорился о найме в аренду второго помещения для кабинета в самом Пале-Рояле. Это было необычайно выгодной сделкой во всех отношениях, и теперь речь шла только о сроке, когда откроется новый кабинет для чтения. Сначала переговоры, затем хлопоты по устройству кабинета развязали руки Жаку. Он больше не должен был отчитываться перед тётей Франсуазой и мог ходить в Пале-Рояль невозбранно.

Чего только не придумывал Шарль, чтобы лишний раз отлучиться из магазина и побывать вместе с другом в Пале-Рояле! Это был уже не тот Пале-Рояль, который окружал посетителя всевозможными приманками и забавами. Не Пале-Рояль, поражавший на каждом шагу роскошью и изобретательностью выдумок. Это был клуб, где кипела и била ключом политическая мысль.

Здесь постоянно сменялись люди: некоторые, мелькнув, бесследно исчезали. Многие из них, побывав в Пале-Рояле один раз, превращались в завсегдатаев. Иные становились любимцами парижан на несколько часов. Слава других утверждалась надолго. Среди последних часто упоминали имена Данто?на и Ками?лла Демуле?на. Несмотря на природный недостаток – заикание, Демулен увлекал слушателей, произнося пламенные речи, слагал стихи, бросал в толпу сатирические куплеты, осмеивающие наиболее ненавистных народу вельмож, приближённых ко двору, и толпа, смеясь, вторила ему.

В Пале-Рояле можно было купить листки с текстом его стихов, а также стихов других авторов, воззвания, наказы и газеты. Их было множество. После открытия Генеральных штатов в одном только Париже насчитывалось сто пятьдесят газет, и каждая находила своего читателя и приверженца. Купцы и рыночные торговки жаловались, что газеты отбивают у них покупателей, так как люди готовы тратить свои последние деньги на газеты, вместо того чтобы покупать съестные припасы.

Жаловались и владельцы кафе. Бывало, придут два-три человека, познакомятся, разговорятся и примутся за карты… И глядишь, карты картами, а уж редко кто из партнёров обойдётся одним стаканчиком. Выпьют, сыграют партию и снова выпьют, так что хозяева кафе не остаются в накладе… А нынче те же люди устроятся где попало – на бульваре, на улице, на крылечке – и читают вслух новый выпуск газеты. Им и в голову не приходит промочить горло!

Вот и сейчас подростки десяти – двенадцати лет то и дело бегают от Пале-Рояля к типографии и обратно и приносят влажные ещё от типографской краски листки. Листки не задерживаются у юных продавцов. Только успели притащить огромную кипу, сбросить её наземь, глядишь – от неё не осталось и следа.

Для ораторов нет специальных трибун: кто вскакивает на стол, на скамью, а иной просто опрокинет ящик и взберётся на него. Каждый стремится лишь к тому, чтобы его услышали. Те, кто побойчее, импровизируют речи, а те, кто лишены дара импровизации, читают приготовленную заранее. Толпа настроена к ораторам благожелательно. Почти всегда их провожают криками: «Браво!» Ну, а если речь очень понравилась, то оратору, как актёру, приходится повторять наиболее удачные места.

Не теряют времени зря и уличные глашатаи-любители. Они переходят от одной группы собравшихся к другой и кто как умеет сообщают последние новости: один придаёт сообщению иронический характер, второй интонацией подчеркнёт то, что кажется ему важным, третий не ждёт, чтобы его попросили, а добавит от себя своё толкование событий.

И сегодня, как обычно, друзья останавливались у каждой группы, стараясь не пропустить ничего интересного. Отношение к ораторам у них было разное: Шарль принимал всё и всех, Жак критиковал, разъяснял другу прослушанную речь. Вот взять оратора, которого они только сейчас слышали: слов много, а до смысла не доберёшься. Повторяет ежеминутно, что надо стремиться к равенству, а как этого равенства достичь, не поясняет.

