Текст книги "Смех и грех"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Отступиться-то я отступилась, а вот у Альки с ним что-то разладилось. И вот однажды, вернувшись из бассейна (я в ту пору своему здоровью начала уделять максимум внимания) в одиннадцатом часу ночи, когда в городе многие уже видели десятый сон, я застала в своей квартире Альку. Была она какая-то поникшая и смирненькая.

– Не предложишь кофе? – робко попросила она, потому что кофе потребляла литрами по причине низкого давления.

– Не гнать же тебя в шею, – пожала я плечами, – конечно, напою.

Мы сумерничали за столом: Алька пила кофе, я – чай (кофе я не увлекаюсь), молча смотрела на подругу, а та всё вертелась вокруг да около нужной ей темы со всякими пустяковыми новостями (мы не виделись недели две), не зная как подступить к ней. Я-то давно догадалась, в чём дело, но из вредности не помогала ей ни единым словечком перейти к желанной теме.

– Тебе Игорь нравится? – неожиданно спросила Алька, оборвав рассказ про своё новое платье на полуслове, словно ухнула в глубокий омут – такие у неё стали перепуганные глаза.

Я, конечно, ожидала нечто подобное, однако такой лобовой вопрос меня возмутил: ну чего ей, в самом деле, надо? Я две недели старалась не попадаться ей на глаза, даже на курсы кройки и шитья, где мы, собственно, и познакомились с Алькой, перестала ходить. А она… И не стала её жалеть.

– Да, нравится! – выпалила я.

Алька опешила, наверное, ожидала услышать обратное. Искра неверия, однако, мелькнула в глазах, но я безжалостно её загасила:

– Нравится! И если бы захотела, то только ты бы его и видела! – Меня раздувало от гордости при её униженности, но это длилось несколько мгновений: всё же я по натуре не злая и уж совсем не стерва, потому устало завершила свою фразу: – Не бойся, не стану я этого делать.

Ну, думаю, поймёт, наконец, баба, что пора ей сменить разговорную пластинку или по-хорошему ретироваться, надо же и меня пожалеть, я такая же бедолага, как и она. Хотя почему бедолага? И квартира, и в ней всё есть. И дети, и дача с хлипким сараем в углу. Правда, земля мне щедро и самостоятельно дарит ягоды да фрукты, а уж из овощей – что изволю посадить. Алька же одна, как перст, в своей квартире.

В общем, я тут же перестала себя жалеть, а начала жалеть Альку: это надо же, как жизнь повернулась к женщине – муж ушёл, детей нет, дачи тоже нет, и любовник лыжи в сторону навострил. Я что же, последнюю радость отнимать у неё буду? И, пропустив мимо ушей излияния подруги о взаимной любви, попросила безо всякого ехидства:

– Алька, ну не нюнь, я же сказала, что мешать не буду, Игорька твоего не буду обольщать, – и гордо вскинула голову, любуясь сама собой, – я не кошка, чтобы драться из-за мужика.

Алька, видимо, ещё больше одурела от моего благородного заявления и снова заныла, словно больной зуб, как, мол, она его любит, а он – её. И если я не встану на их пути – ну ведь сама себе противоречит! – то сойдутся, дескать, давно решили, и уж лет десять точно проживут в мире и согласии, а терять она его не хочет, поскольку он – мужчина её мечты…

Я наконец рассердилась. Ну, сколько можно ей талдычить, что я отказываюсь от её Игоречка, он мне даже уже и разонравился, а она – не внемлет, твердит: «Не стой на пути». Но и отвязаться от неё я тоже не могла – время за полночь, не гнать же бедняжку на улицу. Как у меня, у Альки тоже машины нет, автобусы ходят ночью редко, а попрётся домой пешедралом, наткнётся на какого-нибудь негодяя – их в ту пору немало развелось в нашем городе – а я потом переживай за неё. Нет уж, надо поберечь нервы. И я оставила её ночевать. А поскольку постелила ей в своей комнате, то полночи Алька изливала мне свои светлые мечты о будущей совместной счастливой жизни с Игорем. Я же сквозь сон подумала: «Ой, хоть бы год ты своего Игоречка возле себя удержала», – Алька старше своего возлюбленного на десять с гаком лет, а гак относительно женского возраста может равняться приблизительно ещё десяти годам. Одно хорошо, что эта любовная зубная Алькина боль окончательно излечила меня от дум об Игоре.

А недели через три с удивлением обнаружила, что я оказывается, не только благородная натура, но ещё и провидица: утомлённый, видимо, безбрежной любовью женщины-разведёнки, Игорь смотался из города тайно в неизвестном направлении, благо не был обременён ни квартирой, ни обстановкой – жил в общежитии. Зажили мы вновь с Алькой мирно. Алька, правда, поначалу сдала сильно, переживая крах своих надежд. Но вскоре она оправилась от удара, встретив нового мужчину «своей мечты». А я исчезновение Игоря пережила вообще безболезненно, поскольку в памятную для нас обеих с Алькой ночь получила солидную дозу антилюбви к нему. А как отправилась в очередную командировку и вовсе думать о нём перестала.

Самолёт, на котором я должна лететь в Москву, стоял среди лётнего поля, не трогаясь с места. Мы, пассажиры, кое-как удерживали глаза от слипания: рейс – предрассветный. Я специально выбрала именно его, чтобы поспеть в Москву к открытию нужного мне учреждения, и в тот же день вернуться ночным рейсом обратно. Но время шло, а самолёт стоял.

– Уважаемые пассажиры, – проворковала наконец в динамике стюардесса, – просим извинения, но наш вылет задерживается на час по метеоусловиям Москвы.

– Кой чёрт Москвы? – взорвался сидевший впереди меня мужчина. – Я вчера оттуда прилетел, там – ни облачка!

Стюардесса, естественно, не слышала его реплику и потому не вступила в дискуссию. Зато в салоне тут же завязался оживленный спор о том, как непредсказуемы прогнозы метеорологов, сводки, как правило, составлены шиворот-навыворот.

– Да ладно вам – метеосводки, – заявил кто-то гулким басом, – лётчики пьяные, потому и не летим. Экипаж новый ищут.

Мы недоверчиво приняли эту версию – уж очень высок прежний авторитет «Аэрофлота», который хоть и развалился на множество авиакомпаний, а в памяти у всех до сих пор жив рекламный призыв: «Летайте самолётами «Аэрофлота»! Это выгодно и надёжно!» Но сон – коварная вещь, спорщики вскоре поутихли, салон засопел, засвистел и запохрапывал.

Я не принимала участия в споре, периодически открывала глаза, видела бетон взлётной полосы, зелёное поле за ней, и вновь засыпала. Через час появился экипаж, и я пришла к мнению, что не так уж басовитый пассажир не прав, говоря о пьяных лётчиках.

Стюардесса тут же попросила пристегнуться ремнями, что пассажиры сделали с большой радостью. Но рано мы обрадовались. По самолёту забегали лётчики, стюардессы. Засвистел противно и тонко какой-то сигнал. Сколько он свистел, и сколько времени была беготня, я не знаю – проспала. И другие, наверное, тоже. Потому, когда нас попросили покинуть самолёт, мы, осоловелые от сна, наивно полагали, что прилетели в Москву. И лишь оказавшись на знакомом поле, заспанная толпа возроптала: «Что случилось? Почему вернулись обратно?» В ответ на заполошные крики мы получили вежливый и равнодушный ответ – самолёт неисправен, и, быстренько усадив в аэродромный автобус, нас тут же спровадили к вокзалу.

И вот вам ситуэйшен: жара (время-то летнее, за полдень), мы – голодные, почти помирающие от жажды, а главное – всем бы до мест общественного пользования добраться. Но строгая дежурная в будке у ворот преградила нам путь:

– Нельзя тут выходить! Идите в сектор посадки!

Сектор посадки оказался закрыт надёжно на замок, и просочиться через него в здание вокзала мы тоже не могли. Пассажиры заметались вприпрыжку возле всяких дверей и ворот: мы ж не дети, которых родители усадили в кустиках. И всё ж нашли лазейку в заборе из сетки-рабицы рядом с воротами, до которой сторожихе не было дела, ведь её объект – ворота, и ринулись к лазейке, где тут же установилась очередь: это вам не ворота, пролазить надо с величайшей осторожностью, если вы не хотите оставить на проволоке ошмётки одежды, а переодеться – негде.