Они подоспели как раз в ту минуту, когда несколько поодаль другой оратор, долговязый и худощавый, кончал свою речь словами:

– Пусть знают Генеральные штаты, что люди рождены свободными и равными в правах и что власть должна принадлежать народу. Пусть помнят, что все граждане должны иметь право думать, говорить, писать и публиковать всё, что им угодно!

Шумные аплодисменты были ответом собравшихся в этом уголке Пале-Рояля на слова оратора.

– Опоздал! У нас нет больше Генеральных штатов! У нас есть Национальное собрание! – крикнул парень, стоявший рядом с Жаком и Шарлем. – Ура Национальному собранию! – И он подбросил вверх свою шляпу.

И Жак, и Шарль, а за ними и вся толпа закричала:

– Ура Национальному собранию!

– Подождите кричать! Послушайте лучше, какую штуку я вам сейчас прочитаю. Этот памфлет называется: «Предупреждение народу» или «Разоблачённые министры», а написал его господин Жан-Поль Марат.

– Слушайте! Слушайте!

– «Сограждане! Остерегайтесь министров! Они задумали распустить наше Национальное собрание! Они окружают нас солдатами. Они только ждут, чтобы мы вышли из терпения, и тогда обратят против нас штыки!»

– Кто ты такой? – с восхищением спросил Жак.

– Я бондарь, а зовут меня Фелисье?н, – охотно ответил молодой человек. У него были рыжие волосы, очень белое лицо, усыпанное веснушками, и задорная улыбка. – Как только у меня выдаётся свободная минутка, я сюда прибегаю. Сам послушаю и другим расскажу, что узнал. Хозяин у меня ничего, покладистый, не бранит за то, что я часто здесь торчу. В Версале-то я побывал всего два раза, уж очень он далеко. А сюда сбегать недолго!

– Хорошо сказал этот длинный, что люди рождены свободными! – восхищённо произнёс Шарль.

– Неплохо, – согласился бондарь. – Но скажу я вам, довелось мне давеча вот здесь услышать, как говорил Камилл Демулен. Он тоже объяснял, что Национальное собрание займётся Конституцией, чтобы королю было легче нами управлять, а нам легче жить… Ну и говорил он! Слова сами в душу просятся… И когда он говорил, так тихо стало, что, кажись, муха пролетит и ту услышим.

– Идём с нами! – предложил Жак.

И дальше друзья уже шли втроём.

Услыхав взрыв весёлого смеха, они направились к небольшой площадке, где столпилась группа людей. Что всех рассмешило? Надо остановиться и послушать.

Небольшого роста человек, стоя посреди собравшихся, рассказывает притчу. Это она вызывает у публики раскаты смеха. А оратор – его едва ли можно назвать этим именем – говорит обычным голосом, ничуть не повышая его, словно беседует с добрыми знакомыми:

– А было дело так: решили кошки и мыши отныне жить в мире и позабыть былые распри. «Пусть будет у нас конституция, и мы все ей подчинимся!» Сказано – сделано! Выбрали кошки восемь представителей, мыши – шесть, но тут мыши сказали: «Господа, всё равно вы сильнее нас, так давайте же будем представительствовать поровну: нас восемь и вас восемь». Кошки согласились, но, как только стало шестнадцать представителей, кошки заявили: «Впредь мы будем обсуждать все вопросы отдельно от вас, а вы – от нас!» Оставшись одни, кошки тотчас постановили; «Принимая во внимание, что мышиное мясо вкусно и что мы поедали мышей в течение веков, – мы и впредь будем их пожирать!»

Притча имела большой успех. Посмеявшись вдоволь, Жак, Шарль и бондарь отправились туда, где ещё какое-то зрелище вызвало скопление людей.

Подойдя ближе, они увидели, что малыш лет шести, прочно усевшись на плечи рослого носильщика Матьеза и свесив ноги ему на грудь, высоко поднял над головой небольшой кусок картона. На нём углём была выведена надпись:

ПРИГОВОР ФРАНЦУЗСКОГО НАРОДА:

выслать г-жу Полиньяк за сто лье от Парижа,

принца Конде – также, графа д’Артуа – также!

– Ну, и насолили же народу все эти принцы и графы, если против них восстают и младенцы! – сказал Шарль, громко смеясь.

И Жак весело ему вторил.

А бондарь добавил:

– Говорят, прошлого короля разоряла мадам де Помпадур, а эта самая госпожа Полинья?к разоряет не короля, а королеву. Она её лучшая подруга и потому без счёта строит себе особняки да замки, покупает драгоценности и наряды… Ей у королевы отказа нет. А денежки-то всё равно те же, народные. Что король, что королева их тратит – всё одно. Из карманов тех, кто работает, не разгибая спины…

– А брат короля, граф д’Артуа, – подхватил пожилой человек, стоявший рядом с Жаком, – только от своих домов и угодий получает в год свыше двух миллионов дохода. И всё равно берёт из королевской казны, как из собственного кармана. А принц Конде, тот… – Пожилой человек готов был продолжать свои объяснения, но шум и крики возле одного из кафе привлекли внимание друзей.

– Что там такое? Что за шум? Взглянем-ка!

Шарль потащил Жака за рукав к тому месту, где у столиков, вынесенных прямо в сад, под открытое небо, образовалась толпа. Пока они проталкивались, Жаку, который с интересом разглядывал всех окружающих, показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Мелькнуло и исчезло. Где-то он видел эти опущенные тяжёлые веки?!

Друзья подошли ближе и увидели то, что сейчас завладело вниманием этой кучки парижан.

Окружённый плотно обступившими его людьми, стоял человек лет пятидесяти, судя по одежде – чиновник, с длинными волосами до плеч, с широким вздёрнутым носом, придававшим его лицу нахальное выражение. Настроение толпы было явно враждебное: пойманный человек, видно, сильно провинился.

– Похоже, что они хотят устроить самосуд над этим писцом! – сказал шёпотом Шарль.

Но как тихо он ни говорил, а его услышал широкоплечий парень, оказавшийся рядом.

– Какой это писец! Это сыщик!

– Сыщик?! – воскликнули Жак и Шарль одновременно.

– Сейчас будем его бить! – предвкушая расправу с ненавистным доносчиком, сказал широкоплечий. – Ведь мы застали его на месте преступления. Он шныряет здесь всегда, со всеми заговаривает, ко всему прислушивается, а сам всё примечает и наматывает себе на ус. А сегодня до такого нахальства дошёл, что на глазах у всех вытащил записную книжку и давай писать. Мы выхватили у него листок, а там донос с описанием того, что говорил разносчик газет Тюрпен, продавая свои газеты! Сейчас мы ему покажем! – И широкоплечий сжал кулаки.

Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:

– Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом – долой платье, которое ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?

Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией, расплылся в улыбке.

– Согласен! Я как все!

Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: «ДОНОСЧИК!»

Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.

Под громкий смех и улюлюканье толпы её повесили доносчику на спину.

– Теперь прочь отсюда! – скомандовал Адора. – Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдёшь до дома!

И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.

Глава двадцать третья
Это был не человек

Выйдя из Пале-Рояля, друзья распрощались с бондарем и направились вдоль Сены к Новому мосту.

Здесь ещё не было парапетов, и лёгкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгорячённые лица.

Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.

Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.

А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он обратился к нему без всякой связи с тем, о чём они только недавно говорили:

– Она меня не отвергает! Она согласна!

Не надо было объяснять Жаку, кто она. И без объяснений он знал, что речь идёт о Виолетте.

– Она мне сказала так: «Все говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного – ведь с каждым днём, напротив, всё больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай… Прославишься, станешь независимым, и кто знает… Виолетта Пежо, пожалуй, станет более благосклонной».

Жак покачал головой.