Я тоже пристроилась к очереди, чтобы сбежать с лётного поля. И сбежала, сходила, куда надо, беспрепятственно, и вернулась благополучно в самом распрекрасном настроении, потому что успела купить ещё и пару пирожков. И тут же убедилась, что есть, оказывается, люди более невезучие, чем я.

Едва я прошмыгнула в пекло лётнего поля – от раскалённого асфальта жарища там стояла адова, а жалкая пара облысевших от зноя пирамидальных тополей не давала никакой тени, как сзади послышался начальственный бас:

– Гражданка! Минутку!

Я подскочила на месте от басовитого рёва и мысли, что вляпалась опять в историю.

А милиционеры, знаю уж по опыту прежних историй – большие зануды то ли от служебного рвения, то ли от безделья. Но относился окрик не ко мне, а к толстой тётке-челночнице, застрявшей со своими сумищами в самой дыре. Вернее, одна сумка была на территории поля, а другая – вне. Сама же тётка врастопырку торчала в лазейке, ногами тоже на территории и вне. Картинка, конечно, юморная, но тётке, пожалуй, было совсем не до смеха: она пыталась протиснуться – тыр-пыр – но ничего не получалось. Да ещё милиционер пристал.

– Гражданочка, вы куда? – пробасил он. – Сюда нельзя, – у меня тут же в ушах зазвенела смешная песенка перестроечного времени: «Сюда нельзя, туда нельзя…»

А тётку подпирали сзади: всем теперь не терпелось попасть обратно на лётное поле.

– Не видишь что ли? – огрызнулась челночница. – На самолёт опаздываю.

Милиционер обалдело разинул рот, потом заорал:

– Какой самолёт, какой самолёт? Вы куда прёте, гражданка, здесь вам не посадочная площадка! – он побагровел от злости.

– Ну, тогда веди нас туда! – удалось тётке протиснуться в дыру, и она теперь вытаскивала на свою сторону вторую сумку. – Чего нас бросили здесь? Ни самолёта, ни тени, ни сортира, прости Господи, мою душу! – завопила тётка базарным голосом на опешившего милиционера, теребя свою преогромнейшую сумку из дыры, и до того разошлась, что покрыла его цветистым изречением на русском матерном языке, видимо, была «полиглотом», и знала этот язык в совершенстве.

– Документы, гражданка! – пришёл в себя милиционер и приступил к должностным обязанностям. – На поле посторонним быть не положено!

Тётка, выдав заряд брани, молча, игнорируя милиционера, по-прежнему тащила к себе свою сумку. В дыру проскользнули ещё несколько пассажиров, но милиционер, занятый исключительно тёткой с сумками и раззадоренный её сопротивлением, не обратил внимания на просочившихся на поле. А та, протащив, наконец, свою собственность сквозь дыру, вновь обрела дар речи, мало того – пошла грудью в атаку на бравого, щеголеватого и широкоплечего представителя власти.

Её руки были заняты, а то, пожалуй, пустила бы их в ход вместе с языком:

– Ах ты, хам, ещё и пачпорт нужен? А где мой самолёт, почему я торчу ещё здеся, а? – спросила она таким тоном, словно речь шла о личном «крылатом лимузине». – Ты бы лучше пошёл да узнал, когда нам самолёт подадут. А то – документы ему! Шпиёнку нашёл, бомба у меня в сумке! Докажи, что я сюда пробралась, на-ка – выкуси, я уже здеся! – и она, выпустив сумку из правой руки, сложила громадную дулю из толстых пальцев и сунула милиционеру под нос.

Мы все деликатно отвернулись, чтобы не рассмеяться: милиционер из-за скандала с челночницей не заметил, как вся наша невезучая компания собралась снова по эту сторону забора. И даже начала подавать голос:

– А, в самом деле, давайте пойдём к начальнику аэропорта, где наш самолёт, почему не летим?

– Эй, гражданин начальник, и впрямь – сбегай, узнай! – подначил весело кто-то представителя власти.

Милиционер потряс головой, словно прогоняя наваждение от себя, что-то сообразил и неожиданно рысцой бросился к дежурной, сторожившей ворота. Та беспрепятственно пропустила представителя власти мимо себя, и милиционер припустил бегом к зданию вокзала.

Ну и не знаю: милиционер ли тут помог, или самолёт подготовили, но через полчаса мы были уже в воздухе.

Рядом со мной в кресле сидел симпатичный молодой мужчина, наверное, мой одногодок. Я со скуки разглядывала его искоса, представляя себя на свидании с ним. Всё очень четко складывалось в моём воображении, правда, я не знала имени соседа и не слышала его голоса. Такие мужики обычно нравятся женщинам: тонкий с резко вырезанными крыльями нос, волевой, с ямочкой, подбородок, и на щеке, когда он улыбнулся стюардессе, тоже появилась ямочка. «Стрелец», – определила я его знак Зодиака: именно Стрельцы – обладатели таких симпатичных ямочек. – Наверное, он ещё и стрелок по женским сердцам. Интересно, сколько же этих сердец ему удалось подстрелить?»

Мое воображение подкинуло ехидно другую картинку: сижу я одинокая и несчастная, может, даже заламывая руки, ожидая трепетно свидания с этим ловеласом, а он забавляется где-нибудь в ресторане с очередной доверчивой дурой. «Э, нет! – замигал перед глазами красным «стоп-сигналом» мой рассудок. – Не хочу подставлять своё сердце под стрелы лукавого амура».

Я так задумалась, что вздрогнула, когда приятный голос возле моего уха произнес:

– Не желаете позавтракать?

И он ещё спрашивает! Мой желудок тотчас откликнулся, и я встрепенулась от его мощного внутреннего толчка:

– Конечно, хочу, – сказала я, категоричным тоном отметая всякие сомнения об отсутствии аппетита.

Мужчина взял из рук стюардессы пластмассовый подносик и с очаровательной улыбкой поставил его передо мной, предварительно откинув столик, что был в спинке предыдущего кресла. Взял и себе такой же.

Мы позавтракали, впрочем, не знаю как точно: может быть, пообедали, а то и пополдничали. Сосед любезно забрал у меня подносик, вернул его стюардессе, а сам, извинившись, пошел покурить.

Пока незнакомец отсутствовал, моё воображение вновь заработало, причём с усиленной скоростью, потому что, несмотря на предупредительный сигнал рассудка, глаза мои всё-таки видели симпатичного мужчину, которого вполне можно было поставить рядом с собой. Так что, когда он вернулся, я была готова к знакомству.

Вообще-то я довольно-таки влюбчивая особа. С первого взгляда влюбляюсь так, что безоглядно готова шагнуть в пропасть за тем, в кого влюбилась. Но второй взгляд останавливает меня на краю пропасти, а третий заставляет отпрыгнуть назад. К несчастью для себя, а, может, к счастью для меня, мужчины в основном замечают мой третий влюблённый взгляд, за которым я обретаю способность здраво мыслить, и, как правило, сразу замечаю, что предмет моей любви весьма далёк от идеала надёжного мужчины, созданного в моём воображении. Но, может, как раз и дано именно моему судьбоносному избраннику поймать мой первый влюблённый взгляд, а другим – не дано, потому они обращают на меня внимание, когда влюблённость моя улетучивается.

Но в то же время не была я столь бестолкова, чтоб влюбляться направо и налево, поэтому, когда мой сосед вернулся, готова была лишь к знакомству, оно и состоялось.

– Анджей! – представился незнакомец и галантно приложился к ручке, и я чуть из привязных ремней не выскочила. Вот это да! Поляк, как Хмелевская!

Но Анджей оказался не поляком. Обыкновенный русский, просто в детстве парни всегда дурачатся, называя себя на иноземный лад, когда Женя-Жека превращается в Джека, Толик становится Анатолем, Паша – Пабло… Вот он в мальчишках и стал Анджеем. Правда, друзья со временем перешли на русские имена, и даже присоединили к ним отчество, а его имя так и осталось польским – мужик, видимо, всё ещё не вырос из юношеских джинсов. Он так привык к этому имени, что порой не откликается на официальное Андрей Петрович. Ну а я – Жанна Константиновна, но через пять минут мы перешли на «ты» и обходились без отчества. И весь оставшийся путь проболтали обо мне и моих творческих планах, ибо, как выяснилось, детективы мои Анджей читал, они ему очень нравились, что, естественно, понравилось мне, и я расчирикалась канарейкой перед своим почитателем.