– И ты считаешь это обещанием?

– А то как же! Виолетта – капризница, но и такие слова – для неё обещание. Она ведь на них во как скупа! Но не в словах дело. Она так на меня смотрела, так улыбалась… Нет, нет, Виолетта не передумает! – убеждённо добавил Шарль.

– Ну что ж, за чем дело стало! Тебе остаётся только совершить какой-нибудь подвиг.

Но, не замечая насмешки, звучавшей в словах друга, Шарль простодушно сказал:

– Что считать подвигом? Я так понимаю подвиг: когда ты, не боясь, рискуешь жизнью или чем-нибудь очень дорогим для тебя, идёшь напролом ради чего-то очень важного, во что ты искренне веришь.

Жаку понравилось, как рассуждает Шарль. Это было непохоже на то, о чём писали книги, но зато очень верно.

– Думаешь, с ними обеими так просто сладить – с Виолеттой и госпожой Франсуазой? – продолжал Шарль. – Вот вбила твоя тётка себе в голову, что должна при жизни устроить счастье дочерей. Жанетта, та слушается, а вот с Бабеттой ей будет нелегко.

При упоминании имени Бабетты Жак насторожился. Он не понимал, к чему клонит Шарль.

– Бабетта так легко не уступит, – продолжал Шарль.

– А в чём она должна уступить?

– Вот чудак! Живёшь с ними бок о бок и не знаешь, что госпожа Франсуаза задумала выдать её замуж за сына нотариуса Лефатиса.

– За господина Лефатиса? А он?

– Да он сам ещё ничего не знает. Твоя тётушка ведь ни перед чем не останавливается. Ей пришло в голову, что теперь начнут издавать новые законы, вот тогда судейские, адвокаты, нотариусы пойдут в ход. А чем в таком случае Лефатис не жених? Она не глядит на то, что он не помышляет о Бабетте, и не сомневается, что его уговорит. Впрочем, может, и впрямь, если его надоумить, он не откажется. Только вот с Бабеттой ей будет потруднее…

– Откуда ты всё это знаешь? – Жак побледнел.

– От Виолетты. Да ты не беспокойся! – поспешил Шарль заверить товарища. – Ведь это не Бабетта придумала, а госпожа Франсуаза. Я тебе для того и рассказал, Поговори с Бабеттой начистоту.

– Если бы только я мог!

– Ты? – Шарль оторопел. – Ну, если ты отступаешь перед девушкой, что же остаётся мне?

Жак ничего не ответил, и они продолжали идти молча. Потом Шарль сказал, как бы продолжая давно начатый разговор:

– Помнишь, ты рассказывал мне о Муции Сцеволе, как он участвовал в заговоре против этрусского царя Порсенны?

– Помню, конечно. Ну и что?

– Так вот, я запомнил слово в слово, как ты говорил: когда Муция схватили, он, чтобы доказать свою неустрашимость, в присутствии царя положил правую руку в огонь жертвенника, и она сгорела…

– И поэтому ему дали прозвище Сцевола, что означает по-латыни «Левша». Ну и что же дальше?

– Я этого не забыл и уже дважды пробовал…

– Что пробовал? – заинтересовался Жак.

– Жёг руку…

Жак весело рассмеялся.

– Это здорово! Но я думаю, дружище, что ты зря подвергал себя мучениям. Подожди жечь руку, она может тебе ещё очень пригодиться, и в самом недалёком времени…

– Ты имеешь в виду Виолетту?

– Да нет, она ни при чём. Просто, когда послушаешь, что говорят в Пале-Рояле, поневоле сжимаешь кулаки и думаешь: «Они могут мне пригодиться».

– Ты прав! – горячо отозвался Шарль. – Будь уверен, тебе не придётся за меня краснеть. Кем-кем, а трусом я не буду…

Жак только собрался ответить Шарлю, но тут его внимание привлекла фигура двигавшегося им навстречу человека.