– Интересно, – деликатно полюбопытствовал Анджей, – а ты, Жанна, случайно не следователем работаешь? – и он с опаской отодвинулся. Но я опаски тогда не заметила, даже удивляюсь, почему. И это при моей наблюдательности!

– Нет, – усмехнулась я. – Не работаю.

– А случайно, – он совсем сконфузился, – случайно, в тех местах, ну… этих… ну, которые зовутся не столь отдалёнными… а то жаргон там и прочее…

– Нет, не была, – прекратила я с улыбкой его мучения. – А вообще, говорят, от сумы да тюрьмы не зарекайся.

Анджей дико глянул на меня (и я опять не обратила внимания на эту странность!) и даже, кажется, тайком перекрестился.

Словом, полёт прошёл в приятной обстановке. На Анджея не бросила я ни третьего, ни второго, ни тем более первого влюблённого взгляда, видно Ангел мой хранитель всё же на этот раз предостерёг меня от влюбчивости. И оказался прав.

Командировка завершилась благополучно. Я вернулась домой без приключений. И забыла уже об Анджее. Но вспомнила неожиданно и в неожиданном месте.

Был у меня приятель-следователь. Работал в прокуратуре, в деле своем был асс, и я давала ему свои детективы на рецензию. Правда, Илья (так звали приятеля) читал мои рукописи как обычный читатель, забывая критиковать их, как специалист-криминалист. И вот зайдя к нему за очередной рукописью, я была удивлена встрёпанным его видом и более чем странным вопросом:

– Жанна, тебе никто не давал посмотреть последнее дело? – спросил он мрачно. – Скажи кто, и я оторву ему голову, – Илья чуть не скрежетал зубами. – Следствие не завершено, преступник не найден, а какой-то мерзавец языком болтает!

Я весьма удивилась, потому что никогда не пользовалась местными источниками для сюжетов своих повестей. Идеи я выхватывала из газет, из разговоров, подкидывала своему воображению – и пошло-поехало. Потому ответила Илье искренне и чистосердечно истинную правду:

– Нет, конечно, никто ничего не давал. Ты же знаешь мой метод работы.

– Знать-то знаю, да вот занимаюсь сейчас делом ограбления одного магазина, а оно всё до точки совпадает с этой рукописью. Вот я и подумал: мало ли что…

Я рассмеялась:

– Да ладно тебе! – и призналась. – Я даже не смогла придумать, как милиция вышла на преступников в этом случае, зашла в абсолютный тупик и написала так, что дело осталось нераскрытым. Ну и ладно – это я убийц вывожу обязательно на чистую воду, их следует наказывать, я и наказываю. А воры пусть себе воруют безнаказанно, – и беспечно махнула рукой.

– Ты понимаешь, о чём говоришь? – взвился Илья с места. В своё время он обратил на меня внимание лишь с третьего моего влюблённого взгляда, но не смог превратить его в первый, и мы остались просто друзьями. Потому Илья иногда позволял себе орать на меня: на любимых женщин, как правило, не орут. – Ты в своём уме? – потрясал кулаками Илья. – Как это: «Пусть воры воруют безнаказанно»?

– А мне что? – пожала я равнодушно плечами. – Воров, кто ворует безнаказанно – полным-полно, и многие даже тебе не по зубам. А у меня воровать нечего. Мне, кроме цепей, терять нечего, и тех, как ты знаешь, у меня нет, – это я намекнула на своё разведённое семейное положение. – Разве что идеи кто уворует, да и как это сделать смогут, если они у меня в голове? А у нас пока ещё не додумались пси-оружие выпускать, чтобы мозги наизнанку честным людям выворачивать. Так что ничего никому со мной не сделать, пока сама не скажу.

Илья застыл вдруг с открытым ртом, слушая мои разглагольствования. У меня так и зачесались руки поднести ему под нос карманное зеркальце: пусть полюбуется на свою глупую физиономию. Но, как видно, глупая мина – ещё не признак тупости ума, потому Илья спросил, строго нахмурясь:

– Слушай, а ты никому не рассказывала об этом своем новом детективе?

– Да не помню я! Может, и рассказывала, – внешне я была спокойна, но внутри уже позвякивал тревожный сигнал: Анджей! Ему я рассказывала о новом детективе! Обычно я даже на авторских встречах подробно всё не рассказываю, дабы, увидев мою новую книгу, все покупали её, чтобы узнать, чего же это я там наворочала. Анджею я почему-то рассказала новый сюжет без утайки, видно, всё же очарование ямочек на его щеках оказало воздействие на меня. Да нет, такой положительный на вид мужчина, и – вор? Но дальнейший разговор с Ильёй разбил мои сомнения в пух и прах: преступление совершено, и точь-в-точь, как в моём детективе. А это значит, что милиции не суждено распутать всю путаницу, что я устроила там. Бедный Илья! Мне захотелось погладить его по голове, как маленького щеночка, но я того не сделала и тем более не сообщила о своей догадке, лишь оптимистично заявила:

– Илюша, ты такой талантливый следователь, – при этих словах Илья запунцовел. – Ты в два счёта раскроешь это преступление и найдёшь вора. Ну ладно, я побежала.

А сама подумала: «Фиг вам, уж если я что-то позапутаю в своей голове, да перенесу всё это на бумагу, то – фиг вам, ничего вам не распутать. Я и сама часто не знаю, как выпутаться».

Вот какое странное продолжение имело случайное знакомство в самолёте…

Рукопись свою я всё-таки забыла у Ильи. Не мудрено: вылетела из его кабинета, как ошпаренная. Потому через день отправилась к нему опять. Ильи не оказалось на месте, я ждать не захотела, вышла из прокуратуры и задумчиво направилась в сторону автобусной остановки. Спешить некуда – у меня начался отпуск, а сыновья уехали на каникулы к моей сестре.

Я так задумалась, что не заметила, как за мной крадётся «Вольво». Мимо пролетали всякие машины, а эта почему-то потихоньку катилась, никого не обгоняя, даже меня. В конце концов, у тех, кто сидел в «вольве» нервы, видимо, не выдержали – вот-вот дойду до остановки, сяду в автобус – и поминай, как звали. «Вольво» тормознула возле меня, и оттуда выглянул сияющий…

– Анджей! – воскликнула я изумлённо. – Долго жить будешь, как раз тебя вспоминала, – я не уточнила, как я его «вспоминала».

– Жанночка, радость моя! – просиял Анджей, выскакивая из машины. – Какая встреча, какие люди!.. – и он поцеловал меня в щеку.

– … и без охраны, – брякнула, не предполагая даже, что как раз охрана мне сейчас и не помешала бы, хотя бы в лице располневшего неуклюжего Ильи.

– Совершенно верно, без охраны, – радостно подтвердил Анджей и предложил. – Но если разрешишь, я буду твоей охраной.

Я разрешила. И даже, балда доверчивая, села в машину, видимо, шикарный её вид притупил во мне всякую бдительность, а ведь об Анджее я недавно очень нехорошо думала. Но женское сердце – воск, тает от одного восхищённого мужского взгляда, вот и моё растаяло да потекло. И я была жутко довольна, что утром зашла в парикмахерскую, сделала новую прическу. Вообще, надо признаться, что я временами начинаю любить себя со страшной силой, и тогда мчусь в парикмахерскую и провожу там часы, приводя в порядок голову, лицо, руки. Или же делаю рейд по магазинам (после получки, разумеется) и покупаю обновы. Как раз такой вот прилив любви к себе я ощутила именно сегодня утром и, плюнув на домашние дела, отправилась в парикмахерскую, и как вижу, была права.

Анджей услужливо раскрыл передо мной заднюю дверцу – какой великолепный джентльмен, и – в наше время. Мне даже стало немного стыдно из-за нехороших мыслей о нём. Глаза Анджея загадочно блеснули, он заботливо захлопнул дверцу за мной, и мы поехали.