– Какое знакомое лицо!.. – Жак повернулся к Шарлю. – Где я его видел?

Почтенный господин в скромном чёрном костюме и берете, типичный представитель третьего сословия, не торопясь приближался к ним. Где же мог Жак видеть это лицо? И вдруг из-под тяжёлых век на него глянули водянистые глаза. Пустые глаза!

– Да это же Бианкур! Тот Бианкур, к которому я ходил покупать книги! – шепнул Жак другу. – Только что за маскарад? Ведь он дворянин, и ему не пристал этот костюм! Да ещё чёрный берет на голове! Это он! Это он! Теперь у меня больше нет сомнений!

– Выходит, он не только доносчик, а ещё и сыщик? – растерянно спросил Шарль.

– Как их там ни называй: сыщиками, доносчиками, шпионами, у них ремесло одно.

Между тем Бианкур остановился, словно поджидая их.

– Идём!.. – решительно скомандовал Жак и двинулся напрямик к застывшему на месте Бианкуру. – Вот видишь, встречи с нами ты не избежал! – загремел голос Жака. В ушах юноши ещё звучали вольнолюбивые речи ораторов Пале-Рояля, а человек, погубивший Фирмена, стоял перед ним. – Не уйти тебе от расплаты! Но прежде отвечай, где Фирмен Одри?

Что-то грозное почудилось Бианкуру в позе надвигавшихся на него юношей. «Неужели этот безобидный мальчишка – один из авторов письма? Кто его науськал? – промелькнуло в голове у Робера. – Но ему-то что до Фирмена? Что может быть у них общего?»

– Какой Фирмен? – опомнившись, сухо спросил Робер и поспешно опустил руку в карман, словно что-то там нащупывая. – Я не знаю никакого Фирмена.

– Не лги! Не отпирайся!.. – Жак весь кипел от ненависти. В порыве безудержного гнева он схватил Пуайе за шиворот и стал его трясти.

Шарль бросился с другой стороны и уже занёс было руку, но его остановил голос Бианкура:

– Вдвоём на одного?!

Пальцы Жака невольно разжались, поднятая рука Шарля опустилась.

– Скажи, где Фирмен, и мы тебя отпустим! – прокричал Жак.

– Н-не знаю… я… – запинаясь, произнёс Робер.

Он сразу как-то обмяк, во всём его облике появилось что-то жалкое и униженное. Съехавший набок берет придавал его лицу какое-то комическое выражение. Куда вдруг исчезла его спесь!

– Мы хотим знать правду! Говори же! – И Жак снова схватил его с силой за плечо.

– Он погиб в Бастилии! – с трудом вымолвил Бианкур.

– Когда?

– Давно, давно… Он погиб давно… – скороговоркой ответил Бианкур. – Я сожалею, раскаиваюсь…

– Ах, так?! Значит, ты в самом деле Робер Пуайе, предатель и доносчик! – И хотя Пуайе вызывал у Жака физическое отвращение и ему было противно прикасаться к нему, он ещё крепче вцепился в его плечо.

– Это было так давно! Теперь я сожалею, раскаиваюсь… – лепетал Пуайе.

– Убирайся! – с презрением крикнул Жак и с силой отбросил от себя Робера.

Из кармана предателя выпал на землю небольшой кинжал в ножнах, украшенных драгоценными камнями.

– Так ты не только предатель и трус! Ты ещё и убийца! Убийца исподтишка! Не зря ты носишь с собой кинжал! – гневно прошипел Жак и снова крикнул, сжав кулаки: – Убирайся поскорей! Я за себя не отвечаю!

Не дожидаясь дальнейших угроз, Пуайе пустился наутёк.

Шарль наклонился, поднял обронённый им кинжал и протянул другу.

– Возьми, может, пригодится…

– Зачем я его отпустил?! Но я не мог… «Вдвоём на одного», как он это сказал, у меня руки опустились. А у него-то кинжал за пазухой!.. Нет, надо было его убить!