Меня несколько удивило, что Анджей не спросил, куда меня доставить, однако мы ехали по направлению к моему дому, и я не встревожилась.

Великолепная машина мчалась, минуя светофоры под жёлтый свет, и у меня дух захватило: вот бы иметь такую «тачку»! Однако куда же мы едем? И почему Анджей, я уж не говорю про мрачного патлатого водителя, так неприлично молчит?

– Мальчики, мне надо к площади Труда, подбросьте меня туда, хорошо?

Молчание в ответ.

– Анджей, ты слышишь? – осведомилась сухо я.

– Слышу, слышу, – откликнулся тот, не оборачиваясь. – Но нам в другое место.

– Ну, так остановитесь, я выйду!

– А вот этого мы делать не будем,– ответил он, всё так же не глядя на меня.

– То есть как это – не будете останавливаться? – я увидела в салонном зеркальце своё обескураженное лицо.

– А так. Ты поедешь со мной, прелесть моя, – но по голосу его никак нельзя было судить, что я – его прелесть, уж больно суров голос Анджея.

Патлатый по-прежнему молчал. Впрочем, ему и некогда было говорить – он так усиленно жевал резинку-жвачку, что я удивилась: как это парень до сих пор челюсти не свернул.

А машина тем временем вырвалась на загородное шоссе.

– Эй, я так не хочу! – возмутилась я, дёргая какие-то ручки на дверце. – Выпустите меня, или я выпрыгну!

– Ха! – подал голос Патлатый, выплюнув на дорогу жвачку, он тут же засунул в рот новую подушечку «Дирола». – Прыгай, если хочешь, щас дверь разблокирую, – и я уловила в зеркальце ироничный взгляд водителя.

Но не дура же я вываливаться из машины на скорости сто «камэ». Как же потом без меня дети? И мне стало страшно: куда везут? А потом любопытно: куда всё-таки везут? Потом опять страшно: что собираются со мной сделать? И опять любопытно… Опять страшно: зачем похитили, с какой целью? Чёрт, ну что делать-то?

Я уже перестала бояться: раз везли без всякой конспирации – даже глаза не завязали – и не применяют никакого насилия, то, вероятно, ничего плохого мне сделать не хотят. И тем более любопытно – зачем же тогда меня умыкнули? В общем, я вполне спокойно обозревала окрестности, что промелькивали за окном «вольвы». Через полчаса лихой езды мы прибыли в незнакомый мне дачный массив.

Патлатый остановил машину перед железными, выкрашенными в зеленый цвет, воротами. Нажал на кнопку дистанционного пульта, ворота величаво уползли в правую сторону, и мы въехали на территорию усадьбы, раза в четыре превышающую мой собственный дачный участок. И дом виднелся в глубине сада – не чета моему сараю.

Анджей с прежней галантностью открыл дверцу машины, с полупоклоном предложил выйти.

– Прошу, пани, – произнёс он на польский манер: помнил, видимо, мерзавец, наш разговор об Иоанне Хмелевской.

Я не спеша выбралась из машины, спокойно огляделась и одобрила увиденное:

– А ничего домик, неплохо бы пожить в таком.

– Вот и поживешь, – и на этом галантность Анджея иссякла. – Топай к дому, тебя ждут.

– Ах, милый, – изумилась я притворно и даже потянулась к нему всем телом. – Разве ты похитил меня не для себя? Ах, ты меня разочаровал, – и при этом устремила взгляд на небо.

– Топай, топай, – мрачно глянул на меня Анджей. – Я себе могу найти и не такую драную козу, – и отвел взгляд в сторону, чтобы я не успела заметить в его глазах то, что называется – «кинул глаз».

Но я успела. Однако сделала вид, что не успела. Надо же было ещё и возмутиться его бестактным заявлением: женщину, посетившую два часа назад парикмахерскую, благоухающую лаком и блестевшую наманикюренными ногтями, никак нельзя назвать драной козой.

– Ах ты, паразит! Это я-то – драная коза? – непритворно задохнулась я от наглости Анджея. – Чего тогда пялился на меня в самолёте, зачем в ресторан приглашал? Я тогда не только драная коза была, но и сонная тетеря!

Анджей не обратил на меня своего взора и направился к дому, буркнув через плечо:

– Иди за мной. И не заставляй меня делать грубости.

Я вообще-то уже осознала, что, несмотря на скрытую симпатию ко мне, Анждей способен сделать грубость, правда, непонятно, почему. И я покорно (внешне!) пошла за ним, обдумывая, как сбежать. Патлатый тем временем завёл машину в гараж и стоял неподалеку от нас, ухмыляясь во весь рот, не переставая ритмично двигать челюстями, потому и ухмылка его была невыносимо противной. Я мысленно пообещала себе как-либо насолить патлатому водителю, правда, ещё не придумала – как.

Дача внутри стоила того, что было снаружи. Чисто и уютно. На полу – ковёр, который почему-то показался мне знакомым, журнальный столик, два кресла по сторонам изящного камина.

– Сиди здесь, – ткнул пальцем Анждей в сторону кресел, мрачно предупредив, – и не рыпайся.

А я и не хотела «рыпаться», как выразился этот бандит, правда, весьма симпатичный бандит. Впрочем, как посмотришь кино да телек, так сейчас все преступники на морду очень симпатичные, даже можно сказать – красавцы. Такие и усыпляют нашу бабью бдительность, из-за них влипаем мы в беду, как мухи в мёд.

Сидеть без движения мне было непривычно. Я встала и начала бродить по комнате. А что оставалось делать? На улицу не выйдешь – там слоняется под окнами патлатый хмурый тип. Ворота закрыты. А я, хоть и коза, если поверить Анждею, но не горная, чтобы прыгать через препятствия в виде заборов и ворот.

Походив по комнате, я вновь уселась в кресло и увидела на столике (как сразу не заметила?!)… мой последний детектив, где описаны людоедские наклонности одного избалованного папенькиного сыночка. «Батюшки-светы! – помертвела я. – Да уж не закусить ли мной собралась эта банда, потому, наверное, и телесных повреждений не нанесли, чтобы «филе» не испортить!» Ох, сюда бы моего выдуманного хитрого следователя Рыкова или хотя бы настоящего неповоротливого толстяка Илюшку, похожего на инженера Карасика из старого кинофильма… Как там название? Кажется, «Вратарь»… Но, увы, ни того, ни другого возле меня не было.

Не успела я впасть в уныние, как совсем офанарела, поскольку по лестнице спускался никто иной, как…

– Николай!.. – я не верила своим глазам. – Ты ли это?

Я обрадовалась: видимо, похищение всё же состоялось именно из-за любви, а не из-за каких-то там гнусных преступных намерений относительно моей особы, да и похититель не так уж и плох. А то, думаю, поджариваться на вертеле вместо свинячьего окорока было бы для меня чертовски неприятно.

– Я, я, – заулыбался давно забытый мною герой санаторного романа. Следом за ним топал… Кто? Как вы думаете? Я-то мгновенно вспомнила, кто: тот самый смуглый и курносый губошлёп, который спрашивал у меня десятый номер, и за кем я гналась с риском для жизни по балконам.

И тут у меня в голове встало всё на свои места: и парень этот, и почему ему нужен был десятый номер – там жил Николай, и ясно, почему ковёр показался знакомым. И я выпалила:

– Николай, так это ты слямзил ковёр в пансионате?

– Почему я? – обиделся герой моего одночасового романа. – Вот он, – и показал на губошлёпа.

– И как сразу не догадалась, что без наводчика там не обошлось, а? – обескураженно развела я руками. – Я-то грешила, что это свой кто-то проделал, из персонала.

– Ага, – удовлетворенно сообщил Николай, – и милиция так думала. Ну ладно, – он стал серьёзен. – Ты мне нужна.

Окончательно уверовав в догадку относительно похищения на почве любви, я размякла душевно:

– Ой, Коля, а я думала, что в настоящее время, чтобы признаться в любви не обязательно женщину похищать, можно это и по телефону сказать, – ласково улыбнувшись, я кокетливо подмигнула Николаю, дескать, принимаю игру, и продолжила свой несуразный (через секунду я поняла – почему несуразный) монолог. – Мог бы в этом признаться и в санатории.