– Убить человека? Неужели ты…

– А разве Гамбри не убили? Честного, справедливого, мужественного? Этот Пуайе – негодяй! Сколько преступлений на его совести! И, может быть, не одно убийство!.. Недаром он задумал удрать в Англию…

Взволнованные, друзья не заметили, как, свернув дважды, подошли близко к самой Сене.

И вдруг… Кто бы поверил! Навстречу им двигалась фигура всё того же Пуайе-Бианкура.

– Смотри, опять он!

– Послушай, Жак, а если он нам солгал? Вдруг Фирмен жив и вовсе не в Бастилии, а где-нибудь в другом месте. Давай спросим….

Погружённый в свои мысли, Бианкур увидел друзей, только когда они оказались шагах в двадцати от него. Он сделал какое-то странное движение – не то хотел броситься на них, не то схватить что-то.

«У них кинжал! Я сам его дал им в руки! – с ужасом подумал Пуайе. – Бежать! Бежать!»

Боясь повернуться спиной к друзьям, чтобы они не напали на него сзади, он стал пятиться к реке.

– Трус! – крикнул с презрением Жак.

Бианкур продолжал отступать, хотя ни Шарль, ни Жак не думали его преследовать.

– Осторожно, там вода… Упадёте! – невольно вырвалось у Шарля.

Но его предупреждение опоздало, а может быть, потрясённый, испуганный Робер не слышал его. Так ли, иначе ли, только он рухнул прямо в Сену. При падении он зацепился за одинокий куст, росший у края воды, и на какие-то короткие секунды повис на нём, пытаясь удержаться. Но тут же сорвался и исчез в зеленовато-серой воде.

Шарль окаменел.

Жак, взволнованный не меньше Шарля, повинуясь бессознательному порыву, ринулся к воде, чтобы прыгнуть в неё и спасти утопающего, но вдруг остановился у самого края. За короткую минуту в его голове пронёсся целый рой мыслей: «Тонет! Пойдёт ко дну! Спасти! Помочь! Кому – убийце Фирмена?»

– Этот человек утонул!.. – заикаясь, пролепетал Шарль.

– Человек? Нет, предатель! – сказал тихо Жак. – И он сам вынес себе приговор!

Жак, потрясённый, вбежал к Бабетте, которая сидела за рукоделием. Он чувствовал необходимость рассказать ей поскорей о смерти Робера, объяснить ей, а может быть, и самому себе, как всё произошло.

– Что бы ты сказала, Бабетта, если бы я… убил человека?

– Ты, Жак? Ты?

Бабетта побледнела, её лицо сразу осунулось, потемнело.

– Понимаешь, Бабетта, я не совсем убийца, сам я никого не убил, не ранил. Но всё-таки человек погиб из-за меня. И, кажется, я об этом не жалею…

И Жак рассказал во всех подробностях о встрече с Робером на набережной Сены.

– Вода была такая зелёная, зелёная… Мне кажется, я её вовек не забуду! – закончил свою исповедь Жак.

По мере того как Жак говорил, лицо Бабетты прояснялось.

– Нет, Жак, ты не убийца! Я не знаю, как это сказать по-учёному. Господин Адора, может, рассудил бы по-иному, как велит закон, на то он и адвокат. Я же говорю так, как подсказывает мне сердце. И думается мне, отец Поль – он добрый и справедливый, – наверное, как и я, отпустил бы тебе твой грех. Да грех ли это? Я сердцем чувствую, что Робер сделал много зла, так много, что ты, может, и не представляешь. Подумай, ведь он убил и Эжени, отнял у неё её любовь. Это тоже смертный грех… Нет, нет, я говорю не то, хотя чувствую правильно…

– Бабетта! Ты удивительная, ты чудесная! – Больше слов Жак не нашёл. «Я люблю её! – думал он восхищённо. – Теперь я знаю, что люблю! И ничто на свете мне не страшно!»